8 лет назад в Галлии (за несколько недель до нападения римлян)…
Я лежала и ощущала под спиной прохладную землю, напитывалась ее силой и светом звезд, от которых не могла оторвать взгляда. Причудливые тени окружали меня и, кажется, охраняли наш покой – мама развела костер, вознося молитву богине Сироне*. – Благослови нас, Великая мать… – шептала я одними губами, обращая молитву в ночное небо. И прикрыла глаза, душой присоединяясь к молитве мамы: – Услышь меня, милосердная Богиня! Сирона*, Великая Мать, защитница земли и людей. – Великая Мать, известная под множеством имен, услышь наши молитвы… – вторила я. – В Египте, где я родилась, ты была известна под именем Исида**, но, как бы тебя ни называли люди, ты всегда была и будешь почитаемой, святой создательницей жизни, – мама бросила в огонь горсть ароматных трав, вокруг распространился сладкий, едкий дым. – Молю тебя дать нам сил. – Молю дать нам сил, – из темноты деревьев вышел отец и присоединился к молитве. – Дать нашим землям плодородия… – шептала мама, теперь ей вторил брат. – Дать нам долгую жизнь. – Дать нам любовь,– шепнула я, на этот раз переиначивая слова мамы. Я всегда молилась одинаково, и этот раз исключением не стал. Да, быть может, на меня смотрят, как на наивную дурочку, но я верю в любовь и надеюсь однажды быть одаренной этим великим божественным благословением. Как и всегда, мама грустно вздохнула, а я наперед знала, что она сейчас скажет. – Сейчас не время для эгоистичных желаний, София. Боги шлют мне мрачные видения о будущем… – Мне докладывают, что римляне вторглись на наши северные территории, – тихо поделился отец, глядя на меня. – Мы должны просить Богов о силе, а не о пустяках. – Великая мать, одари нас долгой жизнью, – послушно сказала я, – и любовью, – я демонстративно села и кинула в огонь сплетенный из ветвей ивы венок. На этот раз мама не прокомментировала моих действий. – Великая Мать, я прошу тебя благословить моих детей. – Всех нас, – исправила я, как всегда. Мама из раза в раз просила благословения только на нас с братом, а я каждый раз вносила свою поправку про родителей. Мама подняла руки и коснулась наших с Сингериксом голов. Я прикрыла глаза и почувствовала мощь и благо, которыми меня одаряет Великая Мать. Ощущала, как тепло наполняет каждую частичку моего тела, как треск огня около меня наделяет сознание ясностью. Благословение укрывало меня мягким покрывалом из листьев, мощь земли и неба заполняли меня. Слова мамы слышались в отдалении: – Надели их своей мудростью, научи отличать правильный путь от ошибочного. Позволь почувствовать свое знание в их сердцах, когда придет время делать выбор…***
Я стою так ровно, словно в мою спину вогнали кол, а дышать становится все тяжелее. Смотрю прямо в глаза человека, который командовал нападением на мою деревню и семью. Человека, который сжег мой дом… – Вы… – тихо говорю я, на мгновение забываю, что вообще тут делаю. И чувствую подступающую ярость, когда слова Кассия возвращают меня из прошлого в настоящее. В день, когда я – актриса без прошлого, а ошибка может стоить мне слишком дорого. – София, это – трибун Гней Руфус, сын Сенатора Глиция Руфуса. Руфус, это – София из Школы Лены. Взгляд трибуна сменяется с гневного на заинтересованный так быстро, будто свечу зажгли. – Хм, куртизанка? Выглядит… дикой, – одобрительно тянет он. Дикой? Какой еще я могу выглядеть, когда сжимаю пальцы на ногах, сдерживая порыв броситься на этого сына шлюхи и выпустить всю его кровь до капли. Гнев жжет мою кожу, как то пламя, в котором исчезла моя деревня. Но мое состояние моментально меня отрезвляет, когда я изо всех сил стараюсь держать под контролем вежливое выражение на своем лице. – Трибун Руфус… Какое удовольствие видеть вас, – к концу фразы даже получается растянуть губы в застенчивой улыбке. – Надеюсь, вскоре мы познакомимся чуть ближе… Вижу Кассия, который смотрит на меня с нескрываемой растерянностью и долей любопытства. Трибун Руфус же улыбается шире: – Я тоже очень надеюсь на это. Позволяю ему подарить мне поцелуй приветствия и даже на мгновенье касаюсь его щеки кончиками пальцев, после чего резко разворачиваюсь и ухожу в противоположную сторону, оставляя его растерянно смотреть себе в след. А я уж точно знаю, что он смотрит. Когда ухожу вглубь холла, вижу, что Руфус уже общается с Луцием, хотя взглядом скользит по толпе. Знаю наверняка, кого именно он в ней ищет, но я отхожу в тень. Почти сразу ко мне подходит Кассий. Он пытается выглядеть равнодушным, но у него ровным счетом ничего не выходит – он ревнует и злится. Это заставляет меня почувствовать какое-то эгоистичное удовлетворение. – Вы встречали трибуна до этого? Мне показалось, что вы его узнали. – Нет. Он мне не знаком, – спокойно отвечаю я, принимая решение не откровенничать. Глубоко вздыхаю и с улыбкой смотрю на Кассия. – Сначала показалось, что лицо знакомое, но я ошиблась. Простите меня, я бы подышала свежим воздухом… Коротко коснувшись руки Кассия, оставляю его в одиночестве, а сама прохожу сквозь толпу, будто бы бесцельно, а на самом деле стараюсь высмотреть Руфуса, но в помещении его нет. На просторном крыльце тихо и прохладно. И