Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?
Э.М. Ремарк
Сиэль мечтает жить где-то в Италии, Португалии, Греции или Испании — словом, в любом уголке планеты, где солнце как минимум достаточно жаркое, как максимум — знойное и совершенно точно настолько могущественное, чтобы задушить его астму окончательно. Вот только проблема в том, что во время Второй мировой даже солнце греет не в полную силу там, где прежде властвовало. Да и, впрочем, астмы у Сиэля уже несколько десятилетий и в помине нет. Невзирая на неподверженность этой болезни (как и всем прочим язвам на теле рода людского), его нужда согреться не становится меньше. И он, как новообразовавшийся член демонического мира, не находит метода лучше, чем изъятие тепла, вполне материального, вместе с жизнями людей. До тех пор, пока Первая мировая война не становится для Сиэля потрясением и прозрением.* * *
За несколько лет непостижимого кровопролития, затянувшихся надолго даже для его мутировавшего восприятия времени, с Сиэля постепенно спала вся спесь. А вместе с ней — и искусственное величие, и пелена всесилия, которые вели его по жизни более двух десятилетий. Чудом избежав предписанной и подписанной лично гибели, в тот момент, когда Сиэль стал бессмертным, считай, по счастливой случайности, он увлёкся воздушным ощущением свободы. По этой причине он не заметил ровным счётом никаких, даже самых броских, изъянов и червоточин своего мировоззрения: настолько слепым и беспощадным Сиэль не был даже в самые циничные годы своего человеческого прошлого. Зато перемены прекрасно заметил Себастьян — привязанный к нему навечно демон. Его острый взгляд и внимательность ничто не заслоняло. Скованный мистическими цепями, невидимыми и неразрушимыми, он констатировал факт: личность Сиэля Фантомхайва безвозвратно утеряна. Исходя из этого, демон решил, что пробовать повлиять на ситуацию не станет. Тем временем, как некогда увлечённый и проактивный демон стремительно превращался в образцовое живое воплощение слова «инертность», Сиэль, видящий только то, что хотел видеть, удачно подставлял всё обнаруженное под удобные для себя толкования. И всё же он сохранил кое-какую зоркость, ровно в той степени, чтобы уловить недовольство, разочарование, раздражение и весь тот неопознанно-безымянный клубок негатива, что оседал неподъёмным грузом в терракотовых зрачках всё глубже и глубже. Потому он вынужден был списать его на самую очевидную и вероятную причину: Себастьян удручён исключительно потерей гарантированной ему пищи. А ближе к началу Первой мировой войны Себастьян оживился, поскольку за всё своё необъятное существование как никогда чётко осознал: вечность — это бесконечно долго, и каждый день его вечности становится тягуче-длинным, невыносимым. Значит, нужно каким-то образом насыщать жизнь чем-то иным, кроме терзаний разума. И Себастьян плотно, с всецелой самоотдачей, заинтересовался тем, чем и полагалось заниматься демонам — способствованием в очернении душ. Вот только объект был нечеловеческим, да и характерная демону ловкость и завуалированность в действиях теперь была не к месту: Сиэль и так впитывал всё, что попадалось ему на пути, с избыточным рвением применяя в жизни. У Себастьяна создавалось впечатление, что Сиэль перенёс все свои человеческие представления и ожидания от демонов на себя и решил изобразить их в свойственной ему скрупулёзной манере. Просто потому, что... теперь был на это способен, тогда как прежде был фактически бессилен? Других трактовок ситуации не находилось. И Себастьян прямо и бесхитростно поощрял поведение своего господина.* * *
