Metamorphosis

В тот момент, когда вопрос их с Тиллем взаимоотношений показался решённым, это принесло ему небольшое облегчение. Но не настолько большое, как можно было бы ожидать. Возможно, думал Рихард, возможно, тут дело в том, что он знал — чего бы ни случилось, у него будет дочь, и она всегда в первую очередь будет его девочкой, и что бы не случилось между ними с Тиллем — решили бы они закончить эти отношения и не мучить друг друга напрасными попытками, решили бы они ни с того ни с сего всё узаконить и придать огласке, это всё было бы декоративными штрихами, не отменяющими сути событий. У него будет ребёнок, и у него будет Тилль, не важно в качестве кого — любовника, друга, коллеги. Их слишком многое связывало, расстаться навсегда им было бы невозможно. Его всё больше и больше тяготила беременность. Все проблемы, которые были до этого, казались детским лепетом. Отёк с ног теперь не спадал никогда, а от застёжек и тем более шнурков пришлось отказаться совсем. На отёкшие пальцы не лезли кольца, ногти ломались под самый корень от соприкосновения с чем угодно. Сложно было понять: стало ли лицо таким ужасающе круглым и пухлым от отёка или от набранных килограммов. Но Рихард был близок к тому, чтобы просто накрыть все имеющиеся в доме зеркала чёрными драпировками и выть по ночам, распугивая соседей. Больше всего открывающийся вид походил на его образ из клипа Keine Lust, но, когда команда гримёров, высунув от усердия языки, облачала его в «толстый» костюм, он и подумать не мог, что когда-то увидит в зеркале подобное, без всякой помощи грима. — Всегда драматизируешь, — махнул рукой Пауль на встрече по поводу изменений, которые стоило внести в шоу. Пока что о репетициях и речи не шло, но было решено встретится до того, как они снова расползутся из города по своим делам. Тилль уезжал на гастроли уже на следующей неделе. — Кто бы говорил, — скривился Рихард в ответ. — Когда я драматизирую, я делаю это не в серьёз, а вот ты в это всё и правда веришь, — возразил Пауль, с размаху плюхаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. Рихард с лёгкой завистью вздохнул и не стал спорить. Он прекрасно знал, что Пауль тоже тяжело переживает некоторые вещи, но раз уж он решил заняться самообманом… — Для того образа тебе не хватает килограмм 150, — гнул своё друг, прищурившись и окидывая его придирчивым взглядом, — никто не думает про тебя того дерьма, что ты думаешь сам про себя. Уверен, Тилль говорит то же самое. — Не жалуется, — усмехнулся Рихард, — но он не объективен. Ему нравится всякое, — Рихард сделал в воздухе неопределённый жест рукой, изображая то самое «всякое» — А я? — А ты мой друг, ты тоже необъективен. — А Шнайдер? — Тот же аргумент, к тому же он не хочет меня расстраивать. Слышащий их перепалку Шнайдер зыркнул виновато. Пауль застонал. — Эта битва была проиграна не начавшись, — возопил он, вздымая руки к небу, а точнее к запылённому потолку студии, — идём, Шнайдер, я больше не могу это выносить. — Вы никогда не переупрямите друг друга, — закатил глаза тот. — Заметь, в этот раз я победил! — поднял палец Рихард, вызвав этим возмущённое фырканье Пауля. Рихард был рад, что это всего лишь рабочая встреча. Когда осенью он обещал, что сможет участвовать в репетициях, он, пожалуй, был слишком самонадеян. Ему вдруг нестерпимо захотелось закурить, рот наполнился вязкой слюной, а внутри всё сжалось от сладкого предвкушения, будто сигарета уже была у него в руке, и оставалось только сделать затяжку, чтобы предвкушение превратилось в удовлетворение. Но сигареты не было, до родов оставалось шесть недель, а внутри разлилось гулкое раздражение с примесью разочарования. Он не думал о сигаретах уже несколько месяцев, видимо, потому что был слишком увлечён проблемами с Тиллем и со здоровьем. Но друзья, знакомая обстановка и ситуация, в которой обычно он выкуривал не меньше пачки во время мозгового штурма, видимо, спровоцировала глубинную память. Диван рядом с ним прогнулся. Олли подкрался незаметно, как всегда. — Привет, — тихо сказал он. — Привет, — ответил Рихард, понимая, что они с Олли не виделись с самой осени, — как отдохнули с семьёй? — Отлично покатались, погода была что надо для сноуборда. Только толпы народа кругом. Не люблю. А ты как провёл праздники? — В основном дома, — сказал Рихард, чувствуя себя немного неловко. Но они с Тиллем и правда неплохо провели время вместе, особенно когда получилось выбраться из постели, к которой Рихард был привязан первые дни. Но и тогда Тилль разнообразил его досуг на свой манер. Рихард почувствовал, как теплеют щёки. Олли, если и заметил, вида, естественно, не подал. — Знаешь, звучит хуже, чем есть на самом деле, — неловко рассмеялся Рихард. — Уверен, Тилль развлекал тебя изо всех сил, — невинно сказал Олли, быстро блеснув хитрым глазом. Рихард, облизывая губы и улыбаясь краем рта, быстро кивнул. — Рад за вас, — сказал Олли, расплетая и заплетая вновь, вытянутые бесконечные ноги, — ты отлично выглядишь. — Конечно, — закатил глаза Рихард. — Я говорю, как думаю, — спокойно сказал друг, — ты выглядишь счастливым и хорошо беременным. Что тут такого? — Можно я не буду говорить? — Можно, — серьёзно кивнул Олли, — просто подумай о том, что это такой момент. То, каков ты, отражает, что есть сейчас, но это скоро изменится, и так, как сейчас больше не будет. Живи сейчас. Рихард уставился на Олли. Иногда, на самом деле довольно часто, мечтательное течение мыслей друга было для него труднопостижимым. Но