спокойно. Даром, что там стоит Сифакс и смотрит в окно виллы. Так он, видимо, держал меня в поле зрения последние минуты. – Я не мог оставить тебя без защиты надолго, – он пожимает плечами на мой недоуменный взгляд. И тут я понимаю… Трибуна нет уже несколько минут, так же как отсутствовал и Сифакс. – Ты… следил за Руфусом? – Я слишком хорошо тебя знаю, – Сифакс грустно кивает. – Этот трибун много значит для тебя. Я думал, ты захочешь знать, как найти его, если что, – мой хранитель подходит ближе, разочарованно глядя мне в глаза, а я не могу ни слова вымолвить. – Он уехал на переносной платформе. Я не мог его преследовать, не оставив тебя без защиты. Ты же знаешь, что бросить тебя тут одну я не могу. – Спасибо за попытку, – все еще ошеломленно произношу я. Сифакс выглядит таким подавленным, что мне становится его жаль. Особенно когда разочарование самим собой заменяется в его взгляде нежностью… ко мне. – Это мой долг и величайшая честь – защищать тебя, София. От любых угроз, – Сифакс кивает вверх по улице, зло поджимает губы. Эмоции у него меняются так же быстро, как направление ветра. – Ты теперь знаешь его имя, из какой он семьи. Так что у тебя будет возможность найти его. – И я обязательно ей воспользуюсь, – твердо говорю я, расправляя плечи. Все невнятные мысли становятся на свои места, и я понимаю, что мне нужно делать… После окончания приема Кассий провожает меня к Школе. Почти всю дорогу мы молчим, чему я искренне рада. Я обдумываю весь сегодняшний вечер и с удовлетворением понимаю – он был очень плодотворным. Я познакомилась с теми важными людьми, которые откроют передо мной все двери. Я уже не говорю про очевидный интерес некоторых мужчин ко мне – этим я тоже смогу воспользоваться… Но действовать я должна осторожно. Словно перед глазами сменяются картинки – вот я только прибываю на прием, толпа мужчин не отводит от меня взглядов. Я танцую, каждое пленительное движение достигает цели… Раскрытые секреты личной жизни сенаторов, которые, наверное, назавтра и не вспомнят, о чем говорили. Но я-то вспомню все их грязные тайны. Доброта Кассия, вожделение Луция, ядовитая улыбка Антония… Нежное прикосновение к губам, прохлада воды на пальцах… Ненависть и прошлое… Руфус. И острое, сродни лезвию ножа по коже, понимание, что я должна сделать. И кого первого из всех настигнет моя месть. Лена встречает нас в холле Школы с широкой улыбкой – она покинула прием почти сразу после моего представления. – Кассий, добро пожаловать! София, я была уверена, что твой дебют пройдет очень успешно. – Я думаю, все прошло хорошо, – киваю я своей наставнице. Кассий целует Лену в обе щеки, она отвечает ему тем же. Ох уж эти приветственные поцелуи. Кто вообще придумал эту традицию? Не к месту вспоминаю, как в Галлии я приветствовала своих ближайших друзей взмахом руки, переходящим в щелчок по их лбам. Кассий кивает на меня. – Она несомненно привлекла все внимание этого приема на себя. – Неужели? – такой высокой похвалы Лена явно не ожидала. – Да, – кивает Кассий. – Словесная схватка с Марком Антонием в присутствии половины Сената… И все покорены ее изяществом и острым языком. – Антоний был там? – теперь в голосе Лены звучит шок и, кажется, испуг. – Он очень… необычный человек. Я бы сказала, отвратительный, – говорю я. Сдерживаемый гнев рвется наружу, и я позволяю ему снизить мой голос на пару тонов чуть ли не до тихого рычания. Однако в глубине чувствую, что Антоний меня заинтриговал. Конечно, я никому не позволю этого знать. И сама предпочитаю не думать об этом, когда зло говорю: – Этого человека не интересует ничего, кроме него самого и его могущества. Мне кажется, даже Цезарь для него – лишь средство подняться повыше. – Верно, – соглашается Кассий. – Цезарь в какой-то степени озабочен благополучием Рима, хотя видит это самое благополучие весьма своеобразно. Антоний же сосредоточен исключительно на себе. Ловлю себя на мысли, что Кассий прав – Антоний действительно ведет себя так, как нужно ему самому. И в этом мы с ним походим друг на друга. Лена подходит к окну и выглядывает наружу, проверяя, что никто не может нас подслушать. Только потом отвечает: – Если Антоний в Риме, значит Цезарь окончательно плюнул на Сенат, – Кассий кивает, а Лена остро смотрит на меня. Ее недовольство сбивает меня с толку. Но я сразу понимаю, что в ее голосе звучит не недовольство. А страх. И предупреждение персонально для меня. – Для Школы это может плохо закончиться. И, раз все идет к войне между Римом и Сенатом, то… вставать на любую из этих сторон – смертельно опасно. – София не сделала ничего плохого, – говорит Кассий, я хочу рассмеяться над этой попыткой меня защитить. Улыбка Лены выглядит жестокой. – Наверное, это лучший момент пожелать вам доброй ночи. – Конечно, – Кассий кивает так грустно, что мою веселость как рукой снимает. Я провожаю его на улицу. – София, вы были прелестней самой Венеры этим вечером. Простите меня, что столько времени было отнято разговорами о политике. Я улыбаюсь. Я не слышала за всю жизнь столько извинений, сколько Кассий принес мне за один вечер. Мысль поцеловать его на прощанье совсем меня не вдохновляет, поэтому я кладу