Мир на двоих

Лука не спеша вынимал вещи из рюкзака и улыбался сам себе едва заметной улыбкой. Ночевка на базе, по идее, не то, что могло бы вызвать хоть какую-то радость. Это вынужденная необходимость, правило, введенное Зизу для повышения дисциплины и лучшего соблюдения режима, но... Лука улыбался. Мысли неспешно скользили в его голове, в то время как руки на автопилоте раскладывали по местам самое необходимое. «На раз, два, три...» Улыбка стала шире — в дверь едва слышно постучали. «Открыто!», — произнес Лука настолько громко, чтоб его услышал тот, кто стоял за дверью, и совсем тихо, уже себе под нос, добавил: «Ты же знаешь, что открыто». Дверь бесшумно открылась, впустила Серхио и так же бесшумно закрылась. Щелкнул замок. Лука задвинул пустой рюкзак под узкую кровать и обернулся к вошедшему. «Ты быстро». Серхио в своей комнате только бросил на пол сумку и задержался исключительно из-за того, что несколько сокомандников, будто сговорившись, перехватили его поочередно в коридоре для обсуждения некоторых, на их взгляд, чрезвычайно важных вопросов. «А чего ждать?». Серхио внимательно смотрел на Луку, следя за каждым его движением. Это уже настолько вошло в привычку, что он об этом даже не задумывался. Это вошло в привычку много лет назад, когда Лука впервые появился среди игроков «Реала». Сначала Серхио присматривался к нему как к игроку, потом как к человеку... Они постепенно сдружились, и это произошло так естественно, что Серхио даже не мог точно вспомнить, в какой момент они стали проводить друг с другом столько времени, говорить о чем угодно и доверять самые глубокие тайны и страхи. Началу этой дружбы немало способствовало свойство Луки не держать в себе свое мнение. С Серхио мало кто спорил в то время, поставить его на место мог только Икер. С приходом Луки таких людей стало двое. Серхио быстро понял, что Лука – это не только шестьдесят шесть кило позитива за пределами поля, но и шестьдесят шесть кило наглости и агрессии на поле и в раздевалке. Хорват вне игры напоминал маленькую пушистую птичку, но в игре и после нее становилось понятно, что у птички есть острые когти, клюв (как бы забавно это ни звучало с учетом внешности Луки) и язык, который Лука и не думал держать за зубами. То, как он высказывал свое мнение, ничего и никого не боясь, привлекало Серхио к нему надежнее, чем что либо еще могло привлечь. Серхио улыбнулся своим мыслям. Он вспомнил, как через год следом за Лукой в «Реале» появился Гарет Бейл. Не прошло и месяца с начала сезона, а Серхио осознал, что ревнует. Что он никого и никогда так ни к кому не ревновал, как ревнует Луку к его другу по «Тоттенхэму». Еще пара-тройка месяцев понадобились Серхио, чтобы понять, что он безнадежно влюблен в Луку и ревнует его не только к Гарету, а вообще к каждому столбу. К сокомандникам, к соперникам, к товарищам Луки по сборной. Серхио до сих пор удивлялся, как, скрежеща зубами, не сточил их под корень. А Лука любил всех, любил искренне и открыто, и его любили так же. Серхио сходил с ума от ревности, когда Лука с разбегу запрыгивал на руки сокомандникам, празднуя голы и победы, и сходил с ума от счастья, когда Лука так же прыгал на руки к нему. Много выдержки понадобилось Серхио в те годы, чтобы не поцеловать Луку прямо посреди многотысячного стадиона. Поцеловать Луку... Серхио еще шире улыбнулся своим мыслям. Решился он на это, конечно, не посреди стадиона. Это было очень спонтанно и очень рискованно, в раздевалке, после очередной длинной шумной разборки, в которой Серхио был неправ в корне, но никак не мог остановиться, а Лука, похоже, поставил себе целью заставить его признать свою неправоту. Все уже давно разошлись, а они продолжали спор, стоя у шкафчика Луки. «Боже мой, Чеко, просто признай, что ты неправ, и поедем по домам! Я же вижу, что ты уже сам понял, чего ты споришь?». «Потому что мне нравится с тобой спорить, нравится смотреть на тебя такого, возбужденного, взъерошенного, с сияющими глазами...». Мысли пронеслись в голове Серхио и чудом не