что-то в этом было. Большая ладонь бесцеремонно взъерошила его волосы привычным движением. Рихард поднял взгляд, встречаясь глазами с Тиллем, на секунду прижался к руке, лёгким движением, почти незаметным, но, тем не менее, совершенно явным для всех друзей. Тилль мягко улыбнулся. — Хватит болтать, давайте делом займёмся, — проговорил он, отнимая руку, — а то Флаке уже не терпится пойти насосаться пива. — И вовсе нет! — возмущённо запротестовал клавишник, поджимая губы. Тилль шкодливо рассмеялся. *** Рихард опять засиделся допоздна за компьютером. Несмотря на то, что он не сидел без дела, а занимался работой, придавало уверенности, он не мог врать себе — он топтался на месте уже как минимум час, а может и неделю. Тур Тилля начался несколько дней назад, и рутина, к которой они более или менее привыкли за эти два месяца, разрушалась на глазах. Тилль теперь будет в постоянных разъездах, а Рихард прекрасно знал, что обычно происходит на вечеринках после концертов. Его донимала жгучая ревность. Несмотря на то, о чём они договорились, а может именно поэтому. Потому что до этого он не знал этому чувству названия, а существовавшее между ними негласное соглашение не предполагало, что кто-то из них имеет право ревновать. Но сейчас, после того, как они всё оговорили, всё стало и проще и одновременно в тысячу раз сложнее. Тилль приехал на поезде поздним вечером, чтобы провести с ним эту ночь и часть следующего дня. Рихард ничего не мог поделать и ощупывал его глазами, чтобы увидеть признаки измены, незаметно втягивал воздух, чтобы учуять её запах. И ничего не находил. Видимо, он волновался зря. Либо Тилль был не настолько глуп. Рихард одновременно был зол на себя за это, и в то же время ему казалось, что он имеет право на это чувство. Сам изменщик с приличным стажем, он знал, как легко сорваться, и совершить измену по привычному сценарию. Так же легко, как закурить сигарету, когда уже почти бросил курить, убеждая себя, что эта вовсе ничего не значит. Тилль поцеловал его в губы, приобнимая. — Устал, — сказал он. — Не мучайся, иди спать, я ещё посижу, — ответил Рихард, улыбаясь чуть вымученно. — Не хочешь присоединиться ко мне прямо сейчас? — мурлыкнул Тилль, проводя носом по его шее, щекоча кожу дыханием. — Если бы хотел, сам бы предложил, — раздражённо дёрнул головой Рихард, — иди спать. Тилль поджал губы, но медленно кивнул. — Ладно, но когда поднимешься, обязательно разбуди, — подмигнул он, и, прощально огладив его по заду, начал подниматься по лестнице медленной тяжёлой походкой. Рихард вздохнул, и, бросив очки на край стола, стал активно тереть уставшие глаза. Надо было идти спать, но он отлично знал, что не станет будить Тилля. Последнее время у него начала появляться одышка; стоило ему подняться на один или два пролёта. В ответ на обеспокоенные вопросы, доктор Пройс заверила его, что всё в норме, просто ребёнок стал слишком большим и давит на диафрагму, не давая полноценно вздохнуть. С этим ничего нельзя было поделать, а Рихард вовсе не хотел бороться с одышкой во время секса. К тому же, у него уже полдня снова тянуло поясницу и низ живота. Не без труда встав из-за стола, он собрался идти на кухню выпить стакан воды, как почувствовал это. Лёгкая тянущая боль внизу живота вдруг моментально стала острой и сжимающей, он почувствовал, как под его рукой напрягся живот, словно бы сжимаясь, как кулак. Рихард застыл, вслушиваясь в окружающую его, звенящую тишину. Схватка закончилось так же быстро и неожиданно, как пришла. «Тренировочная схватка, – ничего страшного» подумал он, делая несколько быстрых неглубоких вздохов. Медленно задвинув стул, он повозился, выключая компьютер чуть дольше, чем требовалось, тщательно прислушиваясь к себе. Боль внизу живота оставалась, но вроде больше ничего необычного не было. Вторая схватка настигла его по дороге на кухню, заставив остановиться, придерживаясь за стену. Переждав, он автоматически продолжил идти. Кожа покрылась мерзким холодным потом, к горлу подступил ком тошноты. Дрожащей рукой он налил воду в стакан. В голове было совершенно пусто. Выйдя со стаканом в тёмную гостиную, он сел на диван, уставившись в пространство. Когда случилась третья схватка, он изо всех сил сжал в руке стакан. Мерзкая слабость и тошнота усилились. Итак, это началось. Последний месяц он маялся, разрываясь между желанием побыстрее прекратить это ожидание и никогда не входить в роды. И сейчас он чувствовал только постепенно наползающий и заполняющий всё пространство внутри его головы ужас. Спокойно. Он должен сохранять спокойствие. Зачем-то придерживая рукой живот, словно бы прижимая к себе и пытаясь удержать ребёнка, он аккуратно поставил стакан на пол и выудил из кармана телефон, открывая список контактов. Доктор Пройс ответила на четвёртом гудке. Её голос был абсолютно таким же, как всегда — холодным и профессиональным, ни следа сонной хрипотцы или раздражения от позднего звонка. Часы показывали полвторого ночи. — Доктор Пройс слушает. — Здравствуйте, извините за поздний звонок, но у меня схватки, — выпалил Рихард, потом, подумав, добавил — это Рихард Круспе. — Как долго и как часто идут схватки? — Раз в пять-шесть минут, очень сильные, такого раньше не было, гораздо хуже тренировочных, которые были до этого. Скажи мне, что это всё ерунда. Скажи, что это сейчас пройдёт само собой. — Я вас поняла. Приезжайте в клинику как можно скорее… Тут живот снова выкрутило схваткой, которая была сильнее предыдущих. Сглотнув горький