8 лет назад, в Галлии…
Я притаилась в кустах и наблюдала за римлянами, которые выслеживали мою семью. Один из солдат раздраженно обернулся к другому: – Это пустая трата времени. Тут никого нет! Сингерикс, сидевший рядом со мной, зашептал мне на ухо: – Идиот. Мы можем убить его, а он даже не поймет, откуда прилетел нож. – Отец велел наблюдать, а не атаковать, – ответила я, сдерживая желание исполнить слова брата и прикончить солдата одним броском кинжала. – Но они наши враги! И мы просто позволим им расхаживать по нашим землям, искать нас? – Мы должны слушать отца, – еле слышно отозвалась я, на всякий случай хватая брата за руку – зная его импульсивность, не удивилась бы, если бы он прямо сейчас побежал атаковать. – Отец потерял Валор, София! – его слова резали мое сердце. – Может, нам пора перестать слушать каждое его слово? Брат достал свой длинный кинжал. Я сильнее сжала пальцы на его локте и зло посмотрела ему в глаза. Ну что за ребенок? Воинственный ребенок! – Подумай хоть немного! Если разведчики не вернутся, римляне поймут, что тут кто-то скрывается! Придут отрядом и найдут нас. – Ты просто боишься, – зашипел Сингерикс, вырывая свою руку из моей хватки. – И ты, и отец. Вот почему мы просто убежали. Оставили наших людей умирать там, позади! – в его глазах мелькнула такая ощутимая боль, что я поняла – в этот момент он думал о своем друге. Поэтому я положила руку на нож брата и заставила его убрать оружие. – Отец не убивал Таллия. Рим это сделал. Я знаю, что он был твоим другом… – Он был мне больше, чем другом! Я любил его! – оскалился Сингерикс, я лишь качнула головой, показывая, что эта игра слов мне сейчас неинтересна. Да, я знала, что брат никогда не женится, потому что не любит женщин так, как это принято у мужчин. Но никогда не осуждала его – любовь ведь не подвластна сознанию. – А ты и отец позволили Риму забрать его у меня! И тут он с воплем ярости выскочил из кустов и понесся на тех двух римлян, что были близко к нам, а моя попытка схватить его закончилась пустотой, которую я поймала вместо плеча. Естественно, я побежала за ним с оружием в руке, мысленно поклявшись врезать братцу, если мы выживем… Эта битва была короткой, и я, тяжело дыша, ткнула окровавленным острием кинжала в плечо брата, а рукой указала на деревья справа от нас – оттуда были слышны звуки приближения куда большего количества солдат. – Поздравляю, они нас услышали! Сингерикс довольно кивнул и оскалился, приподнимая меч. – Так пусть подойдут ближе, я готов! – Нам надо убираться отсюда! – я в отчаянии схватила его за руку и что есть силы потянула в противоположную от римлян сторону – они были уже совсем рядом, а я от страха едва дышала. Либо Сингерикс, наконец, прислушался ко мне, либо у меня чудом хватило сил утащить его в кусты, но едва мы спрятались, на поляну выбежали около десяти солдат. – Чтобы рта не открывал, понял? Нам надо уходить, они найдут тела. А потом найдут и нас, – выдохнула я на ухо Сингериксу, сидя сзади него, и потянула его за собой, когда начала медленно отползать прочь – дальше от солдат, один из которых завопил: «Найдите тех, кто это сделал!». Что и требовалось доказать…***
Рим, настоящие дни…
Просить Марка Антония о помощи. Безумие… Одна и та же мысль по кругу вертится в голове, пока мы с Кассием едем в его повозке на Форум, а я отстраненно поглаживаю замершую на моих ногах обезьянку. – Я понимаю, что это непросто, София, – нудит Кассий, я его почти не слушаю, купаясь в собственной смутной тревоге. Боги, мне всего-то нужно обратиться к одному из самых безжалостных людей Рима за помощью. Мелочь же, да? Что там Кассий говорит? – Это риск. И я боюсь даже предположить, что он может попросить у вас взамен. Вот это меня, как ни странно, волнует гораздо меньше, чем сам факт того, что мне надо обратиться за помощью к Антонию. – Что бы он ни попросил, я справлюсь с этим, – ровно отвечаю я, все так же глядя на обезьянку. – Я смогу на него повлиять. Должна. Кассия мои слова не убедили – он смотрит на меня с откровенным беспокойством, а повозка останавливается. – Вопрос не в том, что он поддастся вашему влиянию и сделает так, как вы хотите, а в том, как он будет себя вести, когда поймет, что им манипулировали. – Не поймет, – жестко отвечаю, на этот раз самостоятельно выбираясь с платформы. И с неприязнью оглядываю неимоверно красивое здание Сената. Каждая колонна дышит мастерством и искусством, это завораживает. Такое прекрасное снаружи, а внутри… гниль. Болото. Власть. Голос Кассия отвлекает меня, но за своими мыслями я совсем его не услышала, однако его грустный взгляд говорит лучше слов. Я касаюсь его плеча. – Уверена, мы скоро увидимся. Кассий кривит лицо, когда смотрит на статуи у входа в Сенат. – Завтра мы должны получить показания против Цезаря от одного из его людей. До этого момента никаких решений принято быть не может, – его взгляд скользит со здания на меня, словно Кассий передумал вообще идти на заседание. Вдруг Кассий приближается ко мне – его глаза сверкают нежностью и беспокойством, которые почти ослепляют меня. – Никто и не заметит сегодня, что меня там нет. Вы не хотели бы сбежать из Рима на день вместе со мной? С каждым его словом мои брови поднимаются все выше. Он хочет пропустить заседание и пойти со мной на прогулку? – Что?.. – Тут неподалеку есть мое любимое место – озеро среди холмов. Было бы замечательно, если бы и вы увидели столь красивое место. К тому же, так мы на какое то время забудем о надоевшей политике и просто побудем вместе. У меня сжимается горло – он с таким предвкушением… хотя точнее сказать – голодом – смотрит на меня, как будто