Незнакомцы

*** Солнце давно уж окатило покои золотой краской, когда Локи нашел в себе силы выбраться из горячего плена постели. Тело, изнеженное, пело, а все одно — казалось, будто ни минуты не спал. Голова гудела, как пустой чугунный шар, и мысли мешались, золото с чернотой. Локи неторопливо умылся оставшейся со вчерашнего холодной водой, оделся тщательно, будто на пир, кликнул служанку и съел, что принесли, не проронив ни слова, чем изрядно удивил, если не сказать — напугал девицу. Локи ждал, и подходящее к концу ожидание было тяжелее вынесенного приговора. С руки было бы обозлиться, а только Торова улыбка тут же пересиливала гнев, накрепко выкованная в памяти вместе с чуткими касаниями здоровенных лапищ и всепоглощающим чувством нужности. Локи вздыхал, чуть вел головой из стороны в сторону, отгоняя настойчивые тени брата, и кончики пальцев его покалывало озорной, легкомысленной магией. Когда Один ступил в комнату, Локи поднялся навстречу и посмотрел на него открыто, уже ничего не желая, а только чувствуя огромное облегчение оттого, что ждать больше не нужно. Оттого ли, что они давно не виделись, но Один казался прежним и вместе с тем совсем другим, будто постарел за время их разлуки так, как не может постареть ас, уж тем более — их царь. Миг он был похож на смертного дряхлого старика, что со слезами глядит на могилы своих детей, но наваждение тут же развеялось. Один был собой, перестав двоиться в глазах Локи, и Одину было больно. Они смотрели друг на друга, здороваясь, беседуя молча, ибо разве Всеотец забыл, что молчание Злокозненного часто честнее его слов? И, быть может, Локи также раздваивался в единственном глазу Одина, пока не стал вновь един и вновь — собой? — Я вижу, — обронил наконец Один тяжело, — ты понял, сын. Пускай не все, но ты понял. — Понял достаточно, — осторожно откликнулся Локи. — Многое сотворил ты, Локи. Много зла и много глупости, ты видишь это и сам, и ты готов к ответу. Но знай, сын мой, — он подошел, статный и близкий, как прежде, — ничто не очернит радости в моем сердце оттого, что ты дома. Оттого, что ты жив. Локи готов был съязвить по привычке, но сухие губы Одина, коснувшиеся его лба, запечатали рот. Он лишь стиснул зубы и склонил голову. — Мать позже придет к тебе, — сказал Один, отступив на шаг. — Она любит тебя по-прежнему… Сдержи с нею свой нрав, как сдержал со мной. Я знаю, тебе это подчас нелегко не меньше, чем Тору, у вас обоих горячая кровь. И снова язык закололо едкостью, которую Локи оставил при себе, схоронив внутри. Заступничество Одина за мать было и обидно, и оправданно: даже ее он готов был не щадить, орудуя словами, точно плетью. Но то было раньше, сейчас же Локи и сам не знал наверняка, как далеко зайдет старинная злоба, коли дать ей волю. — Я гость, пленник и вернувшийся из скитаний сын, — сдержанно ответил наконец Локи. — Ни одному из них не пристало вести себя непочтительно. «Кому из уважения и любви, а кому из страха», — закончил про себя. — Смятение в тебе еще велико, — заметил Один с сожалением. — Мы с тобой поговорим позже. Не сразу Локи понял, что он уходит. Не получить ответа на гнетущий вопрос оказалось хуже оплеухи. — Отец! — позвал, шагнув следом и не запнувшись даже на слове. — Что… что теперь будет со мной? Один молчал, глядел со странным удивлением. Наконец ответил медленно, будто нехотя: — Спрашивай о том не меня, а брата. — Тора? Отчего же? Дурное предчувствие окутало Локи облаком. — Он упросил меня в честь его коронации позволить самому будущему царю решить твою судьбу. Уже в дверях Локи настиг его последним вопросом: — Когда? Когда он просил тебя? Тот обернулся, снова долго молчал, точно взвешивая ответ в уме. — В день вашего возвращения, — сказал негромко. Как дверь за ним закрылась, Локи уже не видел. Оторопь отступила быстро, привычно