запомню тебя такой

— Ну и как ты, не свело ещё ничего? — с издёвкой спрашивает Миё, искоса поглядывая на Сумику.       На соседней половине кровати она сидит, уткнувшись в книгу, даже бровью не ведёт. Они сидят непозволительно близко. Настолько близко, что их колени и плечи соприкасаются, а ничем не укрытая кожа на ощупь такая холодная, что у Миё по шее ползут мурашки. Даже взгляд Натари сделался каким-то отрешённым. А ведь совсем недавно, пока Миё гордо восседала на её бёдрах, её взглядом можно было прожечь саму человеческую суть, а от каждого касания к телу из глаз сыпались искры. Сумика была гораздо грубее и требовательнее сегодня, словно не могла остановиться; не могла насытиться полностью. Её горячие губы и руки, казалось, были повсюду, оставляли невидимые жгучие следы. По правде говоря, у Миё теперь приятно болело все тело.       Измотанная, но всё ещё возбуждённая — не столько сексуально, сколько эмоционально — она тихо посмеивается своим мыслям. — Что смешного? — звучит справа холодный, с тенью усталости голос.       Миё потягивается, вытянувшись вперёд и чувствуя, как по загривку, лопаткам и плечам расходится приятное чувство. — И ты наслаждаешься этим, не так ли? — Чем? — Кино.       Сумика буквально на секунду задерживается взглядом на странице, переваривая вопрос. — Каждой секундой, — коротко отвечает она и проводит языком по подушечке пальца, чтобы перевернуть страницу.       На секунду сбитая с толку этим действием, Миё, проследив за движением рук, встряхивает головой и продолжает: — Ха! Жаль только твое счастье — синтетика, — и сползает вниз на кровати, натягивая одеяло на живот и подложив руку под голову. — О чём ты?       Сама себе удивляясь, она тут же снова садится, даже вылезает из-под одеяла и поворачивается к Сумике лицом. Она не против того, что Сумика увидит её обнаженной — им уже нечего скрывать, — но её всё равно в некотором роде обдаёт жаром, когда Сумика бросает на неё взгляд с нечитаемым выражением лица. — Ты ведь понимаешь, что им не нужна ты? Им нужна эта маска на тебе, — в тишине голос Миё звучит так звонко и ясно, точно у маленькой девочки. Да только яд на языке, увы, не детский. — Ты сегодня какая-то очень резвая, что-то хорошее случилось? — Сумика с легкой ухмылкой отрывается от книги и Миё в который раз за вечер ловит её изучающий взгляд на своих губах. — А ты весь день смотришь мне в рот. Тебя так сильно привлекает мой речевой аппарат или что?       И она специально немного криво улыбается, следя за направлением взгляда Натари. Та чуть посмеивается, поднимая глаза наверх, устремляя взгляд в мутные зрачки. — Да не то чтобы… Изучаю твою артикуляцию.       Миё ведёт бровью: — Ну-ну, — и лениво подается вперёд, сверкая бесстыжими глазами. — И как продвигается изучение? — Из рук вон плохо, — язвительно отвечает Сумика. Холод куда-то исчез из её взгляда и его место занял привычный лукавый огонёк.       Миё скользит взглядом по её телу, изучает рассыпанные на коже странным орнаментом пурпурные отметины. Имей она более художественный склад ума, непременно сравнила бы их с какими-нибудь акварельными цветами, что распускаются на влажной поверхности листа бумаги, когда к ней прикасаются кистью. Но всё это, конечно, только профанация и вздор. Кровоподтёки назови как хочешь, но кровоподтёками они от этого быть не перестанут.       Отложив книгу, Сумика поднимает руку, проводя пальцами по линии челюсти Миё, словно приманивая к себе. Пальцы другой руки ложатся Миё на затылок. Сумика чувствует тёплый выдох на своём лице и целует её. Лениво, безучастно. Пошло. Её рот на вкус солоноватый, горчащий, и Миё не настолько недогадливая, чтобы не понять, по какой причине это так, но её это нисколько не удерживает.       Отлипнув от чужих губ, Сумика спрашивает: — О чем ты думаешь, когда целуешь меня?       Поняв суть вопроса, Миё на пару секунд теряет дар речи. — Вот ты это сейчас серьёзно? — Мне правда интересно! — Сумика внезапно меняет выражение лица, превращаясь в нечто среднее между той её стороной, которая предстаёт Эрими, и той стороной, которая Миё уже знакома.       