комок, Рихард стиснул зубы. -…предупрежу и сама выезжаю. Вы поняли меня? — Да. Да я еду. Нажав на кнопку сброса, он набрал номер Тилля и принялся слушать гудки. После пятого гудка он понял, что не слышит даже отдалённого звука звонка. Значит, отключил звук. Вот чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Медленно поднявшись и вцепившись обеими руками в перила, он начал подниматься по лестнице. Остановился на середине, пережидая схватку и борясь с одышкой. С этого места он отлично видел открытую дверь уже готовой детской, угол детской кроватки с крошечным матрасом, темнеющий чуть поодаль пеленальный стол. Каково будет снова увидеть эту комнату, если он зайдёт туда без ребёнка? Увидит ли он сам эту комнату? Преодолев последние несколько ступеней, он зашёл в спальню. Тилль спал на удивление тихо, ближе к краю кровати, оставив место для него. Рихард потряс его за плечо. Тилль что-то невнятно пробормотал, морща нос. — Вставай. Давай вставай, — громко позвал Рихард. — Мммм. Что? Что, ты пришёл? — Тилль открыл осоловелые глаза и посмотрел на него непонимающе. — Вставай, у меня схватки. Надо ехать в больницу, ты поведёшь машину. Тилль дёрнулся, быстро садясь. Его лицо на секунду исказилось таким редким для него искренним страхом: глаза широко распахнуты, брови умоляюще заломлены. Но он быстро справился с испугом, выражение лица стало серьёзным и сосредоточенным. — Так, — сказал он, поднимаясь, — сейчас. Я… Ты… Сейчас. Рихард, не отпуская живота, сел на кровать, всё ещё тёплую от тела Тилля, скорчившись от очередной схватки. В перерывах между ними всё было спокойно и практически не больно. Но в тот момент, когда живот сводило очередным спазмом, казалось, что болит не только живот, казалось болит всё тело, а каждая мышца болезненно напряжена. Тилль тронул крепко взял его за руку. — Шолле, давай, пошли. Его рубашка была застёгнута наискось, воротник перекособочен. Рихард ничего не сказал. Усадив его в машину, Тилль быстро оббежал её спереди. Сел за руль. Повернул ключ зажигания. Двигатель затарахтел и не завёлся. Выругавшись, Тилль попробовал ещё раз, зло, изо всей силы выворачивая ключ зажигания и опасно налегая на него, будто в этом была хоть какая-то необходимость. Машина не завелась. — Ты сломаешь ключ, — пробормотал Рихард. Тилль, совершив ещё одну бесплодную попытку, раздражённо стукнул ладонями по рулю, после чего быстро вылез из машины, залез под капот и начал там ковыряться, однообразно ругаясь. Отвлечённый схваткой Рихард старался дышать как можно глубже, глядя как подрагивает от резких движений открытая крышка капота. Приоткрыв дверь, он высунулся, чтобы увидеть Тилля, забравшегося во внутренности машины чуть не по локоть. — Всё нормально, не надо, давай я позвоню в такси или вызову скорую. — В порядке, я сейчас заведу, — Тилль дёрнул руку, но не смог вытащить её наружу, очевидно зацепившись за что-то внутри. Он резко выдохнул, глаза сжались в узкие щёлки. Рихард понял, что сейчас произойдёт. — Стой, нет, подожди, я сейчас тебе помогу, — начал говорить он, выставляя ногу из машины. Тилль не слушая его, резко рванул руку на себя, выдирая её наружу. Послышался треск рвущейся ткани и приглушённый стук отлетевшей пуговицы. Захлопнув крышку капота, Тилль быстро направился на водительское место. Машина завелась, двигатель утробно заворчал. Рихард захлопнул дверь со своей стороны. Правый рукав рубашки Тилля был разорван глубоко вдоль. На измазанном чёрной машинной смазкой предплечье мелькнула в свете включившихся фар свежая кровь. — И зачем? — спросил Рихард устало. Тилль неопределённо хмыкнул, выворачивая руль. — Ради чего это всё? — продолжил задавать бессмысленные вопросы Рихард. Кровь с предплечья Тилля капнула, и Рихарду показалось, что он слышит мягкий шлёпающий звук, с которым она упала на коробку передач. — Почему у тебя всегда всё так? — Нужно было побыстрее, чего тут такого — пожал плечами Тилль. Они, наконец, вырулили на дорогу, и Тилль вжал в пол педаль газа. На ночных улицах было пустынно. Изредка им на встречу попадались машины, а на тротуарах мелькали тени людей, не обращающих внимания на несущуюся мимо машину. Дорожные камеры равнодушно мигали красными огоньками, выписывая штрафы за несоблюдение скоростного режима. Тилль подъехал прямо к крыльцу клиники. Выскочив из машины, он подбежал к Рихарду, который неуклюже пытался выбраться наружу, закинув его руку к себе на плечо быстро, но бережно поднял его на ноги. Будто он был раненым в бою солдатом. Будто он был сильно перебравшим на вечеринке Флаке, которого надо дотащить до номера. Рихард хотел было возмутиться, но очередной болезненный спазм сделал его ноги ватными, и плечо Тилля оказалась как нельзя кстати. Вместо возмущённого возгласа из груди вышел какой-то жалкий задушенный жалобный писк. Тилль вдохнул и вдруг начал говорить, словно успокаивая больного ребёнка, а может себя. — Ничего, ничего, потерпи ещё немного, мы уже почти пришли, сейчас мы только поднимемся, зайдём, и всё будет хорошо, всё будет хорошо, тебе помогут… Хромая, они поднялись на крыльцо по пандусу, автоматические двери, шурша, разъехались, показывая залитый белым светом больничный холл. Доктор Пройс выглядела как всегда собранной, строгой и абсолютно спокойной. Впечатление слегка портил только след от подушки на правой щеке. Она приглашающе махнула рукой медбрату, катящему Рихарда на инвалидной коляске и тут же бешено замахала руками на Тилля, идущего следом. — Вы не войдёте в смотровую! — Это