Дар для Скорбящей

— Северус…пожалуйста, — шепчут сереющие губы Чарити Бербидж. Тело пленной преподавательницы магловедения переворачивается в воздухе, вздрагивает в последний раз и замирает, безжизненно повиснув. Копна длинных светлых волос, запачканная засохшей кровью, потускнела и свалялась, как пакля. — Северус, — хрипит она из последних сил, — мы друзья. Ни один мускул не вздрагивает на белом, точно выточенном из мрамора лице того, к кому она обращается. Да и никто не реагирует. Это бессмысленно и глупо. Здесь не найти друзей в том понимании, как это слово распространено у гриффиндорцев. Если друг тот, кто с радостью побежит ради тебя совать голову в мясорубку, то в мире вообще нет друзей. Люди делятся на союзников и противников и одни легко могут переходить в разряд других. Нужно только уметь этим пользоваться. А друг — штучный товар. Хорошо если он есть хотя бы в единственном числе. Но «львы», похоже, жить не могут без стереотипов и самообмана. Освободившуюся ставку профессора магловедения теперь заняла Алекто Кэрроу, бессмысленная и беспощадная. Корбану даже не интересно, почему Темный Лорд приказал директору Снейпу поставить на этот предмет именно ее, зельевара-токсиколога. Значит, зачем-то это надо. Медноволосая фурия вместе с братом сидит в конце стола, на противоположном конце от Снейпа и старательно не смотрит в его сторону. Интересно, они правда думают, что утаили шило в мешке? Корбан давно догадался, что пару связывают отнюдь не только рабочие отношения, но не акцентировал на этом внимание. Просто отметил про себя, и всё. — Нагайна, — звенит сухой и холодный голос Темного Владыки, — обед. Корбан Яксли испытывает не больше эмоций, чем какая-нибудь псевдоготическая статуя в малфоевском замке. Лицо словно окаменело, в точности повторяя равнодушно-просветленные морды этих скупаемых Люциусом десятками новоделов. Хоть за антиквартиат не выдает, и то спасибо. Яксли не испытывает добрых чувств ни к семье своего соратника, ни к его дому, в который он вынужден являться по зову Темного владыки. Лишь одно радует глаз, разбавляя лучиком радости эту тяжёлую, набухшую ужасом и болью атмосферу — замечательно притихшие хозяева дома. Малфои, которые прежде раздувались от гордости, как зобастые голуби и только что не курлыкали, сейчас сидят, утопив наглые глазки долу и стараются не отсвечивать. Век бы любовался… Самому Корбану не страшно. Уже давно. Да и за кого ему, стиранному во всех щелоках, бояться? За себя — нет смысла. Разве что только за нее. Вот когда он искренне порадовался, что Долорес не получила Темной метки и не может быть призвана в ближний круг. На ее голову не обрушится тех ужасов, что в любую секунду могут оборвать жизнь каждого из сидящих здесь. — Собрание окончено, — возвещает Темный лорд. Можно выдохнуть. До следующего собрания. Корбан Яксли очень не хочет отправляться на тот свет, но перспектива возможной скорой смерти не пробуждает в нем страха. Скорее — риск оказаться на пожизненном заключении в Азкабане. Альтернативы в случае проигрыша нет — если выживешь, конечно. А что толку цепляться за собственную физическую жизнь, если она все равно конечна и может оборваться буквально через десять минут, вне зависимости от того, сидишь ты у Лорда на собрании или в собственном доме у камина? Когда вихрь аппарации стихает и он оказывается у дверей своей квартиры, перед мысленным взором снова вспыхивает ее лицо. Мягкие и потрясающие в своей неправильности черты, огромные глаза под тщательно уложенными тициановскими завитками. Ее потрясающее тело, каждым своим изгибом отвергающее навязанные педерастами-модельерами каноны — неужели она сама не видит, что оно идеально именно тем, что женственно? Яксли торопливо