сменилась яростью, плеснувшей в сердце. Плененная магия забурлила в жилах, застучала в висках, так, что Локи собственные мысли перестал слышать. Он забарабанил в дверь, сначала кулаками, потом, когда стража не поторопилась ответить, и ногами тоже. Все же им надоело слушать — дверь отворилась, хмурое бородатое лицо сунулось внутрь осторожно, явно ожидая подвоха. Раньше Локи это польстило бы, сейчас же было плевать. — Позовите моего брата, — прошипел он. — Не веле… — начал стражник басовито, но Локи грохнул кулаком по косяку, сдирая кожу о грубое дерево, почти заорал: — Я сказал, найдите мне Тора и хоть за шкирку сюда притащите! Это приказ! Страж такой наглости от пленника не ожидал. Глупо моргал глазами навыкате, лицо отражало сложную работу мысли. Локи хоть и сидел под замком, а все-таки не в подземельях, и наследный принц навещает его все время, а нынче сам Всеотец был здесь. Ну как изгнанник вывернется, вновь займет свое место подле трона — кому тогда не поздоровится в первую очередь? — И лучше тебе поспешить, если не хочешь пожалеть, — видя его сомнения, поставил точку Локи елейным голосом, который пугал больше, чем крик. Дверь вновь захлопнулась, сухо лязгнул ключ в замке, вторя зубовному скрежету Локи. Тор явился не тотчас. Будто ждал, пока вскипевшая в брате ненависть немного уляжется, пока не схлынет чернота перед его глазами. Только потом ступил в чертовы покои — бесшумно, одним лишь скрипом дверных петель себя выдал. Локи встретил его молча. Все проклятья, хороводом прошедшие в голове за минувший час, успели побледнеть, казались недостаточными, чтобы пробить золотую шкуру этого медведя. Тор взглянул на него, стискивающего резные подлокотники кресла, и прошел к окну, точно ему не хватало света. Надежда на то, что он заговорит первым, потребует ответа, зачем его звали и что такого важного стряслось, таяла с каждым мигом неуступчивого молчания. Злиться подолгу Локи умел, подолгу молчать — не слишком. В эту игру они с братом редко играли, вот он и не научился выигрывать. Сейчас он тоже — проиграл. — Благодарю, что почтил визитом, — старательно вывел он твердым голосом. А потом что-то надломилось в горле: — Мой повелитель. Тор оторвался от созерцания ясного неба, повел плечом, как от озноба. — Вижу, отец заходил. — Заходил. И был разговорчивей тебя. Честнее — так уж точно. — Честнее? — удивился Тор. — Не помню, чтоб я обманывал тебя. Да и как можно, ты же бог лукавства, разве нет? Локи едва не выкинуло из кресла от негодования. — Когда ты собирался сказать мне? Объявить благую весть, что я назначен твоим подарком на коронацию?! — Любишь же ты драмы, Локи, — поморщился Тор. — Само собой, я не сказал. Чтобы ты тут же начал строить планы, как бы так меня повернуть да использовать, чтобы я подобрел? Ты, конечно, и так это делал, но все же в силу привычки, а не с намерением, точно зная, что от меня зависит твоя судьба. — И где ты выучился такой хитрости? — У меня был хороший учитель. — Которому ты решил отплатить… как, Тор? Как, брат мой? — он прокатил слова на языке, напитав их чистейшим ядом. Лицо Тора, еще ночью такое открытое и полное нежности, затвердело от брошенного упрека: слушать он научился тоже куда как лучше. — Разве я силой брал тебя вчера? — сощурился Тор. Если Локи и ждал в ответ стыда или смятения, то напрасно. От злости его начало лихорадить, голос зазвенел. — Ты заставил меня поверить, что я обречен! — Нет, ты сам себя заставил в это поверить, — возразил Тор. — И признай, не без причины. — Сладко тебе было смотреть, как я мечусь, не зная покоя? — Не слаще, чем стоять у края Биврёста после твоего падения. Но тебе нужно было время, честное время наедине с собой. Рассказать о моей просьбе было бы все равно, что дать меч в раненую руку. — Даже раненой рукой я поразил бы тебя, — бросил