хочет откусить от меня кусочек прямо сейчас. Я отвечаю прежде, чем успеваю подумать: – Я не могу себе позволить отвлекать вас от работы в такое время. Вдруг вы пропустите какие-то важные новости о Цезаре? Я себе этого не прощу. Кассий кивает: – Вы правы. Я сейчас совсем не могу думать о работе, – он приближается ко мне и коротко целует в губы – как будто дразняще – и сразу отстраняется. Меня уже и не удивляет, что никаких чувств это во мне не вызывает. – Я всю жизнь служил Риму. Но никогда еще не убегал от своих обязанностей. Только сегодня, – Кассий поворачивается к рабам, что несли повозку. – Отвезите Госпожу в Школу Лены, за мной вернитесь на закате. На следующий день сижу в лавке Локусты и смешиваю травы, периодически фыркая от смеха – Цирта норовит залезть в каждый горшочек и вытряхнуть травы из каждого мешочка. Локуста же бубнит на зверька, но не прогоняет – видно, что шаловливая обезьянка ей симпатична. – Напомни мне, – Локуста поворачивается ко мне, забирая из лапок Цирты сушеную мяту, – зачем тебе надо было притащить сюда обезьяну? – Лена мне то же самое сказала, когда я пришла, – смеюсь я. – Женщина, что продавала ее, сказала, что она умеет открывать любые замки. Я подумала, что это может пригодиться. – А обезьяна сможет помочь тебе освободить твоего друга? – Я не смогу даже подобраться достаточно близко, чтобы попробовать. Меня туда уже не пустят. – Это к лучшему. Если тебя поймают за попыткой спасти его – ты просто присоединишься к нему в тюрьме. У тебя есть другие способы помочь ему. – Да. Марк Антоний, – поджимаю губы, когда Локуста кидает на меня настороженный взгляд. – Я попрошу его помочь. И, может, у тебя найдется зелье, которое сведет его с ума, когда я буду рядом, чтобы он сделал все, что я захочу? – без особой надежды спрашиваю я. Прекрасно понимаю, что тут все зависит лишь от меня, и никакие травы мне не помогут… – Зелье, что ослабляет волю мужчины, – вдруг говорит Локуста, помешивая отвар в горшочке на огне. – У этого мужчины воля прочнее стали, – качаю головой я. – О, да. Он способен выиграть войну, будучи пьяным настолько, что не сможет держаться в седле. Ты же понимаешь, что, если захочешь им манипулировать и не достигнешь успеха, то тебе не жить. Марк Антоний – самый опасный враг из всех возможных. Как же эти слова мне надоели. Слишком часто я их слышала за время своего краткого знакомства с этим человеком. И все вокруг не устают говорить мне то, что я и так прекрасно понимаю. – Мне нужна его благосклонность, – я задумчиво смотрю на обезьянку, которая испачкала мордочку в каком-то желтом порошке и теперь, недовольно бурча, пытается стряхнуть его. – Его слабость – красота, – Локуста касается пальцем моего плеча, потом – отметки на ключице. – Используй то, чем Боги одарили тебя. Это все, что я могу тебе посоветовать. – Я бы лучше доверила жизнь Сифакса твоим отварам и магии, чем силе своего влияния на Марка Антония, – тускло говорю. Где-то в глубине души рискую признаться самой себе – я хочу стать для этого мужчины кем-то бòльшим, чем являюсь сейчас. Уже даже не пытаюсь понять, почему он не выходит из головы, но шестое чувство подсказывает, что он поселился в моих мыслях надолго. А я совершаю огромную ошибку, позволяя себе эти мысли – запретные, манящие. – Оно стоило того?.. – Локуста тоскливо смотрит на меня. – Убийство трибуна. Стоило ли оно уплаченной за него цены? – Стоило, – отвечаю, не раздумывая. – Он больше не сожжет ничью деревню, не убьет никого, не продаст людей в рабство. Что бы ни случилось дальше, этого мне достаточно. – Воспоминания о том, что Рим сделал с Галлией, каждый день причиняют боль, и она не слабеет. Но уничтожение неугодных тебе римлян не вернет к жизни убитых, София. – Месть – мое право. И моя обязанность, – упрямо сжимаю губы. – Цезарь и его люди все у меня отняли. Единственное, что заставляет меня двигаться дальше – понимание, что однажды я верну им этот долг. – Великая Мать скорбит о смерти каждого ее ребенка… – Тогда пусть Она не позволяет своим детям убивать друг друга во имя завоеваний и славы! – до ужаса напоминаю себе сейчас своего непримиримого братца, в сердце колет тоской. Жив ли он… Цирта, напуганная моим злым голосом, с шипением лезет прятаться под стол. – Эй, малышка, я не на тебя ругаюсь, – я протягиваю руку, и обезьянка доверчиво залезает по моей руке на плечо и утыкается носом в шею. Щекотно. Я тяжело вздыхаю. – Мне надо искать Антония. Времени уже совсем нет. – Он же будет на собрании в Сенате сегодня? Я киваю. Да, будет. И я должна там быть. По дороге в Школу разглядываю лавки со всевозможными товарами – посуда, украшения… Люди шумят, торгуются, звенят монетами и толкают друг друга плечами в толпе. Цирта сидит на моем плече, а я держу в руке поводок, пристегнутый к ошейнику. Хотя не уверена, что это необходимо – обезьянка явно никуда не собирается… – София?.. Неуверенная, что мне не показалось, оборачиваюсь и вижу знакомое лицо. – Сабина! Женщина подходит ко мне с широкой улыбкой на лице, и мои мысли о Марке Антонии отходят на задний план. Тем более, что мысли не о том, как он будет выступать в Сенате, а о том, как он властно целовал меня на охоте, прижимая к себе, словно никогда не опустит. Откуда только эти воспоминания берутся в такие неподходящие моменты, да еще и вызывают волны мурашек по спине… Цирта с довольным вскриком перескакивает на плечо Сабины, и та в растерянности хлопает глазами. – Что… Кыш! Я щелкаю пальцами – обезьянка послушно возвращается ко мне. Сабина же неуверенно протягивает руку и поглаживает зверька между ушками. – Знакомься, это мой новый питомец. Ее зовут Цирта. – Я