отец ребёнка, — попытался поспорить Рихард. Доктор посмотрела на него возмущённо. — В таком виде, — медленно сказала она, кивнув на грязную руку Тилля, по которой всё ещё стекали свежие струйки крови, — вы не зайдёте. — Я имею право, — набычился Тилль. — Имеете. Когда приведёте себя в приличный вид, — качнула головой Пройс, — мне некогда с вами пререкаться, у меня пациент. Повисла тяжёлая тишина. — У нас тут есть отделение хирургии… — нерешительно проговорил медбрат. Тилль посмотрел на Рихарда. — Иди, как только разберутся с рукой — приходи, — он чуть сжал ладонь друга, — давай, я никуда не денусь. Тилль медленно кивнул и, свирепо глянув почему-то на медбрата, развернулся в сторону регистратуры. После осмотра, доктор Пройс присела на стул рядом с койкой. — Ситуация такова. Ребёнок чувствует себя хорошо. Но у вас противопоказания к естественным родам. Сейчас схватки идут со средней частотой, плодный пузырь цел, а мы сделаем капельницу и попробуем предотвратить преждевременные роды. Рихард медленно кивнул. — Если это не удастся — продолжала она, — мы проведём кесарево сечение ближе к утру. — Ясно, — выдавил из себя Рихард, тут же резко выдыхая от боли. — Если вы согласны, нужно подписать бумаги на операцию, — сказала Пройс, кивая медсестре, которая тут же засуетилась слева от него затягивая жгут на руке. Правой Рихард оставил свою вычурную подпись, придуманную специально для автографов, на испещрённом мелкими буквами листе. Пройс легко коснулась его плеча. — Если что, я неподалёку. За окном палаты было темно, крошечные снежинки, которым было суждено растаять на земле, медленно кружились в столбе света уличного фонаря. Рихарду было так страшно, что он устал бояться, и им овладело странное безразличие. Боль притупилась, схватки становились реже. Небо стало из чёрного тёмно – синим. Глаза слипались. Наверное, что-то добавили в капельницу, вяло подумал Рихард. Он не стал сопротивляться навалившемуся сну. В следующий раз, когда он открыл глаза, палата освещалась тусклым серым светом. Рука была заклеена кусочком пластыря. Рихард прислушался к своим чувствам. Всё тело было слабым, как после перенесённой болезни. Но боли и спазмов не было. Только слабость. Рядом с окном, в кресле спал Тилль, вывернув шею под невероятно неудобным углом и оглашая всю комнату оглушительным храпом, который видимо и разбудил Рихарда. Правый рукав был обрезан по локоть, отмытое предплечье перемотано чистым бинтом. Хрюкнув, Тилль вздрогнул и проснулся, видимо разбуженный своим собственным храпом. Встрепенувшись, он заёрзал в кресле, неловко взмахивая руками и дёргая затёкшей ото сна шеей. Его осоловелый взгляд упал на Рихарда, и, поняв что тот не спит, Тилль встал и быстро подошёл к койке. — Как дела? — спросил он, заглядывая в лицо, — хуже? Позвать врача? — Нет, всё нормально, нормально, — пробормотал Рихард, — мне лучше. Схваток больше нет. Напряжение стекло с Тилля. Расслабилась жёсткая линия плеч, разжались кулаки. Он явно собирался рухнуть на койку всем весом, но, опомнившись, присел аккуратно на край. — Я чуть от страха не помер, — сказал он серьёзно. Рихард слабо улыбулся. — Дай воды. Пока Тилль наливал в пластиковый стакан воду из бутылки, не глядя на Рихарда, пробубнил: — Так надолго застрял с этой царапиной. Всего три шва, а столько ахов и вздохов, — поморщившись, он протянул стакан Рихарду. Тот аккуратно сел, прислушиваясь к ощущениям. Нет, ничего. Поднёс дрожащей рукой стакан к губам. — Боялся, что пока они тут танцуют вокруг руки, тебя увезут в операционную, и эта снова меня не пустит. Рихард отставил стакан на тумбочку, едва не промахнувшись мимо. — Я тоже боялся, что мы не успеем увидеться, до того как, — Рихард, не договорив, приобнял Тилля рукой и устало ткнулся лбом ему в плечо. Тот слегка неуклюже обнял в ответ, поглаживая рукой по голове. — Давай ты ещё поспишь, — предложил Тилль, аккуратно опуская его на подушку, — твоя врач сказала, что если всё будет хорошо, она зайдёт часов в десять тебя проведать, так что можно отдохнуть ещё пару часов. Рихард промычал что-то неопределённое. Света, пробивающегося через окно, становилось всё больше, через одеяло он чувствовал тепло, исходящее от Тилля. Рихард глубоко вздохнул, чтобы что-то сказать, но не смог вспомнить, что и зачем хотел сказать. Он заснул тяжёлым сном выздоравливающего. *** К вечеру Рихарда отпустили домой. — Постарайтесть придерживаться постельного режима, — сказала Пройс, одновременно что-то с бешенной скоростью набирая на клавиатуре, -сейчас нам очень важно время. Нужно чтобы ребёнок сформировался настолько, насколько это возможно, прежде чем мы сделаем кесарево сечение. Это снизит риск послеродовых осложнений. Рихард кивнул, дёрнув углом рта. Мысль о том, чтобы безвылазно сидеть в кровати не радовала, но после пережитого ужаса и ради ребёнка он был на это готов. Тилль в своей измятой уничтоженной рубашке ждал в коридоре. — Что сказала? — Теперь буду валяться в кровати целыми днями, — пожаловался Рихард, — операцию планируют делать через месяц, но если такое ещё раз повторится… Тилль приобнял его, проводя кончиками пальцев по боку. — Всё будет хорошо, — на распев сказал он, в который раз за эти сутки, — я чувствую. Рихард закатил глаза. — Ну, если чувствуешь, тогда я спокоен. Тилль фыркнул и поцеловал его в висок. Наверное, со стороны они выглядели странно, люди в холле косились на них, но Рихарду было всё равно. Ему было тепло. — Мне пора ехать, — пробормотал Тилль, щекоча дыханием