открыл ключом шкаф и опрокинул залпом целый стакан виски. Долорес. На секунду ему показалось, что он слышит на пороге ее голос и легкий стук снимаемых туфель. — Долорес? Нет конечно. С чего бы ей здесь быть? Она никогда бы не заявилась к нему без приглашения. Но Мордред подери, как же ему этого хочется — чтобы она взяла и ввалилась сюда просто так, не потрудившись предупредить ни запиской, ни по каминной сети. Вот чтобы она не совала голову в очаг, подбирая слова, чтобы напроситься — а шагнула из него сама, живая и настоящая, со своей непередаваемой улыбкой сомкнутых губ… — Корбан, извините, но я кажется забыла у вас ежедневник, а он мне завтра нужен. — Очень нужен? — Очень. — Нужнее меня? — Конечно нет, что вы… Тихий смех. Ее смех обыватель не назвал бы ни серебристым, ни услаждающим слух. Наоборот, в нем заметны скрипучие и визгливые нотки, но для Корбана он приятнее любой музыки. Неужели он сейчас действительно слышит его в ванной сквозь плеск воды? — Долорес? — все так же вполголоса, не поворачивая головы. Ее нет здесь, нет, зудит рассудок. Совсем старый стал, маразм подкрался незаметно, что уже голоса слышишь? Да вот и он, искомый ежедневник, лежит спокойно на его письменном столе, поджидая хозяйку. Дрожащими пальцами Корбан откидывает ярко-розовую тисненую корку, перелистывает исписанные мелким, круглым, как у второкурсницы, почерком, страницы. Ноздрей касается едва уловимый шепот «Воздуха времени» от Нины Риччи. После начиненной разномастными тяжелыми восточными амбре малфоевской гостиной ее аромат словно приоткрывает на миг врата Эдема. Корбан не сомневается, что рай закрыт для него навсегда, так почему бы не воспользоваться этим неожиданным подарком? — Долорес? Великий Мерлин, это сама Магия решила подшутить над ним? Он никого не видит и все же это она сейчас неспешно шествует к столу, утопая кукольными ступнями в персидском ковре. Это она наклоняется над столом, торопливо перелистывая страницы. К черту церемонии. Связать руки Инкарцеро. Резко задрать юбку, чтобы треснули швы, спустить рывком нежно-розовое кружевное облако трусиков. Без прелюдий и нежных бесед, не располагать к себе — просто взять, уткнувшись носом в знакомую темно-рыжую шевелюру и ощутив суховатое, быстро сдавшееся под натиском сопротивление ее естества. Ускорить темп движений, прикусывая зубами нежную бархатистую мочку, украшенную золотой висюлькой с зеленым камушком. Ее руки дергаются, она хочет ускорить приближающееся наслаждение. Тщетно. Он сам просовывает руку под ее подол, касаясь пальцами нужного места и заставляя ее выгибаться и кусать губы. Стоны, хриплое дыхание, скрип стола, влажные звуки тел мириадами трещинок стремительно расползаются по хрустальному шару наваждения и тот с оглушительным звоном лопается. — Долорес… Краем сознания Корбан успевает заметить, что кончил, почти не прикасаясь к своему члену. Сил хватает только на то, чтобы взяться за палочку и, устранив следы случившегося, рухнуть в постель. Он почти всегда спит без снов. Но тогда как объяснить её присутствие? Он почти слышит, как поскрипывает паркет под ее шагами, как хлопает ящик стола. Неоспоримо то, что она сейчас уйдет. Возможно, навсегда. — Корбан, простите, но у меня совещание через два часа, я пришла за моим блокнотом. —  К дементорам блокнот. Долорес, я хочу на вас жениться. Вы выйдете за меня замуж? Он произносит эти слова вслух и…открывает глаза, ровно на минуту опережая будильник. Окутывающий тело жар показался ему неожиданным. И когда это он успел вчера водрузить на себя одеяло, да ещё и верблюжий плед сверху? Он был готов поклясться, что сил не хватало даже на то, чтобы расправить постель. По пути в душ Корбан замечает, что розовый ежедневник исчез со стола.