не представляю, что у тебя за жизнь! Каждый раз, когда мы встречаемся, я слышу какие-то удивительные истории, которые происходят с тобой! – Сабина смеется, я отвечаю ей улыбкой. Она права, что-то все время происходит. И не всегда хорошее… – Я была у Локусты. Если бы знала, что ты идешь, подождала бы тебя. Сабина напрягается и оглядывается вокруг. – Я не собиралась сегодня к вам… Просто сейчас переживаю, как бы кто из знакомых не увидел, что я пришла сюда. – Я не скажу никому, – подмигиваю Сабине, про себя думая, что ее дом стал ее тюрьмой. – Я тебе доверяю, – Сабина благодарно кивает, но сразу грустнеет. – Просто у меня чувство, что я… сбегаю. Делаю то, что запрещено. – А что тебе нужно на рынке сегодня? – Я… – Сабина смотрит на меня с таким отчаянием, что у меня в животе как будто змеи начинают шевелиться. Скользко, неприятно. – Мой муж дома. Он приехал прошлой ночью… И тут единственное место, где я могу спрятаться, не вызвая подозрений. И все же не хочу, чтобы ему донесли, где я была. – Так он приехал… Мне жаль, – я кладу руку на ее плечо. Мне становится горько, когда у Сабины не получается сдержать слез, но она быстро стирает их и расправляет плечи. Я прямо таки чувствую гордость за нее. – Я в порядке. Этот рынок – место, где я чувствую себя в безопасности. Так что я решила поискать шелк и заказать себе новое платье, – она внимательно оглядывает мое простое платье с плетеным пояском на талии. – Я помню твое платье на одно плечо. Хочу что-то подобное. – Уверена, тебе тут сошьют то, что ты хочешь. А я тогда не буду мешать… – Может, составишь компанию? – вдруг выпаливает Сабина и сразу же смущенно отводит взгляд. Я задумчиво смотрю на нее. Почему нет, собственно? Время у меня есть – так что я киваю и подмигиваю. – С удовольствием. Подберем тебе лучший шелк для платья. Мы медленно идем по рынку. Вокруг разносятся крики торговцев: «Свежие устрицы!», «Только лучшие оливки!», «Свитки из Александрии!». Сабина, вначале довольная, теперь идет, опустив голову. Я беру ее за руку и сжимаю, тихо говорю: – Ты беспокоишься о… нем? – Я просто не ожидала, что он вернется так скоро… – Сабина убито смотрит по сторонам. – Я думала, что он прибудет только вместе с Цезарем. – Я тоже так думала. И рассчитывала, что у меня есть немного времени… – ее голос стихает. Я молчу, но Сабина внезапно продолжает разговор сама: – Он немного говорил перед тем, как лечь спать. Он, кажется, специально приехал раньше. Чтобы прибыть сюда прежде Цезаря. Но я не знаю: сделал он это по велению Цезаря или чтобы предать его. – Ты все же думаешь, что он может пойти на это? – Сомневаюсь, что узнаю что-либо о его мотивах раньше, чем столкнусь с их последствиями… К тому же, я боюсь момента, когда он захочет… чтобы я была рядом с ним. Сегодня я сбежала до того, как он проснулся. Сабина виновато опускает взгляд, а я вижу румянец стыда на ее щеках. Как бы жестоко это ни звучало, я понимаю – ее муж действительно имеет на нее право, и, хочет Сабина того или нет, ей придется дать ему ту близость, от которой она сбежала сегодня утром. Конечно, добивать женщину своими откровениями не хочу, поэтому показываю на лавку с разноцветными тканями. Тяну ее вперед за руку и указываю на красивый черный шелк с отделкой из серебра по краю. – Смотри, какая красота. А что до мужа… Ты должна отказать ему, если не хочешь, – все же говорю я. – Женаты вы или нет, но он не имеет права причинять тебе вред или делать больно. – Если бы это было так, – Сабина касается ткани, но даже не смотрит на нее. – Неужели римские законы не защитят тебя, если ты разведешься с ним? Я точно знаю, что у женщины твоего статуса не должно быть проблем с оформлением развода. – В случае развода я должна буду вернуться в дом своего отца. А если я вернусь туда без его разрешения – это будет еще худшим наказанием, чем жизнь, которая у меня есть сейчас. Одно не лучше другого – вспоминаю видение и понимаю, почему Сабина в таком отчаянии – ей просто некуда деться. – Когда муж уехал, я думала, что стану свободней. Но он велел слугам за мной следить. Он жутко ревнив, мне даже смотреть нельзя на других мужчин – он воспримет это, как предательство. – Он оставил тебя на десять лет! И думает, что может заставить тебя не смотреть на других?! – я злюсь тем больше, чем Сабина становится грустнее, а она выглядит все несчастнее, поэтому я заставляю взять себя в руки. – Однажды ты освободишься от него и найдешь того, кого заслуживаешь. Не все мужчины так жестоки. – Мне это не нужно. Боюсь даже представить, как кто-то касается меня, – от отвращения она морщится и передергивает плечами. – Я верю в любовь, – просто говорю я. – Мой брат всегда меня называл из-за этого наивной девочкой. А потом влюбился сам, и там я уже над ним шутила. Верила в любовь я, а полюбил он. – Ты не влюблена? Никогда не была? – Сабина удивленно смотрит на меня. – Э… нет, – я уже жалею, что подняла эту тему, поэтому снова указываю Сабине на ткани перед нами. – Ты хотела себе новое платье, помнишь?..***