Мысли против их воли начинают шевелиться под пристальным взглядом.       А о чем тут можно думать? О том, что у Сумики на самом деле приятный парфюм? О том, что лучше бы они никогда не делали этого? Или о том, что когда-нибудь от такой жизни потянешься уже не целовать, а грызть артерию.? Каждый поцелуй ведь словно пытка, она будто мстит себе за эту запретную слабость. Ненависть на пару с отвращением заливисто клокочет в горле при мысли о том, что они и вправду могут привязаться друг к другу вот так.       Сумика подтягивает одну ногу к себе, сцепляет пальцы на колене, готовая слушать. Миё неосознанно засматривается на россыпь родинок на её бёдрах и едва не открывает рот, чтобы что-то сказать, вдруг понимая, что не знает, что ответить. Жестом показав, что вернется через пару секунд, она поднимается с кровати и прямо так, босиком, направляется к двери туалета, а уже оттуда через пару минут на кухню за стаканом воды — в горле пересохло. — Могла бы и мне воды принести, — беззлобно бросает Натари, прикрывая книгу, когда Миё заходит обратно, держа в руке почти пустой стакан.       Миё с усмешкой наблюдает, как она выходит себе за водой и возвращается с наполовину пустым стаканом. — Вот интересная ты такая! — начинает вдруг Миё, когда они снова устраиваются на кровати; вопрос про поцелуй уже как-то забылся. — Тебе лишь бы лицо кривлять, маску на маску цеплять — так же можно забыть кому какой предстать собиралась. И не путаешься ведь. Фантастика…       Сумика ведет бровью, разглядывая потолок. Улыбается уголком рта. — Это ты сейчас к чему вдруг? — Да так, подумала… Вспомнила, как ты с Эрими любезничала, и так смешно стало. Смешно и глупо. — Допустим… Но ты ведь такая же. — В смысле? — Ты точно так же ведёшь себя мило со своей сестрой, однако со мной сплошь яд и препирания. Ах, да — она щёлкает пальцем, переводя надменно-шутливый взгляд прямо Миё в зрачки, — ещё похоть.       Миё чувствует, как краснеет. То ли от смущения, то ли от злости. — Да ты… — Что «я»? Ты ведь смотришь на меня, как в зеркало. И сама прекрасно это знаешь.       Нестерпимой силы раздражение комом встает в горле. Миё сжимает челюсти так сильно, что чувствует боль, а затем сквозь зубы цедит: — Думаешь, если посветила личиком на больших экранах, то можешь диктовать мне, кто я? Откуда тебе вообще знать, как я себя с кем веду?!       С ту же секунду Сумика прыснула со смеху. Не до конца ясно, это был смех желчный и острый, как сейчас её взгляд, или же просто легкая насмешка над мнимой глупостью её собеседницы. — Знаешь, мы правда похожи… — говорит она, отсмеявшись.       Миё, сузив глаза и уперев яростный взгляд в потолок, сглатывает. — Мы никогда не были похожи. — Тогда почему этот спор всё ещё продолжается?       Слышно кислоту в голосе. Миё затихает. Вопрос риторический, но ответить самой себе кажется чем-то сродни спасению. Почему же спор продолжается? Наверное потому что никто не готов уступить. Никто не может уступить. Как весы — равные по весу гирьки держат чаши в балансе, однако не перестают раскачивать их, хоть и лишь на долю миллиметра. Равные… Чушь собачья. — Ты меня достала, — Миё выплевывает эту фразу, словно ядовитый сгусток, укладываясь на бок и отворачиваясь лицом к противоположной стене. Сердце колотит по грудине от злобы, брови нахмурены. В открытом настежь окне тлеет закат, чёрно-красное небо как нельзя лучше отражает мыслительный поток воспалённого сознания.       Хочется спать… Спать, к чёрту всё.       Миё засыпает под тихий шелест страниц вновь открывшейся книги.       Но тут же распахивает глаза. Ей кажется, что она не спала вовсе, однако в открытое окно вовсю светит бледная холодная луна. Ночной ветер завывает на улице, заносит в комнату дождевые капли. Пахнет влагой и озоном, колышутся шторы. В лунном, всегда обманчивом, свете вся комната кажется ледяной цитаделью. Приподнявшись на локте, Миё хмуро оглядела посапывающую рядом Натари; во сне она подобралась чересчур близко, возымела наглость не только тянуть на себя одеяло, но и закинуть ногу Миё чуть ли не прямо на бедро. «Ещё чего придумай.»       