ухо. — Поедешь прямо так? — удивился Рихард. Тилль пожал плечами и кивнул. — Как будто поездка в таком виде — это самое странное, что я делал в жизни. Сейчас это только сработает на имидж. — Имидж полного придурка? — Именно. В холе клиники слонялся Пауль. Увидев их, он радостно махнул рукой и направился навстречу. Привстав на цыпочки, скорее от нетерпения, чем от необходимости, аккуратно обнял Рихарда, проводя обеими руками по спине. — Пронесло? — спросил он. — Как видишь, — улыбнулся Рихард, — Ещё помучаюсь. А что ты здесь делаешь? — Друг загремел в больницу и ещё спрашивает, что я здесь делаю, — Пауль выпятил нижнюю губу, играя смертельное оскорбление. — Я позвонил ему, — сказал Тилль, — чтобы довёз тебя до дома. — Вовсе не обязательно со мной нянчиться, — дёрнул плечом Рихард, — я способен сам сесть за руль. — Ты можешь, — кивнул Пауль, в уголках его глаз пряталась улыбка, — но зачем, когда есть я? Тилль хмыкнул, и, поцеловав не находящего слов Рихарда в висок, сказал: — Приеду через три дня. Я бы сказал не скучать, но, зная Пауля, уверен — о скуке тебе останется только мечтать. Он вышел за застеклённые двери и направился к ожидающему его автомобилю, на секунду обернувшись и рассеяно махнув рукой на прощание. Рихард неожиданно громко для себя вздохнул. Мысль о том, что он превратился в брюхатую жёнушку, ожидающую возвращения благоверного, тяготила. Это была именно та ситуация, в которой он бы предпочёл не оказываться никогда. Пауль ободряюще сжал его руку. — Пошли? У меня куча идей, чем мы могли бы заняться у тебя дома! — Мне стоит опасаться? — Конечно, стоит! — Пауль подмигнул. *** Сухо щёлкнул затвор фотоаппарата. Рихард, до того сидевший, уставившись в окно, полностью потерянный в своих мыслях, встрепенулся и укоризненно глянул на друга, опускающего камеру. — И зачем? — Свет хорошо падал, — пояснил Пауль. — Дай посмотреть, — Рихарад потянул руку к камере. Пауль отстранил камеру, с сомнением глядя на него. — Ну уж нет, ты сразу полезешь удалять, я тебя знаю! А кадр чудесный, и я не дам тебе его уничтожить. — Клянусь, я не буду удалять, — пообещал Рихард без особой уверенности, — давай, иди сюда, покажи. Имею же я право посмотреть на фотографию с самим собой! Посомневавшись несколько секунд, Пауль решил пойти на компромисс, и придвинулся к нему на диване, поворачивая к нему экран, но не выпуская камеру из рук. Рихард закатил глаза, но не мог не признать про себя — предосторожности были оправданными. На фотографии он сам на себя не был похож. Без косметики, сидя полубоком, он задумчиво смотрел вдаль. Закатные лучи мягко ложились на его лицо, неуловимо изменяя черты, на живот, подчёркивая его и выделяя. — Хороший кадр, — тихо сказал Пауль, — ты просто отлично получился. Рихард был иного мнения, но не высказал его, опасаясь нарушить возникшую атмосферу. — Сохраню себе на память и тебе пришлю, — продолжал друг. — Не надо, оставь себе. Пауль упрямо мотнул головой. — Ты не понимаешь, но ты поймёшь. Этот момент он есть здесь, — он легонько встряхнул камеру, — но он уже прошёл. Может тебе кажется, что эта беременность тянется целую вечность, но уже скоро твоя жизнь снова полностью изменится. Я хотел запечатлеть этот момент. Не только для себя. Для вас с Тиллем. Для твоей дочери. Они посидели в тишине. Пыль кружилась в последних лучах закатного солнца. День начал прибывать, рассеяно подумал Рихард. Пауль положил голову ему на плечо. — Ты счастлив? — тихо спросил он. Рихард подумал несколько минут. — Да, — наконец сказал он, — наверное, да. — Я рад. *** — Почему так сложно найти няню для грудного ребёнка? Рихард сидел на диване с ноутбуком, Тилль сидел на другом краю, бездумно глядя в экран телевизора. Ноги Рихарда лежали у него на коленях, и он, может, чересчур сильно мял его стопы. Рихард высвободил одну ногу и легонько пнул Тилля в бедро. — Я с тобой разговариваю! Тилль удивлённо повернулся к нему. — Я думал это риторический вопрос, — пожал плечами он, — Что странного в том, что мало людей, которые даже за приличные деньги готовы день и ночь сидеть с чужим грудным ребёнком и при этом соответствовать всему твоему обширному списку требований? Рихард раздражённо фыркнул. — Не такие уж и жестокие требования! — Медицинское образование? — Мало ли что может случиться! — Отсутствие собственных детей? — Собственные дети всегда важней, няня должна быть сосредоточена на моём ребёнке. — Не удивительно, что на лицах несчастных девушек написано такое облегчение, когда они от тебя сбегают. Рихард упрямо поджал губы. — У моей девочки должно быть всё самое лучшее. — И я с тобой согласен. Просто ты относишься к этому так… — Тилль замялся, опасливо поглядывая на Рихарда, но потом всё-таки продолжил, — так дотошно. Грудному ребёнку не важна большая часть твоего обширного списка. — Первые полгода очень важны в жизни ребёнка, — наставительным тоном сказал Рихард, — он учится воспринимать реальность, исследовать её. — В первые месяцы ребёнок не делает ничего особенного — только спит, ест, срёт и орёт. Уж прости за напоминание. — Ты хоть представляешь, сколько всего может пойти не так? — Рихард почувствовал, что начинает злиться по-настоящему, — может быть отставание в развитии, могут быть проблемы с животом, с иммунитетом, может быть остановка дыхания! И мне нужен человек, который со всем этим справится, потому что меня не будет с ней рядом! Рихард осёкся. Тилль выключил бубнящий телевизор и, отпустив его ноги, пересел поближе. — Она и не вспомнит, — сказал