Формула контракта

      Во мне обитает много света.       Пожалуй, во мне его осталось даже слишком много.       Непозволительно много, учитывая, что для всех составляющих моей безграничной, по-детски непросвещённой тяготами жизни, доброты во мне однажды организовали сокрушительное истребление.       И первое время, когда я изучаю тебя и вполне обоснованно жду с твоей стороны принятие чего угодно, кроме этой странности, старательно скрываю всё то живое, что во мне осталось.       Я воздвигаю стены из отстранённости, упрямства и хладнокровия. Они отличаются удивительной прочностью, хотя поддерживать чуждые мне характеристики достаточно сложно. Барьер несовершенен, мелкие изъяны изредка проявляют себя. Тем не менее, ты либо не замечаешь этого, либо тебя вполне устраивает текущее положение дел.       Именно то, что ты в неопознанный момент начинаешь откровенно игнорировать мои предельно яркие вспышки света (нехарактерные поступки, движимые милосердием и положительными чувствами) и даже больше — подталкиваешь к их неоднократному повторению — заставляет меня задуматься: а существует ли негласное молчаливое требование тьмы к моей душе с твоей стороны на самом деле?       В день нашего знакомства я решил, что именно этого ты и жаждешь.       Во-первых, ты мистическое создание из безупречного мрака и потому должен искать нечто близкое тебе, подобное. А во-вторых, раз ты и впрямь обратил внимание на очернённую душу, получить в итоге нечто категорично противоположное ты вряд ли будешь рад.       Такие вот выводы, сформированные моими догадками на основе всего одного твоего условия, однозначного весьма. Тебя спросить о подробностях забыл, увы, мысли были заняты более насущным.       И, поскольку теперь на первый план выступает озадаченность упущенным и распространяющийся свет тоже является далеко не фоновым, а момент для вопроса в лоб «Эй, Себастьян, а какие же конкретно у тебя пункты контракта?» безнадёжно упущен, я вынужден действовать более тонко.       И чтобы понять твои предпочтения и чаяния, мне необходимо понять тебя.       Поэтому я начинаю разговаривать с тобой.       Вернее, не разговаривать, как это было в течение пяти лет, начиная с приказов и заканчивая твоими фирменными «Да, милорд» и «Как пожелаете, мой господин»; и изредка заглядывая в моё прошлое в том или ином контексте — я начинаю беседовать с тобой.       Выдвигаю железобетонный аргумент:       «Ты знаешь меня от корки до корки, а сам для меня до сих пор как чистый лист. Считаю, это несправедливо с твоей стороны. Впереди неизвестное количество лет нашего сотрудничества, так почему бы мне не познакомиться с тобой?»       Я изумлён и абсолютно не верю в то, что произнёс это вслух.       Ты поражён не меньше.       Впрочем, колеблешься краткий миг и — восприняв мою просьбу как приказ? — начинаешь рассказ.       Приоткрываешь мне завесу над потусторонним миром и позволяешь узнать обо всех демонических способностях в деталях, специфике контрактов и даже о кодексе потусторонних.       Разворачивается длительный и воистину увлекательный для меня — и для тебя тоже, вижу по твоим сияющим вишнёвым глазам — диалог.       И в это время (с особым акцентом именно в минуты, когда стены твоего щита временно падают) начинаю наблюдать за тобой — может, и в половину не так искусно, как ты за мной, но в поставленной задаче это не особо существенно.       Результаты я всё-таки получаю.       Первое: ты никогда не упоминаешь и не инициируешь наши неформальные вечерние беседы, но я безошибочно улавливаю пытающийся залечь на дно огонёк ожидания — и это говорит не в твою пользу как темнейшего создания мрака (разумеется, я поощряю твой энтузиазм и каждый день продолжаю нашу беседу, наслаждаясь тем, как огонёк превращается в согревающий меня своей силой костёр).       Второе: твой тон и темп речи, всегда выверенной и беспристрастной, теперь оттеняются едва уловимыми, но для меня вслушивающегося очевидными искрами тепла, насыщенности и глубины; даже пресные фразы «Да, милорд» и «Как пожелаете, мой господин» звучат иначе, более живо.       Третье: теперь я в упор не вижу то, что всегда подсознательно хотел — ожидал — увидеть, когда становлюсь невольным свидетелем твоих расправ с моими врагами; в твоих движениях нет жажды насилия, беспричинной злобы и неудержимой ярости — очевидна лишь апатичная усталость.       Я убеждаю себя в этой истинной истине, что ты не абсолютная тьма, пока у меня даже мало-мальских сомнений не остаётся. И однажды отступаю довольно далеко от демонических тем.       — Себастьян, скажи, а ты ведь был человеком?       — Мой лорд, — произносишь ты — явно, чтоб хотя бы что-то сказать, пока твои пальцы предательски застывают на шнурках обуви, которую ты снимаешь, готовя меня ко сну. Я бы многое отдал, чтоб увидеть сейчас выражение твоего лица (как ты тщательно всё взвешиваешь), но момент безвозвратно упустил я сам. — Да. Вы правы. Все демоны когда-то были людьми.       — Как тебя звали, Себастьян?       — Я... не могу вспомнить, господин.       