Апофаназия грёз.

Рывок. Удар. Грохот. Трещит, раздрабливается земля, ломкие линии трещин расходятся по окаменевшей пустыне, пламя вздымается из них плотными столпами. Масштаб разрушений меняет рельеф, вздымая вверх обломки горных пород, разъедая землю расщелинами и кратерами, из коих вырывались столы пламени. Разлетались по сторонам гигантские булыжники, дробились, осыпаясь мелкими камнями наземь. Дым. Пламя. Пыль. Ядовитое, обжигающее и ранящее лёгкие, облако опустилось на равнину, в его объятиях яростно бушевало пламя и неслось, тая в воздухе, от мощных потоков. Не оправившийся мир вновь умирал. Разрывалась земля, из-под её толщи вместе с обломками вылетел сгусток пламени, его несло ввысь восходящим потоком огромной силы. Разбивая монолиты подобно тарану, ещё выше взлетала, снося все на пути, небольшая фигура, взмывшая настолько быстро, что узреть можно было лишь разрушения. Следом из глубокой ямы вырвался сплошной поток пламени, стремящийся за сгустком, сжигая огромные булыжники в пыль. Медленно. Оказавшись над Тамузом, Дариус несколько раз перекрутился вокруг своей оси, задавая удару большей силы и взмахом ноги и огненным ядром отправил монстра вниз. Пламя достигло нужной вышины слишком поздно, туша заклинателя неслась вниз, подобно метеориту. Являясь лишь на миг демон наносил удар за ударом, сильнее вбивая Тамуза в себя самого, сметая пламя, окружающее его. Миг до земли и Дариус нависает над врагом, рука, сжатая в кулак, отведена назад, от силы, что вкладывал юноша в удар, искривлялось пространство. В замахе демон смёл остатки пламени, ударяя по бескожной плоти, а один миг раздрабливая в пыль и месиво кости и мышцы, разрывая туловище напополам. Содрогнулась земля, разломы паутиной устремились вдаль, эхо разрушений сметало всё вокруг, рушились обломки, вздымая вверх новые, подскакивали булыжники, дребезжала равнина. Разбившись, словно тонкий осенний лёд, скалистая поверхность обрушилась в гигантский котлован, разрушающийся, осыпающийся множеством монолитов, что от отдачи дробились, вздымая облако пыли. Искаженные кристаллы льда жалобно, со скрипящим треском полопались, рассыпались паутиной и подобно водовороту проваливались глубже вниз, к недрам мира. Лишь прочный слой коры остановил разрушения, туда Дариус и впечатал разорванного надвое врага, чьё туловище разбросало по днищу, усыпанному льдинами и базальтовыми обломками. Обрывки гнилых внутренностей разбросаны вокруг, деформированные конечности держаться друг за друга на тонких нитях остатков мышц, грудина разворочена, ребра и лёгкие превратились в, розовато-фиолетовое со слизистыми подтеками с осколками внутри, месиво. Демоническое сердце продолжало биться, источая пламя, что бегло разливалось по телу и ошметкам вокруг, собирая Тамуза воедино. Остатки вырвавшихся душ устремились в глубь, как одурманенные, неслись за источником мощной энергии, что обращал фантомов в ничто. Ловким прыжком с кувырком назад, Дариус оказался на поверхности, пред ним зиял бесформенный провал с чернотой в глубине, продолжающий по границам разрушаться в сопровождении мрачного грохота. Демон осел на одно колено, смахнул тыльной стороной ладони пот с лица, тяжёлое, быстрое дыхание заставляло грудь вздыматься, а иссохшее горло першить от обилия пыли и дыма. Затяжной бой все больше склонял чашу весов в сторону Тамуза, юный владыка Ада никак не мог ухватиться за преимущество. У всякого есть предел и Дариусу подумалось, что своего он достиг, более его бессмертная плоть не сможет выдержать. Боль медленно начала подступать, а жар, бушующий под кожей, гаснуть. Сомнения ослабляли, демон переставал верить в победу, позабыв, какой бывает её цена. Боль делалась невыносимой, словно Дариус ощущал её впервые, словно боль не была его спутником при жизни. Забылся страх смерти, забылась осторожность, угасло в памяти наслаждения изнурительной битвой, экстаз после победы, когда труп того, от кого он готовился принять смерть, лежит у ног. Демон подпрыгнул вверх, уворачиваясь от удара топора, земля под ним раздробилась, поднялась пыль. В полёте обернулся в бок, ладонью ухватившись за полотно¹ косы, оттолкнулся, перекручиваясь в воздухе и проскользил меж парами кос с тремя лезвиями. Массивная цель накрыла юношу, её обладатель приближался сверху, замахиваясь топором. Сжав полотно ступнями, Дариус остановил удар, сберегая от рассечения ценную часть тела, перекрутившись всем телом, крестовым ударом отшвырнул врага. В сильном кручении демона несло к земле, в которую он впечатался и прокатился в скалистой поверхности несколько метров, оставляя рваные следы волочения. Поверженные Минотавр и Мартис насытились вырвавшимися душами и с новыми силами ворвались в тяжёлый бой. Оправившись от падения, Дариус смахнул с верхнего века засыхающую кровь и поднялся. За спинами противников вздымалось пламя: Тамуз восстановился после разрушительного удара и демон почти пожалел, что отказался от помощи. Тряхнул головой и бросился вперёд, пролетев мешающую парочку, скользнул в котлован, не позволяя монстру начать атаку. Дребезжало все вокруг, камни дробились, падали и катались по изрешеченному кратерами рельефу. Мощные вспышки пламени вырвались из обрыва и гасли, оттуда доносился тяжёлый грохот, скрежет и треск. Под Мартисом и товарищем разорвалась земля, острые пики обломков вздымались вверх, подбрасывая туловища, словно пух. Демонов било камнями, обжигало пламя, вылетевшее из разлома, Тамуза, подброшенного чрез базальтовую корку, уносило вверх, а вспышки огня волнами разлетались по сторонам от каждого удара. В процессе избиения, Дариус бросил в, потерявших опору, врагов парк валунов, а после, перекрутившись в воздухе, ударом ноги отправил Тамуза стремительным полётом обратно на днище кратера. Наблюдавшая за боем Селена заметила, что демон намеренно не атакует её бывших товарищей, сконцентрировавшись на Тамузе, от мешающий атак юноша уклонялся или отбивался валунами, наспех вырванными или поднятыми с земли. Демонессе подумалось вмешаться: со стороны видно, как ослабевал Дариус после каждого удара, как угасала его регенерация и скорость. Исход боя казался предрешенным: демон без сторонних источников энергии недолго сможет сражаться с тем, у кого силы неиссякаемый запас. Селена медлила с вмешательством, полтысячелетия в заточении уничтожили желание подчиняться Тамузу, страсть к порабощению и пыткам. Победа Дариуса — шанс для девушки исчезнуть и скитаться по вечности. Подсознательно Селена понимала, что в действительности победитель определится не скоро; демон был из тех, кто до предсмертных мук не явит свою сильнейшую технику. Девушке не давало покоя, что Дариус сражается напрямую лишь с Тамузом, избегая сторонних стычек. Пока ещё обладающий преимуществом в силе и скорости, демон не избавлялся от мешающих противников одним ударом, словно ожидал чего-то или намеренно усложнял сражение. Со стороны Селене хорошо заметно, как юноша теряет инициативу, как тяжко ему даётся восстановление после нового удара, как угасает регенерация и теряется прежняя скорость. Устранение слабых врагов — ход древний, как мир, но всегда применим при огромной разнице в способностях. Прорвавшись чрез совместные атаки Мартиса и Минотавра, Дариус очутился пред монстром и вновь отправил его в полёт на дно кратера. Юноша не побоялся лишиться руки, чьи ткани восстанавливались во время удара, голой кожей плотную огненную защиту, дабы ввернуть кости и шкуру чудовища во внутрь. Изящным кувырком отклоняясь от столпа пламени, рванувшего в шахте глубокого жерла, демон оказался в воздухе. С трещащим грохотом и дрожью земли вздымалось пламя, оплавляя и базальт, и воздух, почерневший от гари и пыли, разорвал поток свинцово-дымные небеса, закручилась облака чёрной, грузной спиралью. По паутине трещин устремилась лава, оплавляя острые разрывы в скалистых породах, пузырясь и разрываясь на искры и раскаленные осколки. Следом, как обезумевшие, сквозь трещины, чрез ямы, вырвались, грозно шипя, огненные гейзеры. Ядро взбудораженного мира, словно вырвалось на свободу, источая неистовое пламя, норовясь уничтожить своих разрушителей. Находясь в воздухе, Дариус поймал лезвие топора, поворачивая лопастью к себе и ударом двух ног раздробил оружие на осколки, не оставив и рукояти, отправив Минотавра в долгий полёт к огненным водам. Испепеленная по локоть рука не успела полностью отрасти, чёрным пеплом ошметки обращались в кожно-мышечные ткани, как юноше пришлось вновь обороняться остатками сил. Из вырвавшегося сбоку гейзера показались три лезвия косы, одно из коих оставило на щеке демона длинный разрез от уголка губ до виска. Дариусу пришлось сместить центр тяжести вниз, дабы оружие поразило лишь лицо. Демонстрируя чудеса ловкости, демон умудрился схватить только восстановившейся рукой клин, отклонить мартисовскую косу от себя и оттолкнуться самому. Раскаленная, побелевшая земля обжигала ноги сквозь подошву сапог, пламя слепило, раскаленный, задымленный расплавившимися горными породами, воздух, отравлял лёгкие. Дымка и яркие вспышки огня застилали взор, лишая Дариуса видимости, гейзеры и струящаяся в расщелинах и яма лава — отбирала свободное пространство доя маневров. Казалось, сам мир решил выступить против своего спасителя, против существа, тщетно пытающегося восстановить выжженные за века до голых камней земли. Лишённый топора, Минотавр бездумно пёр в атаку, тяжело перепрыгивая расходящиеся пласты скал, ведомые подземным потоком лавы. Мартис набранного темпа не сбавлял, без перерыва швыряя косы в слабеющего адского Владыку, оставляя на земле острые разрезы, словно когти дикой твари. Ныне Дариусу пришлось уклоняться и от взбесившейся природы, чью силу столь жадно поглощает Тамуз, обвивая себя пламенем. Разбитая, раздробленная на трещины, изрешеченная на кратеры равнина обратилась для монстра в оружие. Плотный и толстый слой жидкого огня укрыл его туловище от всякой внешней атаки, и всякий, кто ударит напрямую быстрее обратиться пеплом, нежели коснётся Тамуза. Время на подготовку последней атаки для демона истекло, на миг он застыл, колебаясь с дальнейшим ведением битвы и сей миг стоил юноше пропущенного удара. Не успев отскочить назад, Дариус получил лезвием косы в висок и был отброшен. Из раны брызнула кровь, последняя мощь регенерации ушла на то, чтобы оружие не пробило череп и не разорвало мозг. Демоном овладело головокружение, тело обмякло, взор заволокла расплывчатая белесая дымка, на глаз потекла кровь, растекаясь по щекам вдоль линии роста волос. От разруба туловища шестью лезвиями, Дариуса спас окончательный выбор Селены. Вместе с базальтовыми обломками, каплями разлетевшейся лавы, из земли вырвался червь, боком приняв рубящий удар и, издав хрипящий звук, пастью бросился на Мартиса. Вырвав косы из туловища, как обезумевший, монстр принялся размахивать ими, разрезая червя на куски бесформенной черно-алой плоти с ароматом тухлятины и горения. Тупая боль пронзила позвоночник, Селена ощутила, как ребра впились в лёгкие, откуда выбили кислород; тяжёлым ударом в спину Минотавр отшвырнул предательницу. Едва поднявшись, девушка, закашливаясь, отскочила назад, призывая червя, ведь сверху на неё уже летел Мартис с косами наизготовку, а бык рванулся к Дариусу, приходящему в себя, решив не дать первому и крупицу времени на восстановление. Отвлекая Мартиса мелкими червями, стайками вырывающимися из земли, Селена норовилась пробиться вперёд раньше, нерасторопного бычары и воссоединиться с новоприобретенным Господином. Железные тиски сдавили шею, едва не переломав позвонки, удушение нахлынуло болезненной волной. Девушка, обхватив тонкими пальцами горячую цепь, извивалась, барахтала ногами, стараясь удержаться вертикально, ведь адское пламя прожигало даже демоническую кожу. Безжалостно Мартис подволок демонессу к себе, пережимая шею до кровоточащих, пузырящихся борозд и, удерживая цепь по бокам от Селены, поднял её над землёй, с вожделением наблюдая, как несчастная брыкается, пытаясь ухватить крупицы раскаленного воздуха. Шатко поднявшись, Дариус до скрежета стиснул зубы, сосуды в янтарных глазах полопались, запекшаяся кровь треснула на коже, взгляд демона переполнен яростью, что тень от волос пыталась укрыть беспощадный, тяжёлый лик от взора других. Злость, ненависть и жажда разрушений просачивалась в каждом движении, думалось, он потерял над собой контроль и одним безумием уничтожит все вокруг. Рывком юноша оказался пред Минотавром с лёгкостью обхватывая своей небольшой ладонью, надутую от мышц, плотную шею зверя, разрывая подушечками пальцев ткани до самых артерий, поднял тущу более версты над высотой своего роста и одним запахом швырнул к горизонту. Придерживаясь за голову, Дариус рванулся к Мартису, как сплошной поток гейзером, сквозь кой не проглядеться, разделил землю на множество ломаных звеньев. Искры, обломки разлетались повсюду, потоки пламени прорывали друг друга, подобно хлыстам, бились о землю, вскакивали в небеса, сплетаясь огненной паутиной. Из пламенной ловушки не было выхода, её треск заглушал все звуки, её жар