— Он погибает, — холодно проронил Себастьян, — вы запросто можете заключить договор на максимально выгодных для вас условиях и выполнить его едва ли не через несколько минут, если используете внимательность, хитрость и... момент. И тогда Сиэль, в тяжёлом и плотном покрове газового смертоносного облака, — гибель, которая настигала под новым для мира именем иприт, — ошарашенно глядя на охваченного муками удушья человека, тянущего к нему руку, разглядел в его глазах... узнал в его помутнённых глазах то же отчаяние и отречение от Бога, как и в его собственных давным-давно. Такой же безумный взор, когда он бессильным ребёнком оказался на грани гибели. Жестокость человеческая стала отображением его собственного зверства. — Нет. Довольно, — дрогнувшим голосом пробормотал он, протянув встречную руку помощи погибающему солдату. — У меня есть идея получше... И с тех пор, как что-то дрогнуло в нём и проснулось, Сиэль стал поступать так, чтобы спасти хотя бы единицы. Он стремился создать своим контакторам безопасные и сносные условия жизни несмотря ни на что. Выбранная позиция требовала значительных усилий, смекалки, труда и энергозатрат, но Сиэль продолжал опутывать себя безумным количеством контрактов, большинство из которых предполагали поглощение души по истечению жизни контрактора. К тому же, нерушимой основой каждой сделки было то, что жизнь контрактора должна прерваться по естественным причинам, без непосредственного или косвенного содействия со стороны демона. Сиэль стал видеть в каждом сломленном человеке себя — и не мог поступать иначе. Себастьян наблюдал за происходящим по большей мере молча, со скептицизмом и недоверием. Сперва он был в недоумении и не знал, что думать. Но вскоре подобно Сиэлю нашёл для его действий наиболее вероятный аргумент в его представлении: Сиэль таким образом всего-навсего развлекается. Однако у всяких забав есть временные рамки, потому новое обстоятельство не должно было являться помехой слишком долго. Так или иначе, ждать Себастьян умел мастерски. Время от времени бывший дворецкий вмешивался, каждый раз с очередным подходом и предлогом, пытаясь вернуть Сиэля в прежнюю колею (он ведь тоже хотел вернуться к своим утехам, а у них с Сиэлем они были слишком разные и никак не сочетались). Однако тот его игнорировал. Игнорировал упрямо, даже невзирая на то, что его собственная пентаграмма была окольцована связью не с одним и даже не с десятком человек. А это обстоятельство периодически усложняло жизнь: Сиэль выяснил, что, когда оставляешь крупицу магии, обусловленную мистическим договором, в одном человеке или нескольких, существенно на тебя это не влияет. Тем не менее, стоит количеству действующих одновременно контрактов демона перевалить за дюжину — и трудности с применением сил не заставят себя ждать. Моментами, когда холод изнутри становился нестерпимым, Сиэль задавался вопросом, что же именно происходит с его телом и долго ли оно выдержит. И кто знает, если бы его миссия продлилась не около двух лет, а больше, может, вечность для него прервалась бы довольно рано.* * *
На исходе тысяча девятьсот семнадцатого года Сиэль дал шанс себе и Себастьяну восстановить прежние взаимоотношения. Точно не идеально-утопические, но уникальные и тёплые лично для него. Он дал себе нерушимое слово, что если сдвигов не произойдёт, то отпустит демона, как только война подойдёт к концу. Он начал интересоваться подземным миром, видами магии и тонкостями её применения, а также самим Себастьяном и его прошлым. Сиэль надеялся, что это поможет нарушить могильное молчание, поэтому всё чаще звучали вопросы, наталкивающие на подробный диалог: — Каковы преимущества, кроме очевидного, когда мы пребываем в оригинальной нашей форме? — Какие места нужно посетить в Подземном Мире, чтобы дух захватывало и сила укреплялась? — Существуют ли особые правила для демонов, гласные и негласные? — Какие ты можешь дать рекомендации по общение с демонами, если вдруг столкнусь с кем-то? — Может, расскажешь полезные истории из своего опыта о контрактах и контракторах? — Научишь магическим приёмам, которые являются редкими и уникальными? Пока Сиэль источал любопытство и доброжелательность, Себастьян, видимо, не испытывал ничего, кроме недоверия и недовольства. Разумеется, он рассказывал и показывал всё, что Сиэль запрашивал, но к тому его обязывал исключительно контракт, поэтому действия слуги так и оставались неохотными, а слова — произнесёнными сквозь зубы. Осознавая, что вопреки всем усилиям оттепели не наблюдается, а вот завершение войны всё ближе и ближе, Сиэль тайно мечтал, чтобы военные действия продлились хотя бы ещё на несколько месяцев. И всё же данную клятву ни при каких условиях нарушать не собирался. Поэтому, когда весь мир праздновал победу и приветствовал долгожданную свободу, Сиэль стойко принял печаль и встретил свою свободу — нежеланную.* * *
