Порок.

      Она часто приходила в тюрьму, в подвал. И всегда тогда, когда я был голоден. Голоден, конечно, я был всегда, при таком-то обращении. Но случалось, что голод этот затягивался на недели и месяца. Иногда даже дольше. Каждый раз она пахла по-разному: молодой девственницей, проституткой, кряхтящей старухой, женщиной в возрасте, подростком, иногда даже ребёнком. И тело её всегда было разным: от детской кожи до дряблой и чёрствой, которую едва можно было прокусить. Но всегда было одно — едва уловимый сладкий запах, настолько сладкий, что отдавало гнилью.       Конечно, при голоде нос я не ворочал. С жаждой вгрызался в подставленную шею или руки, глотал всегда такую разную кровь, не позволял сбежать даже капле, а если у неё и получалось, то с усердием искал её на каменном полу и не мог успокоиться, пока не находил.       Она всегда улыбалась. Голоса разные, запахи разные, тело, вкус… Всегда она была разная. А я не мог понять, кто же это: точно не обычный человек, иначе бы она давно превратилась в упыря, не вампир — я бы учуял, не маг — не оставляет характерных следов в пространстве… Никто из тех, кого я знал. Нет… Она была тем, кого мне не доводилось встречать. И при каждом укусе, брошенном мне, словно изголодавшейся собаке на улице, я в этом убеждался. Кровь несла в себе знания сотни душ, сотни людей и нежити. И двух таких же, как она — непонятных, чужих, незнакомых мне. От одной пахло дичайшим сладострастием, от другой холодной гордыней. Словно бы она была олицетворением сразу трёх. Но это лишь порождало загадки, разгадыванием которых я занимался в своей темнице, ожидая либо того, как откроется дверь и войдёт Абрахам, либо её прихода. Чтобы хоть немного утолить мучавшую жажду, смочить испещрённое сухостью горло, покрывшееся, словно чешуёй.       Не знал я даже имени. А смысл? Каждый раз она была кем-то другим, меняла облик или тела… Без разницы. Только всегда она была женщиной, девушкой, старухой… Всегда приходила меня покормить.       Со временем я действительно стал чувствовать себя собакой. Уж лучше бы дала мне забыться голодным сном, лежать трупом, чем каждый раз тихо открывать дверь, садиться передо мной, долго пытаясь разглядеть лицо. В молчании подставляться, точно зная, сколько времени я голодал. Да, она точно подгадывала моменты, когда мне некогда было болтать, когда я не мог удержаться и не вгрызться, забывая про гордость и здравый смысл. Она всегда всё знала.       В какой-то момент я решил, что её посылают сюда специально, пичкают чем-то, чтобы она не стала упырём (сделать из неё дракулину я не пытался). Но этот сладкий запах, этот шлейф из гнилой плоти. Мерзкий, гадкий! Он просачивался сквозь камни стен и пола, иногда я угадывал, на каком она этаже и чем занимается. Этот запах выдавал её с головой. Только запах, потому что больше она никак себя не давала раскрыть. Человеческая, живая тёплая кровь, тёплая кожа, человеческий запах и рефлексы. Ничего необычного. Ничего, кроме сладости и гнили. Они как воспоминания витали над ней: не оставить, не скрыть, не избавиться.       В какой-то момент меня вывели наружу. На опыты, на проверку, на операционный стол, на что? Плевать было. Только в кабинете запах этот снова растревожил нос. Она стояла за столом, с подносом. На этот раз молодой девушкой, не дать двадцати пяти. В полумраке комнаты, шея закрыта услужливым воротником, белый фартук, чайный сервис… Пропитанный гнилым запахом. Всё, чего она касалась, казалось таким сладким и желанным, но гнилым. Гнилым был тот чай, которым она буквально совратила прежнего Хозяина. С каждым глотком он осквернял собственную душу. Он казался ему настолько необычным, что брал только из её рук.       И я понял. Понял, что не был настолько голоден, как считал сам. Не было смысла в моментах и времени. Это она. Она сама — как яблоко Адама и Евы: всё, чего она касается, становится запретным символом наслаждения, запретным плодом, который хотелось съесть. Она, совращая, искушая, оскверняла души. Смертным грехом было само нахождение рядом с ней.       