Грани Пустоты

Посмертие, казалось, длилось вечно. Люсьена обволакивало почти физически ощутимое чувство умиротворения, какой-то благости, всепоглощающая любовь Матери, безграничная мощь Отца, оберегающего своих верных детей. Это – его маленький рай. Это – та смерть, которую он заслужил. И это было справедливо. Порой, блуждая в бесконечности каменных коридоров, он встречал других таких же, как и он – и радость с любовью охватывали всю его сущность бесконечной теплотой. Они все были дома, здесь, в Пустоте. У подножия трона Ситиса. — Дитя, — Люсьен обнаружил себя коленопреклоненным пред Матерью, и склонил голову в знак неизменной верности. — Настал черед вновь послужить Семье. — Но, Матушка… я ведь мертв. Сколько веков минуло с моей гибели? – Лашанс был озадачен, и даже поднял на свою Богиню взгляд, недоуменный, вопрошающий. — Это не имеет значения. Ты хранил Братство Сиродила многие годы, и уже другому моему сыну требуется твоя помощь, твои советы, твое наставничество. — Да, Матушка. Но я вернусь к тебе? — Конечно, дитя, — мелодично рассмеялась она и ледяной ладонью коснулась его щеки в бескрайне-нежном жесте истинно любящей матери. — Твое место здесь. … Слова заклинания набатным боем прозвучали в голове, и Люсьену показалось, что тело его распалось на части, чтобы вновь собраться воедино – в другом месте. Возможно, и в другом времени. На секунду он замер, впитывая давно забытые ощущения и пытаясь вспомнить, так ли они воспринимались при жизни. Он был на улице, на какой-то поляне, рядом с неглубоким болотом и входом в Убежище. Светло, но солнце не слепило взгляд, хоть он и запрокинул голову, прямо, не моргая, глядя на сияющий в небесах шар. Взгляд скользнул по деревьям, кустам, едва шевелящимся на ветру высоким соцветиям растений – и остановился на том, кто призвал спектрального ассасина. Только теперь Люсьен понял, что было не так в его зрительном восприятии. Оно было серым. Приглушенное светло-серое солнце, чуть темнее – трава и цветы, никакого разнообразия, будто краски просто выключили. Разве что стоящего перед ним заклинателя он видел в цвете. Кожа, яркие элементы брони, внимательный взгляд убийцы, его брата. — Я снова живу, — выдохнул Люсьен и счастливо рассмеялся, чувствуя, что воздух больше не требуется для дыхания, а глаза – для зрения. Когда он опустил ресницы, картинка вокруг не изменилась. Ощущение собственного веса тоже пропало, он шевелил ногами скорее по привычке, хотя просто мог плыть в воздухе, его шаги и без того были бесплотны, неслышны. Кинжал в ножнах на поясе был таким же, как и он сам: будто затвердевший воздух очертаниями клинка врос в ладонь. Тело, не зная усталости, двигалось безупречно, молниеносно. Мелкое болото забурлило под черными, как смоль, копытами, алые глаза мощного коня блуждали, с удил срывалась пена, а из горла его вырывалось не то глухое ржание, не то рычание. — Тенегрив, мой добрый друг, — Люсьен видел скакуна, как раньше, когда они вдвоем объездили весь Сиродил вдоль и поперек в поисках рекрутов и ради выполнения контрактов. Как же славно было вновь отнимать жизни во славу Ситиса и Матери Ночи! Люсьена переполняли восторг и благодарность, когда он очередным смертельным ударом вскрывал чью-то глотку, вспарывал чей-то живот. Он смеялся – но смех его не был слышим. Он ликовал. Он был счастлив. Помимо ассасинов Братства цветной осталась и кровь. Алая – каджитская, мерская и человеческая. Зеленоватая у орсимеров, черно-багровая у аргониан. И если вокруг него всегда была ночь, тень, отброшенная самой Пустотой, то цвет этой ночи был воистину кроваво-красным. Не знать боли или поражения, усталости или голода, всюду следуя компаньоном за талантливым ассасином, направляя его, подсказывая путь… воистину, это был величайший и самый щедрый из подарков Матери. Если раньше Люсьен думал, что его любовь к Нечестивой Матроне велика, то теперь он понял, что нет границ его восхищения Ей. Он вновь был жив. Пустота скрадывала время, проведенное в ней между заклинаниями вызова, и Люсьен чувствовал, что всё меньше в нем остается от человека, которым он был раньше, и всё больше поглощает его тьма, с которой он сроднился за два столетия. Он изучал собственное состояние, свою новую призрачную плоть, свои возможности – и понял, что при бесконечном действии заклинания, если вызвавшему он не необходим, он может заниматься чем-то другим. Вспоминать Скайрим своей юности, когда он был только мальчишкой, едва разменявшим первую дюжину лет. Убивать припозднившихся путников на тракте – просто так, для развлечения. Читать, телекинезом перелистывая ветхие страницы старинных фолиантов. О, если бы его брат, его заклинатель отпустил его в Сиродил! Всего на каких-то пару недель! Как много у него осталось незаконченных дел. Как много он хотел бы повидать, воскрешая в памяти коридоры старого Убежища в Чейдинхоле, статую Матушки, ферму Эпплвотч, если от неё еще что-то вообще осталось. А еще он надеялся, что заклинание, вплетенное им в некромантский амулет два века назад, всё еще работает. И если бы у него была возможность проверить – Семья вернула бы к себе еще одного верного сына, томящегося сейчас в Хладной Гавани. Однажды он попросит об этом своего заклинателя. Как-нибудь на привале, у костра, когда тот в очередной раз попросит рассказать о Братстве Сиродила. О его, Люсьена, смерти.