Оставь надежду, всяк сюда входящий

Ален смотрел в свое зеркальное отражение и не мог узнать себя прошлого. Огромные, фиолетовые синяки под узкими глазами, простирающиеся на все лицо гигантскими пятнами разлитых чернил; впалые, острые скулы, которое от недоедания стали еще острее, как у голого черепа; черные кудри беспорядочно спутанные, опадают на лицо, закрывая бледный лоб и напоминают клубок запутавшихся швейных ниток; алые, пухлые губы были распухшими и на них красовался свежий, жгучий кровоподтек от жесткого, «воспитательного» кулака старшего брата. Патрик застал его за выкуриванием очередной пачки дешевых «Marlboro» за углом какого-то ветхого дома в подворотне и выкинул целую пачку, чем вызвал неконтролируемый гнев младшего, хотя тот только начал наслаждаться еще не потрепанной, новенькой пачкой. Ален всегда знал, что его старший брат был чертовым манипулятором и полным идиотом, совершенно не разбиравшегося в воспитании подростков. С тех пор, как родители погибли в страшной автокатастрофе, разбившись в машине на огромной скорости, Патрик был единственным близким человеком в окружении Алена, кто мог, да и хоть немного хотел воспитывать его и с горе пополам сдерживать его юношеские порывы. Он всеми силами пытался обуздать несносный характер мальчишки и усмирить его ненасытный нрав. Получалось у него этакое воспитание с переменчивым рукоприкладством и братской заботой, так что так таковым воспитанием назвать было трудно. Несмотря на серьезные связи в правительстве, забота о младшем брате давалась Патрику совсем нелегко. Даже трудно и тяжко. Напоминало тяготу, непосильную ношу и как бы не старался братец, Ален отчетливо видел это в его взглядах. Ален стоял на трясущихся ногах у грязного во всех смыслах зеркала и тыльной стороной ладони пытался хоть немного избавиться от крови на губах, изредка ощущая привкус меди на дёснах и языке. Не так уж и приятно, особенно осознавая кто нанес удар, но Алену было не впервые получать по лицу. Он пытался кончиком языка убрать кровоподтеки, но это удавалось с трудом, так что эти попытки практически сразу прекратились. Одну руку он впустил в копну беспорядочных, угольно-черных кудрей, запутывая их еще больше из-за неконтролируемой дрожи в руках, чтобы успокоиться. Он сжимал их, тянул – лишь бы почувствовать хоть что-то. Даже если это боль, пускай. Так он мог убедиться в реальности происходящего и в своей человечности. Зеркало было заляпано крупными каплями воды из-под крана, которые бесшумно стекали по поверхности стекла, оставляя мокрые дорожки. Ладонь юноши с размахом хлопнула по стеклу, пытаясь размыть свой неясный силуэт, но этого не произошло. Перед ним все еще стоял он сам, наводя ужас своим внешним видом и мыслями внутри. Стекло лишь пустило тонкую трещину, совпадающую с лицом Алена. Трещина шла от острого подбородка, обходила стороной утонченный нос без намека на горбинку, проходя через правый глаз и прячась в глубине волос. Он был таким же разбитым, как и это старое, уродливое зеркало. Интерьер в ванной был серым и скучным, а ванна была с трещиной в основании, выглядела она ну уж очень удручающе. Но эта комната, как и другие, напоминали ему его же жизнь. Не то, чтобы он жаловался, нет, совсем нет. Он привык к такому образу жизни. А вот то, что он привык, каждый день эта мысль въедалась на подкорку мозга, чем пугало все больше и больше. Наверно, наркотики и стали той стеной, которую он старательно воздвигал, дабы страшные и пугающие до дрожи в коленках мысли не попадали в его разум. Ален совсем не услышал, как Паркер бесшумно внедрился в ванную, нарушая минутный покой и бессмысленное копание в своей голове. Старшему было жалко смотреть на брата и на последствия смерти их родителей, которая очень уж сказывалась на нем, но в его силах было лишь контролировать каждый его шаг, чтобы хоть как-то знать, что Патрик не потеряет и его. Его забота было одновременно и в тягость, ведь Ален меньше всего хотел сейчас видеть его. Но, с другой стороны, в глубине души он осознавал, что брат переживает, но он думал лишь поверхностно и заботу Патрика игнорировал и пресекал на корню. - У меня нет времени на твои детские капризы, Ален, - со вздохом сказал Патрик, уменьшая расстояние между ними. Патрик стоял, скрестив руки на груди и пристально наблюдал за младшим братом. От его взгляда не спрятался им ранее оставленный кровоподтек, отчего он