Мир начал капля за каплей отогреваться, Себастьян без колебаний ушёл в неизвестном направлении, а сам Сиэль медленно, но уверенно стал погружаться в ледяную стужу. Когда Сиэль переступает черту пятидесятилетия в бессмертной личине, он заключает, что в текущем состоянии чисто физически не сумеет замёрзнуть ещё больше, хотя так и не приходит к достоверной мысли, откуда холод берёт корни и по какой причине изначально образовался. Однако Вторая мировая война утверждает обратное: в сравнении с этой войной, Первая мировая кажется Сиэлю короткой прогулкой по ветренной осенней степи. Теперь же, в подробностях наблюдая за тем, что и как именно люди причиняют друг другу, демон понимает, что бредёт по обуреваемому метелью лесу. Сиэль смотрит на то, как люди на полях сражений превращают друг друга в фарш и паштет — и пребывает в абсолютном недоумении: чего ради?.. Сиэль наблюдает за тем, как нацисты проводят свои «блестящие» и «гениальные», как они их величают в самозабвенном экстазе, эксперименты: наносят людям страшные раны с целью последующего заражения разнообразными инфекциями, подвергают необратимому обморожению подопытных, вводят в тело ядовитые вещества, отрезают конечности и пытаются пришить их обратно, препарируют заживо и достают из человека внутренности — орган за органом... Нет, ему не под силу понять. И он подсознательно задаётся вопросом, способен ли понять Себастьян.* * *
Быстро оценив обстановку и уяснив, что, в отличие от Первой мировой Войны, теперь Сиэль лишён таких привилегий, как относительно небольшое количество подопечных и более-менее безопасных мест на земле, он вынужден изменить тактику. Ради обеспечения неприкосновенности своих контракторов демон, вместо того, чтобы путешествовать тёплыми странами мира на поверхности, спускается в самые глубины подземного пространства. «Поклон тебе, Себастьян, за однажды проведённый подробный экскурс, — думает Сиэль, осматриваясь и адаптируя зрение, — сориентироваться довольно легко». Сиэль движется по следам специально оставленной снаружи, но отпечатывающейся и различимой внизу, индивидуальной мистической энергии в форме его пентаграммы (или таки пентаграммы Себастьяна?), предусмотрительно оставленной на территории всех охваченных им концлагерей. Много дней практики, немного (совсем немного) воспоминаний о демонстрации магии Себастьяном — и он наконец формирует из своих мистических сил то, что необходимо: огромные полупрозрачные энергетические пласты-вакуумы энергии, отливающие синим оттенком и окольцованные багровыми нитями-артериями, которые тянутся и присоединяются к его кровеносной системе. Он всецело концентрируется на построенном схематически маршруте и отправляет все пласты-вакуумы в пункты назначения. «Идеально, — кивает сам себе Сиэль и удовлетворённо размышляет: — Теперь расположение вакуумов параллельно нужным концлагерям». Здесь его контракторы переждут войну и сохранят свои жизни в состоянии анабиоза, временно «питаясь» из его организма через нити-артерии. То, что он создал, в образовавшейся смуте — вариант наибольшей защищённости. Единственное, что представляет весомый риск, — это посягательство других демонов на его владения. И это беспокоит Сиэля: сам он вряд ли сумеет вступить в схватку и выйти победителем, в его-то плачевном состоянии. Однако же и вероятность обращения внимания извне крайне сомнительна: по планете волочится такой шлейф боли, что демоны наверняка предпочтут путь наименьшего сопротивления и найдут более привлекательный способ добыть души. Сиэль утешает свой рассудок этой мыслью, убедив всколыхнувшиеся тревоги, что обращаться к Себастьяну за помощью он не станет в любом случае: он поклялся, что отпустил его навсегда. Значит, так и будет.* * *