Здание Сената все так же возвышается над площадью – не развалилось, не пошло трещинами. К сожалению. Я поправляю собранные на затылке волосы и еще раз оглядываю себя, глубоко вдыхаю и медленно иду ко входу, оглядывая толпу и ища лишь одного человека среди сотен. Вижу охранника, который преграждает путь ко входу в Сенат мужчине в военной форме. – Ваше имя и цель визита в Сенат?.. Я останавливаюсь так резко, что на меня сзади кто-то налетает. Не замечаю ничего, кроме мужчины на ступенях. Все еще спиной ко мне, но… голос. И имя, которое он произносит. Тошнота подкатывает к горлу, когда я слышу: – Я – Легат Аквила! Пропусти на заседание! – Легат Аквила… – как во сне, повторяют мои онемевшие губы. Я – легат Аквила, завоеватель галльского племени Валор, под предводительством Генерала Юлия Цезаря! Я представляю вам вождя варваров и его семью, которые были поставлены на колени могущественным Римом! Воспоминание бьет по ушам, в груди давит так, что я разве что не задыхаюсь. Слова охранника смешиваются с голосами толпы вокруг и с шумом в моей голове, так что я с трудом различаю слова: – Вы были в армии Цезаря! Я помню ваш парад в честь триумфа! – Победа Цезаря может стоить ему головы, – отвечает Аквила. – Я не служу командиру, который обернулся против Рима. – В Сенате ожидают вас, Легат. И у них много вопросов. – Они бы лучше наградили меня за то, что я рискую собой! – сердито отвечает Легат. Я не замечаю, как прислоняюсь спиной к холодной колонне, дыша часто-часто. Чувствую слезы, стекающие к вискам, когда запрокидываю голову в немой молитве. Боги, куда я попала?.. Награда? Риск? О чем это он? Я резко выпрямляюсь, понимая, что упустила что-то важное. Я вытираю слезы и быстро иду к дверям Сената, забегаю по ступенькам наверх, Легата Аквилы там уже нет… – Стой! Тебе туда нельзя! Охранник останавливает меня, а я уже достаточно прихожу в себя, чтобы дышать ровно, а не так, словно пытаюсь надышаться перед смертью. Я улыбаюсь: – Прошу вас. Мой муж в Сенате, а у меня важные новости, которые я должна ему передать… Но охранник машет рукой, веля мне идти прочь. – В Базилику женщинам входа нет! – и кладет ладонь на рукоять меча, словно предупреждая меня. Уйду, или… Но мне надо попасть внутрь! Я отхожу и снова оглядываю здание. Через главную дверь мне путь закрыт. Второй вход находится за углом – что-то вроде незаметного прохода для охраны. Охранников тут нет, но открыть массивную дверь у меня не получается. А рядом – окно… достаточно низко, чтобы я могла забраться и заглянуть в него. Я прикусываю губу, оглядываясь. Я правда собираюсь это сделать? Убедившись, что народа тут немного, да и дела до меня никому нет, я чуть приподнимаю юбку и по неровным кирпичам карабкаюсь к окну. Когда я, наконец, цепляюсь за подоконник снаружи, мне кажется, что вся площадь смотрит на меня. С облегчением вижу, что никому по-прежнему нет до меня дела. Поэтому я осторожно заглядываю в окно и вижу Легата Аквилу на подиуме посередине огромного светлого зала, а на лавках вокруг расположились Сенаторы. Все в белых тогах, серьезные до ужаса. Сборище трусов. Я брезгливо поджимаю губы, глядя на этих зажравшихся старых индюков. Они вершат судьбы людей! Позор какой. Легат Аквила что-то говорит, потрясая кулаком в воздухе, но я не слышу ни слова – он слишком далеко. Мой взгляд падает на рынок ниже по улице, и то, что я там вижу, заставляет меня разжать руки и спрыгнуть вниз – потрясающая идея! Не веря в свою удачу, подхожу к лавке, в которой продают… доспехи. В узком переулке никого нет, и это то, что нужно, чтобы… переодеться в мужчину. Я, наверное, обезумела, но я действительно скидываю с себя дорогой шелк платья, оставаясь лишь в легкой тунике, и облачаюсь в доспехи, которые оказываются на удивление тяжелыми. Но это еще пол беды – густые волосы спрятать под шлем не так просто, грудь сдавлена доспехами, не рассчитанными на женщину, а у живота и талии под тяжелым панцирем – свободное пространство. Спину прикрывает короткий бордовый плащ. Я оглядываю себя со всех сторон – одета я как мужчина, но… в ближайшем окне смотрю на свое отражение – доспехи и шлем не способны обмануть того, кто решит внимательно присмотреться ко мне. Стираю помаду и подводку, но это не помогает, и я решаю идти так, как есть. По пути к зданию Сената успеваю проклясть все на свете – как мужчины ходят в этом? Жутко неудобно, в одном месте давит, в другом – слишком свободно. Хотя и на женщин эта железная ловушка вряд ли рассчитана… Молю Великую Мать об удаче, когда подхожу к дверям. При лучшем раскладе меня примут за молодого центуриона на службе у Сената, а при худшем… стараюсь об этом не думать. Под взглядом охранника чувствую себя некомфортно, но все же заговариваю первая, снижая свой голос до самых низких тонов. – Мне немедленно нужно попасть в Сенат. Охранник смотрит на меня с нескрываемым подозрением. – По какому делу, центурион? – Я служу Легату Аквиле, и он ждет меня, – произношу я, имитируя нетерпение. Охранник кивает и отступает от двери. – Легат Аквила… Тот, кто одержал первую победу в Галлии во имя Цезаря. Никогда бы не подумал, что он может обернуться против своего командира. – Мы… все делаем то, что должны, – произношу я очевидную чушь, проходя мимо охранника. Его желание обсудить последние новости меня мало интересует. Я выкидываю его из головы, когда оказываюсь в просторном светлом зале Сената. Тут царит приятная прохлада, стены из белого мрамора приковывают взгляд, а из высоких окон струится солнечный свет. Когда я тихонько захожу в главный зал и встаю у стены рядом с парой других центурионов, не могу сдержать гнева – Легат Аквила все еще стоит на подиуме, докладывая Сенату свои новости: – … когда я покинул их, Цезарь был уже на юге Ареццо. – Это всего в неделе или двух от Рима! – восклицание знакомого голоса заставляет меня обернуться. Кассий в замешательстве смотрит на Аквилу. – Именно поэтому я приехал заранее, чтобы предупредить вас, – Легат смеряет Кассия прохладным взглядом. Сенатор Руфус Глиций вскакивает с места и презрительно цедит, глядя на Легата, как на мошку: – Ты предал собственного командира! Кассий гнет свою линию: – Мы вызвали наши легионы, но они смогут быть тут не раньше, чем через несколько недель! Незнакомый