выжигал воздух, её свет резал глаза. Из щелей брызнула лава, неторопливо наполняя звенья, колыхалась и трескалась почва, позволяя просачиваться новым потокам. Победоносно чрез огонь ступал Тамуз, образуя вокруг себя пламенный водоворот, что образовывался из всех потоков и продолжал расти, пока масса жидкого огня не заволокла горизонт. — Твой бой окончен. — Хриплый, едва ли не рык, голос монстра пробился сквозь треск и грохот, мерзким шорохом врезаясь в уши. — Жаль, — с наигранной беспечностью молвил Дариус, скорее сам себе, нежели врагу. — Жаль, что вековые труды придётся порядить на бесталантную гниль. Издевательский смешок Тамуза, а демон безмолвно сложил руки на груди замком, формируя золотисто-фиолетовую сферу, пульсирующую внутри. Пламя исчезло, оставив лишь огненное копье титановой величины, что простерлась на десяток саженей в длину и треть от сего — вширь. Не успел юноша произнести заклинание, как полуживой, со сгоревшей до мышц, шкурой, обволакивая демона слизью, мощным толчком отбросил Дариуса с линии атаки, а сам спаситель в миг обратился в пепел, успев лишь измученно прохрипеть, словно призывая не сдаваться. Демоническое животное инстинктивно сознавало, что лишь Повелитель Ада может спасти его заклинательницу. Чрез языки пламени юноша заметил, как из последних сил Селена протягивает руку, исполняя призыв. Ни прежней силы, ни прежней концентрации более не осталось у Дариуса, в лоб бросаясь на Тамуза, он пропустил удар с фланга от неумирающего Минотавра. Тяжёлый кулак прошёлся по височной кости, отбросив демона на землю, по которой он прокатился, разрывая и обжигая кожи, от одежды и головного убора осталось лишь рвано-горело тряпье. Столь жалко Дариус не выглядел со времен человеческой жизни, по молодому лицу струилась кровь, затекая в глаза и рот, густыми струями вытекала из носа, тело украшал сад алых синяков. Ухмыляясь, демон приподнялся на одно колено, упираясь голой ладонью о раскаленный базальт, казалось, рассудка юноша полностью лишился, перестав реагировать на боль и щадить тлеющее тело. — Я же просил тебя не вмешиваться. — С пронзительным спокойствием произнес Дариус, едва шевеля окровавленно-потрескавшимися губами. — Лучше тебе найти способ выбраться, дорогая. Я уничтожу их всех за миг. — Вижу, тебе боль затуманила весь рассудок. — Ухмыляясь, заметил Мартис, наблюдая на унизительно выглядевшего некогда Повелителя Ада, что в бреду жадно цепляется за иллюзию победы. — Что ж, пусть предательница узреет, как пламя сожрёт тебя. — Минотавра хватит, чтобы разобраться с ничтожеством. — Презрительно произнёс Тамуз. — Столь слабый и сердобольный демон не достоин погибнуть от моего огня. — Верно. — Пошатываясь, юноша поднялся, затуманенным взглядом наблюдая, как подпрыгивает бык для удара «молотом» сверху и закрыл глаза, словно смирившись с поражением. Вспышка голубого света и весь жар покинул окружающее пространство, тёплый воздух, подобно льду обжог обожженную кожу, что медленно отростала на обуглевшейся плоти. Глухой стук и волны пульсации пронеслись по полукруглому барьеру, заклинатель чуть пошатнулся, волной отдачи отбросив Минотавра назад. Дариуса обхватили парой тёплых, гладких рук. — Вы в порядке? — Взволнованный голос вынудил демона лениво поднять веки. — Где Дариус?! — А? — Юноша недоуменно вскинул бровью, уставившись на Госсена, как на полного дурака. — Я — Дариус. — В-вы?.. Ты?! — Волшебник удивлённо рассматривал человека ниже себя и со внешностью, куда более юной, чем его собственная, словно пред ним стоит четырнадцатилетний подросток. — Яйца ещё не отрасли, чтоб на других, как на детей смотреть. — Кажется, грозный Владыка Преисподней, правая рука Божьего сына, был уязвлен реакцией Госсена. — И-извините… — Мальчик виновато почесал голову и обернулся к бушующему пламени. — Я… Мы к тебе… вам на помощь. Дариус обратил взор к небесам, обнажая окровавленные белки глаз: не таких горе-помощников он ожидал увидеть. Мартиса изорвало тысячей серебристых осколков, что вихрем пронеслись вокруг и, сбившись в четыре дугообразных лезвия, пробили насквозь грудную клетку, вырвав внутренности вместе с обломками ребёр. Окровавленные руки отпустили цепь, монстр не успел сообразить, как едва видимый силуэт, разорвал её и, подхватив Селену на руки, исчез. В следующий момент Эймон с демонессой стояли за барьером и первый, подобно своему товарищу по внешности и способностям, удивлённо уставился на Дариуса. — А ты кто? — Аристократ склонил голову на бок. — Неужто? — Кошачья ухмылка украсила хитренькое лицо. — Эймон, сучонок, — с долей нервозности и, кажется, дернувшемся глазом, процедил демон. — Твой предел торгашить и светскую мишуру поддерживать. Сгинь с глаз. — Хреново выглядишь, для десницы¹ короля. — А буду ещё хуже, ведь теперь у меня не одна идиотка мешается под ногами, а целых трое. — Раздражённо молвил Дариус. — Кстати, — кивком указал на Селену. — Она наш враг и в благодарность не броситься к тебе в койку. — Атакует! — Воскликнула демонесса, заметив, как пламя вновь сгущается и устремляется в барьер, ловко выбравшись из хватки Эймона и призвала червей. — Раз пришли, — выдохнул юноша, вернув лицу беспечный вид. — Создайте самый мощный барьер из возможных. Первым ударом я избавлюсь огненного доспехах, вторым — уничтожу. — Сомневаюсь, что ты ударить-то способен. — Скептически заметил Эймон, недовольный столь наглым помыкательством израненного до полусмерти напарника. — Заткнись и делай. Жар пламени прорывался сквозь барьер Госсена, тонкая призма покрылась мелким рубцом трещин и почти лопнула. Волшебник кивнул аристократу, оба лёгким взмахом ладоней выпустили вперёд, один кинжалы, второй осколки. — Услышь мольбы мои, мать Луна, — Удивительно уверенно начал произносить заклинерие мальчик и его пальцы наполнились лунно-голубым мерцанием. — Одари дитя своё могуществом и наполни сие кинжалы чистым светом своим. Двенадцать нерушимых столпов обновлённой Луны. - Обволоки преградой нерушимой, словно светом своим кристаллы сие и разрушительной силой их защити заклинателя своего. Призма тысячи осколков Луны. Из всего тела Эймона потоком серебряного дождя понеслись осколки, формируясь в плотную, кристаллизированную стену с зазубринами на внешней стороне. Брошенные Госсеном кинжалы обратились в трехгранные колонны, полукругом идущие вдоль стены, сливающиеся в единую конструкцию, стыки коей обволокли пульсирующие ручьи голубого света, плотного настолько, что пространство вокруг слегка искажалось. Селена для усиления общей защиты собиралась призвать оставшихся червей, как Дариус отвёл руку в сторону, покачав головой, пошёл к барьеру. Коснувшись столь чистого и светлого волшебства, демон поморщился, ладонь ударил разряд, образовавший вспышки молний от столкновения противоположных видов энергии. Мощь пламени пробивалась чрез совместный барьер двух волшебников, жар болезненно обжигал, а треск быстрого разрешения и накала почвы, вызывал трепет. Верно, Тамуз обладал огромной разрушительной силой, что даже сильнейшие защитные заклинания человечества не способны и близко сравнится с мощью магии древних тварей мрака. На миг Эймону подумалось, что огонь испепелит их разом, ведь каждый клеткой ощущал, как исчезают, сгорая в ничто его кристаллы. Свет исчез, рыжая дымка болезненно обожгла, в глазах зарябило, а барьер обратился тонкой призмой темно-фиолетового цвета, столь густой и плотной, что дышать близ становилось тяжко. — Расщепи. — Леденяще-беспощадно произнёс Дариус, легким касаением подушечек пальцев толкнул барьер вперёд. Стена, стерев собой поток пламени до самого Тамуза, лишив его объятий жидкого пламени, обнажив пред людьми изуродованные телеса с выпущенной наружу гнилистой плотью и чёрными костями, исчезла. На линии атаки испарилась и лава, и едкая дымка, словно юноша полностью уничтожил чужое волшебство, стёр его из окружающего пространства, как иллюзорное наваждение. Никто не успел сознать, что произошло, как демон исчез и не прошло и мига, явился пред Тамузом, пробив кулаком его грудину меж рёбер, где пульсировала сердцевина жидкого пламени, качающегоогонь вместо крови. Ни Госсен, ни Эймон, владеющие моментальным перемещением, не смогли заметить движений Дариуса, словно тот двигался, подобно свету, столь же незримо-стремительно. Аристократ представить не мог, что между ними колоссальная разница в способностях, что демон владеет техниками, неподвластными человеческому рассудку и непостижимыми для всякого смертного. Выпустить в чужое заклинание в том же количестве и плотности собственное волшебство, и обратить вражеское в своё — о подобном юноша помыслить не мог. Однако Дариус подчинил волшебство не одних помощников, чрез преграду он пропустил энергию, равноценную пламени и, заставив их поглотить друг друга, уничтожил. Оба противника бездвижно застыли, словно их души находились вне сего мира, словно последняя атака намеренно проведена в неизвестности от чужого взора. Улучив момент, Мартис неистово бросился на оцепеневшего Дариуса, как волшебники в пару рывков остановили выпад врага, заблокировав каждый по косе. Очухавшегося Минотавра тут же проглотил призванный Селеной червь, девушка подбежала к своему питомцу, ладонью касаясь склизского живота, выпуская плотоядных червей внутрь существа. — Мальчики, в сторону! — Предупредила демонесса, взмахнув рукой, как червь подпрыгнул, с жадно раскрытой пастью, брызжа кислотной слюной, набросился на Мартиса. Эймон, схватив товарища подмышкой, едва успел отпрыгнуть назад, как чудовище с чавкающим звуком сожрало демона и всей массивной тушой рухнуло на землю. — Мы в расчёте. — Совершенно недружедюбно молвила Селена и, погладив довольно питомца, развернулась в сторону. — О чём ты? — Уязвленно вопросил аристократ, пытаясь объясниться, пока Госсен непонимающе вертел головой. — Я бы ни за что… — Забудь. — Отмахнулась девушка. — Я достаточно искупила вину пред Дариусом и могу спокойно уйти. Поверь, он против не будет. — И куда же ты? — Узреть мир, кой мы не успели превратить в безжизненную пустошь, подобно Аду. — Селена отвела взгляд, печально вздохнув. — Ежели кто-то из моих ещё жив — попрошу у них прощения и, ежели они простят мои ошибки — помогу, чем смогу. Удачи. — Более не откликаясь на вопросы Эймона, запрыгнула на червя и устремилась прочь. — Неужели, она так решила спасти своих дружков? — Вопросил аристократ, издав раздосадованный смешок. — Сомневаюсь. — Уверенно успокоил Госсен. — Мне знаком сей взгляд — взгляд тех, кто сожалеет о многом, но куда меньшее может исправить, как бы не старался. Думаю, она боится объяснений с Дариусом. — Мальчик глянул на ладонь, а после — на демона: в миг прикосновения волшебник успел уловить часть истинных повреждений, сокрытых под оболочкой. — Тебе лучше помочь тем призракам восстановить барьер. — Попытка сказать непринуждённо выдала огромное напряжение Госсена, скрытое столь нелепо. — Хорошо. — Благо, Эймон не стал задавать вопросов, учтиво скрывая свою догадку от горе-притворщика. — Эймон, — вдруг виновато обратился Госсен, пряча горестный взгляд за волосами. — Не подпускай к нам Вексану и Фарамиса. Будет плохо, если они увидят… — Понял тебя. Тамуз попытался вздохнуть, но в лёгких лишь вакуум, попытался двинуться, но не почувствовал собственного тела. Плоть исчезла, оставив в пустоте погибающий рассудок, ощущающий остро-протяжную боль где-то в груди. Тяжесть давила, но монстр не мог упасть, он застыл, не в силах сделать ничего, даже сознать, где находится и какие метаморфозы происходят с плотью и сознанием, словно вытекающим в вакуум, сливающийся ни с чем. Страх поглощал разум, мгновение назад монстра переполняла сила, а ныне осталась бесплотная, неощутимая оболочка, разъедаемая пустотой изнутри. — Не понимаешь, где ты и что с твоим телом? — Надменно-спокойный голос, приглушенный звуком ударов ладони о поверхность воды, послышался в голове. — Я позволю увидеть. Эхо железного звона угасало вдали, мерное постукивание разбивающихся капель пронизывала, воцарившуюся на миг, глухую тишину. Бессчетные цепи, повиснувшие из тьмы над тьмой, раскинулись до ряби в глазах. Каждая покачивалась в такт другой, подобно маятнику со множеством звеньев, чьи колебания отлажены до идеала. Белый свет колыхающимся мерцанием отражался от чёрных вод, волнующимся, словно при легком штиле и озарял пустое пространство. Кольца цепей завершались зазубренными, ржавыми крюками, с иссохшими кусками внутренностей, удерживающих трупы, насаженные через рот и пронзенные насквозь в области таза, словно свиньи после убоя. У мертвецов не было лиц, более они напоминали багрово-алые пятна, принявшие человеческий силуэт, истекающий кровью. По кольцам к крюку медленно стекала кровь, густые капли разбивались о затопленный пол. Думалось, сей процесс идёт ни одно столетие и несчастные, обратившиеся в гниль, потерявшие свой облик, израненные, разорванные снизу, со раскрытыми, до длинных ран, ртами, откуда тянулась цепь, ускользая во мрак. Во тьме, фантомом идя чрез подвешенных, явился Дариус, его облик мерцающе менялся из человеческого в