Тогда не было смысла в её визитах. Зачем осквернять душу того, кто и так принадлежит аду? Нет, здесь было что-то, что я мог узнать, только поняв наконец, кто она такая.       А я этого не мог.       Она порезалась. Порезалась специально! Боже ты мой… Какая услужливость!.. Платок? Платок?! Ты ей ещё жизнь свою предложи, Хеллсинг! Дурак, человеческий дурак! Что же за змею ты пригрел у себя на груди? Что за тварь?       Ладно, сиди в неведении. Холь и лелей её дальше, уж не мне от того хуже будет. — Надо же, Хельга, ты напоминаешь мне старушку Анну. Её чай был такой же вкусный, а глаза даже в старости блестели добротой. — Сэр весьма лестен и добр…       Да, вот здесь ты права, Хельга. Тебя бы следовало четвертовать за такое. Я понял, откуда этот вкус сотни душ в твоей крови. Скольких ты совратила, дрянь? Сколько душ осквернила своей благодетелью? Сколько, м? О… Не смотри на меня так, пока Абрахам не видит. Я не вижу в твоих глазах доброты. Лишь адово пламя. Я не знаю, зачем ты спускаешься ко мне и кормишь меня, но самого этого факта достаточно, чтобы объявить тебе приговор. А, может, та старушка Анна тоже была ты? Поносила до старости и кинула? Обновила гардероб? Я же вижу, что прав. Тебе не хочется носить старьё, ты просто переместилась в другое тело. Покрасивей, помоложе. Чтобы легче было осквернять всё, что тебя окружает.       Хотя мне ли тебе за это выговаривать? Я и сам не лучше. Хотя ты… Ты делаешь это мастерски. Сколько лет стажа? — Чего смотришь, упырь румынский? О, Хельга, да на тебя глаз положили!       Больно, однако. Знаете ли, освящённая сталь — тот ещё геморрой. Хотя если бы ты сам знал, ты бы не тыкал в меня чем попало. Ох… Какая актёрская игра!.. Я почти поверил! Честно-честно!       Вру, конечно же… — Сэр, не слишком ли это жестоко?! Не стоит!.. — Молчи, с такими тварями только так и нужно поступать… Надеюсь, тебе никогда не придётся с этим столкнуться. — Но ему же больно! — Потерпит.       Потерплю, дорогуша. Мне теперь чертовски интересно, кто же ты такая… А ради такой интересной загадки и потерпеть можно.       В темноте темницы можно заняться ранами. Сегодня было больно. Освящённая сталь — что-то новое. У Хеллсингов появилось воображение.       Опять ты здесь… — Рановато, не находишь?.. — Если бы ты не пялился на меня так при Хозяине, может, было бы не так больно. — О!.. За меня волнуются?.. Какая честь… Не балуйте меня так, мисс. Ещё привыкну. — Если ты сдохнешь, то наш симбиоз будет разрушен. — Симбиоз? Чувствую себя паразитом-кровососом. — Чувствуй себя кем хочешь, но просьбы только две: не подставляй себя и меня. Знаешь, я ещё хочу пожить. И кстати… Как ты понял, что это я? В последний раз я приходила к тебе старушкой. — Старушкой Анной, я уже понял. Кем бы ты не была, но этого мерзкого запаха тебе не скрыть. Да и это умение… Как ты это делаешь? — Что? — Играешь со мной?.. Ты же прекрасно понимаешь, о чём я, Яблочко… — Яблочко? Так меня ещё не называли. — Переводишь тему… — Потому что я не отвечу на твой вопрос.       Молчание. Ты не назовёшься, не оправдаешься, не объяснишься. Каков твой резон, Яблочко?       Куда ты смотришь?.. Вниз. Ну надо же… Это что, жажда? Ты жаждешь моей растёкшейся крови? Губы дрожат, а запах только усиливается. Пальцы дрогнули, колени едва подкосились. Твой шаг назад — отступление. — Что это? Хочешь сама стать вампиром? Это твоя цель?       Молчишь. Свет гаснет — ты закрыла дверь. Не боишься оказаться с чудовищем наедине?       Ты что, больная?.. — Что ты делаешь?       Я слышу твои глотания. Ты пьёшь её. Неужели твоё собственное умение совращать окружающих действует и на тебя тоже? Ты сама не можешь остановиться при виде того, что можешь поглотить.       А ты съедала людей?       Съедала. По глазам вижу.       Тишина. Долгая тишина. — Закончила? — Какая неловкость!..       У тебя пол рожи в крови. Да, левее. Чуть выше. Что, язык короткий? Да, теперь чисто. — Я вообще сюда по другому вопросу пришла, а тут такое угощение за так по полу растекается.       Ты подходишь ближе, стоишь надо мной. Нравится вид поверженного? Ты смеёшься. Я бы и сам смеялся. Сейчас я даже не могу залечить эти чёртовы раны!       