сенатор – седой и обрюзгший старик – тоже вскакивает с места и начинает ругаться на Кассия голосом, больше напоминающим лай старого пса. Не проходит и минуты, как заседание Сената превращается в полнейший хаос – крики, обвинения и оскорбления сыплются со всех сторон, Сенаторы совершенно не выбирают выражений и похожи не на взрослых мужчин, а на ссорящихся детей. Все это настолько мелко, что мне хочется уйти отсюда подальше, но я заставляю себя стоять у стены с опущенной головой – тут есть те, кто могут меня узнать. И пусть в таком бардаке никто даже не посмотрит на меня, и уж тем более вряд ли кому придет в голову, что женщина осмелится пройти туда, где нам находиться запрещено, да еще в доспехах, я все же предпочитаю быть осторожной. Если меня обнаружат – это будет скандал, поэтому я притворяюсь невидимкой – до мелких солдат никому нет дела. Тем временем Сенаторы совсем потеряли головы от разногласий, и эти обезумевшие старики теперь готовы вырвать друг другу глотки и залить белый мрамор и такие же тоги соперников кровью друг друга, лишь бы отстоять свою позицию. Одни требуют защищать Рим сейчас теми силами, которые есть в распоряжении города. Другие с пеной у рта доказывают, что лучше покинуть Рим вовсе и присоединиться за границей к армии Гнея Помпея. От последнего предложения, которое неистово орет весьма молодой светловолосый Сенатор, размахивая руками, у меня в глазах темнеет. Объединение армий с Помпеем означает полноценную войну. И если сейчас о ней идут лишь разговоры, как о чем-то предстоящем, то такое предложение равносильно фактическому объявлению войны Цезарю… Это безумие! – И что же?! – Сенатор Корнелий поднимает руку, привлекая всеобщее внимание. – Мы будем сидеть тут, словно утки в гнезде, в ожидании Цезаря? В этом нет смысла! – Чушь! – Сенатор Глиций встает напротив Корнелия, сминая в кулаки свою тогу. Ощущение, что он сдерживается, чтобы не сомкнуть пальцы на горле Корнелия – такая злость ощущается вокруг него. – Зачем нам сражаться с ним, если мы можем присягнуть в верности и забыть о страхе? Легат Аквила прочищает горло, привлекая внимание разбушевавшихся Сенаторов. Удивительно, насколько он спокоен. Приехал сюда, устроил в Сенате настоящие бои, а смотрит на это так, будто перед ним сцена с актерами, а он наслаждается представлением. – Сенатор Корнелий прав. Мы не сможем организовать защиту Рима сейчас – осталось слишком мало времени. Единственный выход – присоединиться к Гнею Помпею и объединить легионы с востока. О, ужас… Одобрительное бормотание топит меня в ледяной воде отчаяния. И не меня одну – Кассий стремительно бледнеет, на его лице – нескрываемая паника. А внутри меня поднимаются отвращение и протест. – Мы должны защитить город! – ясный голос разносится по просторному залу, привлекая всеобщее внимание… ко мне… Ко мне, которая даже сообразить не успела, прежде чем в запале заткнуть всех этих людей и крикнуть свое мнение. Оно кому-то тут нужно? Очевидно, раз все теперь смотрят на молодого центуриона, который посмел открыть рот на заседании Сената, да еще и так бесцеремонно. Ты не хотела привлекать внимания, София? У тебя отлично получилось… Внутри меня все холодеет, но почему-то никто не осмеливается заговорить, а меня уже несет дальше. Я лишь надеюсь, что снизила голос достаточно, чтобы сойти за мужчину. Но раз уж я полезла, отступать не стану, тем более мне есть, что сказать. – Цезарь бросил вам вызов, когда вопреки запрету вторгся в Галлию! А теперь он откровенно издевается над вами, угрожая Риму! – я разве что не смеюсь, ведь до Рима мне никакого дела нет. – И какой выбор есть у вас, кроме того, чтобы сразиться с ним? И победить! С каждым словом я говорю все громче, и последнее мое слово заглушается криками одобрения. Удивительно, но я ждала замечаний в свою сторону, и то, что их не последовало, дает мне спокойно выдохнуть. Я, оказывается, от волнения, еле дышала все это время, а ладони покрылись липким потом. И я хочу снова перестать дышать, когда Кассий встает со своего места, зло хмуря брови на безмолвного и спокойного Аквилу: – Скажите нам, Легат, как у Цезаря получилось так быстро пересечь такую огромную территорию за столь короткое время? Всего несколько недель назад он был в Галлии. – Тот же вопрос Верцингеториг задавал своим разведчикам, Сенатор, – Легат будто одолжение делает, отвечая Кассию, а упоминание хорошо знакомого мне вождя вызывает в груди горячую боль. – Он великолепный стратег, знает пути, по которым можно быстро проходить большие расстояния. Более того, у него много верных людей, который следуют за ним днем и ночью. – Но вы – не один из них, – подозрительно щурится Кассий. Легата слова Сенатора задели – он гордо вскидывает подбородок, а я с трудом сглатываю от злости – голос Легата так и сочится насмешкой: – Сенат должен наконец решить, кому принадлежит власть над Римом, и я говорю не про оружие и солдат. Верно, я не поддерживаю Цезаря сейчас и не сделаю этого, когда он выступит против Сената. Я пришел, чтобы убедить вас присоединиться к Помпею в Греции как можно скорее. – Мы не можем покинуть Рим в угоду Цезарю! – рычит Кассий. Его шаг в сторону Легата выглядит угрожающим в сочетании с яростью на лице. У меня в голове все путается от совмещения несовместимого – нежный и добрый Кассий и... такие ядовитые эмоции... Это возможно?.. – Но Легат прав! – не менее зло вмешивается Корнелий. – Помпей – наш лучший генерал, и, что важнее, он и его легионы находятся сейчас в Греции! Для нашего же блага нам лучше перегруппироваться и вести бои оттуда, присоединившись к нему!***
Неподалеку от Ареццо, настоящее время.