сорвались с языка. Серхио сам не заметил, как навис над Лукой, уперся рукой в дверцу шкафчика над его головой. Он просто залип на вечно искусанные приоткрытые губы, которые уже давно не давали ему покоя, и Лука замолчал под этим взглядом, уставившись на Серхио снизу вверх. Они потом не раз вспоминали этот момент, и ни тот ни другой не могли сказать, что именно они прочитали в глазах друг друга, что подтолкнуло Серхио поцеловать, наконец, эти губы, а Луку — ответить на поцелуй, первый в его жизни поцелуй другого мужчины. «Чеко? Ты в порядке?». Серхио вздрогнул и вернулся из воспоминаний в маленькую комнату, которая освещалась только небольшим светильником на прикроватном столике. И понял, что Лука стоит совсем близко, так, что почти прижимается к нему. Серхио чувствовал, как соприкасается, чуть шелестя, их одежда. «Я в порядке. Вспомнил, как первый раз поцеловал тебя. Думал, ты мне в глаз дашь...». «Хорошо, что это тебя не остановило». Лука внимательно смотрел снизу вверх, и Серхио тонул в его глазах, которые в таком освещении казались абсолютно темными и бездонными, как тонул миллион раз до этого и как хотел утонуть еще миллион раз потом. «Да...», — Серхио прикоснулся пальцем к губам Луки. Шли годы, а Лука не переставал кусать губы, и Серхио не помнил, было ли хоть раз, чтобы они не были шершавыми и покрытыми ранками, и не представлял себе уже, что может быть иначе. Лука – это еще и его вечно искусанные губы. Пальцы скользнули дальше, по линии подбородка к уху, от него к широко распахнутым глазам, задержались там, у внешнего уголка. Серхио вздохнул — прошлое лето изменило Луку и внешне, и внутренне. Состарило, сделало сильнее и одновременно будто что-то надломило в нем. Заострились черты, у рта залегли складки, от уголков глаз к вискам разбежались морщинки. Серебряные медали чемпионата тяжело дались капитану хорватской сборной, и еще тяжелее далось восстановление после пройденного тем летом пути. Футбольные ассоциации вручали Луке награду за наградой. Лучший, лучший, лучший... А у Серхио были свежи воспоминания о том, как наедине с ним по щекам железного хорвата катились слезы и он говорил будто сам себе: «Зачем это все... это не мне... я не оправдываю сейчас этих наград». В способности рефлексировать и загонять себя на дно самой черной тоски Луке не было равных, Серхио понимал это головой, но сердце и душу будто ледяной рукой сжимало в такие моменты. Лука постепенно пришел в себя, но следы пережитого остались навсегда. Пальцы Серхио скользнули вниз, вдоль любимого хищного носа, и вернулись к губам Луки. «Хорошо, что желание тебя поцеловать было настолько сильным...». Серхио склонился и прижался губами к губам Луки, прижал к себе его самого и не смог сдержать тихого стона от ощущения того, каким был Лука в его руках мягким, горячим и податливым. «Лукита...». Лука прильнул к Серхио всем телом, обвил руками за шею и сам застонал в ответ. Он ждал этого, хотел этого постоянно. Быть в кольце этих татуированных рук, прижиматься к Серхио и знать, что тот не отпустит, не разожмет объятия и не оставит наедине с мрачными мыслями. И просто не оставит. Только с Серхио Лука мог позволить себе быть слабым, только с ним не нужно было ничего доказывать, только с ним Лука мог ни о чем не думать и просто наслаждаться близостью с человеком, который получил доступ к самым темным уголкам души, к самым глубинным страхам, и который никогда и никому про них не расскажет, но всегда поможет с ними справиться. «Чеко…». Лука потянул Серхио за собой в глубину комнаты, к узкой кровати. На ней почти невозможно было лечь рядом, и Лука почти радовался этому. Физическая близость с Серхио, ощущение его тяжести, его силы много значили для него. Кровать, рассчитанная на одного человека, скрипнула, руки Серхио скользнули под футболку Луки, задирая ее, и Лука снова застонал, чувствуя горячие ладони на своей коже, чувствуя большие, наглые и жадные руки своего Чеко. Серхио изучил каждый сантиметр его тела, каждое его пристрастие и желание, и