Темный луч в сером тумане

      Вся семья Пустовых обожала август: июльский сухой зной сходит на нет, возвращаются грибные теплые дождики, по небесному океану плывут белые, окаймленные золотым лодки, еще громче кричат где-то высоко ласточки, будто чувствуя, что совсем скоро, через несколько недель, им придется покидать родные края, колышется на ветерке выжженная сухая трава, словно кто-то с шорохом перелистывает страницы книги, на самых верхушках яблонь наливаются алым золотом плоды, спасшиеся от ловких рук вечно голодных подростков, компашками гуляющих по дворам, ночь подкрадывается хитрее и застает врасплох внезапным безмятежным сумраком. У Владлена начинался долгожданный отпуск, и нередко шестеро родственников отправлялись за границу, на дачу или в Крым. Этот год не был исключением…       — Эррор, Эрни! Собирайтесь! Мы идем в магазин! — щебетал задорный детский голосок. — Мы завтра уезжаем, и нам нужны еда, удочки, новая лопата и доски!       — А доски-то зачем? — проворчал самый старший, скрючившийся за ноутом. Посиневшие веки и раздраженно-усталый взгляд красноречиво демонстрировали последствия регулярного недосыпа. Однако когда ему, скажите на милость, тратить время на бесполезное лежание в кровати, если существует учеба? Юноша спрятался в физике и математике с их сложными задачами и жесткими законами от постороннего мира.       — Ты забыл? Вы с Эром будете папе помогать веранду достраивать! — напомнила Элиса. — Там немножко оставалось, только крыша дырявая. Кстати, чур я сегодня ночью сплю на веранде!       — Пф, кто тебе разрешит оставаться там одной? — закатил карие холодные глаза парень. — К тому же, мы не закончили работу.       — Я буду не одна! — упрямо гнула свое девочка. — Я возьму Катю, она меня ночью от монстров спасает. Я однажды видела, как ко мне подобрался большой бирюзковый лис с волчьими клыками и хвостом льва, — с самозабвением рассказывала она. — И Катька связала его своими косичками. Он долго шатался, а потом упал на ковер и исчез в голубом свете! Всю ночь в воздухе парила синяя пыль, но я ее убрала веником, потому что мы недавно делали уборку, и мама бы расстроилась, если бы узнала, что лисы так любят мусорить…       — Ну и сказочница, — хмыкнул Эрни, не отвлекаясь от экрана. — Ганс Христиан Андерсен. Чтоб ты знала, куклы неживые и, конечно, управлять своими косами не умеют. А лисов таких даже в мифологии нет. Бред полнейший. И, кстати, не «бирюзковый», а бирюзовый.       — Скучный ты сегодня, — без обиды заметила Эл. — Папа говорит, что тебе стоит больше спать и выйти наконец из своей дерпессии… Эррор, а ты что думаешь? Признай, Катя — лучшая защитница! Почти рыцарь!       — Нет у меня никакой депрессии! Неправда! — с пеной у рта принялся доказывать Эрн, но его уже не слушали.       — Думаю, из тебя бы получилась хорошая писательница, — искренне ответил Ошибка и убрал Достоевского в сторону, потягиваясь и проводя ладонью по непривычно коротким, недавно стриженным волосам. — Воображение — это тоже талант. Читала бы побольше, оно бы развилось сильнее.       — Не люблю, — заявила она, лавируя между столов и приближаясь к брату. — Мне нравится, когда ты читаешь. И вообще, я еще маленькая, — вредно оскалилась девчонка, походя на того самого лиса. — Я в первый класс иду, а ты уже в десятый, тебе легко сказать. В шесть лет кое-кто, наверное, тоже ничего не умел.       — Нельзя хоть немного помолчать?! — зло прошипел старший. — Едва Эрика увезли к родственникам и прекратились его вопли и скулеж, с утроенной силой загалдели вы! Никакого уважения! Я работаю, вообще-то.       — Да не бухти, мы уходим, — сказал Глючный, доставая из шкафа облепиховую объемную футболку с удлиненными рукавами. — Только ты идешь с нами. Папа и мама уже давно готовы, и наш светлячок носится в уличном платье.       