Путешествие гладиаторов в Рим длится уже два дня. С наступлением ночи Виктус замечает в отдалении горящие огни. – Не знал, что тут есть город, – удивленно говорит он. – Это не город… – Флавий настороженно смотрит на огни. И становится еще мрачнее, когда отряд гладиаторов входит в военный лагерь Цезаря. Тысячи тентов и палаток ютятся одна у другой, между ними разведены костры. Солдаты вокруг них общаются, кушают и смеются. Вместо ожидаемой тяжелой атмосферы войны тут царит уверенное спокойствие. Разведчик, встретивший Флавия и гладиаторов, привел их к самому генералу. Высокий, уверенный в себе мужчина с невероятно прямой осанкой и гордой посадкой головы заканчивает отдавать приказы своим разведчикам, прежде чем оборачивается к Флавию. Отблески костров пляшут в его золотом нагруднике, заставляя высеченного на доспехах орла сиять, а красный плащ чуть колышется от прохладного ветра. – Я – Генерал Юлий Цезарь. Зачем вы прибыли в мой лагерь? – по голосу Цезаря слышно, что он взвешивает каждое свое слово, как и положено человеку его положения. Пока Флавий что-то объясняет Цезарю, Виктус поворачивается к Ефимию. – Это что, шутка? На кой черт Цезарь привел свои войска в Италию? Ефимий отвечает тихо, почти не шевеля губами: – Говорят, что он на пороге войны с Римом. Виктус еще раз внимательно смотрит на Цезаря. Просто человек – такой же, как все, стоит, разговаривает, дышит. Такой же. Вовсе не Бог, каким его считают многие. Но его слова камнями летят в Виктуса: – Добро пожаловать, гладиаторы людуса Флавия! У нас есть новости о великой победе в Галлии! – Слава Юпитеру! – восторгается Флавий – Виктус с трудом сдерживает желание одним ударом боевого топора прикончить его. Цезарь же продолжает упиваться своей победой, а Виктус – болью: – Верцингеториг, последний вождь галлов, был захвачен. Он будет доставлен в Рим на парад. Солдаты вокруг одобрительно свистят после слов Цезаря. Виктус прикрывает глаза и касается своей шеи, молча вознося уважение павшим. Тем, кто был и всегда будут его частью, его племенем. Верцингеториг, твоя жертва не будет напрасной… Виктус пытается вспомнить молитву, которую после битв шептала его жена. Великая мать, позаботься о нем и обо всех, кто находился под его защитой… Цезарь тем временем хлопает счастливого Флавия по плечу. – Мои люди провели годы вдали от Рима и его развлечений. Может, твои бойцы развлекут их хорошим представлением? Вокруг разносится одобрительное бормотание. Флавий внимательно осматривает группу гладиаторов и кивает на единственного, кто не ловит каждое слово Цезаря. На Виктуса. … Виктус касается своей шеи, стоя посередине поля – которое сейчас выступает в роли арены. Солдаты Цезаря, окружившие Виктуса широким кругом, в предвкушении свистят. Ночь освещают десятки ярких факелов, которые отблескивают в острие боевого топора Виктуса. Тот зло смотрит вокруг, пока Флавий надрывается в восторге от возможности впечатлить самого Цезаря: – Солдаты Тринадцатого Легиона! Представляю вам нашего Покоренного Короля, Виктуса из племени Валор! Против него выступит боец, мастер владения трезубцем – Ефимий из Греции!.. Этот бой заканчивается быстро, Виктус не намерен устраивать шоу для Цезаря и Флавия… ровно до того момента, как один из солдат не начинает оскорблять Виктуса и бросать ему вызов, требуя сражения с ним. – Что скажешь, Флавий? – Цезарь кивает на своего солдата, который требует права сразиться с варваром. Флавий не силах отказать, но все же осмеливается предупредить: – Я не хочу, чтобы он не доехал до Рима. Ему там сражаться. – Смертей не будет, – громко объявляет Цезарь, авторитетно глядя на своего солдата… «Битва! Битва!..» – скандирует толпа солдат, когда Виктус и центурион начинают сражаться… Цезарь с довольной улыбкой смотрит на своего солдата – тот валяется в грязи с отпечатком ноги Виктуса на своей щеке и порезом на шее – этот бой был немногим длиннее предыдущего и закончился победой рычащего Виктуса, который в открытую насмехался над яростью солдата, прижав его ногой к земле и требуя сдаться. – Приведите ко мне гладиатора! – требует Цезарь после того, как солдат все же молит о пощаде, сжигая Виктуса полным ненависти взглядом. – У твоего бойца прекрасные навыки, Флавий! Из какого ты племени, Галл? – Все племена – одно целое, между нами нет разницы. Мы все – Галлы. И все – ваши враги, – зло цедит Виктус, сжимая древко топора. Ярость битвы смешивается с ненавистью к тому, кого он видит перед собой, и ему приходится прикладывать неимоверные усилия, чтобы не кинуться на врага. Цезарь оценивающе смотрит на Виктуса какую-то секунду, прежде чем повернуться к Флавию. – Человека со сломленным духом видно сразу. Так вот его дух не сломлен, – серьезно говорит Цезарь, кивая на варвара. – Будьте осторожны с ним. Сейчас он играет по вашим правилам лишь потому, что у него есть собственные причины на это. Но дайте ему хоть один шанс покончить с вами – он им воспользуется. Так что не давайте ему этого шанса, – жестко заканчивает Цезарь, а Флавий растеряно смотрит то на него, то на разъяренного Виктуса.***
Рим, настоящие дни.
