***
Даст застыл на облысевшем невзрачном холмике с чуть видневшимися под тонким слоем снега тощими травинками, тянувшими мертвые руки к тяжелому стальному дыму, лежавшему под голубым небосводом. Мальчишка охватывал недоверчивым и прищуренным взором чистенький дачный поселок. Паутинка тоненьких дорожек, больше походивших на лесные тропки, соединяла между собой самые разные дома: от крохотных сарайчиков до современных коттеджей с широкими мансардами. Все здания, даже самые новые, казались давно брошенными и запущенными, принесенными в жертву всепоглощающей природе, хотя добропорядочные хозяева вполне сносно ухаживали за своими уютными жилищами. Наверное, превратное впечатление создавалось нестрижеными газонами, совсем невысокими деревянными заборчиками c торчащими гвоздями, ромашковой сплошной гладью без единого следа сапога или колес, ослепшими бездушными окнами, залепленными оттаивающими при нулевой температуре снежинками, и лесом, тянувшим мохнатые руки прямо на участки, порождая в двух шагах от яблонь, вишен, малин, слив и изредка груш молодые березки, тоненькие клены и нарядные ели — северные кактусы с мятными ветвями. — А где все? — недоуменно спросил Мердер. — Неужели в ноябре никто не заглядывает на дачи? Или здесь сплошные заброшки? — Вообще-то заброшки в трех километрах отсюда. Мы обязательно в следующий раз полазаем, я колонку возьму… Сегодня просто люди решили остаться в Москве. Но некоторые все-таки приехали. Клавдия Семеновна, Петр Викторович, семья Суриковых… И, кажется, дедушка Николай решил проведать свой флигель, — с видом знатока перечислил Пустов, показывая то на один, то на другой дом. — Как ты их запоминаешь? — изумился мальчик, у которого память на имена была настолько плохая, что только к шестому классу он с грехом пополам выучил, как к какому учителю обращаться. — Это не я, это мой общительный Эрик, которого каждый холит, лелеет и желает потрепать по щеке, и вечные разговоры папы с соседями о всяких наискучнейших вещах типа бракованных леек или граблей с тяжелыми черенками. Волей-неволей начинаешь разбираться, чем отличается Кирилл Степанович от Степана Кирилловича, кто где живет, с кем лучше не связываться, а кто радушный человек… — он на секунду нахмурился, будто воскрешая что-то в подсознании, но тут же встрепенулся и потащил Пыльного вперед, по миниатюрной аллейке, создаваемой двумя рядами густой, лохматой рябины, чьи рубиновые бусинки разбавляли общую картину, изображенную депрессивной и скучной поздней осенью в пятидесяти оттенках серого с легкой белизной, которая медленно исчезала, утопая в собственной прозрачной крови. — Нам еще отопление включать, ждать пока все прогреется и ехать в соседний городок за едой, поэтому не спи. Ребята через несколько минут уже стояли напротив ярко-фисташковой постройки, выделявшейся среди ванильных, лимонных и бурых. Впрочем, кроме свежего, пробуждающего ото сна, однако умиротворяющего и раскладывающего мысли по полочкам окраса ничего особенного в этом здании не было. Сделанная под темно-бордовую черепицу тупоугольная крыша, что блестела даже без поддержки дружелюбных лучиков, вытянутые стекла за пластмассовыми холодными рамками, идеально вычищенными, и от этого неуютными, защищенная от дождей горчичная веранда, где семья любила обедать солнечными безмятежными деньками, собравшись за круглым столом, едва умещавшимся в тесном проходике, кое-как огороженный подгнивающим забором участок с непонятными грядками под серой тканью, соблазнительная, зовущая за собой в загадочную лесную чащу тропинка, усыпанная острым гравием, пестрившим пурпурными, бледно-кремовыми, синевато-серыми, шоколадными и снежными оттенками, сарайчик с толстыми дверями, как нельзя лучше хранивший старые предметы. Просто, но вполне комфортно. — Как тебе? — с довольной физиономией спросил Эррор. — Папа о даче заботится больше, чем о нашей квартире. Ему приятнее