непроизвольно поджал губы и нахмурил брови. Огромное желание подойти к брату и крепко обнять его, стереть подушечками пальцев кровь, защитить ото всех, заполняло его до всех возможных краев, но он понимал, что не позволит себе такой сентиментальности. А Ален лишь оттолкнет его со всей силой и громкими шагами уйдет подальше от дома. Грубость – вот та стена, которая с каждым годом только крепла, а сейчас достигла своего апогея, своей высоты. - А я тебя и не слушаю, - съязвил ему в ответ Ален, не отрывая взгляд от своего отражения в зеркале. Ален вновь и вновь язвил брату лишь по причине того, что свою искреннюю любовь к нему и благодарность за великое терпение он не мог принять и сказать, что «да, он его тоже любит и вся остальная плаксивая чушь». Ему было тяжело так же, как и Патрику, который тянул и себя, и его, пытаясь хоть чем-то, пускай по-своему неумело, но помочь брату справиться с проблемами. Но их воспитали сдержанными, а грубое и невыносимое общество закалило до такой степени, что все чувства были спрятаны далеко внутри, безвозвратно потеряны. - Послушай, я же о тебе забочусь, разве ты этого не понимаешь? – повысил на него голос старший брат. Он был не уверен, его руки еле подрагивали, что он тщательно скрывал от Алена. Он так хотел знать, что тот правда заботится о нем. - Это не забота! – закричал младший. Как выстрел в самое сердце, но он задал банальный вопрос, не забывая надеть маску безразличия на лицо. - А что тогда?! – поинтересовался Патрик. У Патрика не получилось поддержать интонацию своего голоса. Из-за чего он уподобился своему младшему брату в эмоциональном плане. - Это сплошной контроль, который мне не сдался совершенно! – выкрикивал Ален, громко и четко чеканя последние слова. А ведь это и был контроль, очевидный такой, явный. Но Патрик никак больше не мог следить за братом и быть уверенным, что его откачают и на этот раз. Ну, или до этого и не дойдет. - Еще одна сигарета и я выпью тебе зубы, паршивец! - повысил голос Патрик. Он так делать и не собирался. Но, казалось, что это единственный способ испугать его. Но он был не уверен, пугает ли его хотя бы что-то на этом свете. Ален стал безразличным ко всему в мире, складывалось ощущение того, что он разучился чувствовать еще давным-давно, лет так десять назад. А может и больше, Патрик не знал, а любое незнание, неизвестность пугало его до жути. Особенно, когда это касается его родного человека. - Да тебе какая разница, идиот? Решил, что родителей нет и все, можно делать со мной все, что вздумается и контролировать каждый шаг? Черта с два! – рассвирепел в ответ Ален. Патрик все еще болезненно воспринимал любые упреки в сторону родителей, а тем более любые упоминания их кончины, хотя, по нему нельзя было этого сказать. Из-за этого все и называли его бесчувственным человеком, глыбой, которая идет на пролом, закрывая глаза на чувства эмоции как свои, так и остальных людей вокруг. Эта скрытость старшего брата всегда смущала Алена, но с годами, узнав, что такое дедукция и углубившись в психологию, он считывал каждый его нервный сдох. Провести его было крайне трудно, хотя брат и пытался по началу скрывать свои чувства от младшего. Но простить такое безразличие, пускай и напущенное, он ему не мог и вряд ли когда-то сможет. Алена не покидало ощущение тревоги, а все тело пронзило нестерпимой дрожью и жгучей болью в районе ребер, его ладони стали холодными, как лед, а лоб покрылся испариной. Трясущимися руками он нащупал пластиковую баночку с таблетками, которые уже в третий раз прописал ему психиатр. Высыпав две таблетки на бледную, с красными пятнами, ладонь, он резким движением закинул их в рот и без воды проглотил их. Края таблеток царапали горло, но единственной целью было унять дрожь в руках и теле. Он двумя руками уперся в раковину да побелевших костяшек на пальцах, разглядывая на фарфоре красные капли своей крови. Капля стекала от самого края к сливу, скрываясь из виду. - Ты принимаешь таблетки? – уже спокойным, но все еще обеспокоенным голосом спросил Патрик. Эти таблетки выписывались врачом в третий раз, так как предыдущие две упаковки Ален либо выкидывал, игнорируя их прием, либо сжигал сигаретой, которую тут же и с удовольствием выкуривал. Ален не обернулся в его сторону, лишь взмахнув подолами пальто, которое он и не снимал, и удалился из ванной комнаты, уходя в неизвестном никому направлении.

