Часть 1
8 декабря 2019 г. в 22:29
Просыпаться по утрам в школу — та ещё скука. Как и всё «нормальное». Странно: семь лет назад Даниэль как ничего другого жаждал покоя, а сейчас сонная рутина затягивала, как омут, и раздражала огромным количеством новых правил. Школьные уроки, ровесники, посты в соцсетях, передачи по телеку — после очередного переезда всё шло настолько гладко и ровно, что сперва он чуть не ссался под себя от счастья и разревелся, когда в первый раз они заказали на дом пиццу. Затем привык. А затем… стало адски скучно.
Нет бы пополам того и другого. Как у супергероев из комиксов, когда вечером ты спасаешь мир от какого-нибудь Доктора Зло, а с утра вытягиваешь к обогревателю ноги в домашних тапках и жуёшь завалявшиеся в холодильнике суши. Увы, количество даже не суперзлодеев, а так, мелкой криминальной шушеры на американский провинциальный город — величина ограниченная и стремящаяся к нулю, особенно если парочке ты уже вывернул из суставов ноги и руки.
Натянув повседневное выражение скуки, брезгливо, как не очень чистые носки, Даниэль закрыл воду в кране и отложил зубную щётку. Даже хорошо, что у Шона оставался в его шестнадцать один глаз — не приходится вздрагивать, глядя на себя в зеркало. Похожи. Даже слишком.
Обычно по утрам он находил за столом полуспящего Финна, но сегодня маленькая кухня пустовала. На всякий случай Даниэль посмотрел в телефоне, какой сегодня день недели. Нет, всё верно. Пятница. Кажется, кое-кто опять провозился полночи и заснул лишь под утро, а теперь не в состоянии отскрести себя от постели. Дверь в спальню не заперта: глупо закрываться там, где есть человек, способный силой мысли открыть любой замок или снести дверь с петель, как это вышло неделю назад, когда Финн засел в ванной почти на полтора часа, а Даниэлю приспичило во что бы то ни стало отлить. Как и ожидалось, хозяин комнаты спал, уткнувшись лицом в подушку. Скомканное одеяло валялось рядом — прикрыть сверху пледом, не отличишь от ещё одного спящего. Даниэль обвёл его взглядом — от чуть выпирающего шейного позвонка до сползших пижамных штанов, приоткрывающих ложбинку между ягодиц, и облизнул губы. В другое время непременно остался бы полюбоваться зрелищем, но, увы, с работой у Финна и так могут быть проблемы.
— Подъём! — Даниэль пихнул спящего в плечо. — Тачки сами себя не починят!
— Мне хреново — это раз, — пробормотал Финн, едва приподняв лицо из подушки. — и два — у меня сегодня выходной. В мастерской меня подменят.
Даниэль подозрительно сощурился, но уточнять не стал. Когда пройдёшь столько фигни бок о бок, привыкаешь верить на слово.
— Предупредил бы хоть. Я вообще-то надеялся на то, что ты приготовишь завтрак.
— Я верю, что ты и сам справишься. К тому же, там вроде оставались хлопья.
Редкие гости, оказывающиеся на их кухне, обычно недоумевали — что с её крохотного размера, что с интерьера. Вокруг круглого столика с одной ножкой, точно сбежавшего из летнего кафе, примостились три разных стула: деревянный, с вышитой подушкой на сиденье, железный с тонкими ножками и не очень чистый раскладной. По особо торжественным случаям, коих за всё время случилось штуки три, стол отправлялся в гостиную, где вместо дивана красовалась накрытая пледом парковая скамейка. На спинке деревянного стула висела старая чёрная толстовка с волком на груди. Даниэль раздражённо фыркнул и, скомкав её, швырнул в дверной проём ванной.
Чайник медленно закипал; есть не особо хотелось, и Даниэль вместо поиска гипотетических хлопьев сел на деревянный стул, закинув босые ноги на соседний. Чёрт его дери, у Финна все глаза были красные — и что-то подсказывало, что не из-за внезапного пробуждения. Не выспался? Плакал? Обкурился? С него бы сталось сделать что-то одно или даже всё сразу. Беспокойство росло, и даже разлившийся по кухне запах горячего какао не заглушал неприятного предчувствия. Налив себе кружку, Даниэль закономерно не выдержал и решительно направился обратно.
Финн сидел на кровати спиной к двери. Даниэль отпил немного какао, поморщился — обжигает — и присмотрелся к предмету в его руках. Конечно же. Скетчбук в потёртой чёрной обложке, облепленный облезлыми наклейками.
Ступая тихо, чтобы не потревожить, Даниэль заглянул через плечо, хотя знал, что увидит. Финн отстранённо водил пальцем по выцветшим чернилам. Несколько быстрых набросков, чуть кривоватых и явно сделанных второпях: его портрет, а рядом — юноша, похожий и одновременно непохожий на теперешнего Даниэля, с заклеенным левым глазом.