ладонь на его щеку и чуть склоняю голову в учтивом поклоне. Он в ответ поднимает мое лицо за подбородок и целует в щеку. – Надеюсь скоро снова увидеть вас, – его слова ощущаю на щеке теплым выдохом. Киваю и с улыбкой отступаю назад. – Как и я. Кассий отходит к своей платформе и достает оттуда что-то, протягивает мне. – Это для вас. Подарок за то, что разделили этот вечер со мной. А вот это совсем неожиданно. Амфора, которую он мне протягивает, сделана с величайшим искусством, стоимость такого подарка сомнению не подвергается. С мастерской росписью, плавными линиями… Я осторожно, почти с опаской, беру хрупкий подарок. – Благода… Кассий неожиданно притягивает меня к себе, между нами – зажатая в моих руках амфора. Но все же он целует меня в уголок губ, прежде чем отпустить и безмолвно залезть на платформу. Я растерянно касаюсь пальцами ровной поверхности амфоры – она приятно прохладная, чуть шершавая. И только сейчас позволяю себе прикрыть на мгновенье глаза и устало выдохнуть. Вся накопившаяся за день усталость наваливается разом, и я быстро захожу обратно в Школу. Лена все еще ждет меня, а когда видит подарок в моих руках, восхищенно выдыхает. – Красота! Такая прекрасная работа стоит недешево. Не меньше динария. – Так много за кувшин? – я вскидываю брови. Я знала, что подарок дорогой, но чтоб настолько… Мой вопрос вызывает у Лены веселый смех. – Видишь роспись на боках? Парис преподносит яблоко Венере. Кассий подобрал ее специально для тебя. Все подарки, которые патроны преподносят тебе, не имеют отношения ни к Школе, ни ко мне. Они твои, и распоряжаться ими вольна только ты сама. Из комнаты сбоку от нас раздается знакомый недовольный голос: – Мои покровители дарят мне золото и драгоценности. А не керамику. Мы с Леной проходим к другому холлу, из которого коридоры ведут в спальни, и видим ее. Смуглая красавица Ксанте – одна из самых знаменитых куртизанок Школы – смотрит на подарок в моих руках с презрением. Ксанте продолжает ехидничать: – Но, возможно, Кассий таким образом признал, что ты не годна на большее, чем на разлив вина. – Может, твоим покровителям просто не нравится смотреть на тебя? – я спокойно улыбаюсь Ксанте. – И им проще занавесить тебя своими украшениями. – Они предпочитают видеть меня только в своих украшениях, без всего лишнего, знаешь ли, – улыбается она, скользя взглядом по моему платью, которое весьма закрыто по сравнению с тем, что носит она сама. И что лишнее на ней можно увидеть, если даже в одежде она выглядит наполовину раздетой? – Так что там с Марком Антонием? Я слышала, он был там. Он хоть на минуту уделил тебе свое внимание? – Он приехал, чтобы поделиться новостями, – я прошла по комнате и поставила амфору на стол. – Конечно я хотела знать, что он скажет, и мы разговаривали. – И?.. Он заинтересовался? – Что, прости? – я удивленно оборачиваюсь. – Тобой, – Ксанте зло щурится. – Проявил ли он интерес, захотел опекать тебя? Он… весьма влиятелен. Может стать отличным покровителем. Неприкрытая зависть в ее голосе режет слух. Ксанте недовольно теребит свое золотое ожерелье, ожидая моего ответа. – Антоний меня возненавидел, – зачем-то говорю я, ощущая приятное удовлетворение от своей маленькой лжи. – Да и я, знаешь ли, не стану служить одному из прихвостней Цезаря, даже если он будет последним человеком на земле. – Тогда оставь его мне, – Ксанте улыбается настолько довольно, словно этот самый Антоний ее только что позвал замуж. – Такой мужчина… Да я сделаю все, о чем он попросит меня! Я стою и сдерживаю рвущийся наружу смех. Поведение соперницы выглядит таким забавным, словно Ксанте сейчас девочка, которая обсуждает куклу, которую хочет в подарок. Несмотря на всю эту чушь, я осознаю, что Антония я ей не отдам. В противном случае она меня с ума сведет своими насмешками. К тому же… не верится мне, что он заинтересуется Ксанте. Ему нужен огонь, нужны игры и охота. А не готовая на все шлюха. – Довольно, Ксанте! – вклинивается в мои мысли раздраженный голос Лены. – Подумай лучше, что это будет значить для Школы. Антоний здесь, Цезарь ведет свои легионы. Скоро тут начнется война! – Тут всегда война, – Ксанте равнодушно пожимает плечами, и тут я не могу с ней не согласиться. Лена же сердится все больше. – Что, как ты думаешь, случится с нами, когда десять тысяч мужчин атакуют Рим, готовые грабить, сражаться и убивать? – В Риме? – до Ксанте, кажется, только сейчас дошло, о чем речь. – В Риме, – зло говорю. – Я знаю этих людей. Никакой сдержанности, никаких ограничений. Никакой пощады. – Но если Цезарь и Сенат заключат мир между со… – Нет! – Лена снова берет слово. – Никогда не противопоставляй свою безопасность предположениям о том, что могущественные люди выберут мир, а не войну, – с этими словами она уходит прочь, бормоча что-то, вроде «Нам надо подготовиться…». – Отлично, – цедит Ксанте, кидая на меня обвиняющий взгляд. – Ты напугала Лену! Она же теперь запрет нас всех тут «ради нашей безопасности» и не даст ничего делать! – Будь благодарна, что хоть кто-то заботится о твоей безопасности, – сердито кидаю в ответ. – О, ради Богов! Избавь меня о разговоров о том, что случилось с тобой в Галлии. – Прости, моя