он, — мы же ненадолго уезжаем, будем её навещать. — Она может не вспомнить меня, когда я вернусь, — горько сказал Рихард, -когда мы поедем в тур, ей будет три месяца, когда закончим — девять. Это огромный срок. — Сейчас не то, что раньше, — сказал Тилль с напускной весёлостью, — то ли дело сейчас, можешь подключить видеоняню и смотреть целыми днями! — Ты не понимаешь, — поморщился Рихард, — я всю жизнь надеялся жить правильно, надеялся, что у меня будет дом, и в нём дети, и я буду с ними всегда, и буду их поддерживать, не то что моя мать. И что в итоге? Я бросил всех своих детей. И эту девочку собираюсь бросить тоже. Говорить эти слова было неожиданно болезненно. Словно бы, выговаривая их, он выплёвывал потихоньку внутренности. В груди заломило. Сколько у него было шансов сделать всё как надо, и все он просрал. — Это всё не так, — на попытку Рихарда возразить, Тилль упрямо выставил вперёд челюсть и продолжил, — ты не бросил их. Со всеми всегда общаешься и поддерживаешь. А мог бы откупаться деньгами и делать вид, что их не существует. — Велика заслуга, не быть совсем уж мудаком. Тилль устало вздохнул. — Твои дети, они счастливы сейчас? Рихард дёрнул плечом. — Они могут не говорить мне всего. Но вроде бы… — Значит, ты сделал всё что мог. Прошлого всё равно не изменишь. А девочка, — Тилль положил руку на его живот, — уверен, ты дашь ей всё, чего она заслуживает. Так же как и остальным. Рихард не спешил расслабляться под его рукой. Тяжёлые мысли так и не отступали. — Господи, да она и правда не будет помнить, что ты не был с ней до года! Узнает только по твоим рассказам. Рихард посмотрел Тиллю в глаза. — Но я буду помнить. *** — Гретхен хорошее имя. — Слишком просто. Надо что-то более звучное, — Рихард вытянул ноги под стол, в попытке расслабить ноющую спину, — может быть Ванилла? — Похоже на кошачью кличку, — сказал Пауль, с абсолютно серьёзным лицом. — Брунгильда! — внезапно выдал Шнайдер, протягивая длинную руку через частокол пустых пивных бутылок и безошибочно вытягивая ещё не допитую. — Это ещё что? — рассмеялся Тилль. — Ну, вы же хотите необычное имя? — чуть обиженно ответил Кристоф. — Ты своих детей что-то не назвал Брунгильдами! — поддел Рихард. — Так у меня мальчики, — просто ответил Шнайдер, — к тому же, Ульрике бы не позволила. Кстати Ульрике красивое имя. — Уж извини, — поднял руки Рихард, — но я не буду называть свою дочь в честь твоей жены. Пауль, некрасиво икая, заржал. — Может быть Матильда или Фрида, — задумчиво сказал Тилль. Рихард задумчиво хмыкнул. — Урсула? — предложил он. — Тогда я не понимаю, чем вам не подошла Брунгильда, — вставил Кристоф. Присевшая на подлокотник кресла Кира, страдальчески застонала. — Какое счастье, что никто из вас не принял участия в придумывании моего имени, невероятное везенье! — Что плохого, в том, что я хочу дать ребёнку необычное запоминающееся имя? — возмутился Рихард. — А ты не думал, что она, может, не будет выступать на сцене и устраивать впечатляющие перформансы, а выберет обычную земную профессию? — Ну, это же так скучно, — протянул Рихард. — Не всем быть тобой, — усмехнулась Кира. — Согласен, — Пауль отсалютовал Кире бутылкой пива, — лучше проще и короче — София, Мила, Лина. А там уж сама придумает что-нибудь впечатляющее на свой вкус. Если захочет. — Не хочу, чтобы моя дочь меняла имя, которое я ей дал, — проворчал Рихард. — С именем Мила расстаться куда как легче, чем с именем Ванилла, — подняла брови Кира. — Да уж, имя Ванилла с себя ничем не смоешь, — вздохнул Пауль, ловко уворачиваясь от летящей ему в голову декоративной подушки. *** Анестезиолог был раздражающе весел и приветлив, умудряясь одновременно разговаривать с Рихардом, листать его исследования, а свободной рукой считать его пульс. Эта невероятная воодушевлённость раздражала, но раздражение легко перекрывала волна невыносимо сильной тревоги. Тилль уехал на очередное выступление, прочих друзей и родственников Рихард спровадил сам, откупаясь от них лживыми уверенными улыбками. И вовсе не нужно, чтобы кто-то держал его за руку. Вовсе нет. — Отлично, мне всё нравится, назначаем операцию на утро среды, — радостно заключил анестезиолог, — среда, как известно, счастливый день! — Первый раз слышу, — выдавил Рихард. — Ну как же день, когда родится ваш ребёнок, может быть не счастливым, — подмигнул врач. Рихард почувствовал себя раздражённым и обнадеженным одновременно. Анестезиолог собрал свои бумаги в неряшливую кучу и начал подниматься со стула, одновременно пожимая руку Рихарду. — До встречи. Не стоит сильно волноваться. Просто представьте — сегодня понедельник, а уже вечером в среду вы увидите своего ребёнка. Рихард напряжённо дежурно рассмеялся. Он не мог себе это представить. Столько месяцев он жил с этой беременностью, так дотошно спланировал всё, что будет после, изводя всех окружающих своим волнением и бесконечными грандиозными идеями. Но сам факт того, что ему предстоят роды, пусть и такие «ненастоящие», по прежнему казался одновременно нереальным и пугающим. Вторник прошёл, словно в тумане. Время текло одновременно медленно и невыносимо быстро. Рихард перекладывал вещи в давно собранной сумке. Звонил Максим. Переложил завещание в верхний ящик стола. Наиграл на гитаре пару бессмысленных аккордов, сыграл риф из Du Riechst So Gut. Стрелка на часах неумолимо приближалась к пяти часам вечера. Он вызвал такси. *** Рихард лежал в шезлонге на берегу океана. Небо было ярко голубым, песок — невыносимо жёлтым. Максим, визжа