После изучения изнаночных реалий нового, больного насквозь мира демону кажется, что назвать творимое аморальным — тускло, неуместно и абсурдно. Люди, совершающие уродство, вышли так далеко за рамки моральных принципов, что сопоставить их действия с термином «мораль» и его значением казалось совершенно невозможным. Сиэль слегка воодушевлён, что даже в годы расцвета своей кровожадности не опустился до того, чтобы причинять страдания сверх необходимого. Да, он поглощал души одна за другой без разбору, но делал это быстро и аккуратно. Это помогает ему убедить себя: он до сих пор имеет право оставаться на той стороне, которую выбрал. Сиэль по-прежнему следует созданному алгоритму действий: приходит на помощь к тем нуждающимся, к кому успевает и главное — слышит. Покуда человек не отказывается от Бога и цепляется за свет, даже ослабевшими руками — его собственные руки связаны. Действовать он может лишь тогда, когда взгляд устремлён в его сторону хотя бы мимолётно. И план приходит в движение: с каждым днём вера людей в свет тает и, чтобы выжить, робко пытается обратиться к мраку. И Сиэль даёт этой вере шанс. Людям жизненно необходимо тепло. И какая, в сущности, разница, свет его даст или тьма? К его изумлению и шоку, далеко не каждый соглашается на забвение с обязательным пробуждением в конце войны. Люди, погружённые в реалистичный Ад по самую макушку, не столько не верят в светлое будущее, как не хотят его даже представлять. Больше половины из тех, с кем Сиэль вступает в контакт, мыслят своё желание и спасение лишь в беспробудном забвении — в тихой безболезненной смерти. Через силу глотая своё оцепенение, демон практически никогда не спрашивает дважды. И, испытывая глубокие отвращение и стыд, берётся за исполнение даже таких просьб (желаниями и мечтами такую малость назвать он не смеет). Единственное, что Сиэль пронёс из человеческой жизни в демоническую абсолютно неизменным — убеждение, что есть вещи, которые потеряв, никогда и никакой ценой не вернуть. Отсутствие жажды жизни при глобальных увечиях души и тела — как раз из разряда необратимого. А ещё Сиэль предельно чётко осознаёт, что факт остаётся фактом: его сущность, невзирая на положительные мотивы, никак не изменилась и постоянно требует вливаний в виде человеческих душ. Пища необходима и для предоставления энергии своему организму, и чтобы направить её на поддержку всех своих нынешних контракторов.* * *
Освенцим, Штуттхоф, Заксенхаузен, Равенсбрюк, Дора-Миттельбау, Флоссенбюрг, Дахау и Маутхаузен — Сиэль очень внимательно отслеживает продвижение освободительных войск и фиксирует обстановку в мире. Вполне логично и обоснованно с его стороны возвращать своих контракторов в те концлагеря, где и были заключены мистические договора, непосредственно до прибытия помощи в его лице. И всё же нацисты в панической агонии хаоса — опаснее диких зверей, а чтобы уничтожить хлипкое человеческое тело много времени и усилий не нужно. Так что Сиэль лишь смещает защитные вакуумы раз за разом в ожидании подходящего момента. Вероятно, это рискованно и не совсем правильно, но он решил, что всех контракторов он вернёт в их родной мир и приведёт в чувства в одном лагере: только так он проследит за всеми и убедится, что всё в порядке. Отправной точкой становится Бухенвальд: место, где пленные побороли систему истребления, а союзники уже совсем рядом, представляется наилучшим вариантом. Сиэль осторожно перемещает своих контракторов, одного за другим, из-под земли на поверхность под покровом ночи и смешивает их с остальными узниками. А утром, тихо стоя под куполом невидимости, с расстояния наблюдает, как они, растерянные и потерянные, дезориентировано смотрят на этот израненный, но уже вошедший в процесс заживления мир... Юный демон прикусывает губу в досаде: истощённые до предела, точно скелеты, его контракторы являют из себя практически такое же печальное зрелище, как и он сам. — Да уж. Неважно они выглядят. Твои контракторы. Сиэль, точно прошитый молнией, содрогается всем телом. Этот голос... Демон поворачивает голову, страшась увидеть призрака. И правда, перед ним, на расстоянии трёх шагов, стоит самый настоящий призрак — Себастьян собственной персоной. Уже не в костюме дворецкого, но всё ещё, спустя несколько лет, в деловом чёрно-белом наряде. И точно в той же степени чертовски идеален, каким остался в памяти Сиэля. «Всё закономерно, — размышляет Сиэль, — это ведь образ из моей памяти, каким