боль что, утомляет тебя? – Я помню день, когда тебя притащили сюда, грязную, шипящую, словно дикая кошка. Я тогда поверить не могла, что Лена что-то в тебе разглядела. Я тренировалась в грации и в правильной подаче себя с тех пор, как была маленькой девочкой! – Да какое это имеет значение! – мое терпение лопается. – Это было давно, какая уже разница! Сейчас мы обе должны защищать Школу! Лена небезосновательно за нас беспокоится. Мы должны работать вместе, чтобы обезопасить себя! – Мы не должны «обезопасить» себя от солдат Рима! Они будут нашими покровителями, а не врагами. – Тебе не понравится, когда в тебе будут видеть лишь трофей с войны. Ксанте глубоко вдыхает, как будто собирается выдать гневную тираду, но Сифакс, опять появившийся неизвестно откуда, кладет руку на ее плечо. – Спрячь свои когти, Ксанте. В Риме хватит мужчин для вас обеих. Она злобно ухмыляется, стряхивая с плеча его руку. – Когда ты был моим охранником, никогда так серьезно к своей работе не относился. – Тебя всегда было непросто оберегать потому, что твоим главным врагом являешься ты сама, – Сифакс грустно смотрит на Ксанте, а она не находится с ответом. Кинув на меня еще один испепеляющий взгляд, она быстро уходит. – Ей нужно время, чтобы успокоиться. А то я не знаю этого. Но все же я не слышала раньше, что он был ее хранителем… – Ты так хорошо ее знаешь? – Лучше, чем хотелось бы, – он отворачивается от меня. – Это была длинная ночь. Тебе надо отдохнуть, принять ванную и выкинуть все из головы. Хотя бы ненадолго. Я задумчиво гляжу на его мощную спину, руки… Он мне словно брат, я всегда так к нему относилась, с тех пор, как мы стали друзьями, и сейчас ему грустно. Я же прикрываю глаза – действительно устала, а Сифакс не настроен вести душевные беседы. Поэтому я обхожу его и иду дальше по коридору, на ходу распуская убранные назад пряди волос... Кудри рассыпаются по сторонам моего лица. Я махаю рукой Сифаксу и захожу в ванную комнату. Просторный калдариум*** встречает меня гробовой тишиной. Я быстро расстегиваю платье. Мягкий шелк приятно скользит по коже, когда ткань падает на пол. Мой тихий выдох отражается от стен, когда я с наслаждением погружаюсь в теплую воду. Аромат розмарина успокаивает, а по телу проходит приятная истома. Сползаю немного ниже и позволяю усталости взять над собой верх – прикрываю глаза и отдаюсь тишине вокруг себя. В голове приятная пустота – думать сейчас тяжело, этот день был слишком насыщенным. Когда открыть глаза кажется непосильной задачей, я проклинаю все на свете за то, что нельзя просто уснуть тут – в чуть остывшей воде… На следующее утро обнаруживаю Лену в холле Школы за весьма странным занятием – она проверяет замки на всех дверях и окнах. – Готовишься встречать Цезаря? – О! – Лена вздрагивает. – София! Я рада, что ты проснулась пораньше. Я тут думала о том, как лучше защитить Школу, если дойдет до войны. – Надеюсь, люди Цезаря будут слишком заняты Сенатом, чтобы думать о нас, – я обнимаю себя руками. Такие разговоры пугают и будоражат одновременно. – И, с помощью Богов, мы сможем добиться именно этого. – Помощью Богов? – Недалеко отсюда живет знаменитый аптекарь, Локуста****. Говорят, что она может общаться с Богами и творить чары с их сущностью. Я хочу, чтобы ты пошла к ней и купила что-нибудь, что мы сможем положить у окон и дверей… Чтобы Боги велели Цезарю и его людям отводить от нас взгляды… Я нашла свою цель довольно быстро. Улицы, как обычно, забиты людьми, все переговариваются, торгуются. Но в лавке, в которую я зашла, царят непривычные для рынка тишина и полумрак. Пахнет смесью из различных трав, овощей; повсюду стоят емкости с порошками, водой, различными снадобьями... На вскидку чувствую розмарин, лаванду, уксус и мед… Эти запахи окружают меня и погружают в прошлое, в которое, я думала, уже никогда не вернусь. Запахи смесей в горшочках похожи на те, какие заваривала мама… Я настолько погружаюсь в эту атмосферу, что голос рядом заставляет меня подскочить на месте. Сердце бьется где-то в горле, и я не знаю уже, от испуга, или от прозвучавших слов: – Поверить не могу! Клеймо Валор! Инстинктивно касаюсь пальцами знака у ключицы, когда из темного угла лавки ко мне выходит женщина… с синими полосами на лице. Две из них пересекают ее левый глаз, третья идет от скулы к уголку губ, еще одна – короткая – на подбородке. Мигом распознаю эту краску – сама столько лет ходила с синими знаками, нарисованными нежной рукой мамы на моем лице. Читаю знаки на лице женщины – они значат ее мудрость и то, что она – жрица богини Сироны. О том же самом говорят и серо-коричневые перья в ее прическе. – Вы знаете Валор? – спрашиваю, пока женщина медленно подходит ко мне. Знака своего племени на ней не вижу. У нее яркие голубые глаза, светлая кожа и рыжие волосы… У нас в племени ее считали бы ведьмой – слишком уж необычное сочетание. Даже меня – со светлой кожей, темными волосами и зелеными глазами – считали одаренной Богами, потому что в племени у нас все смуглые. А моя мама и вовсе египтянка… Поэтому я всегда удивлялась своей внешности, хотя радовалась, что у меня редкий цвет глаз, как у отца – ярко-зеленый. Женщина