Пробормотав что-то нелестное, юноша сорвался с пригретого местечка и принялся искать среди вороха совершенно разной одежды, смешавшейся на длинном лимонном диване, излюбленную, потертую временем ветровку. Эррор помнил, что, несмотря на нервозность и раздражительность, парень смотрел на семью с печальной теплотой. Будто предчувствовал что-то плохое и боялся ее потерять. Тот день был последним днем, когда эта весенняя заботливость угадывалась на осунувшемся, вечно уставшем лице. Элиса вертелась и прыгала от стола к кровати, от кровати к подоконнику, от подоконника к шкафу, от шкафа к книжным полкам и обратно. Куцые хвостики, перевязанные молочными резинками с крошечными бантами, летели за ней, как крылья лесной феи. Жизнерадостность и оптимизм всё наполняли и наполняли ее мерцающей золотистой водой, никак не достигая краев невидимого кувшина. Глазами-пуговками уставилась на улыбчивую хозяйку плюшевая Катя в вязаном небесном свитере. Мамин высокий заразительный смех разлетался по квартире вместе с папиным ироничным голосом, рассказывающим об очередном веселом случае из своей военной жизни. Как-то… До боли спокойно и обыденно… Затишье перед бурей. Духота перед грозой. Кровавый глаз солнца, бесстыдно заглядывающий в окна. Ошибка смутно ощущал неладное. Сердце не билось, а трепетало, щекотало грудь изнутри, словно мотылек с нежными крылышками, мечущийся в горячем стакане.       — Когда чай, мам? — звонко прокричала девочка, повисшая на турнике вниз лохматой головой. — Я пирог хочу попробовать!       — Сейчас погуляем, и попробуешь, — отозвалась мама из кухни. — Надо подышать свежим воздухом, пока погода не испортилась. Если готова, выходи к лифту. Мальчики, вы тоже!       Тут в детской появился отец семейства в летних грязно-бежевых шортах. Можно было с полной уверенностью утверждать, что Эрни вырастет точной копией отца. Даже взгляд у них был одинаковый: пронзительный, шершавый, несговорчивый, усталый и ласковый. Разве что оттенок глаз едва заметно отличался. У сына он был более глубоким и темным, более бархатным, а у мужчины радужка чуть блеклая и ненасыщенная, как какао, разбавленное водой.       — Оделись? — поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, выпроводил их в коридор и приоткрыл балконную дверцу. Воздух сразу ожил, задвигался и увлажнился. Грейпфрутовый свет играл мрачно-яркими отбликами на мебели и стенах.       Около зеркала уже прихорашивалась Василиса Пустова — высокая, ширококостная женщина средних лет с округлыми плечами и волнистыми смоляными прядками, собранными в нетугой пучок на шее. Крепко сложенная, востроглазая, розовощекая и умелая, она казалась идеалом матери. Конечно, она могла и дать подзатыльник, и оставить непослушных отпрысков без ужина, и начать читать многовековые нотации. Но кто лучше нее испечет банановый хлеб или котлеты с сыром, кто лучше нее поддержит и успокоит несколькими резонными словами, кто лучше нее объяснит сложные темы? Эррор помнил, будто это было вчера, как она надела свободную однотонную синюю кофту без молний или пуговиц на белоснежную летнюю рубашку и нахлобучила изящную коралловую шляпку с атласной сливочной лентой. Папа тогда шепнул ей что-то вроде: «Моя красавица», и они чмокнулись, вызвав приступ хихиканья у шустрого светлячка с мерцающими звездочками на лице.       Большая семья скоро вышла из уютной квартиры. Эр обернулся на подсвечиваемое естественными прожекторами родное гнездышко. Зловещие мысли не покидали его. Он уже хотел сказать родственникам, что лучше бы им остаться сегодня дома и посмотреть какой-нибудь фильм, а на дачу отправиться завтрашним вечером. Но язык будто присох к нёбу, и парень молча последовал за родителями, братом и сестрой вниз.       