Миё жмурится, выдыхает, скидывает с себя конечность и грузно поднимается, чтобы закрыть окно. Холодный воздух неприятно облизывает голое тело, вода стекает со лба на щёки, пол под ногами мокрый и ледяной. От холода передёргивает и Миё быстро закрывает створки, зябко ёжась и поджимая пальцы на ногах. Подёрнув шторы, возвращается в кровать, укладывается на спину, одну руку положив под голову. Простынь впитывает влагу, расползающиеся холодные пятна обжигают сухую и тёплую кожу. Миё опускает взгляд. На гладкой коже живота цветут следы нескромных ласк. Она ведёт по каждой отметине пальцем, соединяет их невидимыми линиями, зачем-то стараясь подстроить под какую-то цепочку. В итоге бросив это, натягивает одеяло до груди и упирается взглядом в стык стены и потолка в другом конце комнаты. Потолок то тёмный, то неестественно белый — это когда бьёт молния. По стеклу хлещет дождь. В теле циркулирует усталость, а сон как рукой сняло.       Промеж штор в комнату просачивается свет, в бледных лучах даже заметны крошечные пылинки. Тишина, привычная, холодная, но не убивающая, как бы укутывает собой, пока Миё теряется в потоке мыслей. Взгляд ползёт по потолку, наискось по стеллажу с книгами, по ровной поверхности стола в сторону, переходит на кровать и там и остаётся.       Даже во сне Сумика красива до ужаса.       Чисто из физических соображений — черты настолько приятны глазу, что аж передёргивает. Но само лицо… Настолько ничем не окрашено, не изменено, не исковеркано эмоциями. Её обнажённое тело скрывает тонкое одеяло. Такая спокойная, будто умерла. Будто не спит. Только грудь вздымается.       Сумика — солянка из тысячи личностей.       Уследить невозможно — вот мягкий инфантилизм бьёт через край, а вот она целуется так, что ноги подкашиваются и живот крутит; вот чёрный холод сидит на дне её зрачков, выставив ледяные пики, а вот лёд плавится и тут же обжигаешься, только взглянув в её сторону; вот сплошь стать и самоконтроль, а вот она горячо прижимает к себе, рассыпая по телу поцелуи, прибивая собою к матрасу, заставляя прогнуться и повиноваться. И хочется ведь!       Честно, Миё она сразу в какой-то степени понравилась, то есть не то чтобы понравилась, а… как бы выразиться… заинтересовала, что ли. Но момент, когда всё превратилось в полное безумие, она почему-то упустила. Какой-то ужас. Сумика въелась в неё, вцепилась, стянула шею крепче гарроты, при этом и пальцем не пошевелив, а Миё только и рада в очередной раз оказаться в ловушке и затем ответно подмять под себя. Запредельно грязно, до невозможности горячо, чтоб потом водолазки носить, чтоб яркие отметины по всему телу.       Миё хочется верить что она сама оставляет такой же отпечаток — не стираемый и не отдираемый, клеймящий раскалённым железом на задворках сознания.       Внезапно в голову лезет чистое, всё ещё имеющее в воображении детские черты личико Эрими. И то, с какой искренностью и теплотой обращается с ней Сумика.       Миё учили, что привязанность — слабость, что доверие измеряется расстоянием вытянутой руки. Так стоило бы жить… А эти пренебрегают, без опаски открывают головы и сердца, играют в любовь — искреннюю, семейную. Такие простые. Низко, глупо. У Миё отвращение скребёт меж ребрами, зависть жгучая бурлит где-то между диафрагмой и корнем языка, разъедает, да так, что аж места в лёгких нет вздохнуть нормально. Она с трудом поднимает руку, вплетая пальцы в свои волосы, и с усилием глубоко вдыхает, чувствуя рядом шевеление — Сумика перевернулась на другой бок. И снова тянет одеяло.       Нисколько не боясь разбудить, Миё грубо дёрнула ткань, уткнула нос в подушку и, насилу закрыв глаза, попыталась заснуть, но сон никак не шёл. Она вновь раскрыла глаза, уставившись в мокрое окно. Луну затянуло тучами. Под тонким одеялом стало жарко. Сумика ворочалась с бока на бок за её спиной. Миё крепко зажмурила глаза и через полчаса заснула без сновидений, на этот раз до утра.