широко улыбается и кивает. – Ты – София, верно? – я поднимаю бровь. Откуда она… – Не удивляйся. Твой отец был известен всей Галлии как великолепный вождь. – Вы… знали моего отца? – Я хорошо знала твою мать, учила ее… – Локуста грустно смотрит на меня. – Египетская красавица, которая покинула родину и стала одной из нас. Сначала она казалась нам чужой, и мы не хотели ее учить, но она принесла нам свою мудрость и связь с Богами. – А теперь вы работаете в Риме?! – не могу сдержать ноток презрения и шока в голосе. – Не более, чем ты. Мы все делаем одно и то же – пытаемся выжить. – Я рада видеть хоть одно лицо, которое не оценивает и не осуждает, – я улыбаюсь Локусте. В этой лавке рядом с женщиной с краской на лице я чувствую, как будто частичка моей души вернулась домой. – Твоя мать была мне сестрой в нашем преклонении богине Сироне. Я сделаю все, что тебе нужно, во имя нашего прошлого, нашей веры, и дружбы. Обещаю. Слова задевают меня, все это слишком сильно напоминает утерянное прошлое… В глазах все начинает расплываться, и я смаргиваю слезы, когда чувствую объятие на плечах. Перья в волосах Локусты щекочут мою щеку. – В Риме я потеряла своего собственного ребенка. И я смогу видеть в тебе свою дочь, если ты захочешь быть близкой к дому, – я киваю, но сказать ничего не могу – слезы душат, а попытки их сдержать не приносят успеха, когда женщина грустно продолжает. – Боги дают, Боги забирают. Мы можем лишь жить в том мире, который у нас есть. – Я даже не знаю, живы ли мои родители, – на одном дыхании произношу я слова, которые боялась сказать вслух долгие годы. Но сейчас они срываются с губ сами, будто против моей воли. Локуста сжимает мое плечо, и от этого на душе становится немного легче. – Прости меня, дитя, на этот вопрос я ответить не могу. Но я могу поделиться с тобой теми знаниями, которые мы разделили с твоей матерью. Я оглядываю магазинчик. Пучки сушеных трав свисают с потолка, отвары разных цветов заполняют скляночки, а на огне мягко пузырится какая-то маслянистая жидкость. – Вы предлагаете обучать меня? – Я не могу обещать, что богиня одарит тебя своей милостью и видениями будущего. Но я могу научить тебя пользоваться травами, ритуалами. Расскажу как исцелить, опоить, отравить… – Отравить? – недоверчиво уточняю я. Вдруг ослышалась… Локуста широко улыбается. – Я не знаю, для чего ты будешь использовать полученные знания. Я лишь хочу передать их тебе. – Я… у меня есть обязанности, я не могу просто убегать и приходить сюда каждый день… – Приходи, когда сможешь, в свое свободное время. Наконец, это меньшее, что я могу сделать в память о твоей матери… – мы обе молчим, вспоминая ее, пока… – Итак? Каково твое решение? Я снова обвожу взглядом бесконечное количество горшочков, мешков с порошками… Локуста тем временем что-то мне показывает. – Это – очищенный эликсир из грибов, сваренный в меду. Он известен тем, что может помочь человеку связаться с Богами. Быть может, с помощью него ты свяжешься со своей матерью? Я беру маленький флакон и подношу к носу. Сквозь закупоренное горлышко слабо пахнет медом и вином – приятный и знакомый запах. Кажется, мама пила нечто подобное перед тем, как общаться с богиней Сироной. – У твоей мамы всегда была удивительно сильная связь с миром духов. Если ты пробьешь стену туда, то сможешь отыскать ее, – твердость в голосе Локусты окончательно склоняет чашу весов – я киваю и убираю флакончик в карман платья. Тем же вечером я стою в колдариуме и сжимаю пальцами склянку со светлой жидкостью, которая жидким золотом отражает огни свечей вокруг меня. Молясь про себя, чтобы это сработало, я сажусь на пол, откупориваю склянку и выпиваю снадобье. На языке оно ощущается сладостью и остротой, язык жжет, а потом и горло. Изнутри будто что-то обжигает, и я шумно выдыхаю, стараясь унять этот огонь внутри. Одновременно что-то тяжелое и холодное заставляет прижать ладонь к груди. Помещение вокруг начинает расплываться, а голову сковывает будто стальным обручем… Не в силах сопротивляться боли изнутри, которая сжигает каждую клеточку моего тела, закрываю глаза и… это неожиданно приносит облегчение. Вокруг я не вижу ничего – темнота со всех сторон. Пытаюсь что-то сказать и не слышу своего голоса. Но темнота не плотная, как будто туманная, и я могу ее потрогать рукой. В растерянности оборачиваюсь и чувствую холод по всему телу. Вокруг уже не туман. Лица… Безумное количество полупрозрачных лиц. Старые, молодые… Какие-то совсем бледные, другие же ярче, словно сероватый дым в ночи. И они медленно плывут мимо, а я вглядываюсь в каждое в надежде, что не увижу знакомых черт. «Мы должны выжить…» Смотрю вокруг себя в поисках источника голоса, знакомого до боли в груди. – Отец? – шепчу я, и на этот раз слышу себя. «Я не позволю Риму покорить себя!» – голос брата, приглушенный туманом и темнотой, заставляет меня оборачиваться вокруг себя снова и снова, идти куда-то вперед, но я не вижу никого. – Отец! Сингерикс! – уже кричу я, бродя в липком тумане. – Мама?.. – зову я, а мое тело резко замирает, больше мне не подчиняясь. Я стою в окружении полупрозрачных лиц, которые разом исчезают, а я… боюсь исчезнуть вместе