Чтобы отвлечься и приподнять себе на удивление пессимистичное, дерганое настроение, он надел черные наушники. Музыка преображала окружающую его действительность, как цветы преображают изумрудный луг. Правда, в тот день она звучала… мёртво? Жутко? Злорадно? Нет, наверное, «вкрадчиво» подошло бы лучше. Голоса певцов улавливались так же, как обычно, однако мелодия, не переставая, шептала, шелестела, шуршала и шипела таблеткой, брошенной в чашку с водой. Ошибка хмурился. Что с музыкой? Наушники испортились, что ли?       — Эррор! — Элиса настойчиво потянула брата за оранжевую ткань. — Смотри, что я надела!       На указательном пальчике блестело кольцо. Хрустальный камешек отражал рябиновый закат и расплавленное серебро в больших глазах. Прочная, но нетяжелая железка рядом с драгоценностью смотрелась странно, хотя вовсе не портила, а дополняла ее. Глюк давным-давно купил девочке украшение. Несмотря на то, что Эл почти не носила аксессуаров, с подарком не расставалась, и всякий раз старалась показать старшему, насколько она ценит свое первое колечко.       — А? Да, я видел, — слабо улыбнулся ей в ответ парень. — Не потеряй смотри, оно некрепко сидит.       Он отвернулся, тихо напевая любимые треки едва шевелившимися губами. Пустячные, ничего на самом деле не значащие мысли безвольными прозрачными медузами плавали в его голове. Надо бы купить ПК, а то Эрни совсем обнаглел: фиг упросишь уступить ноут хотя бы на час-другой. Вопрос только, где деньги взять. За летнюю подработку он едва набрал половину нужной суммы… С Инком давно не виделись. Интересно, как он? Почему на сообщения отвечает лишь спустя три-четыре дня или не отвечает вовсе? Может, у него что-то случилось? Если так, то почему он ничего ему не говорит? Они ведь друзья! Стоило ему появляться на плавании чуть реже, чем обычно, как мальчишка со спокойным, если не сказать безразличным, взглядом начинает его игнорировать. Разве двух лет общения не достаточно, чтобы этот ледяной паренек поверил в дружбу? С другой стороны, однофамилец никогда не горел желанием с кем бы то ни было поддерживать связь, и вообще чудо, что он пишет… Пусть и короткие, лаконичные, общие фразы. За Эриком послезавтра ему придется ехать. Неужели тете настолько сложно воспользоваться метро? Она, в конце концов, просила отпустить племянника к ней в гости. И ей тридцать лет, а не семь. Скоро книгу в библиотеку сдавать, а он пробездельничал и дошел лишь до пятой главы. Из двадцати двух. Остается надеяться, что Елизавета Васильевна его поймет и простит…       Как приятно слушать старые песни! Воспоминания стаей голодных волков заполоняют душу. Эту мелодию он впервые услышал всего в десять лет, в папиной машине, и сразу полюбил быстрый припев. Эта кричала на его первой дискотеке, которую устроили специально для пятиклассников. Правда, Глюку в толпе сошедших с ума от шума и разноцветных пятен сверстников было более чем некомфортно, и он просидел в актовом зале всего двадцать минут, перетерпев все муки ада. Зато пополнил плейлист. О, а эту включала Маришка. Он подавил улыбку. Презабавная девчонка, которая для него навсегда осталась приставучей голубоглазой семиклашкой. Лишь когда она перешла в другую школу, Ошибка осознал, что он ей долгое время был симпатичен. Бедняжка. Она ведь так старалась понравиться, но больше, чем хорошей подругой никогда не стала. И все же Маришка с ее некрасивым, однако честным, открытым и храбрым личиком оставила в его сердце солнечную теплоту.       