находиться под боком у зеленых зарослей, а не в каменных джунглях. — Ну, сейчас они не очень-то зеленые, — заметил Даст, выдыхая кучерявые завитки согревшегося воздуха на угрожающе посиневшие, замерзшие пальцы, сопротивлявшиеся выполнять немые приказания и двигаться. — Наверное, летом здесь в разы красивее. — Летом вообще можно не возвращаться в город, — с запалом рассказывал десятиклассник, вынимая из кармана ключик, подошедший бы кукольной аккуратной вилле, но никак не двухэтажному строению, в которое вела высокая, объемная миндальная дверь, украшенная громоздкой и по-своему изящной ручкой-кольцом, перекочевавшим сюда из Средневековых крепостей. — Птицы прилетают, в них мы с папой из ружья стреляем, правда, из меня охотник… ну, ниже среднего… ягоды появляются, цветы абсолютно везде, небо голубое-голубое, у соседей вечно музыка на колонке играет. Это очень не нравится Эрни, а я частенько уговариваю ту молодую парочку поставить мои песни. У них просто колонка закачаешься, «Marshall», дорогая штука. Около нее чувствуешь себя не хуже, чем на концерте, — он вогнал ключ в малюсенькую скважинку и не без усилий повернул его три раза, наполняя веранду визгливым щелканьем. — И рыбы в озере полно, хотя терпения у меня хватает на первые два-три часа, а потом я плюхаюсь в воду… Эй, ты чего дрожишь? — Д-догадайся с тр-рех раз, — часто застучал зубами мальчик, врываясь в прихожую. — Врубай отопление скорей, не то я в снеговика превращусь. — М-да, — цокнул языком Ошибка, — не хочу тебя расстраивать, но нужно время, чтобы дом прогрелся. — И сколько? — Часа два-три, — увидев, как помрачнело лицо кареглазого, он едва не удушил его своим шарфом и ободряюще вложил бледные кулачки в сильные и умелые ладони, поглаживая острые костяшки. — Ничего страшного, мы сейчас на велосипедах домчим до супермаркета, там ты оттаешь, мы купим чего-нибудь горяченького, за это время на первом этаже потеплеет сто процентов. Заодно исследуем новую дорогу, она должна быть короче обычной. Скорее всего, кочки нас чуть задержат, но пофиг, не привыкать. Ты не против? — А как мы усядемся на велики, если куртки мешаются? — Даст уже обстреливал каждый уголок квадратной комнатки, поливаемой тусклым светом сразу из нескольких окон, что Глюк освободил от малахитовых занавесочных оков, короткими взглядами, наполненными любопытством. Запыленные, однако не грязные голые полы цвета старой сосны, необычный стол, стилизованный под пиратский: две пузатые бочки «рома» и гладкая доска сверху, зазывающая голодных покорителей морей на рыбный обед, электрическая плита со стоявшими на ней грустными салатовыми кастрюлями, болотного тона шкафчики и гороховые ящики, часть из которых сидела с пустыми желудками, блестящий холодильник, домашний, родной благодаря самодельным детским магнитикам и рисункам, строгий, раскидистый диван-аккордеон цвета моккачино, мягкий, но не провисающий под большим весом. — Мы снимем их, — пожал плечами Пустов, особо не задумываясь над возможными последствиями. — Не парься, спустя максимум тридцать минут, из которых двадцать мы прошастаем по магазину, вернемся обратно. Замерзнуть не успеешь, главное активно работать педалями. — Ладно, — нехотя согласился мальчик, терзаемый нехорошими предчувствиями, кидая верхнюю одежду на самый ближайший грубо сколоченный табурет. — Тогда на кофты натянем свитера. Хотя, может это и лишнее. Скоро выглянет солнце и на улице станет чуточку приятнее. — На всякий пожарный лучше надеть, — согласился парень, кидая Пыльному рюкзак, оставленный в прихожей. — В крайнем случае завяжем на поясе. — Два супергероя летят спасать магаз от продуктов, — улыбнулся младший, кое-как вылезая из толстовки и демонстрируя смешную тонкую кофточку с сердитым котом. — Прям вылитый ты! — захохотал черноволосый. — Только усиков не хватает… И ты жаловался на холод, при том что нарядился в кофту, толстовку, куртку и болоньевые