После того, как Легата Аквилу признали Защитником города, я понимаю, что находиться в этих стенах уже невыносимо – они сдавливают и не дают вдохнуть. Или чертовы доспехи… Мне уже плевать – я лишь быстро выскальзываю из центрального зала Сената и как можно быстрее выхожу на площадь. Прохладный ветерок охлаждает мои горящие щеки, пока я быстро иду прочь, когда… – Ну-ну… Я останавливаюсь так резко, что чудом не спотыкаюсь о собственную ногу. Этот голос может принадлежать только одному человеку, и, несомненно, сейчас этот человек обращается к моей окаменевшей спине. – Это – последнее место, где я ожидал встретить вас. Антоний обходит меня и встает передо мной с хищной улыбкой – у меня разве что колени не подгибаются от нахлынувшей слабости. Как он это делает?.. – Антоний… – это все, что я могу сказать, и уже не пытаюсь изменить голос. Антоний подходит ко мне ближе, в открытую упиваясь моей беспомощностью. И, хоть я не верю ни единому его слову, мне становится не по себе. – Если я ловлю шпиона в Сенате, то просто обязан доложить о таком вопиющем нарушении! – веселится мужчина. У меня в голове несколько разных ответов, и ни один из них не понравится Антонию, поэтому я, одарив его долгим взглядом, отворачиваюсь и быстро иду в сторону – подальше от толпы. Единственное, что я хочу сделать – это снять чертов шлем. Моя голова, кажется, готова взорваться от металла, сжимающего виски. Прочь от толпы… Когда я, наконец, оказываюсь сбоку от входа в базилику, свободно выдыхаю. И я совершенно не удивляюсь, когда понимаю, что Антоний даже не подумал оставить меня в покое. Смешно, я ведь пришла сюда в поисках этого человека. Но он сам нашел меня. В наряде мужчины. Даже думать не хочу, во что это выльется, когда оборачиваюсь к Антонию. Но он оказывается слишком близко, и меня накрывает еле заметный запах, который преследовал меня вот уже несколько недель. Я проявляю чудеса самообладания, когда лишь прохладно поднимаю бровь, отвечая на прямой взгляд Антония. – Зная о вашем уважении к правилам, имею все основания предполагать, что вы никому ничего не скажете, – я демонстративно кидаю взгляд на закрепленную на тоге пряжку у плеча – в обществе считается неприличным носить знаки военного отличия на повседневной одежде. Но что такое общество, чтобы оно могло диктовать правила самому Марку Антонию? И его довольная улыбка это подтверждает. – Возможно, вы правы. Так вы тут для того, чтобы предложить кому-то свои услуги? Или случайно забрели на закрытое заседание Сената, когда искали дорогу на рынок? – Я искала вас, – в лоб признаюсь я, бегло облизывая пересохшие губы. Я делала это без умысла, но хищный взгляд Антония съедает это движение, и вот я уже соблазнительно улыбаюсь. Внутри все дрожит от предвкушения… игры, опасности. Как всегда с ним. Я, оказывается, скучала по этой дрожи в груди. – Я слышала, что сегодня вы будете тут. Это был слишком большой соблазн, я не могла не прийти. – Неужели?.. – он подходит ближе ко мне, теперь глядя мне в глаза. Отвечаю на его голодный взгляд, который усиливает мою внутреннюю дрожь в разы. Черт, это что-то необъяснимое, но мне слишком нравится это ощущение, чтобы я перестала заигрывать с этим человеком. Когда он говорит, чувствую его дыхание на своем лице. Отстраненно отмечаю, что Кассий бы так близко ко мне подойти не осмелился. – И так случайно получилось, что… вы надели доспехи, которые скрывают ваши волосы и фигуру? Странный выбор, – Антоний оглядывается вокруг, на площади снуют люди, но я не замечаю ничего вокруг. Чувствую себя загипнотизированной. Но магия быстро рассеивается, когда он продолжает: – Ваш охранник не с вами сегодня, это меня удивляет. Значит ли это, что Лена не знает о вашей маленькой… прогулке? Прикусываю губу, прежде чем решиться: – Вообще-то я тут именно поэтому. Я хочу попросить вас кое-о-чем за моего охранника… – Ясно. Но я предупреждаю вас: я не люблю делиться, – отчетливая угроза проскальзывает даже сквозь его улыбку, когда он касается моей скулы около прохладного металла шлема. Мне сейчас не до этого, концентрируюсь на своей задаче – получается не с первого раза. – Я… Сифакса арестовали за то, что он защищал меня. И я не могу позволить, чтобы он страдал из-за меня, – уже позволила. Ненавижу свою совесть. – И я надеялась, что вы, быть может… – подбираю слова осторожно, глядя в глаза мужчины, который теперь серьезно смотрит на меня, – вмешаетесь, пока все это не привело к его смерти. Быстро рассказываю ему ту версию, которую мы с Леной договорились озвучивать всем. Антоний в процессе моего рассказа вскидывает одну бровь, демонстрируя полнейшую незаинтересованность. – Назовите мне хотя бы одну причину, по которой мне было бы интересно вмешаться в дело об убийстве? Опускаю взгляд, но тут же скромно поднимаю, глядя на Антония сквозь полуопущенные ресницы. – Я – недостаточная причина? Его непозволительно довольная улыбка похожа на волчий оскал, когда он мозолистым пальцем приподнимает мое лицо выше. – И вы могли бы оказать мне любую услугу? – Я готова заплатить хоть