с ними. Но вдруг все начинает меняться – темнота сменяется светом, я жмурю глаза, а вокруг меня проносится Рим, я словно лечу над ним, потом места сменяются другими – родными. Дом. Моя деревня, хорошо знакомый лес, я даже чувствую запах костра, разведенного мамой, как вдруг… – София! Вокруг меня все снова меркнет, но мне уже не до того. Я быстро бреду на голос, не чувствуя под ногами ничего – как будто ступаю босыми ногами на воздух. – Мама? Я ее не вижу, хотя до рези в глазах вглядываюсь в сизый туман вокруг меня. Он меня окутывает, как теплое одеяло, и я понимаю, что та, к кому я пришла, услышала меня, нашла… Я чувствую ее дух, хоть и не вижу. И не могу сдержать счастливой улыбки, когда восклицаю: – Мама! – София, где ты? – раздается вокруг меня, сразу отовсюду. Мамин голос заполняет все мое существо, и я чувствую себя живой – такой, какой давно уже себя не ощущала. И я необъяснимо понимаю, что мамин дух ищет мой, но найти не может, и поэтому я ее не вижу. – Я в Риме, мам! А где ты? – тишина пугает меня, я кричу громче: – Где ты?! Но она, кажется, меня не слышит. – Я люблю тебя, София! Обещаю, что найду тебя… – Я в Риме, мам! Скажи, куда они забрали тебя? Где ты? – все с большим отчаянием я обращаюсь к темноте, а туман начинает рассеиваться. Нет-нет... пожалуйста. Дух вокруг меня слабеет, как и голос: – Однажды мы снова будем вместе. – Пожалуйста… – я падаю на колени, ловя руками воздух и прохладу, но на крик сил уже нет, по моим щекам струятся слезы. – Где ты… – неведомая сила тянет меня куда-то назад, и я закрываю глаза, отдаваясь ей, когда говорю. – Куда бы они не забрали тебя, я найду тебя! Обещаю! Слышу шепот, совсем рядом с собой: – Великая мать, благослови мое дитя. Дай ей своей мудрости различить верный путь, позволь ей чувствовать свою силу в ее сердце, когда придет время выбирать… А меня все тащит куда-то назад сквозь холод и тьму.***
Между тем, в храме Македонии…
Храм залит солнечным светом, льющимся из широких окон. Посередине просторного холла расположена величественная статуя богини Цереры, а чуть поодаль на коленях сидит женщина и старательно моет плиточный пол. Тонкий золотой ошейник рабыни обвивает ее шею и покачивается от ее движений, периодически задевая татуировку ниже ключицы. Черные волосы частично заплетены в тонкие косы, а глаза обращены куда-то в пустоту. И сейчас жрица Дельфиния стоит на коленях, до блеска моя мол, а губы ее нашептывают: – Церера*****, Сирона, Исида. Великая мать, как бы тебя не называли люди, я верю, что ты сейчас рядом и знаешь, что я все еще твоя верная слуга. Услышь мою молитву. Прошу тебя, защити моих детей, отведи от них любую опасность. Где бы они ни были, позаботься о них, пока я не могу быть рядом с ними. Продолжая молиться, Дельфиния моет пол у ног статуи, когда чувствует зов из мира духов. Она привычно прикрывает глаза, давая воле Великой Матери вести себя куда-то… и открывает глаза в знакомой туманной темноте. Женщина прислушивается к тихим голосам вокруг, которые призывают, взывают, благословляют… Но среди голосов выделяется один – далекий, почти забытый. – Мама? Мама! Дельфиния прижимает дрожащие пальцы к губам, пытаясь сосредоточиться на голосе, и перед ней возникает видение – Рим. Здания, фонтаны, виллы… И София. В комнате, заполненной людьми, она смотрит на римского солдата в плаще и доспехах, а он лениво говорит: – Дай-ка угадать, тебя захватили в одной из давних битв и привезли в Рим. Дали шанс получить место в римском обществе… Видение меняется, София стоит в той же комнате и играет на музыкальном инструменте, поет песню о благословении Рима. На ее лице улыбка, а в душе Дельфиния чувствует ее ненависть. Туман поглощает видения, и Дельфиния снова оказывается в темноте. И она кричит: – София! Где ты? где ты…где ты… Ответом служит лишь эхо. Вдруг София предстает перед Дельфинией, но явно ее не видит, хотя неистово пытается что-то разглядеть. На мгновенье жрица замирает, глядя на девушку перед собой. Она помнила ее подростком с буйными кудрями до плеч, озорным взглядом и немного несуразным девичьим телом. А сейчас перед Дельфинией стоит стройная красавица с манерами госпожи. Длинные волосы крупными кудрями спускаются до талии, нежно-розовые губы поджаты от напряжения, темные ресницы обрамляют широко распахнутые глаза… но во взгляде больше нет детского озорства. Лишь грусть и боль. Женщина касается рук дочери своими, и София замирает – благодать переходит от матери к дочери, связывая их еще крепче. – Прости, мама… – шепчет София, глядя в пустоту. – Мое милое дитя, тебе не за что извиняться. – Я играю по правилам Рима. Я чувствую себя предательницей – словно Рим запустил в меня свои корни, а я теряю себя… – София, я верю в тебя. Мы с тобой в мире духов. Я вижу твою душу, и она чиста. – Я не хочу потерять себя, – повторяет София, ее глаза наполняются слезами. – Делай то, что должна. Что бы ты ни выбрала – это будет правильно. Великая Мать показывает тебе путь… – Где ты? Я пыталась отыскать тебя, узнать что-то, но ничего не получилось! – Я служу в… Рывок неожиданной силы рассеивает видение стоящей перед Дельфинией дочери, а туман мигом растворяется, выталкивая