он ещё может быть». Сиэль остервенело трёт виски, заставляя шевелиться застывшую холодную кровь. — О бесы... Какое же живое у меня воображение... — Никогда не ставил под сомнение ваше воображение, милорд, — радостно подхватывает «призрак» справа, едва не смеясь, — но вынужден огорчить: в этот раз ваша фантазия никак не касается дела. — Да ну, быть не может, — Сиэль говорит прежде, чем его разум порождает что-то иное, кроме бессвязного отрицания. — Как я посмотрю, вы переоцениваете заслуги своего воображения, господин. Себастьян ненавязчиво касается плеча Сиэля, всего на секунду, очевидно, чтобы уверить, что он материален, — и Сиэля передёргивает от болезненного осознания. — Себастьян?.. Демон удовлетворённо кивает. — Здравствуй, Сиэль. — Но... Как... Ты же... Так, стоп, — руки трут виски настойчивее: внутренняя стужа мешает соображать. — У нас был уговор. Я пообещал, что отпускаю тебя навсегда. Что ты здесь делаешь? — Небольшая поправка: ты отпустил меня, Сиэль. Я не обещал, что не приду обратно. Так что фактически у нас не было уговора. Сиэль смотрит на Себастьяна узкими глазами-щелочками и думает о том, что если его бывший дворецкий чему-то новому наверняка научился за эти годы — так это обращаться к нему на «ты» и по имени. — Несущественные детали. Они не меняют сути вопроса. С какой ты целью здесь? — Скажем так, — театрально задумывается Себастьян, — я случайно наткнулся на твои творения под землёй под эгидой... нашей печати. И решил, что это повод навестить давнего знакомого. Определение «давний знакомый» что-то задевает в груди и заставляет заныть всё нутро, и Сиэль обхватывает себя руками, совсем по-детски, словно это может унять туго стягивающую сердце боль. Значит, какое-то время Себастьян следил за ним, а теперь нашёл, чтобы... Полюбоваться на его увядающую тушку? — Понял, — отрывисто произносит он, потому что больше не знает, что можно добавить. Зато Себастьяну, как ни странно, неприлично радостному и на удивление разговорчивому, есть что добавить: — Кто бы мог подумать, что ты зайдёшь так далеко. Я прогнозировал тебе максимум пару лет. Никак не допускал, что ты развернёшь такую полномасштабную кампанию и будешь придерживаться её на протяжении всей Второй мировой войны. — Ну, что тут скажешь, — нарочито отстранённо произносит Сиэль и пожимает плечами, — людям — да и демонам тоже — свойственно меняться, знаешь ли. — Знаю. Звучит ответ бывшего слуги настолько серьёзно, что Сиэль глядит на него совсем по-другому. Пока между ними царит тишина, Сиэль машинально обматывает шарф вокруг шеи плотнее. — И несмотря на твой внушительный рост над собой, ты так и остался глупцом, Сиэль. — Что?.. С какой стати ты... — Сиэль захлёбывается от возмущения. — Я имею право так говорить, потому что наблюдал за тобой почти с тех самых пор, как мы распрощались. Скольких людей ты спас от смерти? — Я не знаю... точного количества, — тихо и сбивчиво бормочет Сиэль, ошеломлённый тем, что его демон никуда по сути и не уходил. — Не считал. — Ты даже не считал, — укоризненно повторяет Себастьян. — Я не для того заключаю столько контрактов, чтобы перед кем-то покрасоваться красивой цифрой. Поэтому и не считаю. Себастьян вмиг теряет остатки благодушного настроения, мрачнея. — Ты взял под своё крыло несметное количество людей, однако сам летать не можешь. Ты же погибаешь. — Что ты такое говоришь, — фыркает Сиэль и укутывается в шарф до самого носа. — Демонам не нужны шарфы, чтобы согреться, — проницательно подмечает Себастьян, выразительно приподняв бровь. А Сиэль молча буравит демона взглядом и ждёт продолжения. — Если бы ты ранее поинтересовался, я бы уведомил тебя, что в мистической истории количество демонов человеческого происхождения можно по пальцам сосчитать. К слову, судьбе их не позавидуешь, как правило. Знаешь, почему? Твоё физическое тело изначально слабее тел мистических существ. А значит... — А значит, и сил у меня меньше, и выносливости. Моё тело просто не рассчитано на то, что с ним произошло, — кивает сам себе Сиэль: конечно, подспудно он догадывается, что дела обстоят именно так, но всегда страшился уточнять; зато теперь он знает, почему в нём