от восторга, бегала вдоль кромки воды со своей крошечной доской для сёрфинга. Лежать на шезлонге было неуловимо неудобно, и Рихард никак не мог понять почему. Стоящая рядом корова, ткнулась ему в щёку мягкой мордой. Рядом на полу сидел Мартин Гор в вечернем костюме. У него был маленький красный нос и грустные глаза старика. Из головы рос фиолетовый пух. У Рихарда болел живот. Он встал и пошёл к столу регистрации, ему нужно было зарегистрировать новый бизнес — боже, как он ненавидел бумажки. Но где же Максим? Он обернулся, но никакого океана не увидел, только заплёванную холодную подворотню, со стенами, изрисованными свастиками и членами. Звёзды на небе были невыносимо жёлтыми, было жарко и хотелось пить. Спина болела от неудобной позы, он лежал на жёсткой койке и не мог пошевелиться и даже открыть глаза. Он слышал, как вокруг говорят люди, но одновременно перед внутренним взором разворачивались поля тошнотворно колышущихся ярко-лиловых люпинов. Ему было плохо, но даже не хватало сил, чтобы понять в чём дело, вспомнить в чём дело. Неожиданно удалось дёрнуть рукой, и он почувствовал, как руку обхватили чьи-то пальцы. Слышим меня? Просыпаемся, просыпаемся! Рихард был бы и рад проснуться. Это было невыносимо. Его начали легко тормошить. Господин Круспе! Рихард! Открывайте глаза, открывайте! Рихард приоткрыл невероятно сухие глаза, белый больничный свет тут же ослепил его и вызвал приступ тошноты. Нет, нет, смотрите на меня. Над ним маячило и расплывалось лицо его анестезиолога. Казалось, будто бы оно даже слегка пульсировало. И тут Рихард почувствовал одновременно всё. Боль в животе, боль в спине, боль в ободранном горле, сухость на языке, чудовищную слабость, выворачивающую наизнанку тошноту. Он закашлялся и попытался повернуться на бок, чтобы не подавиться, в чём ему мгновенно помогли. Выплюнув желчь на синюю одноразовую простынь, он не почувствовал облегчения. Издал хриплый жалобный звук. — Как чувствуем себя? Рихард скосил глаза на анестезиолога. Тот снова был неприлично весел. Раздражение придало сил. Едва ворочая сухим распухшим языком, он проскрипел: — Наихуёвейшее похмелье. — Я старался, — польщено ответил врач. Люди вокруг него суетились, его медленно куда-то везли, неуклюже разворачивая каталку в узких поворотах. Белый больничный свет мигал, на уродливых жёлтых шлёпанцах медсестры, идущей рядом с каталкой, был значок в виде пчелы. Реальность была отталкивающей, то и дело наплывающий на сознание наркотический сон ещё более нежеланным. Он что-то упускал, деталь, которая не давала выбрать что-то одно, свалиться в мутное забытье, или попытаться всплыть на поверхность сознания. На счёт три! Раз, два… В момент, когда его рывком перетащили на простыне с каталки на кровать, его озарило. Малиновые люпины окончательно померкли, вытесненные мыслью. — Ребёнок, — проскрежетал он опухшим воспалённым горлом, чувствуя, как на него накатывает такой силы страх, что ещё немного и у него достанет сил вскочить с койки и бежать. Возможно недолго, но довольно быстро и резво, — Ребёнок… — Девочка, — медсестра в жёлтых шлёпанцах улыбнулась во весь рот, — здоровенькая, хорошенькая такая, крепенькая, очень громко закричала! Её увезли в бокс, чтобы вас не беспокоила. — Хочу видеть, — Рихард вяло пытался отбиваться от её рук, ловко оправляющих на нём простыню, подсоединяющих к катетеру капельницу. — Тихо, лежите спокойно, — чуть укоризненно сказала медсестра, — сейчас снова ведь заснёте, вставать пока нельзя из-за швов. Отдохните, поспите, когда ещё будет такой шанс! Рихард и сам чувствовал, как взметнувшийся минуту назад страх выжег все его немногочисленные ресурсы. Снова накатывала неотличимая от дурноты сонливость. Он закроет глаза, на минуту, ещё пять минуточек. Девочка Хорошенькая такая Крепенькая… *** В следующие несколько дней его палата превратилась практически в дом свиданий. Всё новые и новые люди заходили посмотреть на дочь. Ему по-прежнему нельзя было вставать и активно двигаться, поэтому в основном за дочерью ухаживали сёстры, но регулярно привозили её в палату. Прижимая к себе дочь одной рукой, он кормил её смесью из бутылочки другой, не веря в то, что происходит. Что этот человек у него на руках такой маленький, такой идеальный, такой его. Он мог смотреть на неё не отрываясь часами, испытывая странное чувство единения, которого никогда до этого не исыпытывал, и задаваясь вопросом — а не сходит ли он с ума? То невероятное счастье, которое он испытал, когда впервые неловко взял на руки Киру, было слабой тенью того чувства, которое он испытывал сейчас, не находя ему названия. Временами он словно бы терял себя в ребёнке, и это было настолько ему несвойственно, что пугало. И он тихо вздыхал с облегчением, когда ребёнка увозили, прежде чем снова начать беспокоиться о том, как за ней присматривают. Максим не терпелось посмотреть на долгожданную младшую сестру. Рихард ожидал, что она внесётся в палату как маленький ураган, сшибая всё на своём пути и причитая от нетерпения. Но, то ли испуганная атмосферой больницы, то ли усмирённая увещеваниями матери, она была необыкновенно притихшей. Колыбель была для неё слишком высокой, и она не могла заглянуть в неё, не подпрыгивая. Пока она в нерешительности застыла посереди комнаты, Тилль встал с кресла и, легко подхватив её подмышками, поднял на уровень своего роста. Максим взвизгнула. Спящая в колыбели девочка, потревоженная звуком, тихо хныкнув, приоткрыла большие тёмно-синие глаза, но сразу