сейчас, – отвечаю. Хотела придать голосу твердость, как если бы заключала деловое соглашение, но почему-то слышу тихий шепот. Честно, даже думать забываю про Сифакса и свою просьбу, когда неожиданное возбуждение медленно разгорается по всему телу. Беру ладонь Антония в свою, чуть приподнимаю ее от подбородка и мягко провожу кончиками его жестких пальцев по своей нижней губе. Громкий выдох Антония отзывается во мне горячей волной, и я непроизвольно прикрываю глаза в попытке унять жар. Кто еще с кем играет… – Зачем ждать? Не люблю быть в долгу, – шепчу я, вся еще поглаживая свои губы его жесткими пальцами, теперь уже распаляя саму себя. Участившееся дыхание Антония около моего лица отдается во мне еще большим возбуждением, когда он встает вплотную ко мне, с почти осязаемой жадностью глядя на мои губы. Боги, как хочу ощутить силу этого желания на себе, когда приподнимаю лицо навстречу… …но дверь базилики резко распахивается сбоку от нас, оттуда выходит толпа Сенаторов. Мое возбуждение моментально сменяется ужасом, когда Сенатор Глиций смотрит прямо на нас с Антонием, на наши сплетенные у моего лица пальцы… – Это… – Глиций подходит к нам – настолько удивленный, что даже не злится. – Что, ради Юпитера, эта шлюха тут делает, да еще и переодетая в мужчину?! В какой-то момент я надеюсь, что Антоний встанет на мою защиту… и он действительно это делает, хотя несколько своеобразно. – Понятия не имею. Я провел годы в военном лагере, нося доспехи. Но, согласитесь, на ней они даже неплохо смотрятся. – Я не делаю ничего плохого, – отвечаю Сенатору, не отводя пристального взгляда от Антония. В конце концов, мне сейчас важен только он. И моя цель, о которой я в очередной раз забыла рядом с ним. – Верно, – Антоний тоже смотрит только на меня. – Какой вред может причинить красивая женщина, пусть даже и находится рядом с базиликой в наряде воина. Сенатор Глиций наставляет на меня дрожащий от ярости палец и шипит: – Ты – шлюха и убийца! Если сейчас же не провалишь отсюда, я заставлю Антония бросить тебя в темницу вместе с твоим любовником! Задыхаюсь от возмущения. Любовником? Заставит Антония? Кстати о нем, на лице Антония проступает такая лютая ярость, что я непроизвольно отхожу чуть дальше. – Не знала, что Антоний подчиняется вам, господин, – говорю я Сенатору, не скрывая насмешки. – Я тоже, – рычит Антоний, гневно сверкая взглядом и скрещивая на груди руки. Глиций сразу теряется и пятится назад: – Я… я не хотел оскорбить тебя, Антоний. Но я думал, что ты поддержишь мое желание наказать виновника в смерти одного из трибунов Цезаря. Антоний выдавливает кислую улыбку в ответ, а потом кидает косой взгляд на меня. – Вообще-то, Сенатор, я уже принял решение участвовать в этом деле и помочь свершить правосудие, – его слова, обращенные больше ко мне, бьют по щекам холодным ветром. Что он хочет сказать?.. – И, дабы лишить вас бремени принятия решений, я сделаю это сам. Правосудие восторжествует на гладиаторской арене! – Что?.. – в шоке выдавливает Сенатор, а я не в силах вымолвить ни звука. Арена… Боги, вот как он решил мне помочь… – Нарушивший закон будет сражаться на арене в качестве гладиатора. И пусть Боги решат его судьбу! – Антоний угрожающе щурится, когда Сенатор хочет возразить, а притихшую от шока меня никто не замечает. – Вы не согласны с моим решением, Сенатор? Напоминаю, что в этом городе я действую от имени Цезаря, – чем тише становится голос Антония, тем холоднее у меня в груди. Пока два мужчины сверлят друг друга далекими от влюбленных взглядами, я прокручиваю в голове все, что случилось за последние дни. Убийство и кровь на моих руках, я заслуживаю смерти, но на путь к ней встал мой друг и защитник. Но все же… Сифакс – хороший воин, наверняка… Он сможет защитить себя на арене. Это то, о чем я умоляла. Шанс, пусть и жестокий, на борьбу за жизнь вместо мгновенной смерти. От моих мыслей меня отвлекает взгляд, который я чувствую кожей. Темные глаза Антония разве что дырку не просмотрели в моем лице. И я упустила момент, когда Глиций оставил нас. Глаза Антония сверкают, словно он забавляется, ожидая моей реакции. А меня разрывает: хочу врезать ему и на шею броситься, отблагодарить и проклясть. Но он дал Сифаксу шанс. Если не на жизнь, то хотя бы на борьбу за нее. А это уже дорогого стоит. – Теперь у него хотя бы есть возможность побороться… Спасибо, – шепчу, склоняя голову. Я действительно благодарна ему, без притворства. – Нелегко решиться на помилование убийцы. Но если ваш друг действительно настолько хорош, как он о себе думает, раз пошел на убийство ради вас, значит, на арене у него будут неплохие шансы выжить. А пути к выживанию два – арена или суд. Поверьте мне, арена – путь более гуманный. Слова его жестоки, но правдивы, поэтому я молча смотрю на Антония, исполненная грусти и благодарности, когда он легко гладит мою щеку костяшками согнутых пальцев. Нежно?.. Пытаюсь унять свое воображение. Где нежность, и где Марк Антоний? А он с многообещающей улыбкой подтверждает мои мысли: – Свою цену я озвучу позже.