штаны?! У меня под пальто одна футболка, а я зажарился. — Нелюдь какой-то, — пробубнил Мердер и всунул голову в узенькое горлышко колючего новогоднего свитера, «украшенного» оттопыренными белыми ворсинками. Правда, выглядело это так, будто на школьника набросилась целая стая линяющих котов с жемчужной шерсткой. — Ты в пять градусов в футболке бегал, я помню… — Собственно, почему бы и нет? — приглушенно произнес застрявший в бордовой водолазке десятиклассник. — Кажется, оно меня хочет убить… Пыль и Эр обоюдными стараниями сумели вызволить последнего из пушистой западни. Стены дома никогда не слышали столько профессиональных, оригинальных ругательств и заразительного, почти детского, чистого смеха. Подростки скоро выбежали на улицу. В сивых пухлых облачках шаловливо открывались и закрывались круглые форточки, что проталкивали небесное золото вниз, на беззащитный плачущий снежок. Утренний ветер сменился дневным затишьем. Воробьи, всегда вызывавшие у Пыли яркие ассоциации с Папайрусом из-за черненьких, умных и хитрых глазок, на дне которых прозрачной, незаметной медузой плавала хорошо спрятавшаяся добрая наивность, перебранивались друг с другом и метались с места на место, беспрестанно чирикая. В воздухе пахло влагой и весенней капелью. Мальчишки вскочили на старенькие, проверенные временем на прочность и выносливость, велосипеды с облезающей краской, радуясь располагающим к долгим прогулкам проблескам тепла. Более, чем лживым проблескам тепла…***
— Вот чтобы я еще хоть раз поверил в твою «короткую дорогу»! — вваливаясь в жилище и выравнивая дыхание, гневно пыхтел Даст, впрочем, не скрывая счастливой и уставшей улыбки. — А я что мог сделать, я ее впервые видел, плюс снег закрывал обзор! — Ошибка, минуту назад ржавший жеребцом, не мог быстро сменить эмоции, поэтому его раздражение, смешанное с ухмылочкой и весельем, выглядело комично. Розовощекие, извалявшиеся в тающей кокосовой стружке, сверкающие взбудораженными зрачками из-под поседевших ресниц, шуршащие тяжелыми пакетами ребята, едва сняв обувь, с которой ручьями текла вода, упали прямо на пол, наперебой комментируя свои злоключения. Внутренний навигатор Эррора превратился в «нафигатор» уже при появлении первых мелких снежинок, спрятавших и без того еле различимую узенькую тропинку под белый атласный плащ. Как говорится, беда не приходит одна: стоило маленькому поселку исчезнуть из виду, как белые мошки эволюционировали в мух, а через считанные минуты из мух в шмелей, безвольными игрушками летевшими по воздушным коридорам. Пурга нависала над деревнями, лесом и рощами своим рыхлым телом и, сама того не желая, запечатывала мальчишкам глаза молочным сургучом. Парни перестали ориентироваться в пространстве, надеясь на механическую память (скорее на интуицию) Глючного. Не на того надеялись… Только спустя часа два, когда вьюга чуть утихла, они потащили велики назад: старший понял, что «немного» просчитался, и увел их на несколько километров дальше. Толкать велосипеды, застревающие в вязком болоте цвета слоновой кости — тяжелее силовой тренировки. А если на рулях покачиваются огромные, набитые до отказа едой, едва не рвущиеся полиэтиленовые сумки с хлипкими ручками, то тренировка превращается в инквизицию. В общем, лишь к трем часам школьники выдохнули с облегчением, заприметив лаймовое здание, укутанное шубкой из дорогого меха. — Есть хочешь? — повернулся к распластавшемуся на диване мальчику Эр, кидая яблоки и груши на подоконник. — Можем колбасу открыть и хлеб нарезать. У нас еще молока немного осталось, тебе налить? — Нет, спасибо, — благодарно глянул на юношу Пыль слипавшимися ирисочными глазами. — Мы, пока сюда шли, два багета сжевали и сок прикончили, а для ужина рановато… — Да ты уснешь сейчас! Подушка нужна? Восьмиклассник что-то промычал, переворачиваясь на другой бок и превращаясь в угловатый клубочек. Он казался совсем маленьким и