закрыла. — Ну и как? — поинтересовался Тилль у Максим. Та поморщилась, нисколько не скрывая разочарования. Ребёнок в колыбели мало напоминал розовых младенцев с открытки. Красная, собирающаяся огромными, как у шарпея, складками, шелушащаяся кожа, так что создавалось ощущение, что она ей велика. Маленький курносый нос покрыт странными жёлтыми точками. Непропорционально громадная странной формы голова, покрытая редкими чёрными волосами. Словно бы слегка сплюснутое лицо. Свёрнутые в трубочки полупрозрачные уши. — А можно потрогать? — спросила Максим, уже тяня руки к странным мягким ушам младенца. — Нет, нет, — Марго аккуратно перехватила руку Максим, и слегка её пожала, когда Тилль опустил девочку на пол, — у тебя потом будет возможность, дай сестре поспать. Максим, вздохнув и подойдя к Рихарду, встав на цыпочки, неожиданно аккуратно его обняла. — У тебя очень красивая дочь, — улыбнулась ему Марго. — Все мои дочери очень красивые, — ответил Рихард, подмигнув хихикающей Максим. *** Пауль вызвался забрать их из роддома. Он не уставал сюсюкаться и тетёшкаться с младенцем на руках Тилля, совершенно не смущённый тем, что девочка к его играм была практически полностью равнодушна. — Пауль, успокойся, — наконец не выдержал Тилль, — она даже не может сфокусировать на тебе взгляд, подожди ещё хоть несколько недель! — С чего ты решил, так пытливо смотрит на меня, — возмутился Пауль, — вечно тебе ничего не нравится. — Давайте поедем, — напряжённо проговорил Рихард. Он всё ещё чувствовал слабость, а послеоперационные швы чесались и болели. — Готовы к уходу за младенцем? — Пауль выруливал с парковки. — Конечно нет, — ответил Рихард, — сёстры сказали, что она просыпается по пять-шесть раз за ночь, кричит, капризничает, требует внимания. — Вся в отца! — радостно заключил Пауль, и тут же выкинул руку в бок, чтобы защититься от нападения, — нет, не смей нападать, я за рулём! Почему ты решил, что я говорю о тебе, может я о Тилле? — У меня рука тяжелее, — пробасил Тилль с заднего сидения. — Но я по-прежнему за рулём и ваш лучший друг! — парировал Пауль. *** Тилль положил ребёнка в колыбель рядом с кроватью и сел рядом с Рихардом. Они оба молча смотрели на ребёнка. Девочка умиротворённо спала. Рихард посмотрел на Тилля. Луч весеннего солнца рассеивался в его нелепо всклокоченных выбеленных волосах. — Я думал кое о чём, — сказал Тилль, не глядя на Рихарда. Тот молча кивнул, поощряя говорить. — Всю жизнь я мечтал найти истинную любовь. Возможно, чтобы меня любили в ответ, но необязательно. Мне казалось, что как только я найду любовь, это будет настоящее глубокое чувство, не испорченное ревностью, горечью, похотью, страхом. Словно бы получив его, пережив его, я изменюсь глубоко внутри, мгновенно и полностью, стану совершенно целым внутри, буду освобождён от необходимости доказывать всем и себе, что я всё-таки стою чего-то, — Тилль покачал головой, усмехаясь самому себе, — Словом, я надеялся на высокое чувство, про которое так много пишут в книгах, и которым вознаграждаются люди, живущие праведно и по правилам. Но я никогда не жил по правилам. Я всегда их нарушал, я всегда доказывал всем и каждому, что границы размыты, что границ вовсе нет, нормы не существует, и все могут делать что угодно, и жить как угодно, и я в первую очередь. Я даже не замечал как это детское желание романтической любви к прекрасной деве, с первого взгляда переворачивающей мир и залечивающей раны, не сходится с тем, как я жил, с людьми, с которыми я общался. Я жил странно, совершенно ненормально и в упор не видел, что любовь всей моей жизни уже давно находится рядом со мной. Тилль развернулся к Рихарду и взял его руки в свои, сжимая чуть крепче, чем нужно. — Так легко не замечать того, с кем ты сросся, кто словно часть тебя. Кто с тобой, когда ты рад, и когда зол, и когда ты в глубинах отчаяния. То, что между нами есть, всегда было, это совершенно не то, что пишут в книгах. Я был слеп, я так боялся быть счастливым, что чуть всё не потерял. Но теперь, теперь я понимаю. И хочу, чтобы ты знал. Я люблю тебя и люблю, видимо, очень давно, но не знал названия этому чувству. — Я тоже. Я тоже тебя люблю, — Рихард сжал в ответ его пальцы, с удивлением видя тень облегчения в глазах Тилля. До последнего был уверен, что его отвергнут. Даже сейчас. — Я тоже хотел сделать всё правильно. Чтобы была правильная семья, правильная жена, правильные идеальные дети, совместные празднования рождества и всё такое. Но каждый раз, построив это, я понимал, что это всё не по-настоящему, что это не приносит мне той радости, которую я хочу. И я продолжал поддерживать эту видимость, пока всё не разрушалось, по моей же вине. Но сейчас я осознал, что мне не нужно никаких спектаклей. Хотя бы с самим собой я буду честен. Семья — это не то, что изображено на красивой открытке. Семья это те, кто был рядом, те люди, которых ты любишь, и которые приносят радость. Они и есть дом, и больше ничего не надо. Я люблю тебя, я люблю всех своих детей, своих друзей. И когда я думаю о том, что несмотря ни на что за свою жизнь приобрёл так много, я счастлив. О таком я не мог и мечтать. Они обнялись, Тилль ткнулся носом ему в плечо, пряча глаза. — Мы так и не придумали имя дочери, — тихо сказал он спустя какое-то время. — Хм, у нас есть пару дней. — Может быть, Раммштайн? Рихард фыркнул. — Зачем повторяться, одного своего ребёнка мы уже так назвали. — К тому же, Пауль точно поднимет нас на смех, — обречённо вздохнул Тилль, выпрямляясь.