Запах изменился… Ты кусаешь себя за запястье. Решила облегчить мне работу?.. — Стой! Не слизывай! Первые капли самые вкусные!       Поздно… Как мгновение назад ты с упоением пожирала мою кровь, так поедаешь и сама себя. Оставь же мне…       Лакомство… Да, хочу. Жажда непреодолима, хотя разумом понимаю, что это твоё влияние. Ты соблазняешь тем, что предлагаешь. А предлагаешь ты то, что можно съесть. И сама не можешь устоять перед этим. Тебе всё равно: человеческая еда или кровь вампира — ты поглощаешь.       Я правильно назвал тебя яблоком Евы…       Ещё, хочу ещё. — На то, чтобы излечиться, тебе этого хватит.       Нет, я хочу ещё… — Стой…       Нет, милочка… Ты сама пришла к монстру, сама предложила и откусила свой кусок. Ты не умрёшь, не обратишься. Так дай же мне в кои-то веки утолить голод.       Руки мало, в венах почти ничего не осталось. Носом выискиваю до локтя. Пусто. Выше. Выше…       В этом теле ещё что-то осталось. Да, осталось. Прямо здесь. Шея — классика. — Если ты выпьешь всё, мне придётся искать другой сосуд… Сейчас это проблема…       А вот это интересно. Что за сосуд? Ты можешь вселяться только в живых, в мёртвых не можешь? Ты дух? Тогда откуда такая сила, что ты сама становишься её рабом?       Сжимаю твоё тонкое горлышко так, что под пальцами чувствую ток красного молока. — Кто ты такая?       Молчишь. Ты не ответишь. Почему? Что тебя сдерживает? Что сдерживает такого сильного духа, как ты?       Сжать сильнее, вырвать ответ вместе с сердцем. Глаза закатываются, дыхание прекращается. И вот я увидел то, что хотел. Подтверждение моих слов. Совершенно нормальный голос, будто тебя не сжимают, даже не запыхавшийся, будто не тебя только что чуть не осушили. Ты как будто резко перестала всё чувствовать. — Убьёшь и никогда не узнаешь, останешься голодать. Тело будет лежать здесь и тебя станут подозревать в убийстве служанки Хельги, на которую ты сегодня положил глаз. Смерть тебе не страшна, а вот голод, пытки… Печать…       …       Убедила.       Вырываешься, поглаживаешь шею, но не боишься. Сама знаешь, что виновата — ты меня совратила. Знаешь, что больше не трону. Знаешь всё и даже больше, а меня оставляешь в неведении.       Это нечестно. — Твои раны затянулись? — С лихвой… — Не шипи на меня, упырь румынский! — А вот за упыря обидно было…

***

      Сколько лет прошло? Ничего нового. Твои новые тела, визиты и бесплатное угощение. Изменилось разве то, что я так часто видел тебя около каждого нового хозяина. В новом теле, в новой роли. Но стоило мне прийти с отчётом со следующего задания, ты уже была здесь. Снова оскверняла душу моего Хозяина. А я не мог противиться этой силе. Даже я сам. И никак не мог спасти их от этого. Не потому, что не было приказа, или потому, что все они тебя безумно любили. А потому, что даже сам не знал ни кто ты, ни твоего имени, ни цели, ни способов с тобой бороться.       И вот, от голодного сна в старой камере ты спасала меня чуть ли не каждый месяц. Тело не меняла. Я догадывался, что ты чего-то ждала. И не ошибся.       Детский плач, до моего уха доносится имя новой наследницы рода Хеллсинг. Через пару дней ещё одни роды. В этот раз — у прислуги.       И я впервые учуял, как ты переселялась из тела в тело. Как упала твоя старая кукла и каким холодом, замогильным холодом повеяло на краткое мгновение, когда из того тела ты перешла в младенца.       Новое имя — Лилит.       Ты не уследила и я успел заснуть. Но, как только губ моих коснулось что-то тёплое, горячее, сладкое и манящее, я чуть не отгрыз тебе руку. Сладость… — Извини, пришлось немного подрасти, чтобы ты при первом же укусе не лишил меня жизни.       Плевать, я голоден. Какая сладость… — Кстати… У Артура замечательная дочь. Интегра. А вот дядя её меня напрягает…       Так забавно видеть этого ребёнка, который с таким серьёзным лицом рассуждает о других детях и кормит вампира. Хотя легко догадаться, что тебе намного больше, чем всем тем людям, чьи тела ты носила.       …       Подожди… Что ты сказала?..