Локи в сердцах. Светлая голова Тора склонилась. — Верно. С этим ты справился и без оружия. — Он посмотрел на Локи тяжело, словно сдерживая гнев и в то же время страдая: — Не пойму только, что злит тебя сильнее: что я смолчал — или что ты сам себя предложил, будто в награду. Получить по лицу своей же плетью оказалось неожиданно. Тор редко злословил, обычно пер напролом, расшвыривая нехитрые оскорбления, будто валуны. Уворачиваться от них было легко. Сейчас он ударил наотмашь, подобравшись совсем близко. Локи вскинулся, вскочил на ноги, чувствуя, как его всего сковывает холодом. И не заметил, когда Тор успел очутиться подле него, хмурый и тревожный. Ухватил за плечи, чуть не силком заставил сесть обратно, и странное дело — Локи позволил. Выдохнул резко, оттолкнул удерживающие руки и уставился в лицо Тора, опустившегося перед ним на одно колено. — Прости, — помолчав, выговорил тот сосредоточенно и будто бы отстраненно, блуждая взглядом по всему Локи, точно видел впервые. — Гляжу, учитель из меня лучше, чем завоеватель, — едко отозвался Локи. — Язык твой стал острее. Хоть об уме того же не скажу. — Я и впрямь глуп. Когда все наперебой твердили мне, что тебе никогда нельзя будет верить, я затыкал уши. После всего… после всего я не отпускал надежду. Настала ли пора просить за это прощения, брат? Локи криво усмехнулся. Внутри стало тихо. Предвещало ли это бурю — он и сам не знал. — Так значит, все-таки брат, а? — спросил певуче. — И минувшей ночью? — Всегда, — ответил Тор, не колеблясь. — На горе или на счастье, а я люблю тебя. Как брата и сильнее, чем брата. Тяжело это, Локи. И опасно, мне ли не знать. Все равно, что пытаться приручить огонь, а он только… смеется. И жалит. Локи и хотел бы рассмеяться прямо сейчас, но, видно, Тор чересчур польстил ему. Искушение ударить его прямо сейчас, в раскрытое мягкое нутро, было велико, но не больше, чем глупая горячая волна, накрывающая собственное сердце. Только и хватило сил, чтоб сказать: — Я сын Ётунхейма. Какой уж тут огонь. Никогда ты не был силен в метафорах, Тор. — Не был, — согласился тот рассеянно и тронул обжигающей ладонью его лоб. Локи отмахнулся, тряхнул головой. Что-то неладное творилось с ним, становилось опасно оправдывать это одним только бешенством, тем более что и оно уже сошло, угнездилось внутри крошечным шипастым комочком. — Так что же, повелитель, — вздохнул Локи погодя, — придумал уже наказание, какое озвучишь асам? Или, может… нечто, что озвучивать будет не с руки? Тор до боли сжал его пальцы и явно пересилил себя, чтоб остаться неподвижным. Огонь жалил, даже когда казалось, что уголек едва тлеет. — Я не трону тебя, — сказал — как молотом грудь придавил, — если ты этого… ждешь. Вид его, сгорбившегося и окаменевшего, был для Локи мучителен, но что ж поделаешь, если это комната наказаний? Он наклонился, пальцем подцепил подбородок Тора, заставляя смотреть на него, — и еще ниже, почти касаясь губами упрямо сжатых губ. — Ждал, — прошептал Локи. — С самого возвращения. Брат. Немного правды и немного лжи — довольно, чтобы кому угодно затуманить голову, даже самому себе. Он вновь откинулся на спинку кресла. Поцелуй повис меж ними в воздухе, горький и желанный — несмотря ни на что. — Что же ты будешь делать? — Уже, видно, сделал, — проронил вдруг Тор и наконец поднялся, отворачиваясь. Эти виновато опущенные плечи Локи помнил неплохо, чтобы насторожиться. Чутье и собственное тело шептали, что не о прошлой ночи толкует братец. Не только. — Удиви меня. Тор молчал, скреб щетину на подбородке, словно вспоминал что. — Тебе бы стоило изредка отвлекаться от книг по чародейству, чтобы больше узнать об обитателях других миров, — сказал он наконец. — Например, Мидгарда? — скривился Локи. — Например, Ётунхейма. Помнится, меня здорово удивило в юности, что