«Скучаю по тебе, засранец», — выведено сбоку знакомым почерком. Финн вывел эти слова пальцем и чуть втянул голову в плечи, протяжно вздохнул; Даниэль не видел его лица, но уже знал, что он крепко зажмурился — так всегда бывало, если Финн слишком долго предавался воспоминаниям. В такие моменты его, слишком уязвимого, особенно хотелось крепко обнять и успокоить, зарыться лицом в отросшие волосы и сказать что-то сопливо-романтическое. Типа «я рядом» или «всё будет хорошо».
Хорошо — быть может. Так, как он хочет — вряд ли.
Решившись, Даниэль поставил кружку на прикроватную тумбочку. Та предательски звякнула, и Финн, точно очнувшись, обернулся. Даниэль, уже упёршийся коленом в край кровати и чуть наклонившийся вперёд, замер.
— Я какао сделал. Будешь? — самый тупой и очевидный вопрос, но он первым пришёл на ум. Финн вяло помотал головой. Даниэль стиснул зубы и ткнул кружку ему под нос:
— Пей уже, пока горячее!
Всего один сраный глоток, чтобы спасти грозящее безнадёжно испортиться настроение — это что, так много?! Для Финна, который снова отвернулся и пробормотал что-то нечленораздельное, видимо, много.
— Может, тебе кофе сделать? Чай? А, чего мелочиться, давай сразу виски!
— Я сам… Потом.
Так и читается в этих усталых глазах: «Свали уже и оставь меня одного». Даниэль вышел из его спальни, хлопнув дверью, и раздражённо промычал себе под нос нецензурную тираду. Даже собаки не лезут туда, где их ударит током, пусть бы даже под охраной лежала вкусная еда. Не хочется верить, что Финн, который ему нравится больше любого человека на всём долбанном свете, тупее собаки.
В прихожей, рядом с его собранным рюкзаком, стоял ещё один — потерявший цвет от грязи и времени, с когда-то цветными нашивками. Даниэль с силой пнул этот чёртов рюкзак, а затем, не прикасаясь, отшвырнул на другой конец коридора. Медленно вдохнул. Выдохнул. Собственное дыхание жгло, как горячий пар.
Здесь как-то слишком дохрена вещей Шона для места, где Шон никогда не жил. Мемориал памяти посреди жилого дома, точно хозяин отошёл и вот-вот вернётся, откроет скетчбук, где в конце осталось несколько пустых страниц, и сделает ещё пару зарисовок. Финну чувство, что Шон где-то рядом, нравилось. Даниэля выворачивало и трясло.
Его здесь нет. Никогда не было. Старому хламу место в забитом чулане, как и Шону место только в уголке их памяти.
Из грустно-матерных раздумий вывел гудок школьного автобуса, и Даниэль опрометью кинулся в комнату за штанами. Примерному гражданину Даниэлю Гарсиа не пристало опаздывать в школу. Уже выбегая, он сообразил, что забыл сменить мятую футболку, в которой спал, на что-то поприличнее, но не время думать о таких мелочах. Даниэль махнул уже собравшемуся отъезжать автобусу рукой, про себя подумав: даже если бы захотел уехать, ничего бы не стоило застопорить колёса настолько, насколько будет нужно — и пусть потом водитель чешет репу в поисках причины.
— Был бы твоим братом, уже бы научил вставать пораньше, — пробурчал Эд и закрыл за ним двери. Не удостоив его и взглядом, Даниэль направился к свободному месту в конце салона.
По новым документам у них с Финном одна фамилия — так проще избежать вопросов, почему тридцатилетний мужчина и шестнадцатилетний мальчик живут под одной крышей. Те же документы, уже истрёпанные, как настоящие, сообщают, что они — родные братья.
Даже в мыслях бывший Даниэль Диас изо всех сил избегает этого слова, окрашенного самым страшным воспоминанием в его жизни. В ушах стоял свист пуль и хриплое, надрывное дыхание, а перед глазами — лицо Шона, по-детски потерянное и жалкое, и его дрожащие руки, кое-как зажимающие хлещущую кровавым фонтаном шею. Руки, вскоре безвольно сползшие на грудь и навсегда замершие в неподвижности. Как глупый зверёк, Даниэль утыкался мокрым от слёз и крови лицом в его бок, и невесть чего ждал, пока в машине ещё оставалось, чем дышать. Солнце било в широко распахнутый единственный глаз, но Шон не отворачивался. Кажется, лишь тогда дошло полностью, что старший брат никогда не проснётся.
Его тело осталось лежать там, у мексиканской границы.
Но они, чтоб его, всё ещё живут втроём.