Эррор очнулся, когда они приблизились к протяженному пешеходному переходу. За зеброй, на новом бежево-сером здании, сверкала салатовая вывеска: «Товары для дачи». Пустов глянул назад. Папа и Эрни степенно о чем-то беседовали, шагая на приличном расстоянии. Наверное, старший опять мучает отца логическими задачками. Или что они там в колледже проходят?.. А мама и Элиса, в которых парень едва не врезался, с оживлением болтали про недавний фильм о Красной Шапочке. Замигал зеленый, и они втроем, женщина с дочерью впереди, сын сзади, ступили на теплый асфальт. Эр в оцепенении смотрел сквозь короткие хвостики и розовую шляпу. На губах играла улыбка. Несерьезная, забавная песенка, одна из тех, что быстро и легко запоминаются, лилась нескончаемым громким потоком.       Внезапно голос певца заглушил отчаянный вопль, доносящийся со стороны пешеходной дорожки. Парень резко обернулся. Эрни, мертвенно бледный, с огромными карими глазами, несся к ним, что-то крича и показывая налево. Глючный успел увидеть белое пятно, бесшумно, плавно, но невообразимо стремительно летящее на него. Если бы не свет от фар, мальчик никогда бы не заметил этот смертоносный автомобиль-призрак. Инстинктивно он отскочил на несколько метров назад.       И тут его пронзила страшная мысль. Мама и Эл! Как во сне, Ошибка поднял голову, молясь, чтобы всё действительно оказалось сном. Машина продолжала свою безумную гонку. Ее колеса не останавливались. Женщина, едва увидев приближающуюся опасность, не раздумывая, схватила ребенка за руку, лихорадочно стараясь защитить. Лицо Элисы исказила гримаса ужаса. Даже если бы мать сумела ее оттолкнуть, ватные ноги не выдержали бы и подкосились, как уничтоженные газонокосилкой ранние одуванчики с мягкими мелкими лепестками. Эррор дернулся было к двум самым дорогим ему людям на Земле, но молочная Волга оказалась быстрее…       А дальше всё смешалось в непроглядно-темном кошмаре. Кровь, обезображенные тела, на полном ходу врезавшаяся в припаркованный грузовик машина, из которой выбежал трясущийся молодой мужчина с разбитым носом, возгласы шокированного Эрни, молчание ошеломленного, пришибленного отца, забрызганная красным, молящая о помощи ладошка, откатившееся к бордюру колечко, и музыка, насмехающаяся, веселая музыка.       Если бы Эр сообразил вовремя, то они остались бы живы. Он мог предупредить ни о чем не подозревающих маму и сестренку воплем, взвизгом, восклицанием. Мог пихнуть их в спины, одновременно спасая и себя. Но он этого не сделал. Он сберег лишь собственную шкуру. А от двух живых людей осталась бесформенная куча, утопающая в жидкости, что раньше текла по их собственным венам. И водитель… водитель, совсем молоденький, едва получивший права, вот-вот сядет за решетку в лучшем случае на семь лет. Загубить три жизни, причем две из них безвозвратно… Долгий взгляд старшего брата красноречивее всяких слов. Это всё его вина. Его и только его. Он эгоист, безмозглый эгоист. Тошнота, подступающая к горлу, окруженная ледяным обжигающим озером душа, отрицание происходящего, желание укутаться в одеяло по уши, очнуться от затянувшегося кошмара — это медленно убивало. Трупы. Трупы вместо добрейшей, лучшей женщины и просто озорного светлячка. Парень и сейчас не представлял, как вынес ту неделю. Какое счастье, что Эрик был далеко и не видел слез Эрна и папы, больного ночного бреда слетевшего с катушек Эррора, судебного разбирательства, два неприглядных гроба: большой и маленький, плавно исчезающих в земле навсегда, и прощальный букет огромных подсолнухов, желтевший неприлично ярко и счастливо на кладбище.       — После этого и началось, — надломленный, приглушенный шепот Глючного то и дело прерывался, иногда вовсе сходя на нет. — Сперва ужасные… хуже, чем ужасные сны… Они были слишком реалистичны и слишком… красочны. Я пробуждался и… и не понимал, происходило ли всё во сне или наяву. Хотелось закрыть глаза и сдохнуть в пустоте. Чаще и чаще мне мерещились окровавленные руки… И я чувствовал чужое присутствие… Даже когда квартира пустовала. Я вечно пытался уловить хоть какие-нибудь звуки, чтобы вычислить врагов… которых никогда не было… просто… грань между миражом и реальностью пропадала. И продолжает пропадать. А через три недели я впервые услышал Голос. Он… упрашивает меня совершить самоубийство и… всячески напоминает о моих роковых ошибках. Он приходит неожиданно, когда башка не забита мыслями и планами. Иногда мне кажется, будто он человек, поселившийся внутри меня. Я не могу больше бороться с ним! — вырвался из подростка жалобный, надсадный крик. — Голос побуждает меня к у-ужасным действиям… Мало того, буквально день назад к нему присоединился мой… мой… мой двойник! Он убьет меня!!! — в панике твердил Пустов. — Я видел его около дома! И… Он только что отражался в зеркале, сзади меня, и жаждал задушить твоим шарфом. Я ч-чуял его холодное смрадное дыхание! В одной книге написано, что встретивший своего двойника — без пяти минут покойник… Там л-лежала моя закладка, и эта фраза была подчеркнута словно специально для меня. П-прежний владелец книги… Уб-убил себя. Моя копия еще придет, уверен… Даст, что мне делать? Что мне делать? Я ведь схожу с ума! Я н-не хочу окончить так же, как Т-Тимур! — он с трудом подавлял всхлипы, слезы переливались, заставляя покрасневшие глаза блестеть, но не покидали дрожащих век, нос дергался, как у маленьких детей, изо всех сил душащих в себе желание разреветься.       — Плачь, — негромко проговорил Мердер.       — Что? — удивился Ошибка.       — Я сказал плачь. Зачем ты сдерживаешься? Ты ведь три месяца не давал волю громким слезам, правильно? Расплакаться — не слабость, а отличный способ успокоиться. И делать этого нельзя лишь рядом со своими врагами. Я не враг. Дома кроме нас — никого. Плачь, станет немного легче. А потом что-нибудь с тобой придумаем…       Из груди Эра вырвался вздох, похожий на вздох облегчения, и спустя секунду горькая вода пещерными прохладными ручейками капала с его носа, подбородка, скул и ресниц на багряный плед, а рыдания, не встречающие никаких препятствий, сотрясали детскую не хуже раскатов грома, учащенно грохочущих за окном. Вдруг сурово разрезала тучи тройная молния, и в квартире резко погас свет. Комнаты тонули в полутьме, но мальчикам это было на руку. Один совсем перестал стесняться своих слез, а другой смущенно и ласково прижал к себе трепещущее тело. Пальцы Пыльного машинально зарылись в смоляные мягкие волосы, играя с ними и перебирая пряди. Электрический белый свет озарял фигурки двух ребят, ставших настолько близкими в этот вечер. Скоро всхлипы Эррора прекратились. Слышно было только его прерывистое тяжелое дыхание, но выровнялось и оно.       — Я люблю тебя, Даст, — неожиданно выдал парень и невольно ухмыльнулся застучавшему в лихорадке маленькому сердечку. Он поднял голову, решительно смотря в изумленное острое лицо. — Никогда не смей от меня уходить. Даже если не любишь меня, пожалуйста, не уходи. Научи меня готовить, разреши защищать тебя и иногда показывать свои слезы. Я не справлюсь один.       — Черт, а ведь я хотел сказать почти то же самое, — нарочито раздраженно пробурчал Пылев. — Перебил мои слова, вреди… — он обескураженно замолчал, увидев повеселевшие глаза Глючного в каких-то жалких сантиметрах от своих. На щеках мальчишки расцвели огромные пунцовые георгины с зубчатыми, острыми краями.       — Что в такие моменты обычно в фильмах делают? — хитро осведомился десятиклассник и вдруг сомкнул их губы в мимолетном, неглубоком, осторожном поцелуе.