ётуны умеют… перекидываться из мужчин в женщин. И наоборот. — Его удивило, — обращаясь к незримому свидетелю их разговора, вымолвил Локи. Дурное предчувствие шевелилось в нем, как паук. — Тебя вообще нетрудно было впечатлить. Тор не обратил внимания. — Но многого я не знал до недавних пор. Пока не стал искать о ледяных великанах все, что только можно, ибо они были дорогой к тебе. Мама сказала, корень противоречий лежит в твоей природе. В ней же может быть найдено и спасение. — Что она имела в виду? — спросил Локи напряженно. — Она лишь дала подсказку, она не знала, — ответил Тор твердо — и это было совсем уж плохо. — А я все думал и думал, и искал что-то… хоть что-то. Как бы сильно ни хотел я тебе верить — одной веры мало. И искупление нельзя просто подарить. Это была… только мысль. Ты отнял так много жизней, Локи. И я подумал… может быть… — Может быть, что? Тор? — Локи поднялся, нетвердым шагом приблизился к нему, уже понимая — и отказываясь понимать. Тор коснулся его щеки кончиками пальцев, отводя в сторону прядь волос. — Может, что-то изменится, если ты вернешь хотя бы одну. Слова Тора упали в опустевшую вдруг голову, как в темный колодец — ни всплеска, ни эха. Одним только неживым ётунским морозом дохнуло в ответ. — Не лишился ль ты рассудка, братец? — медленно вымолвил Локи и попятился от него. Тор не шевельнулся, смотрел упрямо. — Рассудок мой при мне. И не смотри зверем: злого умысла у меня не было. — Правда? — ощетинился Локи. — Что ты сделал? Говори сию же минуту. Опоил меня чем-то? Служанке дал зелье? Или чары наложил? — Послушай себя, — не сдержал улыбки Тор, чем взбесил Локи еще сильнее. — Я — и чары? Сам помнишь, чем кончилась моя попытка наколдовать огонек свечи, тогда, в детстве еще. С тех пор я от твоих магических дел держусь подальше. — Ну так попросил кого-то помочь, невелика сложность. — Не ты ли, Локи, остановил меня вчера? — Ты знал, что я!.. — начал Локи и одернул себя. Такими признаниями он не намерен был разбрасываться даже теперь, когда уже не словами, но действиями подтвердил догадки, если те и были. — Ты поймал меня на слабости. На мелком желании ухватить… кусок жизни. Напоследок. Тор качнул головой, отгоняя злые слова, и улыбнулся снова, грустно: — Не думал, что дождусь от тебя столь высокой похвалы: упрека, будто бы я смог одурачить самого Злокозненного. Он был прав. Как бы ни изменился Тор, а провести Локи так ловко, так безупречно, не выдав себя ни взглядом, ни жестом, он не сумел бы. Локи слушал его вчера всем сердцем, всем телом, и Тору некуда было деваться от него, негде прятаться. И незачем. Ночь была честна. Были вздохи, скольжение кожи по коже, терпкий запах пота — как песня, подчиняющая себе несложным мотивом. Сладко было дышать друг другом. Взлетать до облаков и выше облаков, замирать на подъеме, на самом пике, чтобы обрушиться вместе. Для того, кто слыл несдержанным и порывистым, Тор был до абсурда нежен, боялся даже опуститься всем весом, чтоб не причинить ненароком боли. Локи тянул его к себе просто из упрямства: он бился с Тором на равных и в плену горячих простыней уступать ему также был не намерен. Оттягивал златокудрую голову назад, чтобы сполна насладиться зрелищем раскрасневшегося, полного страсти и щемящей любви лица, путал пальцы в мягкой пшеничной копне, подставляя шею под поцелуи. Нет, Тор не таил на сердце каверзы. Ни минувшей ночью… никогда. Понимание это сбило новую волну ярости, валом накрывшую Локи с головой, дало сделать вдох полной грудью, но слова все же были сказаны, и слова дикие. Локи замер, всмотрелся в свое отражение, ища, что навело Тора на поспешные выводы. — Если ты не делал ничего… зачем несешь околесицу? В самом деле, ведь мог Тор и ошибиться. Ведь мог? Знаток ётунского племени выискался. Раз в жизни заглянул в хранилище книг