ее из мира духов. Дельфиния жмурится, пытаясь справиться с таким неожиданным вмешательством в ее беседу с дочерью через Богиню. И медленно встает, глядя на того, кто помешал. Старшая жрица – Юна Пифия – стоит рядом, пылая яростью. Дельфиния языком чувствует на губе кровь – именно удар вырвал жрицу из мира духов. Закутанная в красные одежды, Пифия скрещивает на груди руки, унизанные золотыми браслетами, и зло шипит: – Ты тут служанка! Не жрица! Делай то, что тебе велят, мой полы, и не смей докучать Богам своими жалкими молитвами! – Боги слышат все молитвы, – спокойно отвечает женщина, слизывая с губы кровь и непокорно поднимая голову наверх. – Вы ничего не знаете о Великой Матери, если думаете, что она выбирает, какие молитвы ей слушать. – Мы служим не богине духов! Она – Церера, сестра самого Юпитера! – Имена ничего не значат для Богов. Губы Юны Пифии превращаются в тонкую нить, а руки трясутся от ярости, но она бросает взгляд на безмятежное мраморное лицо статуи богини и сдерживает порыв снова ударить Дельфинию. Вместо этого она в ярости разворачивается и кричит: – Марселла! Марселла! В комнату суетливо вбегает молодая девушка в белом платье и таком же платке с желтой окантовкой, прикрывающем темные волосы. Молодая жрица склоняет голову перед Пифией. – Госпожа. – Присмотри за этой, – Пифия кивает головой на стоящую неподвижно Дельфинию. – Эта дикарка считает себя одаренной мудростью служительницей Богов. Не давай ей слишком много о себе думать. – Да, госпожа, – кивает Марселла, грустно опуская глаза в пол. Юна Пифия вихрем ярости вылетает из холла, а Дельфиния обращает спокойный взгляд на статую богини перед собой и шепчет: – Очнись… Очнись в спокойствии, Великая Мать. Сирона, Церера, Исида, защитница земли и всех людей. Молодая жрица пораженно выдыхает – как же кто-то посмел ослушаться приказа Верховной жрицы… – Что вы делаете? – с ужасом спрашивает она, прикрываясь платком, будто ей стыдно или страшно. – Ты, которая известна под бесконечным количеством имен, услышь мою молитву… – не слушая, продолжает Дельфиния. – Прекратите! Юна Пифия запретила вам… – Я разговариваю с Богиней. Присоединяйся, и, быть может, она одарит тебя своим благословением, – Дельфиния обращает спокойный взгляд на жрицу. – Я не могу! – Ты отдаешь жизнь, служа Церере. Неужели тебя ничему не научили, прежде чем отдать на службу Богине? – Марселла почти незаметно качает головой. – Ты хочешь знать, что будет? Марселла оглядывается вокруг и, чуть колеблясь, встает на колени перед Дельфинией и склоняет голову. – Что Богиня показала вам?..***
Рим, спустя несколько дней…
Я сижу на удобном диванчике и упражняюсь в игре на кифаре, когда в комнату заходит Лена и машет письмом. Я вскидываю брови: – Это для меня? – Именно! Кассий просит тебя сопровождать его сегодня вечером. И скоро он будет тут! Я киваю и встаю, про себя думая, что это было вопросом времени. Но я честно полагала, что Кассий захочет меня видеть не раньше, чем через неделю. Ошиблась. – Я буду рада его видеть. – Он очень важный человек. И он оказывает тебе огромное уважение. Лучшего покровителя и пожелать нельзя. Тебе нужно наладить как можно больше контактов с различными покровителями, ты понимаешь. Но Кассий при всем своем могуществе очень добр, а это редкость. Иди, готовься! – Неужели ты купила еще больше косметики? – я с улыбкой закатываю глаза. Эта слабость Лены к красоте и постоянным покупкам одежды и косметики всегда меня веселила. Не успеваю даже встать, когда Лена собственноручно берется подвести мне глаза. И издаю тихое шипение, когда она втирает в мои щеки крем из белого свинца и ослиного молока. Хватаю тряпку и стираю почти все, что она на меня намазала. – Хватит! – Ладно! – Лена поджимает губы. Она всегда старается нанести на своих подопечных макияж и побольше всякой ерунды, а я каждый раз сопротивляюсь. – Тогда надо повнимательней выбрать, что надеть! У меня есть новое… Погоди минуту! – и она возбужденно выбегает из комнаты. Ее восторгов я не разделяю, но искренне рада, что выбирать наряд самой мне не надо. Вкус у Лены – выше всяческих похвал, а моду она знает едва ли не лучше всех в Риме. Поэтому в ожидании я подхожу к зеркалу и стираю слишком яркие линии на верхних веках. Из головы который день не идет воспоминание о том, как была сожжена моя деревня… Лицо этого трибуна… Мое сердце рвалось к мести, я хотела каждую минуту на протяжении всей недели бежать, искать этого ублюдка – сделать свой первый шаг на тропу мести. Но так же я понимаю, что это было бы верхом глупости – надо все продумать. – Ну вот! Даже ты оценишь! – Лена вернулась и теперь с непозволительно счастливой улыбкой протягивает мне сложенную ткань. – Индийский шелк, бисерный пояс! Надевай! Через несколько минут я уже стою перед зеркалом, разглядывая себя со всех сторон. Цвет мягкой ткани трудноопределим – как будто сочетание оливкового и песочного. Темно-зеленая плетенка опоясывает платье под грудью, а соблазнительный вырез чуть открывает ее верх. Последним штрихом Лена украшает мою шею изящной золотой цепочкой, а на макушке закрепляет полупрозрачную шаль, которая невесомо ложится на спину, плечи и