демонический, обнаживший разломы янтарный брони, приплавившейся к выжженной плоти, кости сломанных конечностей, обломки коих торчали из суставов, лицо покрыто чёрными проплешинами ожогов, чрез которые виднелись отблески острых клыков, с кровоточащими деснами, из обгоревшего черепа торчали обломки рогов, позади влачился хвост, ноги искривились из-за переломов, однако, демону всё это не мешало уверенно приближаться к, сияющему белым, центру. Юноша казался довольно-умиротворенным, словно жуткое пространство, увешанное изуродованными, изломанными трупами, утопающее в крови, подавляло агонию, что испытывал Дариус. Он медленно шёл по кругу, против воли взгляд Тамуза скользил следом; монстр не мог осознать, что его физическое тело уже подвешано на одной из цепей и, подобно марионетке, двигается вслед за повелителем. — Есть два способа поглотить душу: слияние и подавление. — Начал Дариус, оставшись в человеческом обличии. — Первое — сложнее, требует времени и подготовки, но до крупицы наполняет носителя своей силой, подавление — быстрее и проще, по сему именно им ты пользуешься, бездумно подавляя слабые души, черпая жалкие капли доступных способностей. Тебе не хватает ни мозгов, ни сноровки, дабы полностью освоить доступные ресурсы. Догадываешься где ты и почему? — Ухмыляясь, вопросил демон. — Вижу, что нет. Источник — так называемая душа, всякие твои мысли и физические ощущения проходят здесь прежде, чем тело бы ощутило их. Принудительное преодоление и возбуждения чего-либо происходит здесь. При должной подготовке в источник можно не просто погрузиться и телом, и рассудком, пережить и исказить воспоминания, но и принудительно поместить сюда живое существо извне. Юноша сжал кулак и беззвучно Тамуз взвыл от острой боли в груди, чудилось, что ребра и лёгкие распадаются, подобно пеплу. Монстр со всех сил пытался двигаться, но не чувствовал ничего кроме нарастающей боли и страха, беспомощно наблюдая за похождениями Владыки Ада и не мог даже моргнуть. — Я могу контролировать абсолютно все в этом измерении, то, что ты слышишь и видишь — моя прихоть. Как и прежде, я не избавился от привычки тешить гордыню видом униженного, забитого ужасом, проигравшего врага. В этих трупах, — Дариус коснулся покойника, чьи конечности и голова запрокинуты назад, а цепь проходила по всей плоти вместо позвоночника, крюк которой разорвал таз до сквозной дыры, откуда свисали гниющие кишки с подтеками крови. — Хранятся воспоминания о всех сражениях, где я одержал победу, дабы стать сильнее, перейти за очередной предел — Я долгие часы переживаю, искажаю нужные мне битвы. Твоя же душа — пуста, настолько, что ты даже не способен почувствовать своего тела, хотя я еще не уничтожил его. Поглощая чужую силу — перестаёшь отличать её от собственного, по сему ты даже не заметил, как я наполнил тебя ровно тем количеством собственной силы, нужной для полного подавления твоей. Неужто думал, что полюса мощи ты достиг благодаря поглощенным душам. — С издевательским смешком юноша фыркнул. — Вся Обитель не сроднима с одной моей душой. Ты проиграл и проиграл по тому, что я сильнее тебя, и исчезнешь. Я лично сотру твоё существование из мира. Навечно. Тамуз взмолился, беззвучно крича о пощаде, в сознании не было и отзвука собственного голоса, а демон безжалостно лыбился, каждая мысль и каждое действие монстра ясно, как полуденное солнце. Звон цепей оглушал, стук капель был подобен приближающейся смерти, гулкий вой заложил уши, Тамуз не сознавал, что сие его собственный вой и собственные попытки сорваться с цепи, пронзившей его через рот и вырвавшейся на уровне лобка. Близилась участь хуже смерти, после неё осколки души и отблески силы сливаются с ветром, продолжая существовать, но Дариус готовился полностью стереть саму душу, саму плоть, сокрктый вне миров мир чудовища. — Поглоти мою силу! — Немо вскрикнул Тамуз. — Я сделаю тебя ещё сильнее! Пощади! — Твоему пребывание здесь значит, что я ещё слишком слаб, чтобы позволять себе небрежно губить свой потенциал сторонними источниками. Благодаря тебе я понял, как разрушительна сия техника для заклинателя. Всё кончится быстро. Утомлённый немыми мольбами, демон глубоко выдохнул и пальцами пробил грудь Тамуза, погружая прямую ладонь под ребра, где пульсировал огненный сердечник. Слабое пламя щекотало кожу, в нём не осталось былого жара, лишь чахлый хлад и ощущение безнадёжного страха, напитавшее рассудок монстра. — Запретная техника: расщепление души. До Тамуза не успел донестись траурный голос Владыки Ада, он не ощутил пронзающей боли, в последний миг исчез ужас и отчаяние, лишь вязкая, бесцветная пустота, объявшее всё сущее для монстра. Душа, разум и плоть — исчезли, стёрлись из самой материи, на кой начерчены миры. Дариус опустил руку, впереди него не осталось и следов врага, лишь гнетущий, трупный мрак собственной души с единственной крупицей света, много веков не дающей Дариусу-человеку потеряться средь бесчисленных трупов. Демон сделал шаг назад, очутившись в выжженной адской пустыне, где догорали последние огни битвы, дым и пыль, клубясь оседали на, рассеченный трещинами, базальт. Глухое эхо падающих в бездны камней утробно доносился из-под земли, отдаваясь робким журчанием растопленных льдов. Раскаленный, тяжёлый воздух только начался остывать. Плоть Тамуза исчезла, не оставив даже праха, вся энергия, выпущенная им исправилась вместе с очагами бурного пламени. Волшебники стали свидетелями того, как одно из оцепеневших тел в миг исчезло, подобно пергаменту, угодившему в кострище. Агония и усталость накатила неподъемной волной, от чего Дариус отшатнулся назад, едва удерживаясь на ногах. Боль, изорванного до невозможности двигаться тела со сдерживаемым криком, пыталась вырваться наружу. Пред глазами плывущая огненно-свинцовая масса, приглушенная белой пеленой, приправленная головокружением с острой отдачей по всему телу. Каждый сосуд, страдающий от жжения, норовился лопнуть с режущей отдачей. Общее истощение усиливало агонию, плоть принимала на себя все виды боли, наложенные друг на друга и удвоенные повторными травмами, кои разодрали плоть до самых костей — и те изломав. Обняв себя за обмякшие плечи, сжавшись всем телом и склонив голову, пряча за чёлкой искаженное болью лицо, Дариус побрёл к ближайшему кратеру. У него не осталось сил почувствовать стороннее присутствие, непомерная гордость вела демона извиваться в мучительных конвульсиях одному. Четыре пары рук обхватили Дариуса и набросились, повалив на землю, призраки буквально прилипли к господину, сжимая шею в объятиях. Сил противиться у демона не хватало, сжимая до онемения губы он лежал пластом, подавляя крик. — Хватит! Разойдитесь! — С большим трудом Эймону удалось оттащить неразлучных фантомов. — Вон!.. — Прохрипел гневно Дариус, и, не удержав вополь, чрез агонию, проговорил. — Нахрен от меня все! — Прошу, возвращайтесь в цитадель. — Робко попросил Госсен. — Я сам позабочусь о нём. Стоило мальчику приблизиться, как демон схватил его за грудки трясущейся рукой и притянул к себе, рвано нашептывая. — Сгинь!.. — Задыхаясь, приказывал Дариус. — Сейчас же!.. — Не могу. — Волшебник подхватил противящегося юношу на руки и переместился к ближайшему кратеру, скрывшись от сторонних взоров в тёмных недрах. — Стой, урод! Верни нашего Господина! — В гневе вырвалось у Вексаны, та попыталась последовать за ними, наткнувшись на кристальную преграду аристократа. — Стоит уважать желания вашего спасителя, пусть даже он желает отмучиться в одиночестве. — Покачал головой Эймон. — Хотите помочь — помогайте выжившим, самое трудное сделано за вас. Мрак скрыл тело демона от глаз Госсена, оставив росчерк силуэта и ощущение под ладонями изломленного, склизко-гнилистого от ожогов, разбухшего и рассеченного от ударов. Волшебник аккуратно положил голову Дариуса себе на колени, ощущая, как обломки рогов упираются в кожу, а вязкая слизь пропитывает ткань штанов. На выдохе Госсен создал вокруг демона линзовидный барьер, в полости коего струилась небесного цвета энергия, скрывая изуродованное тело от чужих глаз. Касаясь заклинания, мальчик ужаснулся, на деморическом теле не осталось здорового места, плоть, внутренности — изорваны и сожжены. От одного воображения, какую боль испытывает Дариус, становилось больно самому, ведь даже слабое дыхание вызывало пронзительную, беспрерывную резь во всем теле. Представить, как в таком состоянии жить, оставаясь в сознании, и сражаться, Госсен не мог. Неужто безжалостный Дьявол довёл себя до подобного ради защиты. Чрез плотные стенки барьера до слуха волшебника доносились отголоски беспрерывного вопля, сопровождаемого сильной ломкой. Дариус оголенными от плоти костями пытался впиться в землю, лишь бы немного заглушить накопившуюся боль, ерзал по шешршавым скалам выжженной, до позвоночной кости, спиной, разрывая жалкие остатки мяса. Крики сопровождались асфиксией и хриплым кашлем, из-за коего демон выгибался в спине, норовясь надломить себя пополам. Густой туман цвета нефрита, обволочивший тело влажной и тёплой пеленой не мог подавить малую часть общей агонии. Юноша затих, когда сошли первичные ожоги, демоническая регенерация, усиленная исцеляющим волшебством, восстановила органы, но и на первичное целительство ушли многие минуты. Госсен покачивался от истощения, поддержание заклинания требовало огромных ресурсов, а повреждения глубокие и повсеместные затягивались медленно. Мышечный покров постепенно нарастал на крепнущие кости, дыхание Дариуса выравнивалось, но тело по-прежнему слишком истощено для малейших движений. — И почему ты здесь? — Буркнул демон, отвернув голову от своего лекаря. — Не припомню, чтобы я становился для тебя другом, за которым в пекло бросаются. — Ты… В-вы спасли Грейнджера. — Госсен смутился и на мгновение потерял контроль над туманом, но юноша не почувствовал, собственная регенерация начала справляться сама. — К тому же, те двое колени и лбы расшибли, вымаливая для вас помощь. То есть, ради плохого человека не станут так убиваться… — Пфф, — фыркнул Дариус, издав болезненный смешок, от чего схватился за грудную клетку, сжавшуюся от приступа острой боли. — Какая чушь. — Вексана поведала, как вы освободили Ад пять веков назад, создали Обитель душ и уберегали наши миры от столкновения друг с другом. Про подземный лес, который удалось спасти от тирании божеских прихвостней. — И? Кто-то же должен. — Здешние обитатели с вами бы не согласились. — Мальчик улыбнулся, поежившись от холода. — Они головы сложили, защищая лес и цитадель. — Идиоты. — Едва улавливаемая горечь слышалась в озябшем голосе. — Деревья вырастить можно, а утерянную жизнь — нет. Я их об этом не просил. — Но ведь благодарность за ваши старания… — В смерти нет благодарности. Жертвовать собой ради растений, как глупо. — А вы разве не такой? — Поинтересуйся у Хаябусы. Уверен, его ответ будет тем же, что дал я. — Почувствовав, как руки Госсена начали дрожать, Дариус с издевкой вопросил. — Что, уже вообразил меня ангелом во плоти, а теперь разревелся от разочарования? — Н-нет… Не рассчитывал, что лечение отберёт силы без остатка. — Такое слабое исцеляющие волшебство и царапину от меча не залечит. Вся твоя энергия для меня, как капля в море. — Демон вздохнул, ощущая колебания светлой магии на коже, думалось ему, что горе-целитель расплачется от обидных слов. — Между нами тысячелетняя разница в опыте. — Я… Я… надеялся хоть немного помочь. Дариус некоторое время молчал, слушая шмыганье носом и глухое сопение, накапливая силы для продолжения затянувшегося разговора. — Знаешь, ты меня бесишь. — Откровенно признался демон. — Наделённый даром, ты вечно ноешь и оправдываешься, прикрываясь другими. «Я пришёл помочь, потому что Вы помогли моему другу»; «Я не хочу сражаться, но делаю это, дабы не разочаровать окружающих»; «Я изучил волшебство, потому что так нужно моим спутникам»; «Я спасу сей мир, ведь люди не заслужили смерти». — И… И что плохого?.. — Проглатывая тяжёлый ком обиды, вопросил Госсен. — Это фарс и двоедушие. Выставление из себя одноногой собачки для особо мягкосердечных товарищей. Прикрываясь благородием подобные тебе лишь лгут сами себе. «Я сражаюсь за родину» — в сущности своей значит: я сражаюсь за своё право оставаться в своём доме, в своей стране и следовать её идеологии, я сражаюсь, дабы не допустить перемен, принесенных захватчиками. «Я борюсь за чью-то любовь» — главная человеческая ложь, потому что на самом деле ты борешься за свои чувства. Ты гнусно лжешь сам себе и пытаешься убедить в этом окружающих — это бесит меня более всего. Ты никогда не победишь, понял? — В-вы не можете утверждать за меня… — Робко возразил волшебник. — Могу. — Излишне уверенно и твёрдо доя тяжелораненого заявил Дариус. — Якобы рыцарей я повидал достаточно. Тупые, однобокие люди, не способные разобраться в самом простом — себе. Им не хватает ума понять то, чего они хотят на самом деле. Так они и сгинут: тупыми, несчастными и приласканными теми же идиотами, что они сами, думающими, что жертва — это хорошо, это благородно. — По-твоему, мне