Вдалеке от счастья

      Такой маленький, но заносчивый и упрямый, как мелкая букашка, проползшая между стенами и поселившаяся в уютном домике со своими правилами. Эти правила не нравились, они угнетали, злили, пробуждали желание плодиться, чтобы искоренить владельцев этого дома и впредь не видеть их противных лиц и силуэтов, мелькающих раздражённо перед глазами. Питер был этой самой букашкой, которую — забавно — принесли сами же люди. Плодиться он не собирался, но вот размножать свою злость и обиду — да. Ему нужно было видеть в глазах каждого, как загорается в тёмных, бездонных зрачках пламя ненависти, и как оно будет тушиться литрами крови. Он закрывал глаза, мечтая о том самом дне свободы, и улыбался так широко, что улыбка эта была заразительной. Его клыки блестели в больничном освещении, а яд всегда был наготове, чтобы выстрелить в любого, кто не пойдёт за ним, кто не встанет горой за свободу и справедливость. Но Уэйд пойдёт. Мальчишка был уверен, что его верный пёс, которого он смог приручить, всегда будет рядом с ним. Подумать только, в первый день пребывания в этом гадюшнике, Питер был слабым, напуганным. Питер был доступной омегой, над которым потешались, которого Уилсон пытался уберечь своей непонятной заботой. А теперь Паркера боялись все, и не понять: потому что он был опасен, или потому, что под его ногами сидел на цепи Уэйд с пеной у рта? В любом случае, никто бы не посмел теперь пустить острые шуточки по отношению к юноше, если не желает быть загрызанным другим человеком. Уэйду же приносило особое удовольствие быть дьяволом-хранителем для своего маленького омежки. Он каждый вечер смотрел на него, как на самую яркую звезду, освещающую не только пространство вокруг, но и его прогнившую душу. Внутри пробуждалось желание защитить, хоть и защита эта была не нужна от слова совсем, но поделать с этим Уэйд ничего не мог. Возможно, потому, что знал, рано или поздно Питер станет полностью его. Он сможет поиметь этого вертлявого засранца и присвоить себе, чтобы ни одна скотина не услышала запах ананасов. Они будут принадлежать друг другу, и от этой истины не убежишь.  — Уэйд, мне холодно, — тихий шёпот донёсся до ушей Уилсона. Уже которую ночь мужчина спал где-то в углу, на полу, по собственной же воле. По его словам, кровать была неудобной, к тому же, ещё и узкой, а он спит, раскидывая руки и ноги в стороны. Уэйд сонно поднял голову и поднялся на своих ногах. Он немного шатался — не так давно его увозили на процедуры и его организм всё ещё был под действием очередной сыворотки. Забавно, но даже будучи в приступах бешенства, он не смел идти на своего хозяина. Подойдя к кровати, мужчина завалился на неё с краю и прижал хрупкое на вид тело к своей груди. Ладонь легла под левым соском, где медленно, с каким-то оттягом стучало сердце. Часто Уэйд позволял себе слабость и представлял, как он держит окровавленное сердце в руках, всё ещё ощущая стук и теплоту. Как бы сильно Питер не отрицал, но он всё-таки принадлежал своему альфе, который любил его странной, желающей любовью.  — Чего мне ожидать от тебя? — хриплый голос заставил мальчишку усмехнуться. Он, не открывая глаз, положил свою ладонь на руку мужчины и сжал.  — Чего угодно, — чужое горячее дыхание обжигало затылок и шею — это безумно нравилось Паркеру. Появлялось ощущение нужности и даже какой-то проблеск жизни возникал в сознании. — Я обещаю, тебе понравится мой план.  — Ты его никому не рассказывал… сам-то хоть знаешь свой план? Повисло молчание. Не напряжённое. Обычное молчание, пауза, чтобы перевести дух и сделать глубокий вдох носом. Аромат, наполняющий их камеру, словно пробрался под кожу, охватывая собой косточки и мышцы, заставляя вздрогнуть и тихо, едва слышно, простонать. Обоих. В унисон.  — Нет, — наконец ответил парень, всё-таки открывая свои большие глаза и внимательно разглядывая поверхность монотонной серой стены. Уэйд ни капли не удивился. Он только улыбнулся на несколько секунд, а после уткнулся носом в спутанные волосы на макушке, стараясь притереться так тесно, чтобы ощутить тепло чужого тела, но чувствовал только холод. Питер же просто знал, что ему холодно, но не ощущал ни намёка на мороз. Его кожа могла быть покрыта мурашками, кончик носа краснеть, а губы приобретать синий оттенок, и ему будет нормально физически, но разумом будет понимать, что что-то не так. Именно из-за подобных случаев Питер сомневался изредка в происходящем. Его мучили галлюцинации, несомненно, и он мог отличать реальность от видений, но порой внутри закрадывалось странное чувство, которое грызло изнутри. Заставляло задуматься о… жив ли он вообще? Именно в буквальном смысле. Может, его тело лежит в морге уже которую неделю, а всё это — просто плод воображения, вызванный усталостью от своей прошлой жизни. И каждый раз, закрывая глаза, Питер надеялся открыть их снова на знакомой лавочке у дороги, осознать, что это был обыкновенный странный сон. Как бы то ни было. Будь это сон, видение или же реальность: это надо разрушить. Сжечь в пух и прах. И снова на лице появилась блестящая улыбка, больше похожая на звериный оскал. На утро громкий звук тяжёлых ботинок как всегда разбудил недоспавшего Питера. Серые мешки под глазами на его и без того бледной, почти прозрачной коже, смотрелись весьма эффектно, но не вызывали ни одной эмоции у охранника или медика. Они как роботы выполняли свои обязанности, протягивая лекарства, которые Паркер научился не пить. Никто не проверял их рты, поэтому заложить пару капсул себе за щёку и сделать несколько глотков воды — проще простого. Уэйд делал то же самое, возможно, пытался угодить омеге, а может действительно, по своей воле перестал подчиняться порядкам. Пусть в основном он и молчал в последнее время, но его действия и взгляды говорили сами за себя. И Питеру определённо нравились эти поступки, особенно зная, что он является причиной преобразования. К этому шло ещё с самого начала. Они сами притащили зло в свой очаг, и теперь это зло шаркало ногами в толпе себе подобных в сторону зала. Ускользнуть из виду охранников было невозможно, поэтому пришлось запоминать всё вокруг, разглядывая каждые двери и щели. Это оказалось не так уж и сложно, тем более, во внимание принимались только проходы к подвальному цеху. Почти сырое помещение с пыхтящими и жужжащими механизмами, подающими тепло в батареи в зонах, где спали охранники и медики. Печки в металлическом обличии, трубы с расшатанными гайками, и влекущие к себе рычажки. Об этом замысле не знал никто, потому что сам Питер знал последствия — ему бы не дали это сделать. Они все боятся. Как бы сильно не хотели освободиться, стать наконец частью жизни — страх будет всегда сильнее.  — Эй, здоровяк, — приподнимаясь на носочки, чтобы дотянуться до большого существа, который своими лапами напоминал большого ящера, Питер засверкал глазками. — Мне нужна небольшая суматоха. Ящер оскалился своим почти беззубым ртом и расправил плечи, принимая гордую осанку. Через пару шагов он остановился, а идущий сзади него мутант не ожидал такого застоя и врезался в широкую спину.  — Смотри, куда идёшь, саблезубый, — он развернулся к потенциальному противнику, чьи клыки достигали своей длиной до ключиц.  — Ты сам свою тушу контролируй. И так весь проход занимаешь, ещё и жиром своим мешаешь пройти. После гулкого, протяжного рыка послышался звон цепей и глухой удар мощных лап. Драка затеялась в самом центре толпы и перетекала, подобно фишкам домино, в разные стороны. Кто-то бился за то, что ему наступили на ногу, кто-то вступал в бой ради веселья. Ловко уворачиваясь от возможных ударов, Питер проскочил к стене, где в него не могли попасть, и плюнул на свои наручники. Под ядовитое шипение материал растаял, и мальчишка с лёгкостью смог забраться на потолок, будучи вне зоны видимости для охраны. Уэйд потерял юношу почти сразу. В основном потому, что ему в лицо тоже влетел удар, и не ответить он просто не мог. Правда, не знал, кто именно разбил ему нос, поэтому бил наотмашь кого попало. Брызги крови летели на его поражённую кожу обжигающими каплями, доставляющие садистское, моральное удовлетворение. Уилсон почувствовал новый прилив адреналина, и каждый его удар был всё более резким и сильным, заставляя мутантов вокруг себя падать на пол в отключке. В других обстоятельствах, его можно было бы сравнить с ребёнком, который наконец пробрался к песочнице после долгого наказания и сидения дома. В этот раз преимущество оказалось на стороне заключённых. Оружие охраны мало помогало в борьбе с более прогрессивными мутантами, некоторые из которых буквально могли проглотить несчастный свинец. Особо обидчивые не только гнули автоматы, но и разрывали человеческие тела на двое частей, разбрасывая их в разные стороны или откусывая желанное мясо. Свобода. Рука Уэйда оказалась в цепкой хватке, и если бы не знакомый холод, то он бы врезал смельчаку. Но стоило ему повернуться, как тот встретился с карими глазами парня, который незамедлительно потянул его за собой в сторону боковой двери. Это оказалось тесное пустое помещение, абсолютно без ничего.  — Что мы тут делаем? — Уилсон вопросительно взглянул на мальчишку, чьи пальцы схватились за ворот футболки и заставили нагнуться. Поцелуй был резким, грубым. Уэйд ни на секунду не растерялся и ответил на него, обнимая Питера за талию и вжимая в холодную стену. Гулкое рычание потонуло в поцелуе, как и хриплый стон, когда ладонь мужчины накрыла пах омеги, сжала едва и провела по всей разгорячённой плоти. Ноги чуть подкосились, раздалось недовольное шипение.  — Я теку, как последняя сука, Уилсон, и если ты сейчас меня не трахнешь, то поверь мне, я найду себе член получше. Зрачки Уэйда расширились, заполоняя голубую радужку. От одного представления, что кто-то может касаться Питера — пульсация отдавалась в висках, а пальцы на боках сжались до тёмных пятен на чужой коже. В непонятном забвении альфа спустил с них обоих штаны и подхватил действительно текущего Паркера под бёдра. Тот обнял его ногами и прижался как можно плотнее, накрывая его губы своими в глубоком поцелуе и выгибаясь, когда член начал проникать внутрь. Частое жаркое дыхание быстро накалило воздух в помещении. Шум за дверью уже не имел значения: были только звонкие стоны, хлюпанье смазки и просьбы войти глубже, сильнее. Жадный мальчишка сжимал плоть в себе, ведя бёдрами вкруговую и томно выстанывая куда-то в потолок. Собственный член зажимался между двух тел, и от каждого трения об чужую футболку по телу будто пробегались электрические разряды. Уэйд вдыхал ставший более резким запах, кусал любезно подставленную шейку и с хищным удовольствием зализывал каждый оставленный собой след. Он ощущал, как плотно обтягивают его ствол мышцы, как ритмично они пульсируют и своим давлением заставляют теряться в приятных чувствах. Он вталкивался в тело, которое прижимал то к своей груди, то к стене, ускорялся всякий раз, когда казалось, что любовник не стонет слишком уж долго. Шлепки бёдер становились чаще и быстрее, как и вскрики омеги, который распахнул глаза в очередном движении внутри и с протяжным стоном кончил. От того, как плотно сжались мышцы внутри, излился и Уэйд, который уже был готов покинуть тело, но Питер судорожно завертел головой и посмотрел прямо в глаза с шальной улыбкой. Узел начал набухать, связывая омегу и альфу воедино, доставляя новые ощущения, которые превосходили оргазм в десятки раз. Питер принадлежал и принадлежит Уэйду, теперь они оба это знали.  — Где ты был? — наконец спросил Уилсон, когда сердце более менее утихомирилось, как и дыхание. Питер в ответ улыбнулся. — А это… — мужчина нахмурился, когда увидел на предплечье юноши ожог. Недавний. Свежий. — Откуда?!  — Свобода, Уэйд. Ты же хотел быть свободным? Мужчина посмотрел в чарующие глаза, чей цвет контрастировал с всё ещё красными щеками. Он не мог злиться или обижаться на Питера — это было бессмысленно. Уткнувшись лбом в лоб, Уэйд зарылся пальцами в каштановые волосы и прижался к влажным губам. Подвал, в который не так давно забрёл один доброжелатель, снёсший все рычаги и гайки к чертям, наполнялся горячим, ошпаривающим воздухом. Огонь в железных печках увеличивался, пока не вырвался за их пределы. Взрыв яркого цвета поднялся посреди леса, поднимая к небу бетонные осколки здания и жаренные тела людей и нелюдей. Птицы с громким звуком поднялись ввысь, частыми взмахами крыльев удаляясь прочь, перепуганные таким внезапным явлением. Деревья вокруг загорелись пламенем, который перекидывался ветром с ветки на ветку, увеличивая пожар в своих размерах. Где-то со стороны города послышались сирены приближающихся пожарных машин и скорой помощи. Спасать, по мнению всех, было некого. А среди чёрных обломков, когда один из сгоревших трупов свалился в сторону, открывая обзор на небо, показалась бледная рука. Пальцы коротко дёрнулись, и на них с тихим шелестом небесных крыльев села бабочка. Свобода.