руки. Волосы я перекидываю вперед, на плечи, и довольно киваю. – Очень элегантно! Спасибо. – Кассий не сможет от тебя взгляда отвести, – Лена любовно касается шали, а я хихикаю – не знаю, почему меня так веселит ее любовь к этому. Хотя, она сказала правильно – «даже я» не могу не оценить потрясающий наряд по достоинству. Когда служанка докладывает о прибытии Кассия, я уже полностью готова к встрече, и мы с Леной выходим к нему. И какое же удовольствие мне доставляет взгляд мужчины, которым он скользит по всему моему телу сверху вниз. А потом еще раз. – София, вы… вы словно богиня, которая спустилась на землю, – его хрипловатый голос окончательно убеждает меня, что мой образ – выше всяких похвал. Я дарю ему очаровательную улыбку, а Лена, кажется, готова от радости прыгать до потолка. – Она словно видение, верно? – Воистину. Никогда не видел настолько прелестной женщины. – Рада угодить, – все еще улыбаюсь, настроение у меня замечательное. – Надеюсь, вы оправились после приема? – Учитывая все происходящее, это очень непросто. Но я не мог постоянно думать о делах, все же слишком хотел видеть вас, – Кассий подходит ко мне и целует в качестве приветствия. В этот момент в холл выходит Ксанте с очаровательной улыбкой. Я снова не могу не сравнивать нас – ее платье открывает одну ногу почти полностью, плечи и руки тоже оголены, массивное ожерелье привлекает еще больше внимания к и без того заметному вырезу. У меня же сейчас открыты только ключицы и верх груди, и мой наряд мне определенно нравится больше. Ксанте подходит к Кассию и вольно касается его плеча рукой, заставляя меня прикусить щеку изнутри. Началось… – Добрый день, Сенатор! Вы точно уверены в том, с кем именно хотите провести этот вечер? – мурлычет она. А когда кидает на меня короткий взгляд, не может скрыть удивления. – Да, она выглядит весьма элегантно сегодня вечером… Но, вне всяких сомнений, такой могущественный Сенатор, как вы, предпочитает проводить время с женщиной более… культурной. Культурной? Я не успеваю ответить, что у Ксанте наверняка есть дела поважнее, чем стоять тут и нести какую-то чушь, но Кассий меня опережает: – Я тут только ради того, чтобы видеть Софию. – Это еще можно изменить, – подмигивает Ксанте. Я незаметно вдыхаю поглубже, призывая себя к спокойствию, но эта змея меня раздражает все больше. – Давайте найдем более спокойное место, – обращаюсь я к Кассию, не желая вступать в эти глупые войны в присутствии гостя. Кассий тут же предлагает мне руку и целует запястье, прежде чем ответить. – Конечно. Прогуляемся? Наверняка вы не видели еще некоторых мест Рима, которые определенно стоят вашего внимания. Когда мы идем мимо огромного светлого здания, Кассий указывает на него. – Тут Сенат собирается, чтобы обсуждать и принимать законы. Вернее, это то, чем Сенат должен тут заниматься, – я слышу в его голосе разочарование. – А какова правда? Сборище стариков, готовых вцепиться друг другу в глотки? – я снисходительно улыбаюсь, не позволяя Кассию впадать в уныние. Слишком уж он любит погрустить… Хотя я смотрю на него и понимаю, что действительно рада видеть его – такого же внимательного и дружелюбного, как в вечер нашего знакомства. Мне его не хватало, странно в этом признаваться, пусть даже самой себе. – Это так по большей части, – Кассий смеется. – Но сейчас, на фоне походов Цезаря, в Сенате кризис. Завтра у нас собрание – последнее голосование о том, поддержит его Сенат, или нет. – А Сенат разве может проголосовать за то, чтобы он продолжал свои воины? – я недоверчиво вскидываю брови. – Многие трусы полагают, что спасти Рим от войны может только Сенат, который примет Цезаря в Рим с распростертыми обьятиями. Сенатор Руфус Глиций – один из самых ярых сторонников Цезаря. Он настаивает, что мы должны спустить Цезарю его преступления и ввод войск в Италию и с распростертыми объятиями принять его в качестве консула. – Руфус Глиций… Это тот, чей сын был на вашем приеме?.. – как будто равнодушно уточняю я, хотя лицо этого трибуна до сих пор является мне ночью в кошмарах. Особенно последнюю неделю. – Простите меня. Я забыл, что у вас есть свои причины для антипатии к нему. – И как же Сенат собирается защищать Рим? – Это проблема… Большинство сенаторов боятся Цезаря. Они хотят противостоять ему, но у нас нет размещенных в городе войск. Чтобы выступить против, мы должны призвать воинов из провинций. А у нас уже нет на это времени – Цезарь будет тут гораздо раньше. – И Рим будет совсем без защиты, когда он явится? – я отвожу от Кассия взгляд, смотрю на здание Сената. Оно годами чудится мне даже в моих страшных снах, хотя я и вижу его в жизни почти каждый день… И Рим... это место стало моим домом. Горькое понимание этого гложет и кусает изнутри. Я пытаюсь представить, как горит это здание, как город полыхает точно так же, как горел мой дом. Пытаюсь и… не могу. Кассий останавливается и сжимает мою руку, привлекая к себе мое внимание. – Я сделал все, чтобы подготовить жителей Рима к тому, что им придется защищаться себя самостоятельно… возможно. И неважно, какое решение примет Сенат. Всем придется делать выбор, даже вам. Сбежите ли вы… или предпочтете бороться?