отказаться от всего, что я уже совершил и через что прошёл? — Ха! — Не без доли издевательства усмехнулся демон. — Естественно, ведь ты же сам не хотел, тебя вынуждали другие. Ради них ты сейчас сидишь передо мной, выслушивая унизительные нравоучения. Разве приятно исцелять врага, стыдящего тебя за глупость? Почему ты не развернешься и не уйдёшь, пожаловавшись своему любимому командиру, какой я жестокий, а? — Я… Я не могу бросить умирающего… — Съежившись, оправдывался мальчик. — Ты прекрасно понял, что я не умру. — Д-да, но р-раны… — Хватит мямлить! — Приказал Дариус, легким взмахом руки рассеяв слабую дымку тумана и барьер, скрывающий изуродованное ожогами лицо. — Ты выслушиваешь это лишь в ожидании ответа, что тебе делать, как фрейлина принцессы, терпеливо ждущая указаний госпожи. Ты боишься упрёков, а когда тебя упрекают, сжав зубы, чтобы не расплакаться, терпишь, словно детская игрушка, коя останется игрушкой, как бы её не ломали, как бы не швыряли. Хочешь оставаться таким — воля твоя, но, извини, мне услуги чужих вещей не требуются. Уходи. — Нет. — Госсен тряхнул головой, сжав кулаки, напрягаясь от обилия чувств, бушующих в душе. — Я закончу лечение. — Зачем? — Беззаботно вопросил юноша, словно позабыв недавнюю грубость. — Так нужно. — Отвернувшись, пробормотал волшебник. — Кому? — Вам… — А? — Дариус лениво вскинул глаза на мальчика, словно убеждаясь, что ему не послышалось. — Кому-кому, дорогуша? — Вам… мне… не знаю. Вы довели себя до состояния беспомощности, ради чего? Ради себя? Довести тело до грани ради самого себя? — Госсен выдержал паузу и приглушенно, каждым жестом показывая сомнения, прошептал. — Глупо… — Хочешь, чтобы я умер от смеха? — Хочу сказать, что вы не правы… Не всё делается… ради себя… — Какой же ты до невозможности тупой. Не ставь свой опыт и умственные способности в ряд с моими. По глазами вижу — ломаешь комедию, чтобы получить ответ. Слишком скучно вывалить подноготную твоей душонки. — Демон зевнул и нагло задремал на коленях целителя, не испытывая угрызений совести и пользуясь мягкотелостью спасителя. Дариус выглядел умиротворённо, израненные губы застыли в лёгкой улыбке, размеряно вздымалась грудь, обрастающая плотной, сиреневой кожей. Казалось, юноша счастлив по неведомым Госсену причинам, словно демон вспомнил о неком угасшем ощущении. Горький привкус обиды застрял в горле, каждый вздох с ядовитой болью обволакивал лёгкие, растекаясь горечью по крови. Нерешительность давила на грудь, острия рёбер терзали нежные ткани, касались сердца, разливая отравленную кровь. Смелости не хватало вырвать боль из тела, отхаркнуть чёрные смолы яда, выплакать горечь, что обжигает глаза до тяжёлого озарения. Мрак окутывал плотным туманом, впитываясь под кожу, формируя новые сплетения ядовитых паутин, что кристальной сетью обволокли рассудок. Тепло огненных небес обратилось хладом, до них не достать, столь далёкие и недоступные излюбленные небеса стали врагом. Ложь, принятая за истину, заточенная замками правил и заветов, треснула и ядом хлынула по телу. Госсен наблюдал за волнением нефритовой дымки, за трясущимися ладонями, в единственном отблеске света, одиноко повисшем во мраке глубокого кратера, мальчик надеялся найти спасение. Волшебство безмолвствовало, будучи волей заклинателя, оно не могло выразить собственную, оно гасло в руках волшебника, пытающегося укрыться от воли. Вырываться из ядовитого омута не хотелось, захлебываясь ложью, видя святые небеса не хотелось оборачиваться назад, дабы увидеть землю. Земля молчалива, безответна, а наверху всё расписано, кого любить и кого защищать, и с покорностью мученика безвозмездно Госсен был готов отстоять чужие заветы. Ядовитая боль не унималась, рушила рассудок, пожирала душу, очищая от налёта святой наивности. В безмолвии миновало несколько часов, показавшимися Госсену мучительной вечностью, где смешались чувства и разум, травящие и уничтожающие друг друга до полного бессилия хозяина. Тьма и тишина, подобно яду, медленно убивали волшебника, вырывая из блаженной неги и опуская на самое грешное дно, заставляя захлебываться осколками разбившихся истин. Яд оставил пустоту: ни личности, ни мыслей, стёрлось всё, что Госсену не принадлежало, оставив неукротимый страх и зачатки подавленных желаний. На теле Дариуса исчезли следы битвы, но внутреннее истощение незаполняемо. Трудно представить, как демон умудрился выжить и провести с целителем разрушительный диалог, заставивший последнего пережить расщепление собственной души. От чего волшебник не оставил адского Владыку — он сам не мог ответить, как и на многие свои безрассудные решения, приведшие его в сей миг в Ад. Госсен взял Дариуса на руки и выбрался из кратера, направляясь к Цитадели, прорешеченной следами боя. Робкий отблеск фиолетовых кристаллов виднелся в расщелинах скалы, выходящей за пределы серых облаков. Из жерла доносился приглушенный грохот и стук, к подножью падали, разбиваясь о базальт, обломки разных монолитов. В иссохшей, выжженной земле возрождалась жизнь, кожей ощущался в воздухе трепет спасенных обителей, с тихим волнением они ожидали возвращения Господина. Эймон находился в покоях демона, поглядывая с каким усердием насколько звероподобных демонов восстанавливают башенную лестницу и господскую комнату в первозданное состояние. Аристократа приводило в замешательство отношение обитателей к своему Повелителю; Дариус способен подчинить волю жителей страны — не было сомнений, но получить их любовь и уважение — подобное не сочеталось с характером демона. Заскучав, юноша отправился по нетронутым горным коридорам за башней. Тусклый свет кристаллов отбрасывал тени на грубую, угловатую резьбу стен, отшлифованных идеально ровно, словно архитекторам хотелось стереть их подчистую вместе с мрачной историей Цитадели. Блуждая по бессчетным, тёмным лестницам, щуря глаза, дабы проглядеться в темноту, Эймон вышел к широкой площадке. Холодный, подобно зимнему солнцу, свет болезненно врезался в глаза. Над головой переливался массивный каплевидный кристалл, вросший в чёрные горные стены, с переливающимся ядром внутри. Прозрачную гладь покрывали глубокие шрамы, откуда исходил огненный жар и просачивались серебристые искры, что вспыхивали и растворялись, попадая на воздух. Спертый воздух катакомб нагрелся и испарялся, от резкого запаха сухой травы с привкусом пыли, юноша закашлялся. Сквозь прищур Эймон разглядел мёртвую траву, сохранившую остатки влаги, легшую на затвердевшую землю ковровыми нитями. Коридор выводил к выпуклому мостику, ведущему через пересохший ров с провалами на дне, откуда, видимо, подавалась вода. На земляной платформе умещалось несколько чахлых дубов, доживающих последние часы, под стволами ластилась трава, где-то виднелись чернеющие бутоны тысячелистнков. По узким каменистым тропинкам беспомощно слонялась Вексана с вёдрами, откуда пытались вытряхнуть последние капельки воды. Безмолвно Эймон наблюдал за метаниями фантома, пока девушка в отчаянии не выбросила ведра в ров, рванувшись к дубовому стволу, уперевшись в кору лбом. Вексану сотрясало от немых рыданий. Юноша пересёк мост, бесшумно приближаясь к страдалице, ожидая, когда она отдышится и придёт в себя, чтобы окликнуть. Ощутив чужое присутствие девушка опередила Эймона, повернулась, с раздражением вопросив. — Что ты здесь делаешь? — Пришёл спросить у дамы, что её расстроило. — Выкрутился аристократ, скрывая за непринуждённость лёгкое удивление. — Не твоего ума дело! — Огрызнулась девушка, звучно выдохнув, от гнева сжимая кулаки. — Как скажешь. — Равнодушно пожал плечами юноша и направился к катакомбам, по дороге бросив словно невзначай. — И зачем скрывать, я всё уже видел. — Здесь наша святыня. — С тяжестью в голосе ответила Вексана. — Святыня? — Эймон еще раз прошёлся удивлённым взглядом по тлеющему саду в поисках объекта поклонения. — Тебе — уроженцу блаженного людского мира, не понять каково существовать на выжженной земле, давясь пеплом и газами, прятаться от пламени и раскаленного воздуха в пустых, душных пещерах. Сад — оплот жизни. Понадобились сотни лун, чтобы растения прижились, лишь недавно неприхотливые травы начали размножаться естественным путём. Вновь — всё разрушено. Мир истлел, последние запасы воды глубоко под землёй, отравленные примесями и тяжелыми металлами, коими переполнены здешние горы. Некогда сей мир был столь же плодовит и зелен, как ваш. В добожественную эру. — Прости кончено, но маленький сад в оранжереи, поддерживаемой волшебством — не восстановит природу целого мира. — Скептично молвил аристократ, прикрыв губы пальцами, ведь воображение рисовало Дариуса-садовода с тяпкой и ведром в руках, вокруг коего шныряют вдохновленные привидения. — Как ты смеешь?! — Девушка в гневе метнулась к Эймону, приподнимая его за грудки над землёй, яростно тряся туловище. — Закрой свой грязный рот, ты жалкий, грязный человек, коему о мире ничего неизвестно! Тебе не понять, как без надежды существовать под гнётом и смотреть, как вокруг бушует пламя, когда реки и моря пересыхают, вместо дождя и снега землю осыпает пепел, а небеса скрыты за тучей чёрного дыма! Это место — символ надежды для тех, чей мир давно погиб! Именно благодаря выжженной пустыне существует сыто и ваш мир! — Ты права, мне не понять. — Юноша скинул с себя чужие руки и плавно опустился. — Если сие место имеет сокральный смысл, то извини. — Убирайся! — Потребовала Вексана, жмуря впалые глаза, верно, умей фантомы плакать, то девушка непременно бы разревелась. — Пошёл вон! — Недменно развернувшись, она направилась к иссохшему дереву. Эймон тряхнул головой, словно желая развеять наваждение после дурного сна и покинул сад. Отголосок дневного света исчез в полумраке, аристократа сдавили узкие стены горных тоннелей, подергивающийся отблеск фиолетовых кристаллов почти не освещал путь. В груди наливалось неприятное чувство стыда, аристократ не сознавал, по какой причине был столь груб и невежественен по отношению к чужой культуре, пусть, в его виденье, абсурдной. Ощущение неприязни к Аду усиливалось, сие олицетворяло отчаяние и становится душой, заточенной здесь, Эймону не хотелось. Наседал липкий страх, неприязнь неизбежности и жгучее желание забыться, дабы мрачные думы сгинули в алкоголе. В одном из тоннельных перепутий юноша столкнулся с Фарамисом, последний воровато глянул за спину аристократу и назад, словно ожидая, что некто появится из стен. Выдохнув, призрак безмолвно потащил Эймона в сторону, откуда пришёл. — Что случилось? — Поинтересовался юноша, наблюдая, как Фарамис хаотично переводит взгляд с одной шершавой стены на другую. — Боюсь, как бы сестрица не засекла нас. — Шепнул, опустив голову, фантом. — Достаётся тебе от неё. — Понимающе согласился аристократ и усмехнулся. — Для древнего призрака Вексана довольно вспыльчива. — Вам от неё тоже досталось? — Что-то вроде… — Буркнул Эймон, стараясь выглядеть как можно беззаботнее. — За годы сестрица не избавилась от привычки принимать всё близко к сердцу. — С ностальгической теплотой молвил Фарамис. — Когда Повелитель явился в Ад, она стала рьяно защищать всё, связанное с Господином. Словно мать, не способная принять факт, что её чадо давно выросло. — Тяжело. — Мы должны быть благодарны за спасение. — С покорностью сообщил призрак. — Дариус не кажется тем, кто ценит слепую преданность. — Откровенно грубо заявил аристократ. — Повелитель нужен нас больше, чем мы ему. У него одна вера — сражения. Господин — дитя бесчисленных войн, но для Ада он создал мир, противный ему самому. — Горестно выдал Фарамис и умолк, не реагируя на любопытство гостя. Фантом пропустил Эймона в покои демона, где среди разбросанных одеяний, остатков чешуйчатой брони, холодного оружия, выпавшего со стеллажей во время грохота побоища, не доходя до широкой кровати, из чёрного железа, валялись Дариус и Госсен. Оба крепком забвении, навалившись друг на друга, темно-фиолетовое, бархатное покрывало стянуто с ложе и частично укрывает спящих. Сиреневая вуаль над кроватью покачивалась, ее полы словно поглаживали утомленных. Чрез пустые провалы окон виднелся рыжий отблеск пожарища, алыми искрами переливаясь на стали. Из потрескавшихся кристаллов лился на каменные стены кислотно-фиолетовый свет. Эймон опустился к спящим, звонко хлестая по щекам обоих — безрезультатно. Тело напрягалось, аристократ стиснул зубы, напряжённого перебирая пальцами, от чего суставы похрустывали, разрушая ледяную тишину — хотелось скорее вернуться во дворец. — Понимаю. — Подметил Фарамис состояние гостя. — Людям тяжело находится в Аду и заклинание, защищающее лёгкие от здешнего воздуха скоро закончится. Фантом провёл чёрным когтем по стыку между монолитами, что расползлись в стороны рваными линиями, отворяя черно-аметистовую полость концентрированной энергии. Смоляной сгусток пульсировал, сине-фиолетовые вкрапления переплетались, ползали, словно масляные пятна на воде. Думалось, плотная масса прорвется чрез ломаный проём и захлестнет покои, раздавит, вжимая в пол, пока тела не вплющит сильным давлением, а внутренности разорвёт