изящным, словно дорогой, но хрупкий бокал из богемского хрусталя, готовый разбиться от малейшего неловкого движения. Ошибка пристроился рядом, чувствуя в сантиметре от себя столь желанную, спасительную прохладу, исходившую от спины с выпиравшими крылышками-лопатками и способную притупить даже самую ужасную боль. Зевая, он нежно обхватил рукой остренькие плечи под облегающей тканью. Младший и не думал сопротивляться, напротив, немного отодвинулся назад, соприкасаясь с ласкающе теплым телом. Глюк покраснел, но тут же успокоил сердце, забившееся в припадке. Мердер ведь спит. Все нормально. А когда отдохнет… Черт, разве можно вообще предлагать такое почти ребенку? Вдруг это их отдалит? Нет, надо прекращать панику. Все будет хорошо, он двести раз продумывал каждую мелочь. Веки тяжелеют… Сознание проваливается в Ночь… А лицо и запястье ощущают спокойный, заставляющий забыть о проблемах и волнениях холод, что обволакивает каждую клеточку мокрым туманом.***
— Даст? — чересчур робким для себя голосом позвал черноволосый, отрывая мальчика от «Железного короля». Очнувшись после сладкой-сладкой дремоты в опасной друг от друга близости, они стыдливо разбежались по разным углам, изредка перебрасываясь короткими фразами. Черная фата невесты застилала окна непроглядным мраком, поэтому в гостиной ярче обычного пылал свет, четко обозначая две фигуры, одна из которых сидела за столом, а другая продолжала валяться на светло-коричневом матрасе. — Да? — у Пыли не получилось придать нервному взгляду беспечность, а интонация предательски прыгала, будто содрогаясь от мороза. Он не столько читал книгу, сколько прокручивал в голове слова братца, ближе к вечеру приобретающие все более зловещий цвет. — Может… Устроим чай? — Глючный зарделся, как вареный рак, понимая всю тупость сказанного. В воображении это звучало по-другому… — Мы разве покупали пакетики? — удивился школьник, не поняв намека, но насторожившись. Различимый даже на матовой кофейной коже румянец и негромкий, лишенный былой твердости лепет его слегка напугали. — Так, — внутренним рывком взял себя в руки Эррор, убирая с бровей коротенький тонкие косички, которые ребята заплетали еще перед сном. В радужке полыхнуло заточенное лезвие самурайской катаны, а рот уверенно изогнулся, как у бравого завоевателя, заранее пробовавшего на вкус новый город, что ему суждено покорить. — Даст, я понимаю, что мы встречаемся меньше месяца, и тебе всего четырнадцать, — восьмиклассник сглотнул, догадываясь, о чем дальше пойдет речь, — но, может, попробуем сегодня… — правильное слово упорно не желало подбираться, и подросток, плюнув на красивое звучание, выпалил, — …переспать? — Я… я не знаю… — он низко опустил голову, не заметив, как к нему подошел парень, трепетно обнявший его за шею. — Если не хочешь или тебе попросту страшно, так и скажи, — ободряюще улыбнулся Пустов, чмокая его в макушку. — Я совсем не настаиваю. Решать тебе. Тем более, что так неожиданно… — Хорошо, — чуть ли не шепотом, однако твердо перебил мальчик, вскакивая с деревянного сиденья. — Я не против. И мне почти не страшно. — гордая осанка, прямой, едва ли не царственный взор, коим не каждый наследник-принц мог похвастаться, и лихорадочное мерцание благородной меди говорили сами за себя. — Тогда… У меня есть одна идея. Ты же смущаешься, да? Я тоже, признаться, слегка волнуюсь. Давай вместе помоемся? Чтобы привыкнуть… — они синхронно порозовели и синхронно этому улыбнулись, немного разряжая накалившуюся до предела атмосферу. — Давай… — короткий кивок со стороны Пыли, и Глюк потянул его к входной двери, по пути извлекая из орехового комода с вместительными ящиками два белых полотенца. Пылев в замешательстве шел за старшеклассником. Он до недавнего момента не сомневался, что они сейчас направятся в ванную. А его вели по морозу куда-то на задний двор. Ослепительные переливчатые хлопья пробирались за шиворот, лезли