прикасался и ласкал так, что Лука иногда даже не мог стонать, только открывал рот, хватая воздух. Серхио снова приник губами к этому приоткрытому в беззвучном стоне рту. Лука завораживал, сводил с ума, вызывал ощущение полной нереальности происходящего тем, как отвечал на поцелуи, на ласки и прикосновения, как тянулся за ними буквально всем телом. Серхио смотрел на собственные, покрытые татуировками, руки, их контраст с чистой, гладкой кожей Луки только усиливал эту нереальность. Каждый раз, когда они были вместе, мир для Серхио в какой-то момент сжимался до размеров кровати, и в нем был только Лука, его кожа, покрытая, золотистым загаром, на фоне белого белья, его губы, шершавые и одновременно мягкие и нежные, припухшие от поцелуев, голос, от звуков которого, казалось, вибрирует все тело... Этот голос сводил Серхио с ума, и не только в постели. Низкий, хриплый, казалось, что он может принадлежать кому угодно, но не Луке. Наедине с Серхио Лука шептал, вскрикивал, путал испанские, английские и хорватские слова, звал его по имени, просил, требовал, и каждый звук будто задевал что-то внутри Серхио, в самой глубине тела, души, головы — Серхио понятия не имел, где точно, только знал, что готов отдать все, чтобы слышать это снова и снова. А Лука так же хотел бы бесконечно слушать Серхио, слушать, как тот зовет его этим прозвищем, «Лукита», слушать, как он шепчет на ухо непристойности пополам с комплиментами, вгоняя Луку в краску каждый раз, сколько бы Серхио их ни повторял. «Сладкий...». Серхио медленно провел кончиком языка по животу Луки, нашел губами по пути все родинки, задержался ненадолго на любимой, внизу живота, чувствуя, как Лука дрожит в его руках от возбуждения, и зная, что лицо Луки сейчас заливает румянец, и повел языком дальше. «Горячий... Нетерпеливый...». Лука со стоном поддал бедрами и тут же оказался прижат к кровати, и эта вынужденная неподвижность вызывала очередной стон, в котором было пополам протеста и требования продолжать. Серхио же откровенно любовался Лукой, ему никогда это не надоедало. Изящный, как статуэтка, обманчиво хрупкий... только те, кто с ним сталкивался, причем в буквальном смысле, знали, сколько силы в этом легком теле. Это сочетание тоже сводило Серхио с ума. Все в Луке, так или иначе, сводило его с ума. Серхио считал, что определение «любовь – это когда одновременно разрывает от нежности и желания выебать» как нельзя лучше подходит для описания его отношения к Луке. «Нельзя быть таким идеальным, Лукита... просто нельзя...». «В глаз дам, мучитель...». Лука хотел подробнее расписать, что он еще сделает, если Серхио не продолжит, но слова так и остались непроизнесенными. Член у Луки, по мнению Серхио, тоже был идеальным, хотя бы потому, что он идеально помещался во рту. Вместо описаний всех мыслимых кар Серхио услышал то ли стон то ли всхлип и улыбнулся, насколько позволял занятый рот. Ласкать и дразнить Луку было отдельным сортом удовольствия, тот реагировал на каждое прикосновение губ и языка, вскрикивал, вздрагивал, запускал пальцы Серхио в волосы, поддавал бедрами, даже будучи прижатым к кровати, стонал и просил еще. «Чеко...». Серхио увлекся и не сразу понял, что Лука тянет его к себе. «Чеко, пожалуйста, я не хочу так... хочу тебя всего... мне можно, я завтра в запасе...». «Ты когда-нибудь можешь не думать о футболе? Хотя не отвечай...». Серхио нехотя оторвался от ласк, и стоило ему отпустить бедра Луки, как тот, извернувшись на узкой кровати, уже уткнулся лицом в подушку и настолько бесстыдно и откровенно подставился, что Серхио разом осознал, насколько он сам этого хочет. Стояло у него уже давно, проще было сказать, когда у него наедине с Лукой (а иногда и не наедине тоже) не стояло, но в этот момент Серхио стало чуть ли не больно от накрывшего его желания наброситься, прижать к кровати, навалиться всем весом и почувствовать, какой Лука тесный, горячий и как его хочет. «Невыносимый...». От звука собственного хриплого голоса накатившее желание чуть отпустило, ровно настолько, чтобы