в клочья, пока вся гортань и лёгкие захлебывается густой жижей. — Портал перенесёт вас во дворец. — Объяснил Фарамис, отходя назад, держа кончики пальцев на краю разлома. — Ступайте быстрее, у меня не столь много сил, чтобы долго поддерживать проход. Облегчённый вздох Эймона разнесся по всей комнате, он закинул демона на плечо, а Госсена взял подмышкой и поспешил нырнуть в чрево мрачной субстанции. На миг тело перестало ощущаться, как мысли и эмоции, стёрлась тяжесть ноши, напряжение мышц, словно юноша обратился призраком. При следующем, вязком и скорее инстинктивном шаге, юноша ступил в подвальные коридоры дворца. Злобно пища, крысы, услышав шаги, ощутив тяжёлую энергию в воздухе, разбежались по чёрным углам, где мелькающий свет факелов не достигал их. В уши врезался треск факелов и железных ваз, освещающих коридоры, кажущиеся после катакомб широченными улицами. Землисто-сырой воздух показался слаще мёда, легче пуха, постукивание, падающих с низкого потолка, капель слышалось красивее дворцового оркестра. Эймон беспрерывно дышал, не в силах насытиться родной землёй, грубо выточенной кладке подземелья, затхлому воздуху с ароматом растительной гнили. Тело и душа трепетали от мрачного окружения, юноше подумалось, пробудь он в Аду дольше, то и жизнь узника на каторге покажется райской сказкой. Не будь на руках тяжёлой ноши, аристократ бы под влиянием эмоций, рухнул на холодный пол, позволяя грязи и влаге напитать одежду и лежал бы, пока не охватит дрожь, а тело окочинеет. Неспешно Эймон дошёл до лестницы, ведущей из подземного лабиринта. Завидев Ланселота юноша по-детски обрадовался, рванулся к господину и запоздало сообразил, что без нужды король не сошёл бы до подземелья. Имей аристократ свободные руки, то непременно бы почесал виновато затылок и принялся объясняться, сочиняя легенды на ходу. Ланселот смотрел надменно-безразлично, два бессознательных тела не украсили фарфоровое лицо эмоциями, болотные глаза выражали скучающую пустоту, когда Эймону хотелось кричать от обилия чувств, броситься и рассказать обо всём королю, словно случайному собутыльнику в таверне. — Хорошо. — Холодно молвил Ланселот, не требуя пояснений, одарив подчиненного оценивающим взглядом. — А я тебя искал. — Зачем? — Юноша непонимающе склонил голову на бок, срок его возвращение с Вороньего мыса не должен был подойти к концу. — Развлечь гостей. Приведи себя в порядок и вперёд. — Скучающе приказал король, рассудком витая вне человеческого мира. — А ними что? — Аристократ демонстративно приподнял бессознательных товарищей. — Без моего слова уже разобраться не можешь, что делать? — Ядовито вопросил Ланселот пугающе-леденящим тоном. — Боюсь расстроить. — Сухо объяснился Эймон и обошёл юношу, направившись по длинному коридору к винтовой лестницы на верхние этажи. — Всё видел? — Не оборачиваясь, уточнил король. — Вполне. — Господин, — Ланселот лениво обернулся, глядя на подданного с одобрительным высокомерием. — Могу ли я… — аристократ бросил мимолетный взор на Госсена, обдумывая, как правильно задать вопрос. — Могу ли я воспользоваться церковной канцелярией? — Пока Ксавьер не вернулся — она в твоём распоряжении. — С лёгкой ухмылкой ответил король, от чьего взора не ускользнуло любопытство Эймона о происхождении нового знакомого. — Благодарю, Ваше Величество. Безрадостно отозвался лорд, заметно поникнув, Ланселот словно намеренно подавлял амбиции окружающих гнусными способами, не прикладывая к происходящему своей руки. Колоссальная разница в силе болезненно ударила по самолюбию Эймона, увиденное в Аду отложило на сознании обжигающий отпечаток. Юноша пытался убедить себя, что за восемь столетий и он был мог обрести нерушимое могущество, но ныне сила Дариуса поражала воображение, казалась непостижимой. Демон, прежде кажущийся невзрачным мальчиком-посыльным, даже не тенью короля, кем окрестил себя Эймон, защищал миры, рвал ради могущества плоть, обратился тварью и отдал душу во власть войны, когда самому аристократу не хватило бы решимости пожертвовать и малой частью сознания и тела. Юноша воочию узрел, почему именно Дариус столь близок и мил королю, ведь умел действовать по собственной воли, находясь в союзе с абсолютным тираном, что не упустит из виду и использует себе в пользу каждый жест. Человеку, каким бы волшебством он не обладал, не приблизиться к тварям бездушным и бессмертным, остаётся лишь слепое подчинение, сокрытое под вуалью иллюзорной воли. Эймон доволок обоих до дворцовых покоев демона, мало отличающихся от его аскетичной комнаты в Аду, и бросил тяжёлые тела на перину. Сквозь мутные ставни пробивались последние лучи заката, скользили по серым плитам пола к дубовому столу, закиданному жухлыми пергаментами, исписанными рвано-грубым почерком. На железных крюках, вбитых в стену висело несколько чёрных накидок и мешковатые обноски, свечи на прикроватной тумбе и столе, приплавились к поверхности, на полу валялись огарки, по углам забился пепел и пыль. Если бы не громадное ложе с пышными подушками, плотной багровой вуалью и массивным, расшитым, одеялом — нельзя и подумать, что подобное убранство может находиться в королевском замке. Верно, Дариус за сотни лет жизни не пожелал приспосабливаться к роскоши и порядку, созданному множеством чужих рук. С тяжёлым сердцем, Эймон покинул аскетичную комнату, глухо щёлкнула за ним громоздкая дубовая дверь с железной решёткой и коридор, опаленный закатом и факелами, погрузился в тишину. Юноша перебывал в подавленном настроении, не находилось сил поднимать ног, чтобы не шаркать подошвой по полу, куда лорда вести светский приём. Улыбаться и кивать Эймон обучен, но разум и тело — отказывали, отторгая грузные, фальшивые развлечения, пустые беседы. Добравшись до покоев, юноша привычными движениями принялся наряжаться, каждое действие походило на механическое, отточенное до абсолютно, но столь ненавистно, что аристократ ни разу не взглянул в зеркало. В приёмный зал Эймон спустился с торжественным изяществом, красивое лицо украшала лучезарная улыбка. После своевольного ухода Госсена в таверне воцарилась давящая тишина, огни свечей и очагов робко сжались и попрятались от тяжёлого мрака, повисшего в помещениях. Весело свистящий ветер затих, уличные животные, пьяницы и прочие попрятались, погружая городок в темень и безмолвие. Луна скрылась за облаками, из окна виднелись лишь чёрные рубцы крыш и грузное небо, навалившееся тучами на горизонт. Буравя леденяще-мрачным взглядом бревенчатую стену, Хаябуса наскоро ополоснулся, на мокрую, бледную кожу, не вытираясь, натянул истрепавшуюся одежду. Половицы лишний раз страшились скрипнуть, когда ассасин вышел из купальни в коридор, где его ожидал Сесилеон, мгновенно посланный жестам к своим знатный праотцам. Ощущение тошнотворного безделья изрезало сознание, воспоминания о глупых решениях и поступках глумились над рассудком, вгоняя юношу в состояние саморазрушительной молчаливости. Хаябуса старательно пытался отрицать и оправдать то, что творил сам и что позволил сотворить подчинённым, единомоментно обругивая себя за беспечность и мягкотелость. Думалось, что весь путь проделан ассасином напрасно, изменения, коснувшиеся его — до боли ненавистны, абсурдны, словно из убийцы командир обращается с наставника сиротского приюта для бешеных детей. Без колебаний Хаябуса мог бы вычистить сей город от людей и их никогда не найдут, но рассудок мутился всякий раз, когда Госсен сверкал невинными глазками, подталкивая путников на безумную авантюру. Одурманивающие чувства мешали ассасину противиться воле мальчика, словно пророк он тянул в свой омут даже непоколибимых скептиков. Не важна подготовка, убеждения, характер — волшебник утягивал за собой, меняя и бездушных убийц, обращая их к чувствам, ненавистным и отрицаемым. Хаябуса спустился в зал: в камине тлели угли, хозяйская дочь отскребала от столов остатки еды и воска, капающего с люстры и подсвечников. Полумрак ублажал взор, огненный отблеск на бутылках, стоящих ха барной стойкой, маняще зазывал утешить истерзанную душу. Перепуганная девушка подняла полы широкой юбки и бросилась к задней двери, попутно кланяясь и тихо извиняясь, на почерневшей, истыканной и изрезанной столещнице осталась грязная тряпка и ржавый ножечек с остатками воска на лезвии. Излучая мрачную, почти заметную глазу, теневую дымку, юноша подошёл к стойке, усаживаясь на высокий табурет, уставившись на бутылки, но пред взором видел лишь прошлое и пьянящие разум нефритовые глаза, поблескивающие под чёлкой серебряных нитей. — Ч-чего желает господин?.. — Испуганно вопросил хозяин, задумчивый вид Хаябусы доверия не внушал, думалось, одно слово и хладное лезвие окрасит шею алым, а взор заволочёт тьма, чьим олицетворением являлся юноша. — Самое крепкое. — Отстранённо сообщил Хаябуса, глядя куда-то сквозь бутылки в чёрнь, не удостаивая мужчину и движением чёрных глаз. Сидел бездвижно, словно мраморная статуя. Хозяин повиновался и принялся наливать темно-коричневую, кисло-пряную жидкость в стакан, остановившись едва ли не у бортика, когда ассасин жестом приказал остановится. Удивительно, как юноша, погруженный в пустоту, вовремя отреагировал на внешний фактор, ведь глядел в иную сторону. Хаябуса отпил залпом, ощутив слабое жжение в горле и тепло, разливающееся в груди, но внешне тело оставалось бездвижным, взгляд чёрных глаз беспощадно-осознанный. Алкоголь ни смягчил, ни отяготил думы, командир не почувствовал сладкой истомы пьяного расслабления, когда мышцы подобно пуху, не ощутимы для тела. На языке остался привкус коричной горечи, необузданное раздражение, перемешанное с тотальный непониманием — отступать не собирались, даруя хозяину очередное воспоминание, рвущее ледяную корку разума. — Ещё. — Властно потребовал Хаябуса. Мужчина вновь повиновался и с ужасом в глазах наблюдал, как юноша разом опустошает стакан и выглядит слишком трезво даже для того, кто алкоголя не нюхал. — Г-господин… — ассасин перевёл на источник шума холодный, отстранённый взгляд, кажущийся надменным из-за полуприкрытых век. — Н-не стоит так пить… — лепетал хозяин. — Откиснуть недалеко… — Я не пьянею. — Ровным полушепотом молвил Хаябуса, откинув голову назад, вдыхая спёртый воздух. — Плохо… — Ассасин склонил голову на бок, безмолвно позволяя мужчине продолжить мысль. — Зачем тогда пить, если не пьянеете?.. Только давиться горечью, перебитой специями… Пьют, как сказать, дабы голову опустошить, а думы вывалить. — Снаровку проверяю. — Солгал юноша, не выдавая своего состояния, сохраняя отстранённо-железное выражение лица. — Ещё. Бутыль опустел на треть, Хаябуса молниеносно осушил стакан, бесшумно вернув его на стойку. — Г-господин, почему вы не пили с товарищами?.. Одному, сами понимаете… — Оставь бутылку и ступай. — Ассасин предпочёл на вопрос не отвечать, хотя и удостоил мужчину пронзительным взглядом. — Х-хорошо, — растерянно отозвался хозяин и убрал стакан на полку под стойкой. — Доброй ночи. Оставшись в тишине и одиночестве, юноша бездумно водил пальцем по гладкому горлышко, слабо покачивая бутылку. Горький привкус обратился мерзким, горло першило, словно Хаябуса высыпал себе в рот все приправы, найденные на кухне, как глупый ребёнок. Пряность, острота и алкоголь расплылись по крови, словно кипяток, вызывая жар, тянущийся из груди к кончикам пальцев. Бледные щеки озарил лёгкий румянец, кончик носа порозовел, подобно заре, но рассудок в отличии от плоти остался кристально чистым. Тело ощущалось чуть легче, утомлённые путешествием мышцы приятно покалывало, горячая кровь носилась по венам, расслабляя конечности. В чувствах Хаябуса заплутал окончательно: путники чудом выжили вопреки безумию, отданные приказы приводили к безумию, согласие с безумием товарищей — вело туда же. Ассасин словно застрял в круге адовом круге, кой разорвать не хватает сил, а подчинить — мужества. Абсурдной юноше казалась мысль, что убивать легче, нежели обуздать мальчишку, не способного защитить даже себя, невозможно принять, что командир поддается манипуляциям подчинённого, не сведующего в сим искусстве ничего. Тьма не подчиняется свету — Хаябуса сознавал это, но на вопрос: должна ли тень оберегать свет — ответить не мог. Будь ассасин безрассуден — отдался бы круговороту безумая, погрузился на самое дно, где вауль собственного, неподготовленного рассудка, скрывает истину или подпвляет её принятие, ведь противоречит оно людским законам и здравому смыслу. Ассасин приходил к мысли, что способность тени, пришедшая тысячелетия, дабы поселиться в его плоти — несоразмерна разуму и опыту юноши, посему он не может принять законов божественной войны. Убеждал себя в глупости Госсена, в его наивности, доверчивости, в полнейшем отсутствии опыта и навыков солдата, хотя, как оказалось, Хаябуса более всех играет вопреки правилам. Неужто для понимания рассудок и душа должны обладать кристальной чистотой, дабы впитать и осознать происходящее. Принять на веру — значит лишиться своей воли и подчиниться сильнейшему — сию концепцию ассасин отвергал каждой клеткой плоти, каждой частичкой рассудка, даже