Один. Два. Шесть.

Говорят, с закатом мир погибает. Говорят, солнце сгорает и уносит с собою павших. В Мексике 2023-го количество павших уменьшилось, но тех, кто остался, иногда забирает из Пуэрто-Лобос египетский бог. Он должен отцу приносить мертвые души, отмеряя на чаше грехи. Имя ему… — Шон! — тот дергается на плетеном стуле и оборачивается. В темных очках, светится полуголое, еще светлое тело Финна. Он загорается идеей как закатное солнце. Он заменяет собою солнце. И улыбается. Эту улыбку не нарисовать даже Да Винчи. Шон-то уже пробовал и недоволен остался: не натурально, не так живо, не хватает натуры, не сравнится с оригиналом. — Смотри, что я принес! — Ты никогда не отступаешь от своих планов, да? — заглянув в бумажный пакет в чужих руках, Шон вскидывает брови: — Да тут травы на всю страну хватит, чувак, — и присвистывает, словно не уверен в собственных силах или силах их суммарных. Не то чтобы КПД курения был низок, но до единицы пока не дотягивает. Зато затяжки у Финна глубокие, а глаза, застланные осмысленностью, — бездонные. В этой голубизне Шон не находит больше прежнего азарта: там только смягченная лукавость с… каплей авантюризма, и они не прикрывают более могильной ямы в душе мужчины, а напускают мягкий туман. Теплый туман. Густой дурман. Даже если заблудишься — страдать не будешь, сладкий. Главное, не раскапывай лишнего, а как упадешь в яму, то обратно не выберешься — принимай свою судьбу, не так ли? Шон свалился в яму, ему там отлично. Шон видит в яме миллионы горящих камней, а из ямы — обрызганный звездами небосвод. Ослепляет. Шон так глубоко, что даже пошло озвучивать вслух метафоры более подробные: все вполне ясно и не абстрактно. Руки их иногда переплетаются — неосознанное желание стать единым. Иногда Шон тычет пальцем во впадину на щеке Финна, когда тот затягивается, и тем самым сбивает его с волны. Кисть татуированная перехватывает чужую смуглую ладонь якобы зло. Якобы зло Финн прижимается к чужим губам своими, но вместо языка — впускает дым. И смеется, о боги, как же смеется. Не тихо, не громко, словно мурлычет кот. Он не рассержен, просто настроен немного кусать чужую плоть. Догорает солнце, просыпая пепел на горизонт. Шону жутко претворяться в бога, который провожает мертвых и ушедших. Шону больше не хочется сближаться и рваться вперед, он больше не хочет тянуть за собой кого-либо, чтобы после — терять. «Везде, где вы побывали, что-нибудь, да взорвалось». Но темные глаза не должны становится отражением души. Поэтому он не рыпается в полной неизвестности, чтобы не нарваться на беду. Как там пелось: И приключений я не ищу? Мне забот хватает, я молю о тишине. Смятенный дух ищет ориентира в жизненной слепоте, а не камня преткновения, и, опуская объятую дымом и думой голову, Диас чувствует теплое касание к затылку. — Я никуда не денусь, солнце, — наклоняясь почти нос к носу, шепчет Финн. У них один дурман на двоих. — Я уже разложил вещи. Мы, зуб даю, найдем смысл этой жизни вместе. — Раскидать их по гостиной — еще не значит «разложить», — и вместо дыма впускает язык, а руки — под чужие шорты. Смысл до безобразия ясен. Он должен приносить отцу мертвые души, отмеряя на чаше грехи, но… эта душа сама уводит его в неизведанную сторону. Он всё-таки разное делал с этим парнем, пап, он право имеет.