***

Медленной, уверенной поступью, наступая в армейских, огромных ботинках на мокрую, рыхлую землю, Ален неспешно продвигался в школу. Его черное, по щиколотку пальто развивалось из стороны в стороны, напоминая флаг. Невольно, он начал считать про себя количество шагов, которое он проходит. Один, два, три… Его темные локоны эстетично завивались, изредка закрывая собою серо-голубые глаза из-за сильного ветра и дождя, пробирающего до самых костей. В стеклянных, безжизненных глазах отражался осенний, пасмурный пейзаж. На улице стоял лютый мороз, несмотря на сезон года, а проливной дождь окончательно портил настроение на весь оставшийся день. Четыре, пять, шесть… Каждый шаг отдавался треском стекла в его голове, делая из этого вечную пытку для сознания. Сознание было затуманено клубом дыма, а шел он исключительно инстинктивно. Дорога была недолгой, но желания идти в место заключения не хотелось. Но Патрик чуть ли не пинком выставил Алена за дверь, крича вслед что-то наподобие «Да иди ты уже в школу!». Поэтому, прогуливать не было смысла, ему не хотелось в очередной раз выслушивать от брата упреки о невоспитанности и неподчинении. Семь, восемь, девять… Дойдя до здания школы, он завернул за ее угол и пошарил в глубоких карманах пальто. Длинные пальцы цепко ухватились за картонную коробку сигарет, обходя несколько медных монеток и пачку презервативов, обнажая ее красно-белую упаковку с черным, узнаваемым шрифтом, который располагался в нижней части упаковки. Зацепив двумя пальцами запаянный кончик сигареты, он с придыханием вынул ее и приставил ко рту. Обхватив сигарету губами, словно леденец, он в другом кармане нащупал пластиковую зажигалку. Зацепив ее скользкое колесико, он зажег малое, оранжево-алое пламя. Оно полыхало, летело вслед за ветром, изгибаясь подстать ему, а Ален лишь завороженно смотрел, как огонь раскрывает свой цвет. Пламя отражалось искорками в его сине-голубых зрачках. Ален поднес его к кончику сигарету и аккуратно зажег ее. Десять. Ален набрал побольше воздуха в больные от табака легкие и сделал первую затяжку, с громким звуком втянув табак, такую долгожданную и нужную. Выпустив изо рта облака серого, как галька, дыма, он посмотрел высоко в небо, и ничего, кроме серых туч и капель дождя Ален не увидел. Он закашлял, как и всегда; несмотря на продолжительное «увлечение» сигаретами, кашель посещал его при каждой затяжке. Но, хоть что-то говорило о том, что все близится к смерти. Сигарета уже кончалась, а удовлетворения, как прежде, эта привычка уже не приносила, так что, не докурив ее, он кинул окурок на сырую землю, потушив его носом правого ботинка. Привычка, есть привычка, но сейчас сигарета, которая не была единственной на дню, вызывала отвращение к себе. Такое себе разочарование, приросшие к нему второй кожей. Сегодняшнее утро было не таким добрым, если быть честным. Да если всегда быть честным, у Алена не только этот день, да и вся жизнь была откровенно дерьмовая. Патрик опять что-то ворчал и просил ничего не поджечь в школе, как в прошлый раз. Но его руки опять дрожали. «Волнуется», - подумал про себя Ален. «Было бы за кого», - ответил сам себе Ален. «А, за меня», - заключил Ален. «Да я сопьюсь через лет пять или помру от передоза где-то на свалке», - равнодушно сказал он в голосе. Опять проверял его карманы в поисках запрещенного, но Ален, наученный опытом, успешно увернулся, спрятав упаковку сигарет. А когда Патрик нашел презерватив, в его глазах застыл немой вопрос и язвительная усмешка. Алену никогда не понять его. А может это к счастью. Посмотрев на свое страстное увлечение и свою погибель, Ален презрительно плюнул на землю, где покоилась потушенная несколько секунд назад сигарета. Он развернулся на невысоких каблуках ботинок ровно на сто восемьдесят градусов и неспеша выдвинулся в сторону главного входа в школу, предвидя встречу с одним не самым приятным типом.