в нос, залепляли глаза, обращались ледяными родничками, струившимися с щек вниз, но ученики на них не обращали внимания, пытаясь унять стук кровавого молотка, отдававшегося гулом в ушах. Долю секунды они жалели, что дошло до такого, но тут же с презрением выкидывали трусливые мысли в ближайший сугроб. Ошибка остановился в двух шагах от толстого шланга, похожего на хвост гигантской мертвой ящерицы, пробегавшей по людской даче. Ряд металлических крючков, удобно прибитых к стене рядом с местом, где семья Эра обычно принимала душ, скоро украсили жесткие полотенца, тоненькая кофта с ворчливо скалившимся котом, алая спортивная футболка и две пары штанов. А дальше ребята замялись, тщась скрыть смущение. — Ну чего застыл? — раздраженно спросил Пыль, стараясь не переводить взгляда на оголенный торс с четко вырисовывавшимися четырьмя кубиками и на рельефные сильные руки, пробуждающие в худеньком мальчугане противные комплексы. — Ты же на плавание ходил. Или ты там тоже мялся и по несколько минут теребил резинку трусов? — А ведь правда. Это просто очередная тренировка по плаванию. Спасибо, что помог, — он усмехнулся дьяволенком, стягивая с себя черную ткань. Даст торопливо отвернулся, боясь вытащить взгляд из темноты близлежащего леса. Снежинки таяли над ягодными скулами, даже до них не долетая. — Эй, ну ты чего? У нас ничего не выйдет, если будешь зажиматься. Я специально не включал фонарь, чтобы нам было полегче. Или передумал? — Не передумал я, — огрызнулся младший, растирая прозябшую кожу и продолжая прятать бегающие рыжевато-охровые глаза. — Раздевайся уже, замерзнешь опять. Или тебе с этим помочь? Подросток промолчал, мысленно распиливая несчастный кустик, хрустевший на ветру ломкими ветвями. Эррор аккуратно подцепил чужие боксеры, до боли впиваясь в губы, и освободил призрачные в сумраке миниатюрные бедра от и без того слабой защиты. Из закрепленного над лохматыми затылками шланга заструилась свежая кристальная вода, чуть ли не горячая в окружавшем ее ноябрьском холоде. Мердер украдкой повернулся на мелодичный звук, мгновенно попадая в жаркие объятия. Он не успел даже застесняться или испугаться, как на неровные мурашки закапал, постепенно увеличивая напор, шелковый водопад, создававший теплый кокон, что отпугивал бесчувственных, равнодушных ангелов, давно забивших на человечество и все, что с ним связано. Кожа к коже, нос к носу, взор к взору, сердце к сердцу, они замерли, страшась пошевелиться. Вдруг Ошибка бережно приподнял сердцевидное личико и сомкнул их губы в глубоком медленном поцелуе. Ребята ощущали его острее из-за резвых горошин, нахально проскальзывавших в рты, где и так хватало сырости, и близкого контакта, особенно красочно чувствовавшегося чуть ниже живота. Время прекратило существовать. Даже нет, весь мир прекратил существовать, сжавшись до одной точки, где оголенные юные тела и оголенные юные души наслаждались друг другом, неподвижно танцевали и вздрагивали от тянущего удовольствия. — Э… Эр… — окликнул Глючного мальчик, отстраняясь. Щеки расцвели багряными лотосами с нежными, мягкими наощупь лепестками. — П-переберемся в дом? — О, а ты созрел быстрее, чем я рассчитывал, — юноша провелся вымокшей широкой ладонью по пепельным волосенкам, растопыренным в разные стороны. — Мне-то чудилось, что еще час так простоим… Хотя это было очень приятно, не спорю. — Хватит издеваться, — прошипел Пыльный, чьи нервы были натянуты, как гитарные струны, и грозились порваться в любой момент. Он боялся даже переместить взгляд с грубоватой и храброй рожицы вниз. Мало ли что он там увидит… — Ладно-ладно, — миролюбиво пропел юноша, перекрывая воду и хватаясь за полотенце. Предательницы-капли, секунду назад согревавшие своими прозрачными бархатистыми локонами, теперь злобно впивались в беззащитные тела арктическими зубами, оставляя красноватые пятна. К счастью, махровая ткань ловко собирала