и думает, будто постиг все премудрости. Пока Локи размышлял, успокаивая себя, Тор вновь подобрался ближе, притиснул к высокой спинке кресла живым капканом — Локи и дернулся, да не вывернулся. А драку, пока не вызнал все, начинать было рановато. Или слишком поздно. — Могу и ошибаться, — признал Тор спокойно. — Только… ты нездоров, Локи. Бледен, слаб, дрожишь, как в лихорадке. Что за недуг сразил тебя за несколько часов? — Недугу тому имя — Тор, — ответил Локи тихо, из-под полуприкрытых век глядя, как двигаются губы брата. — Из твоих уст звучит как похвала, — хмыкнул Тор и боднул его ласково, на несколько долгих мгновений прижавшись лбом ко лбу. Потом отстранился со вздохом, снова серьезный: — Только, сдается мне, дело тут в другом. Локи слушал его, не шевелясь, и лишь той самой слабостью, сковавшей все члены, оправдывался, что не отталкивает Тора. Разлад в мыслях и чувствах ширился, будто расщелина в скале после землетрясения. — Поведай, о многомудрый. Я весь внимание, — ледяным тоном выговорил он. Тор вдохнул — и забыл выдохнуть. Локи покосился на него с любопытством и опаской, ибо смущенный Громовержец был зрелищем поистине редким и поистине пугающим. Хотя пугаться было уже, пожалуй, нечего, если он прав. — В одной из книг было сказано… — начал Тор, смолк. Продолжил тише, будто босой ступней нащупывая тропу через битое стекло, а тропы не было: — Сильное семя покоряет ётунскую натуру. Коли оно попало в неготовое тело… — Тело меняется, — закончил за него Локи со всей любезностью. Ему вдруг показалось, что в комнате чересчур натоплено, и лицо Тора смазалось, отодвинулось — это брат качнулся назад. Вскинулась сильная рука — к поясу. Пальцы коснулись молота, провели по рунному рисунку, но так и не сжались на рукояти. Локи перевел взгляд на собственные руки. Они были синими, как толща льда на вечномерзлых ётунских реках. Он выдохнул, пар изо рта взвился облачком. Тор смотрел нечитаемым чужим взглядом, и Локи стало весело и смертельно страшно. — Что, так я уже не слишком хорош? — спросил не своим голосом, не чуя собственной улыбки. — Полюбуйся вдоволь. Измениться ль мне еще сильнее, брат мой? Ему почти хотелось, чтобы истинный его вид толкнул Тора назад, в прошлое, в славные времена твердолобой удали Одинсона. Когда лучше всего с ледяным великаном мог говорить Мьёлльнир. Под ногами расползалась льдистая паутина, накидывала на ковер второй слой узора, трещал сердито огонь в камине, кутаясь в клубы дыма, как в меха, и сын Лафея твердо, неотвратимо знал, что ётунская природа поддалась асу и плавится теперь, будто глыба льда в языках пламени. Это было больно и на удивление легко, так, как и должно быть. Полное осознание пока где-то мешкало, посмеивалось издалека, и Локи стоял потрясенный, беззащитный, с одной лишь иглистой злостью наперевес, и ждал от брата ошибки. А тот одним махом расколотил снежный наст — качнул головой, улыбнулся вдруг с теплым упреком: — Ну, будет тебе, будет. — И обратно, вперед, близко. — Сколько шкуру ни крась, а Локи ты и есть. Мой Локи. — Любезен как всегда. И скромен к тому же, — заметил Локи. Тор вновь поднес ладонь к его лицу, привычным непреклонным жестом, и Локи дернулся в сторону машинально — помнил, что стало с Вольштагом, когда того коснулся ётун. Одноглазый царь у них уже был, хотелось бы обойтись без однорукого. Но Тор настиг, конечно же. И ничего не случилось, только тепло к теплу — а Локи и не почуял, как спали ледяные путы. — Теперь что? — спросил он устало. Сотворенная в этой комнате магия, даже природная, отняла последние силы, выстелила разум туманными перинами. Он сдавался. Впервые это не казалось слабостью. Тор пальцами перебирал его волосы, как ночью, притягивал к себе спокойно. Он губами прижался к виску Локи и, помолчав, прошептал: — Теперь угли будут остывать.