нарастают глыбы льда и завывают бури. И теперь он знает, что это было не самовнушение и не паранойя: регулярно возникающее чувство удушья, частые хрипы, спонтанный кашель — давние знакомые, сопутствующие астме. — Раньше следовало предупреждать. Впрочем... это не повлияло бы на мои взгляды. Себастьян смотрит не мигая, обеспокоенно. — И даже я, — смягчившись сообщает демон, — при всём объёме мистической энергии и органическим для неё телом, не осмелился бы взяться за то, что на себя взвалил ты. — Ну и пусть, — уверенно произносит Сиэль, сжимая руки в кулаки. — Пускай дорогой ценой, я совершенно ни о чём не жалею. Сам я не мог согреться, — без тебя не мог, — но был вполне в состоянии дать хотя бы каплю тепла окружающим людям. Я поступил правильно. И сделал бы это снова. Я готов сражаться за тепло. Снова и снова. Изо всех доступных мне сил... Энергия постепенно покидает Сиэля: пронзительный, резкий мороз припечатывает его тело к земле. И он, обессилев, плавно опускается на колени. Перед глазами плывёт мир, а дыхание затрудняется. Себастьян с тихим вздохом опускается рядом с Сиэлем. — Я действительно желал уйти, — тихим голосом произносит демон, — и ушёл сразу, без колебаний, как только представилась возможность. Но причина была отнюдь не в том, что ты лишил меня питания и стал демоном. Суть в том, что на гребне победы ты превратился в того, кем я был при первой встрече с тобой. Злобным, чёрствым, хитрым и беспринципным монстром. Ты год за годом смывал с меня всю мерзость... чтобы потом она руководила тобой? Я был не прав, не поспособствовав тебе в борьбе с самим собой. И всё же я не мог оставить тебя, поэтому был в твоей тени. Прости меня, Сиэль. Говоришь, без меня не согреешься? Позволь помочь тебе хотя бы в этот раз. И, прежде чем Сиэль успевает осмыслить всю речь демона, параллельно борясь с критической нехваткой воздуха, тот осторожно подгребает своего бывшего господина к себе и крепко сжимает его смертельно озябшие и онемевшие руки. Лавины тепла — солнечного, огненного, живительного — моментально обвивают Сиэля — и он делает глубокий судорожный вдох, в поисках опоры хватая Себастьяна за плечи. Сиэль в благоговении замирает и наблюдает, как по кистям неудержимо льются багряно-алые нити-артерии, подсвечиваясь пурпурным светом, исходящим от печати Себастьяна. — Вот подлец, — смиренно улыбается Сиэль, — моим приёмом пользуешься. — Каюсь, виноват, — удовлетворённо шепчет Себастьян, приближаясь и несколько раз проводя носом по носу Сиэля. — Тёплый как никогда. Знаешь, я сделал бы это снова. Потому что это правильно. — Мне тебя очень, очень не хватало, Себастьян, — по-детски наивно признаётся Сиэль, проигнорировав подтрунивание и уткнувшись в грудь Себастьяну. — Я больше не уйду, клянусь, — говорит Себастьян и с чувством целует Сиэля в макушку. — Мало ли, вдруг опять решишь погибнуть изощрённым методом. — Размечтался, — фыркает Сиэль и мягко касается губами кончиков пальцев своего демона. — У меня масштабные планы. Я собираюсь отыскать всё возможное тепло этого мира. Начнём, пожалуй, с Португалии. Моя миссия здесь выполнена, могу себе позволить. Сиэль последний раз смотрит на бывших узников чудовищной войны. Они жмутся к друг другу, что-то обсуждают в замешательстве, а некоторые даже робко улыбаются. Разумеется, о нём и его участии никто не помнит и помнить не будет — демон позаботился об этом. Да, он придёт в конце жизненного пути своих контракторов за их душами, как и было оговорено, но по крайней мере он сумел подарить им будущее. А теперь пора заняться своей собственной жизнью. Сиэль срывает с себя шарф за ненадобностью, поднимается на ноги и нетерпеливо тянет за собой Себастьяна. Он с готовностью встаёт, но не смеет отпустить маленькую ладошку. — Пора в путь. Португалия, Испания, Италия, Греция — я давно о них мечтал. Себастьян покорно склоняет голову и улыбается искристыми глазами. — Да, мой Сиэль. С радостью составлю тебе компанию. Сиэль мечтает жить где-то в Италии, Португалии, Греции или Испании. Ему необходимо всё тепло, до которого он сумеет дотянуться и постичь. Однако теперь он знает: астма наверняка больше не посмеет его побеспокоить.