душа, ежели сохранила лик в океане крови, отрицала писаные правила. — Ломаешь голову? — Поинтересовался Сесилеон, подметив, что командир более часа катает по столу опустевшую бутылку и не реагирует на басистый храп хозяина. Без желания, Хаябуса обернулся, молча прожигая вампира суровым взглядом. — Понимаю. — Менторским тоном молвил вампир, на что юноша чуть склонил голову в ожидании гениальных вурдалаческих потугов. — Прошу, не далай столь суровое лицо. — Оставь нравоучения при себе. — Мрачно потребовал ассасин, перебирая пальцами по поверхности стола. — Не тебе учить меня, какие люди чувствительные и мимолетной их жизни не хватит, дабы понять собственные души. — Будь ты сему обучен — не сидел бы с бутылкой бурды в одиночестве, не запивал бы горечь своего бездействия и непонимания. Как и многие до тебя — запиваешь проблемы. — Вот как заговорил. — В глазах появился ядовитый блеск, Хаябуса вздернул подбородок вверх, придавая взгляду надменности. — Хочешь быть сиделкой плаксивых принцесс — вперёд. Неужто память подводит и на протяжении всего пути ты сражался до полусмерти без передышки? — Саркастично-риторически процедил командир. — Сражаться всегда было твоим выбором. — Спокойно возразил Сесилеон. — Иному ты не обучен. Ты следуешь тому же пути, что и те, кого намереваешься одолеть. — Тебе так противны сражения, — томительно-леденяще шептал Хаябуса. — Что ты ни разу не попытался их предотвратить. — Без нужды нет смысла вмешиваться в человеческую судьбу. — Вампир с интересом наблюдал за редкой мимикой фарфорового лица собеседника, ощущая, отвращение, гнев, исходящий от юноши. — Зачем пытаешься меня спровоцировать? — Прямо вопросил ассасин. — Вы ломаетесь, пытаясь держать всё в себе. — Без лукавства ответил Сесилеон, глянув в пустоту чёрных глаз. — Отторгая естественное — теряетесь. В попытке взять под контроль необузданную стихию обрушившихся на вас невзгод — ты дошёл до грани. Я знаю, ты давно перестал понимать, что делать и как действовать, куда ведёт избранный путь. Управление тьмой не поможет рассудку выбраться из неё. Не готов ты ещё идти без Его курирования. — Пусть так… — угрожающе прошептал Хаябуса и тень почти скрыла его от чужих глаз, в следующих миг он оказался пред вампиром, ненавязчиво коснувшись ладонью холодной груди. — Кое в чем я уверен. — Тьма склубилась в давящую сферу. — Что запечатаю тебя так глубоко во мрак, что время, пространство и иные явления станут тебе без времени недостижимы. Бессмертным ты сгинешь во мраке и память о тебе будет выжжена. — Едва ли получив силу, с трудом тебе подвластную, обрёл излишнюю самоуверенность. — Бархатный шёпотом зазвучал в голове ассасина, взор расплылся в тумане, сладкий дурман размягчал тело. — Ты слишком глубоко ступил на путь безжалостной твари. Вопрос времени, когда ты потеряешь человеческий облик. Молниеносный взмах катаны и дурман рассеялся, мебель в комнате колыхнулась от движения теней, сжался далёкими звёздами свет огней. Хлад объял зал, воздух обратился в вязкую и густую смолу, въедающуюся в кровь и лёгкие, оставляя тяжёлый, ядовитый слой под плотью. Чёрное лезвие острием легло на горло вампира, ассасин беспощадно наблюдал за ним чрез плечо. — Пусть ты увидел меня, но взор затуманен. — Сесилеон схватил тонкими пальцами лезвие, сжав в крепких, невидимых тисках. — Попробуй разглядеть во что превращаешься ты сам и как тщетно остатки души противятся сему. Признайся, что Госсена ты яростно защищаешь лишь потому, что он — единственный твой шанс сохранить человеческий лик. Хаябуса растворил катану в тени и отвернулся к барной стойке, бросив безразличный взгляд на дно пустого стакана, мутного после горькой бурды. Верно, если бы душа командира имела форму — была бы такой же пустой, с остатками яда на дне. — Вижу, на моё место захотел. — На молчание в ответ юноша продолжил. — Именно посему тебе не читать мне мораль. Я стану беспощаднее Дьявола и погрязну в вечной войне, потому что никто из вас не выдержит подобного. Войны закончатся с сожжением мира. Сего исхода не хочет никто, но недопустить это смогу лишь я. — Ты не обязан. — Покачал головой вампир, чуть стушевавшись, ведь не смог разглядеть истину, таящуюся в сердце Хаябусы. — Пройденный путь связал вас, не отказывайся от товарищей, позволь им разделить с тобой сражения. — Заткнись, а. — Процедил леденяще командир. — Думаешь, я идиот, жертвующий своей душой ради окружающее? Оставь романтизм с сентиментальными речами для шлюх трактирных. Мне глубоко плевать на всех вас, я защищаю иные интересы, иных людей и иной мир, кой я не позволю после встречи с Богом забрать Ланселоту. Я протащу Госсена чрез весь мир пока это не противоречит поставленной задаче. — Что ж, — Сесилеон огорченно вздохнул. — Очень жаль. Не к такому пути тебя желал направить Линг. — И ушёл. Унизительную жалость юноша пропустил мимо себя, не бросив леденящего взгляда на ушедшего. Хаябуса находился в ненавистном состоянии самокопания, мысленно возвращаясь к событиям прошлое, в коих искал причины и поступки, приведшие к нынешнему положению. Юноша сомневался в готовности исполнить сказанное им, не жаждал лишиться человеческого облика и разорвать надвое душу, часть коей желала редких допусков до плотских удовольствий, а вторая — расчетливо требовала следовать пути без жалости и метаний. Противоречия мешали, врезались глубоко в мысли, создавали преграды в рассудке и рушили грань между обязательным и личным, погружая Хаябусу в пучину сомнений. Оставив на барной стойке записку запечатанной в слова тенью, ассасин поднялся и бесшумно покинул таверну. Нужные ответы и доступ к силе командир не получит своим трудом, ни плотью, ни разумом Хаябуса оказался не готов к обретенному могуществу; обуздать его могло помочь лишь одно существо из живущих; помочь и, а будущем верно, поплатиться за создание очередного непобедимого монстра. Невидимый груз склонил всегда расправленные плечи, яд растекался от мозга к сердцу, оставляя выжженные начисто полости, словно из юношу вырвали нечто важное, незримое до сие. Мрак ночи скрыл собой ассасина, хладный ветер продувал чрез обветшавшую, влажную одежду. Когтистые ветви цеплялись за обрывки ткани, норовясь остановить Хаябусу, несущегося по кронам деревьев в лесную густошь. Мелкая морось липкой коркой оседала на коже и волосах, леденящими потоками струйки воды скатывались под одежду. Свет луны скрылся за свинцом туч, заросшие тропы, узкие дороги исчезли в тени, лишь изломанные силуэты деревьев объяли горизонт. У пролесков и рек спали города и деревни, пламя редких огней разъедало мрак, словно чрез миг мир вспыхнет адским пламенем. К дождливому рассвету Хаябуса добрался до Церима, коему неведом сон: ночных гуляк и пьяниц сменяли торговцы и сонные рабочие. Утомленно бродили по улицам люди со стремянками, гасившие масляные фонари. В деревнях, раскинувшихся вдоль колец крепостных стен, крестьяне уже стояли на разрыхленных полях с инструментом, близ коих гулял скот. Город шёл ввысь по склону холма, на чьей вершине громоздились четыре белых башни с зубчатым парапетом, в углублении которого прятались пушки, расположенные также и на трех кольцах стен. Длинный, чёрный шпиль собора с острыми, зазубренными резьбой, углами словно рассекал надвое молочные стены дворцового фасада, сплошной стеной растянувшейся во внешнем, выстроенным выше подножья, крепостном кольце. По восьми направлениям всех трех располагались наблюдательные башни с тлеющим очагом на вершине. За высотой широких каменных сводов не разглядеть черепицы домов, простора центральных улиц, усеянных самодельными шатрами и лавками. С концов города виднелся густой дым мануфактур и фабрик, начавших работу. Утренние крики петухов утопали в громогласном гомоне торговцев, стуке копыт и колес экипажей о каменные и мраморные плиты, коими устелены улицы, шорох одеяний и шагов шелестел громче ветра. Серо-голубой полумрак и затяжной, мелкий дождь не мог унять жизнь, беспрерывно кипящую в Цериме. Первый звон соборных колоколов встрепенул столицу и подхватывая городской шум, понесся по округе. С жалобным скрипом поднимались решётки врат, арки коих казались сплошным, непробиваемым монолитом с массивным цветочным барельефом, в редких стыках между камнями внимательный взор мог разглядеть клочки скрытых механизмов. Невидимой тенью Хаябуса преодолел мощные укрепления, ловко перепрыгивая по влажным крышам, недоступный для глаз горожан. Звон стали и мимолётная голубая вспышка остались незамеченными в шуме. Ассасин оказался в тёмном переулке, окруженным колодцем обшарпанных домов, куда заря ещё не дотянулась. С пути командира сбил молодой человек, слегка выше Госсена ростом, более крепкий на вид и чуть старше самого Хаябусы. Последний уставился на нарушителя, словно давно знал того: от Эймона и волшебника неизвестный отличался более грубой внешностью, хотя в лице и проглядывались изящные, аристократические черты. Взъерошенные серебряные волосы грубыми прядями обрамляли лоб и уши, глаза ярко-нефритового цвета, взгляд враждебно-спокойный. Из-под короткого плаща на бок с кожаными накладками на плечах, к коим крепилась накидка, виднелась кристаллическая плеть, поблескивающая серебристо-голубым с хорошо знакомым ассасину волшебством. Одеяния цвета тёмной бирюзы неказистые и свободные, предназначенные для удобного ведения боя, на поясе, правом бедре кожаные ремни с пришитыми сумками, прямые брюки скомкались у основания мешковатых сапог. Пальцами юноша поворачивал рукоять двустороннего кинжала, готовясь то ли вернуть оружие в ножны, то ли швырнуть. — Очередной родственничек Госсена? — Первым вопросил Хаябуса, введя незнакомца в мимолетной ступор, он, верно хотел первым обескуражить командира вопросом. — Не знаком с таким. А вот с тобой — не против. — С вызовом бросил юноша. — Времени нет на случайные связи. Потеряв всякий интерес, ассасин подпрыгнул вверх, дабы продолжить путь по крышам, как нарушитель настиг юношу в воздухе и плетью преградил путь, вынудив командира опуститься на землю. — Если ты прихвостень Ланселота — зря задерживаешь меня. — Холодно заявил Хаябуса, угрожающе продолжив. — У меня нет желания вести переговоры: отойди или мне придётся идти в замок в крови. — У ассасинов на роду написано быть столь самоуверенными? Командир цокнул и чрез миг настиг юношу, оказавшись за спиной, внезапной атакой норовясь лишить последнего сознания, но неизвестный успел развернуться и остановить атаку остртем кинжала, застывшим подле чёрных глаз. Оба синхронно отскочили в разные стороны, насколько позволяло расстояние между домами. — Не теряешь уверенности даже находясь не в лучшей форме, — продолжил юноша, оценивающе пройдясь взглядом по ассасину. — Похвально. — Я спешу. — Бесстрастно сообщил Хаябуса. — И я. — Согласился напавший, бросив кинжал в командира. — Деньги за твою поимку сами себя не заберут. Ассасин ловко отклонился в сторону и в следующий шаг уже заносил снизу катану, целясь острием в солнечное сплетение. Юноша переместился на место кинжала, обхватив рукоять, дёрнул на себя и кольцо цепи, сотканной в воздухе из кристаллов явилась пред Хаябусой, а сам неизвестный уже находился за спиной, вознося кинжал. Катаной командир остановил смыкающееся кольцо, ударив назад вытянутой вверх ногой, отбросив врага назад. В прыжке юноша взмахнул пальцем и из земли бесшумно вырвалась паутина остроконечных кристаллов, оплетая всё прострство вокруг, вынудив Хаябусу изворачиваться, уклоняясь от множества выросших лезвий, отступить вверх в открытое пространство без опор и замереть в воздухе. Неизвестный лишь неопределённо хмыкнул, швырнув в оппонента кинжал, но вместо того, чтобы появиться лично, как ожидал ассасин, сжал кулак и кристаллическая сеть образовалась в воздухе. Хаябуса без видимого напряжения рассек переплетения ветвистых пик, устремившихся на него, из одной из них появился юноша, вытянул ладонь в сторону груди командира и из-под ткани плаща вырвались змееподобные кристальные путы. Сгустившийся в один, десяток острых наконечников, звеняще врезался в лезвие катаны, толкая Хаябусу вниз к паутине. Ассасин раздражённо поморщился, взмахнув рукой, разбил созданную сеть в пыль, волны теневой энергии всколыхнули воздух и поглотили оставшиеся искры. Юноша обладал на порядок лучшей подготовкой, нежели его «родственнички», по манере сражения, командир заключил, что противник не впервые имеет дело с наёмниками Най. Затягивать бой — нельзя, но Хаябуса сознавал, что рискованно и бессмысленно проливать кровь сразу по прибытию в Церим, но настойчивый незнакомец каждой атакой вынуждал юношу свершить обратное. — Быстро ты решил перейти к серьёзному бою. — Заметил неизвестный, перекручивая пальцами рукоять. — Куда же так спешит ассасин высшего ранга? — Отойди. — Властно приказал Хаябуса, во взгляде — беспощадная пустота, а вокруг тела — сгущалась тень. — Без нужды устраивать кровопролитие. — Как я могу допустить, чтобы хладнокровный убийца добрался до любимого короля. — С явной иронией молвил юноша. — Церим — большой город, не один я занимаюсь отловом нежелательных