Смотрю на тебя, в твой прямой взгляд, и понимаю, что ты не скрываешь правду — ты действительно не помнишь.       — Грустно... А свою человеческую жизнь ты помнишь?       — Слишком много времени прошло, милорд.       — Хочешь сказать, что совсем ничего не осталось в памяти?       — Почему же... кое-что осталось. Самые счастливые моменты.       Я на миг затихаю и смакую слово «счастливые». Произнесённое тобой, оно звучит так, что я хочу увидеть... до безумия хочу коснуться твоих счастливых моментов и постичь твой собственный свет.       — Себастьян... — в горле пересыхает — до того боюсь отказа, а приказывать не посмею. — Покажи мне, пожалуйста.       Но ты мягко, задумчиво улыбаешься, прикладываешь руку к груди и говоришь:       — Как пожелаете, мой лорд.       Ты просишь меня устроиться поудобнее, сам садишься рядом и легонько касаешься кончиками пальцев к моим вискам: одна из способностей демонов, как я теперь сведущ, — передавать своему контрактору (и не только контрактору, в принципе любому человеку) видения так, будто он их видит воочию. Приятное открытие: я, как контрактор демона, благодаря его магии во мне, могу использовать её как канат и показывать желаемое в свою очередь тоже.       ...Открываю глаза я уже в незнакомом, но безмерно чудесном мире: гуляю под восхитительным и захватывающим дух северным сиянием; наблюдаю за рысью и умудряюсь очаровать её настолько, что глажу за пушистым ушком; сижу у костра и, держа чью-то горячую сильную руку, слушаю сказки и легенды, оживлённые красивым старческим голосом.       Провожу в твоих воспоминаниях гораздо больше запланированных нескольких минут.       Просыпаюсь уже утром и понимаю, что лежу в непосредственной близости к тебе. Будто этого недостаточно, ещё и рука моя вольготно располагается на твоей груди. Но тебя это, кажется, не смущает так, как меня. Нет, ошибся: тебя это вообще не волнует, ибо ты переводишь нечитаемый взгляд из ниоткуда на меня и внезапно странным голосом сообщаешь:       — Бертрам. Моё человеческое имя — Бертрам.       И после этого эпизода наши беседы прекращаются так же быстро, как однажды начались.       Больше в твоих глазах не скрывается огонёк ожидания — его попросту нет, а я не ищу его и не возрождаю, потому что мне кажется (я вижу это в каждой твоей черте), что тебе тоскливо. И усугублять твоё состояние я бы стал в самую последнюю очередь.       Но каждую ночь я погружаюсь в тот мир, который ты мне показал...       И мой свет неумолимо растёт, а барьер для него уступает по силам и трещит по швам.       В очередное утро я молча жду, пока ты меня оденешь, и пытаюсь создать соответствующую своему образу мимику. Пытаюсь несколько мучительных минут, пока не приходит осмысление, что стены из отстранённости, упрямства и хладнокровия рухнули сегодня ночью. Как раз в тот миг, когда я, растворяясь в северном сиянии, решил, какие счастливые воспоминания я хотел бы показать тебе.       Свет внутри меня не просто велик — он больше и сильнее меня, он — обжигающий.       Не знаю, как у меня получается собрать и направить в одно русло дерзость, храбрость и решимость, но, стоит тебе оказаться на уровне моих глаз и застыть в изумлении от улыбки, которой я сейчас сияю (и которую никто в моём исполнении до сих пор не видел), я ловлю момент и дотрагиваюсь к твоим вискам:       — Позволь показать тебе кое-что, Себастьян.       Судя по твоему взгляду сквозь меня, у меня и впрямь получается: ты видишь, как я — и ты — обнимаю своего любимого пса, как мать держит меня-тебя за руку и нежно поглаживает лоб во время болезни, а ещё ты находишься там, в напоенном озером и красками, самом волшебном в моей жизни закате.       Из глубин памяти меня выводит глубокий вдох и порывистое касание твоей головы к моей груди.       — Ты поделился со мной своим светом, а я, Себастьян, хотел показать тебе свой...       И я, всё ещё под дурманом своей бездумной храбрости, с удовольствием располагаю свои руки на твоей спине и плече — и чувствую опьянение от волны тепла, такого неожиданного твоего тепла. Твои руки, будто только очнувшись ото сна, сжимают меня в ответ.       — И пусть ни ты, ни я не в силах вернуть то, что для нас столь дорого... Разве мы общими усилиями не сумеем создать нечто, столь же счастливое, как и наши лучшие воспоминания? Пожалуй, я покажу тебе, что мы можем...       И я оставляю на твоей макушке чувственный поцелуй: моё первое счастливое воспоминание в этой новой для меня жизни.       Твои губы крадутся к моим губам, плавно поднимаясь по шее — видимо, с целью усовершенствовать наше будущее воспоминание.       Когда мои глаза замечают твоё сияющее, невыразимо прекрасное и счастливое лицо, я думаю о том, как нелепо строить догадки о чьих-то ожиданиях на почве недостатка данных и массы предубеждений. И как разумно порой — элементарно общаться.       Общаться, чтобы понять, что даже демоническую тьму можно пошатнуть и отыскать в ней гораздо больше, чем демоны сами предполагают.       А самое главное, я наконец могу объяснить, откуда во мне так много света.       ...и подарить часть этого света тебе.