вспомнить, что в запасе Лука или нет, а так сразу нельзя, как бы ни хотелось. Лука застонал и залился краской, как и каждый раз, когда Серхио использовал свой горячий и наглый язык там, где Лука ждал таких же наглых, но пальцев. Этот язык ласкал, дразнил, проникал внутрь, растягивал, не давал ни секунды передышки. Луке казалось, что он одновременно горит и тонет, хотелось, чтобы Серхио не прекращал — и хотелось больше. «Чеко, пожалуйста... Чеко...». Что именно «пожалуйста», Лука не договорил, пальцы последовали за языком, один, второй, третий, и Лука мог только подаваться навстречу этим пальцам, насаживаться на них и ждать, предвкушать... «Чеко...». Лука почти всхлипывал от желания почувствовать Серхио в себе, снова испытать это чувство заполненности, не только физической, а гораздо более всеобъемлющей. «Чеко, возьми меня...». Серхио вздрогнул. Лука уже давно перешел на родной язык, певучий, непривычный и совершенно не похожий на испанский, но эту короткую фразу из двух слов Серхио запомнил уже давно. «Возьми меня...». Осознание того, что Лука хочет принадлежать ему, вызывало у Серхио неописуемую мешанину чувств и эмоций, потому что никого, настолько принадлежащего исключительно самому себе, Серхио не знал. Услышав это впервые, он понял, насколько сильно доверие Луки, что он позволяет себе быть настолько откровенным с ним. Проявлением доверия было и то, в каком виде, в какой позе Лука был сейчас перед ним, и у Серхио пальцы сводило от желания сжать их на нетронутых загаром ягодицах и толкнуться, наконец, в эту приглашающе подставленную глубину. Но желание видеть лицо Луки, любоваться им, снова и снова целовать искусанные губы было сильнее. Лука без сопротивления позволил перевернуть себя на спину и снова застонал, впуская Серхио в себя и подаваясь ему навстречу всем телом, вцепился в его плечи, обхватил ногами в попытке притянуть ближе. Ему хотелось больше, глубже, и Серхио чувствовал это и сам хотел того же. Лука поддавал бедрами навстречу его движениям, стискивал коленями, держался руками за спинку кровати у себя над головой, чтобы не расцарапать Серхио спину, но, забывшись, снова обнимал его за шею, бездумно водил руками по татуированной коже и просил, просил еще, то шепотом, то стоном, то вскриком, и Серхио, подчиняясь его желаниям, которые совпадали с его собственными, толкался резче, чаще, пока Лука не сжал его в себе так, что потемнело в глазах. Серхио успел почувствовать, как зажатый между их телами член Луки выплескивает горячую сперму, и, уже сам едва балансируя на грани, толкнулся в горячую тесноту последний раз, позволяя оргазму накрыть и унести его куда то в темноту, которая пахла Лукой. Серхио вскоре пришел в себя, услышав, как Лука всхлипывает. Улыбнувшись, Серхио устроился рядом с ним настолько удобно, насколько позволяла узкая кровать, и прижал Луку к себе. Когда Лука заплакал после секса первый раз, Серхио изрядно испугался, но оказалось, что так нашли себе выход пережитые эмоции. Лука не стеснялся слез наедине с Серхио, и это тоже много значило для него. Вскоре Лука всхлипнул в последний раз и расслабленно вытянулся в объятиях Серхио. Они могли так лежать, обнявшись, часами, молча или обсуждая практически что угодно, но сейчас такой возможности у них не было. Кровати на базе были рассчитаны на одного, выспаться на такой вдвоем было невозможно, а выспаться было необходимо. Серхио очень не хотелось выпускать Луку из объятий и идти к себе в пустую комнату, но он осознавал, что иначе нельзя, и Лука понимал это не хуже него, хоть и сам не хотел отпускать его. Дождавшись, пока Лука начнет засыпать, Серхио усилием воли поднял себя на ноги и оделся, после чего склонился к совсем сонному Луке, который за это время успел завернуться в одеяло, как в кокон, чтобы поцеловать торчащий из этого кокона нос. Лука приоткрыл один глаз, выпутал из одеяла руку и обнял Серхио за шею. «Нормально целуй». Серхио тихо рассмеялся и поцеловал «нормально» перед тем, как уйти к себе и все-таки попытаться уснуть.