иноземцев. И поверь, бюрократии со мной куда меньше. Сконцентриров вокруг себя мощную энергию — неизменно привлечешь кого-то ещё. — Будет слишком поздно. Ассасин исчез, давление тьмы полной мощью обрушилось на незнакомца, выбивая из лёгких воздух, притупляя восприятие. Растерявшись на миг, юноша быстро осознал, откуда последует опасность, ведь окружающие тени обратились густо-черными, плотными щупальцами, словно живая плоть. Он молниеносно возвёл руку, опутанную плетью, к небесам, серебристый блеск заструился вокруг, думалось, что не зашедшая луна показалась из-под облачного настила, дабы излиться светом на заклинателя. — Уравновесь, Мать Луна. Тихо молвил юноша и преграда чистейшего серебряного света разделила его с собственной тенью. Появившийся из тени Хаябуса пронзил катаной барьер, звонко разлетевшейся на осколки, незнакомец в сей же миг круговым взмахом руки обрушил на ассасина сеть острых кристаллов, с грохотом врезавшихся в каменную стену дома, оплетая её ломаной паутиной, сам командир исчез, отскочив на крышу. Тьма и кристаллы, столкнувшиеся меж собой, разрушили друг друга, образуя в воздухе облако чёрных искр. Затянувшийся бой, как и сказал юноша, прервали очередные гости, все трое облачены в бело-золотую форму с полудоспехом поверх ткани. Первым Хаябусу атаковал сверху низкорослый юнец градом синих мечей, с грохотом пробивающих черепицу и стены ближайших домов, некоторые ассасин отбил энергией тени, от большинства — уклонился, вновь уходя в закрытый двор. Из единственного прохода к улице, рывком к командиру подскочил мужчина с гигантским молотом и щитом, воздушная волна содрогнула землю, распахнула оконные рамы, когда катана столкнулась с вражеским оружием. В момент стыка мужчина обрушил на ассасина железный, шипованный щит в человеческий рост. Хаябуса исчез, появившись в воздухе, где сразу же столкнулся с рыжеволосой девушкой, что, летая на тросах, крутилась подобно юле, с изяществом орудуя двумя мечами. Отбился юноша двумя кунаями и, отклоняясь назад, сбил девушку с траектории, двумя ногами ударив в грудь, отбросив её на одну из крыш, черепица коей с треском рассыпалась щепой и пылью. На удивление командира, первый напавший не принял участия в комбинированной атаке и отошел в сторону, скрестив руки на груди, поглядывая на Хаябусу с видом уязвленного пророка, в истинну слов коего никто не верит. К большому удивлению ассасина, карлик набросился на юношу, обрушив на него с неба огромный, ало-голубой меч, что незнакомец остановил за острие голой рукой и сжав пальцы, разрушил в пыль заклинание. Улучив удобный миг, Хаябуса скрылся в тени и поспешил покинуть злачный переулок, однако, оставшиеся после первой атаки мечи ослепительно засияли, стирая всякую тень. Девушка тут же бросилась на появившегося из тьмы ассасина, а мужчина, вонзив меч в землю, преградил путь стеной золотого пламени, кою взмахом молота отбросил в командира. Катаной Хаябуса разрубил мечи девушки, а второй рукой выпустил тень, поглотившую пламя и тут же развернулся в пол оборота, отбил тяжеловесную атаку, оставив на наконечнике молота глубокий разрез почти до клина. Светящиеся мечи закружились голубым штормом, сгущаясь вокруг юноши, когда двое нападающих отпрыгнули по сторонам. Одним дуговым взмахом командир отбился, весь свет выжигая тьмой. Бой ощутимо раздражал, чуть менее утомлял после целой ночи беспрерывного бега и битвы на мысе. Хаябуса позабыл, когда последний раз сражался не истощенным, когда тело до краёв наполняла сила. Роскошью для организма стало быть не утомлённым, в рассудок закрылись сомнения, что собственных сил хватит для победы над всеми четырьмя, а молниеносные, мощные атаки грозили Цериму разрушением, чего ассасин не хотел. Сей факт давал противникам огромную фору и уверенность, что совместными атаками они банально измотают юношу, ежели объедиться. — Убьёшь их — я тебя даже отпущу. — Вдруг предложил незнакомец, словно почувствовав мысли Хаябусы. — Джулиан, урод, — ты следующий! — Детским голосом угрожал самый младший из напавший. Сознав, что сражался с едва ли подростком, ассасин скривился, то ли от чувства унижения, то ли от стыда, ведь столь долго возиться с детьми не достойно императорского наёмника. — Ну-ну, моя жизнь поважнее, чем весь ваш Орден. — Джулиан приподнял полы плаща, показывая золотистую брошь на груди, более походящую на печать, оставленную на расплавленном металле. — Друзья, не стоит на меня отвлекаться, — издевательски цедил юноша. — Когда противник сильнее вас. Прикрыв глаза, Хаябуса собирался сделать шаг с крыши и покончить во всеми одной атакой, как пред ним появилась знакомая, тонкая фигура, тёплые пальцы коснулись плеча, удерживая от кровопролития. Белая туника трепалась на ветру, покачивались сиреневые пряди, выбившиеся из высокого пучка, скрепленного заколкой с тремя шпильками, цепи между моему украшали рубины. Разделенные полы туники, расшитые синими и багровыми лепестками, вместе с лентами красного пояса, волнами струились по ветру. Свободной рукой Линг держал рукоять катаны. Джулиан присвистнул, девушка суетливо достала из-под золотистого нагрудника толстую пачку сложенных листовок, глядя то в пергамент, то на императора. Она недовольно шикнула и, стараясь выглядеть как можно более приветливой, предложила. — Достапочтенный господин Линг, позвольте проводить вас со спутником к королевскому дворцу? — Благодарю. — Юноша вежливо улыбнулся. — Нас сопровождают от самых врат. Прошу простить моего ассасина, его обязанность обеспечить кампании абсолютную безопасность. С вашего позволения, мы откланяемся. — Не дожидаясь ответа, оба исчезли. — Идиот!.. — Процедила девушка, бросив презрительный взгляд на Джулиана. — А если бы ты убил этого ассасина?! — Сами напали толпой, — а я виноват. Удобно устроилась, Фанни. Ордену не нужно отвечать за ошибки, когда есть бандит Джулиан, да? — С наигранной обидой вопросил юноша, а после угрожающе-мрачно продолжил. — Потерей вы доверие — и я с удовольствием ликвидирую вас. Твоя работа — отлавливать нечисть, не вмешивайся в дела королевства. — Запрыгнул на крышу и ушёл. — Может убить его без свидетелей? — Предложил мальчик. — Он прав. — Прошипела Фанни, сжимая кулаки. — Тайная канцелярия слмшклм могуществнная организация, дабы одним бороться с их интригами. Императорская процессия двигалась по широкому мосту, лавочников, едва успевших установить палатки, погнали с моста наравне с дворянами и бедняками, околачивающимися в пестрой толпе в надежде поживиться. Стража в алых кафтанах с тонкими мечами ограждала мост, подобно живой стене. Любопытные взоры людей устремлены на восточных гостей, облаченных в чёрные, многослойные одежды с вышитым на спинах гербом, первый и последний сопровождающий несли бумажные знамёна, чей блеск, казалось, не мог приглушить дождь. Крытую рикшу³ из тёмного дерева неспешно тащил чёрный конь, повозку со всех сторон окружили ассасины. Ветер трепал плотные шторы, скрывающие пассажиров от толпы, с очередным колыханием никто не заметил, как Линг, тайно ушедший за Хаябусой, вернулся в ложе. — Отвратительно выглядишь. — Заметил император, усевшись на твёрдое сиденье, обитое лазурным шелком, лампадка под потолком лениво покачивались, стук колёс и копыт о грубую брусчатку, убаюкивал. — А пахнешь ещё хуже. Ассасин стоял, упираясь спиной об опорную балку, подогнув ноги и спину, салон рикши имел совершенно не императорский размах. Кончиками пальцев юноша почти доставал до подножной подставки, даже струной стоя по стене. Одному, не самому высокому и худому, человеку находиться в полумрачном, душном салоне, сокрытом плотной стеной штор — было тяжело. Жар лампадки выжигал скудные запасы воздуха, пропитывая всё ароматом копоти. От Хаябусы веяло перегаром, потом и сыростью, некогда строгая, чёрная форма с алым с декором превратилась в заплесневелые обноски, висящие на теле, как картофельный мешок, посеревший от земли. — Не по статусу мне делить с вами дорожное ложе. — Чуть уязвленно молвил ассасин, за долгие скитания огрубев и малость одичав. — С каких пор ты стал стал формалистом? — удивлённо поинтересовался Линг, недовольно глядя на друга. — Когда оказываешься виновником государственного переворота в седой стране — учишься ценить формальности. — Где остальные? — Вздохнув, вопросил император. — Сходят с ума от вседозволенности. — С презрением к воспоминаниям, поведал Хаябуса. — Извини. — Сухо молвил юноша, ясный взор сиреневых глаз затуманила печаль, уголки ровных губ дернулись. — Я рассчитывал, что путешествие развеет тень твоей души. Думал, оборвать цепь, что тянет мир к неизбежности, упредить пророчество. — Всё давно решено. — Холодно отрезал наёмник. — Значит, зря я принудил вас скитаться по миру? Ты вернёшься в Най и страну вновь придётся скрыть от иноземцев? — Не вернусь. — Хаябуса покачал головой, ни капли сожаления в чёрных глазах, словно прошлое бытие потеряло в сознании значимость. — Вы желали спасти меня от тьмы, но сей путь лишь распахнул ей двери и я принял древнюю силу, избравшую меня. — Сего ты желаешь? — Обречённо вопросил Линг. — Ваш долг — править империей, мой — защищать её. Разве пристало великому императору спрашивать о личных желаниях? Юноша вытащил из внутреннего кармана туники кулон на серебряной цепочке, в застывшей янтарной капле коего покоился розовый бутон и протянул подчиненному. — По возвращению я поведаю Кагуре, что ты остался тем же верным защитником Най. — С печальным вздохом, поделился император. — Осквернение воспоминаний о тебе — сломает принцессу. — Надейтесь, что не встретитесь со мной в жуткий для людей час. — Бледное лицо эмоций не выражало, Хаябуса с безразличной покорностью принял подвеску и повесил на шею, укрыв кулон обносками одеяний. — Найди в себе силы не печалиться о моём решении. — Кончил ассасин, рикша остановилась и стук колёс сменил возбуженный людской говор, а юноша — исчез. Сопровождающие отдернули плотную штору, седой свет врезался в глаза, ослепив на миг. Широкая площадь, отделанная пастельно-белым мрамором, утопала в пестрых роскошных костюмах толпы, прибывшей встречать удивительных гостей. Близ дворца кольцо стен, казалось, достигало небес, крыша смотровых башен тянулась к облакам, а дворцовые шпили — касались их. Длинная лестница, у основания коей взгромоздились ввысь две круглые башни, вела к массивному фасаду с аркообразными окнами высотой почти до карниза с лепниной в форме роз. Мозаика цветных стёкол блестела и переливалась даже в унылую погоду, светлые стены казались непробиваемым монолитом с массивными стеблевидными выступами, окольцовывающими раму. Черепица позолоченной крыши переливалась, как вычищенная до блеска кольчуга парадных доспехов. У основания стен пышным ковром раскинулись кусты, бутоны роз всех оттенков прятались от порывов прохладного ветра. В отдалении над толпой с противоположных сторон блестели струйки воды и виднелся скат вершины фонтанов. Близ крепостных стен раскинулись изумрудные кроны дубов, в тени коих располагались скамейки, беседки с цветочной резьбой, шестиугольными крышами, карниз коих укутан в плющ с пышными цветами, занятые обитателями дворца. Беглым взглядом Линг успел пройтись по окружающей роскоши, как ему мгновенно подал руку мужчина в расшитом золотыми нитями синем камзоле, с бисерной вышивкой из драгоценных камней. — Его Величество ожидает вас. — Молвил он, не скрывая широкой, хитрый улыбки. Взбудораженный народ не заметил Хаябусу, в миг появившегося на вершине лестницы и вновь ушедшего в тень убранства приёмного зала. Длинные алые полотна с вышитыми золотыми розами бездвижно висели вдоль стен, на мраморных плитах переливался отблеск цветных стёкол. Застыли под потолком золотые, с листовидными канделябрами, люстры, плафоны с масляными огарками внутри имели форму роз. Крепились они на выступ в центре плетеных полукруглых барельефов, волной дублирующих друг друга. На полуколнных, разделяющих полона друг о друга — массивные фонари, сияющие неестественно ярким пламенем. В конце зала пустовал пьедестал с троном, позади коего мерк свет, скрывая, уходящие вглубь дворца, коридоры. За пару мгновений ассасин преодолел гигантский зал, следуя вдоль стены и едва ли оказавшись подле трона, был окликнут. — Как некрасиво. — Голос Ланселота с нотками озарта донесся словно из ниоткуда, но следом юноша вышел из мрака, позади своего сидалища. — Тайно расхаживать в доме того, кто щедро приветствует вас. — Извини, — Хаябуса безвинно развёл руками, демонстрируя грязные обноски, пестря не самыми приятными ароматами. — Вид не тот, дабы показываться на широкую публику. Король сделал жест рукой, из-за полотна показалось несколько служанок, бегло подхвативших ассасина под руки и повели к неприметной двери, прячущейся в тени полотна. — Приведешь себя в порядок — побеседуем. — Без наигранного дружелюбия, надменно-властно приказал Ланселот и исчез, заслышав приближающиеся со стороны выхода голоса. Купальня представляла из себя солидный зал, выполненный в приевшихся бело-золотых тонах из чистого мрамора, гладко выточенного, что всякая маленькая царапина кожей ощущалась, как крупная трещина. Из узких, длинных окон под потолком тянулся в душное, влажное помещение прохладный воздух, разбавляя терпкий тягуче-сладкий запах трав и масел. Один из углов закруглялся, из стены торчало два крана, откуда с журчащим звуком лилась горячая и разбавленная цветами вода, наполняя массивную полость, размером с небольшой пруд и глубиной по бедра, оборудованной лестницей и золотыми периллами с витиеватым обрамлением. Глухо трещал огонь печей, скрывающихся в стенах и прячущихся за полупрозрачными шторами, мерно колыхающимися от циркуляции воздуха. На полках близ бассейна стояли железные, деревянные и чугунные принадлежности для купания, колбы из мутного стекла с густыми маслами всех мыслимых ароматов и множество стульев. Верно, Ланселот был любителем обсуждать вопросы королевства в обстановке, располагающей к расслаблению тела и духа. Не успел Хаябуса раздеться и пройти к воде, как заметил, что вместо рваных обносков на лавке близ выхода уже покоилась свежая одежда. Юноша раздражённо нахмурился, за стенами, как мыши, скрывались слуги и безотрывно следили за процессом купания. Влажный воздух обволок лёгкие, гладкий, тёплый пол, словно шёлк, ласкал босые ноги. Окатив себя горячей водой, ассасин уселся на табурет, замерев на несколько секунд, позволяя мышцам расслабиться, а коже — чуть остыть и напитаться влагой. Тонкие пальцы коснулись плеч, Хаябуса покосился в сторону: банку с бальзамом нагло приватизировали и девушка-служанка без веления принялась растирать густую, цветочно-ягодную смесь по напряжённой спине. — Я сам. — Властно потребовал юноша, подавшись вперёд, скидывая с себя чужие руки. Девушка, словно невзначай, заглянула гостю чрез плечо, ухмылка на миг озарила юноше лицо и, что-то игриво пропищав, она убежала. Ассасин торопливо продолжил купание, каждой порой ощущая лёгкость, по изгибам тела скатывались серые, пенистые струйки. Особенное блаженство дарило ощущение чистой головы, отросшие, густые волосы походили на бархатные нити. Чрез минуту Хаябуса почувствовал, как его домогаются руки покрепче и погрубее, подкравшийся сзади юноша принялся массировать плечи. Он обернулся чрез плечо, несчастному подумалось, что пустота чёрных глаз наемника затянет и уничтожить его. Тело ассасина стало таким напряжённым, крепким, словно сталь — ещё миг и смерть, юноша даже подумалось, что гость не прочь принять ванну в крови. Он отшатнулся и, поскользнувшись, рухнул на мрамор, больно ударившись копчиком, съежившись под пронзительным взором Хаябусы. — О-она сказала, что… что женщины не привлекают… — Лепетал банщик, на что ассасин демонстративно обратил взор к небесам. — Ступай. — Приказал юноша как модно мягче, не хватало, чтобы бедолага от страха запачкал пол. — Кое-кто целебат принял? — С издевкой поинтересовался Ланселот, застав картину молниеносно ретирующегося слуги. — Кое-кому стоит перестать думать междуножным местом. — Ядовито ответил Хаябуса. — О вашей выдержке не лгали. — Ухмылялся юноша, нагло рассматривая гостя, пленяющим взглядом проходясь по изгибам сухого, худощавого тела, истерзанного шрамами, огрубевшего от бесконечных странствий, крепким мышцам под молочной кожей и янтарной каплей, поблескивающей меж ключиц. — Отсутствие портков тебя не смущает. Похвально. — Ассасин скорчил немую гримасу абсолютной утомленности. Скинув халат на пол, король элегантно прошёлся по всей купальне, под полный отвращения и враждебности взгляд ассасина, неспешно сошёл по лестнице и погрузился в бассейн, раскинув на бортах руки. Жестом позвал командира составить себе компанию и ассасин без сопротивления погрузилась в горячую воду следом, расположившись против хозяина. Воздух ощутимо остыл и накалился, казалось, даже свет множества фонарей — померк. — Не ждал, что вы все живыми ступите на земли Церештейн. — То ли с похвалой, то ли с издевкой бросил Ланселот. — Признаешь, что недооценил меня? — Вопросил Хаябуса, не отводя от короля надменно-пристального взгляда. — Напротив. — Ухмыльнулся юноша, откидывая кудри назад, болотные глаза озартно поблескали. — Дабы схватка была слаще — необходимо позволить противникам стать сильнее. — Хочешь проверить? С леденящим спокойствием уточнил ассасин и не дав юноше время на ответ, призвал катану, взмахнув чёрным лезвием, выпустил в Ланселота плотную волну тьмы. Утомленно вздохнув, юноша взмахнул указательным пальцем и тонкий луч золотистого света рассек тьму надвое и, словно кислота расщепляет плоть, расщепил до пустоты тень. В следующий миг звон стали эхом пронёсся по купальне, король склонился над Хаябусой, лезвие шпаги едва ли касалось бледной кожи. Упираясь ладонью в широкую часть катаны, ассасин с трудом сдерживал натиск юноши, оружие дрожало, скрипело в руках. Брызги горячей воды глухо разбились о пол, мощная воздушная волна от ударов всколыхнула шторы, побросала на пол мебель и фонари, купальня погрузилась в полумрак, лишь полоса серого света с улицы рассекала темень. — Помниться, ты считался мастером ближнего боя… — С наигранной лаской и сочувствием молвил Ланселот. — Ныне я вижу немощного человека, чьи мышцы вот-вот разорвутся от напряжения, а кости — треснут. Молниеносно ассасин отскочил за полосу света, но едва ли использовал тень для атаки, как ослепительный златый блеск выжег в помещении всякий мрак. Вслепую Хаябуса ударил катаной, но чёрная энергия сгорела едва ли достигнув борта ванны, оставив маленькую резную трещину на основании лестницы подле ноги короля. Свет померк и юноша с трудом распахнул очи, взор рябил, расплывался, глаза словно осыпали песком. Король спокойно вернулся в ванну, щёлкнул пальцем и на потолке появилась золотистая сфера, подобная настоящему солнцу и залила купальню мягким светом. — На пути тьмы, как и света, нет места развилкам. — Неожиданно серьёзно заговорил Ланселот. — Что, твой спектакль предназначался не для одного Госсена? — Катана исчезла и Хаябуса замер посреди помещения, принявший участь мысленно — он оказался не готов услышать о ней в настоящем. — К сожалению, я не всесилен. — С усмешкой признался король, разводя руками. — Да ну? — С иронией уточнил юноша. — Не могу ручаться, что безумие обойдёт меня стороной. — Юноша провёл тонким пальцем по поверхности воды, искажая свое отражение. — Время ломает сталь, а внутренний мир живого существа — менее крепок. Ты здесь один, — Ланселот в ожидании взглянул на гостя, от пронзительного взора наёмник почувствовал смятение, словно король смотрел сквозь нагую плоть во мрак, куда сам юноша не мог проглядеться. — Верно, ждёшь ответа, как принять неизбежное? — Человеческое тело не предназначено для моей силы. К чему был фарс, ежели ты бы всё равно обратил меня в чудовище? До сие забавляют игры с живыми пешками? — Человек — не самый простой механизм. Подчинить его волю — много сложнее, нежели заключить союз. Встал бы со мной плечом к плечу, обрати я тебя в монстра принудительно, вынудив твою собственную силу подчинить волю, а не наоборот? Сие быстрее и проще, но от бунтующей в бессознании куклы на войне меньше пользы, чем от демона, обуздавшего силу сознательно. Согласен? — Твоя правда. — Согласился Хаябуса, прикрыв глаза, коснувшись подаренного кулона — более нельзя убегать от предназначения. — Обрати меня. Сохраняя внешнюю непоколебимость, юноша направился к королю, не смея обернуться назад. Оставляя былое во тьме, ассасин полностью не мог подавить трепет в груди, угомонить чувство вины, словно перевоплощением он предаёт весь людской род, отдаётся в волю врага, коего лета собирался уничтожить. Груз бремени пытался сковать движения, остановить Хаябусу, коему думалось, что десятки незримых рук вцепились в тело и тянут назад, в ушах стоял гул гневных, встревоженных голосов, дозывающихся до командира сквозь завесу тьмы, что разделяет былое и настоящее. Потеря облика человеческого скуёт обязательствами пред мирами, пред людьми, узы с коими потеряют значения, ведь станут столь же ничтожными, как жизнь бабочки в глазах человека. Ланселот поднялся и двинулся навстречу, поравнявшись с ассасином, когда последний сошёл с лестницы и сладкая, горячая вода обласкала кожу. В болотных глазах короля отражалась потаенная скорбь Хаябусы, трепет с нотками страха и вины. С лица юноши сошла надменность, на ассасина Ланселот смотрел с пониманием, как на равнозначное звено цепи событий, что стягивается вокруг мира, норовясь сжимать, пока сквозь звенья не упадёт последняя крошка пепла. Двое безмолвно глядели друг друга в глаза, за одним — искрился златый свет, одаряя бархатную коде теплом, за вторым — ледяная тьма, плотная и глубокая, таящая в себе смерть и отчаяние тех, кого до праха выжег неукротимый свет. Две силы, что обязаны уравнивать друг друга, но навеки разделенные полотном гармонии. — Плоть исказится, твоё сознание — нет. — Бесцветно произнёс Ланселот напутствие и резким движением сквозь кожу пробил грудную клетку, коснувшись сердца. Острая боль пронзила тело, Хаябуса напрягся, механически изламывая конечности, кровь бурлила, билась под кожей, норовясь разорвать. Стиснув зубы, неестественно выгнувшись назад, юноша ощущал, словно расплавленную сталь вливают в кровь толстыми играми бесчисленных шприцов. Кости дрожали, гнулись, как тетива лука, что нерушимо крепка, внутренности скручивались, сжимались и бурлили в бульоне закипевшей крови, сгущающийся от жара в густую, плотную слизь. Сосуды в глазах полопались, белки обратились багровым, свет резал взор, окружение плыло, скручиваясь водоворотом, думалось Хаябусе, что очи лопнут от давления. Пальцы гнулись до хруста, голова гудела, кости черепа раскалывались, горячая вода ощущалась обжигающе ледяной и волной обрушилась на Хаябусу, поставив на колени. Король убрал руку, вода успокоилась, тишину в купальне разбавляло тяжёлое дыхание ассасина, до шеи погруженного в ванну. Сошли последние колебания и в отражении юноша узрел посеревшую кожу, чёрные глаза с острым, жёлтым зрачком, обрамленным багровым белком. На корнях волосы поседели, густая шевелюра грубо топорщилась в стороны, от ушей выше макушки тянулись остроконечные рога. Вместо ровного ряда зубов — острые клыки, белые кончики коих торчали из-под сомкнутых губ, из мелких ран на коих сочилась чёрная кровь. Хаябуса вздрогнул от непривычки, когда непроизвольно шевельнулся сзади массивный хвост с пластинами свинцовой чешуи. Почти до локтей руки покрывала плотная, чёрная кожа, трубчатыми когтями юноша царапал мраморную плитку. Ассасин тряхнул головой и плоть его вновь приняла человеческий облик, опустошенный, не отошедший от агонии командир безмолвно ждал объяснения пропавшей метаморфозы. — Окончательно преобразишься, когда умрёшь. — Бесстрастно объяснил Ланселот, помогая истощенныму товарищу сесть на верхнюю ступеньку и прийти в себя. — Присмерти сец процесс менее болезненный. — То… то есть, — рвано уточнил Хаябуса, путаясь в тяжёлом дыхании. — Во мне две сущности? — Не совсем. Демоническая — запечатана и ожидает смерти. Тебя питает жизнь, а демоны — мертвы, их плоть существует за счёт волшебства, сохранившегося в теле носителя после смерти. Ежели хорошо попросишь, — король ухмыльнулся, вернувшись к повседневному беззаботному настроению. — Дариус обучит тебя возвращаться к человеческому облику. — Плевать. — Безразлично отмахнулся ассасин, прячась за железной маской. — Люди будут боготворить и Дьявола, ежели он спасёт их мирок от уничтожения. — Юноша поднял голову, обрушив на Ланселота леденяще-пронзительный взгляд. — Мне же занимать недостающую нишу в, так называемой, вселенской гармонии. — Прекрасно, что в чушь про баланс вселенной тебя просвятили за меня. — А Госсен? Обратишь его обманом? — Неожиданно для себя вопросил Хаябуса, выдавая нежелательному лицу свои переживания. — На твоё счастье — нет. — Ответил король, не скрывая хитрой улыбки. — В моем представлении у него иная роль. — Не обрати во врага человека, коему даровал силу. — Предупредил ассасин, за ледяным тоном скрывая не исчезнувшую враждебность. — Надо закругляться. — Ланселот не обратил внимания на угрозу и омывшись последний раз, направился к выходу. — Земные обязанности ныне важнее. — Накинув халат на мокрые плечи, король обернулся. — Расскажешь своему Господину? — Я отрёкся от Най. — Безразлично признался Хаябуса, не поворачиваясь к королю, погрузившись в воду: время на обдумывание и подавление тревог — утекало, подобно струям воды из крана, выдохнув, ассасин выдавил напоследок. — Я должен поблагодарить тебя за вмешательство в наш путь. Красивая работа по перевербовке. Ответом послужила тишина, Ланселот позволил гостю даровать нежелательную благодарность безмолвным стенам, и пусть слабостью ледяного командира довольствуется мрамор. Пусть воды унесут страдания, снимут усталость и подарят наслаждение ещё живой плоти, и терпкие ароматы в последний раз одурманят и пропитают горячую кожу. Ведь с последним ударом сердца — земные наслаждения утратят вес и жизнь перестанет быть роскошью, мирское забудется и темные просторы занебесья обратятся в каторгу до скончания времен.