лгунишек, с корнем вырывая их кудри. Глюк внимательно, стараясь не пропустить ни сантиметра, стряхивал необработанные бриллианты на землю, а Даст дрожащими ручками тянулся к угольной шевелюре, непривычно взъерошенной и густой. Из-за сырости аромат смолы пробирался в легкие с удвоенной силой, разжигая где-то внутри слабый костерок. Который так и просил, чтобы его раздули до пожара. Пыль поежился. Неожиданно Ошибка подхватил мальчонку на руки, нарочно проводя ноготками по низу живота и целуя в лоб со всей присущей серебру страстью, что извергалась величественным и смертоносным Везувием. Младший в панике попытался прикрыться полотенцем, но Эррор предугадал его действия, перехватывая тонкие запястья. Глаза испепеляюще светились под торжественным шатром из вороньих перьев. Он бесшумно и торопливо пронесся по веранде, будто не было никакого пятидесятикилограммового груза, даже не дышавшего из-за беспокойной растерянности. Глюк, едва прикрыв за собой дверь, резко выключил люстру, оставляя гореть лишь настенный светильник, похожий на серовато-розовый увядший тюльпан, прикрепленный к позолоченному стебельку. Парень осторожно положил восьмиклассника на каштановый округлый диван и встал над этим сереньким мотыльком с уязвимыми крылышками. Он пристально, будто аукционную картину талантливого живописца, осмотрел рыбьи тоненькие ребрышки, испещренные застарелыми фисташковыми и черничными синяками, раненые ключицы, полосатые и непрочные, мелко трясущиеся от переизбытка эмоций плечики, почти не различимый пресс, переходящий в заманчивые бедра, опоясанные розоватой линией, высоко поднятого друга… Серые глаза метнулись на мордашку, спрятанную за узенькими ладошками. Он ненавязчиво, однако решительно отодвинул своеобразный щит, любуясь влажными подсыхающими дорожками, бегущими от выцветших ресниц к подбородку, королевскими глазами, что умудрялись смотреть с достоинством и непокорностью даже в такой ситуации, фиалковыми губами, ледяными, бескровными и влажными. — Эр, выруби свет, — негромко попросил Мердер, не без легкого страха смотря снизу вверх на по-своему очаровательную и выразительную рожицу, непрестанно излучавшую пробирающие до костей властность, нетерпение и желание. — Я тогда тебя не увижу, — заметил Ошибка, наклоняясь к шее и несильно кусая ее. — М-может оно и к лучшему? — вздрогнув всем телом, шепнул мальчик, еле блокируя рвущиеся наружу звуки. — Не-а, — улыбнулся он, возобновляя игривые, но не безболезненные укусы, после которых на шее расцветали земляничные вербены, — ты слишком прекрасен, чтобы тебя сожрала тьма. И я хочу любоваться твоим лицом, — зубы сомкнулись на мочке уха. Даст прерывисто выдохнул, мечась в попытках распутать невидимый, однако так хорошо ощутимый узел. — Тебе нравится? Я же знаю, что нравится, — Глючный как бы невзначай надавил коленкой на сокровенное место, старательно потирая его. Младший изогнулся в позвоночнике, будто встретившая факира змейка, резко запрокинул голову назад и впился в указательный палец клычками, царапая кожицу до красноты. — Прекрати, — не меняя положения, юноша сомкнул чужие ладошки, и поместил их в собственные. — Нас никто не услышит, не бойся и не сдерживай себя: надо выпускать наружу то, что тебя переполняет. Мне будет только приятнее, если ты не откусишь себе пальцы. — твердая коленка настойчивее дернулась вперед. Пыль слабо вскрикнул, невольно подавляя стоны. Эррор немного отодвинулся от угловатого тельца. Восьмиклассник не видел, что делал черноволосый, зато уловил щелчок, с каким открываются ящики. Когда янтарно-карие глаза все же рискнули метнуться вправо, тотчас прыгнули обратно на выбеленный потолок, отражая многоногую, мерзкую боязнь. — Что это? — едва разомкнул пересохшие губы Пыльный. — В смысле? Ты на них в «Перекрестке» пялился, забыл уже? — шутливо и все же натянуто хмыкнул он. — Твоя неопытность иногда пугает… — признался Эр, отвлекая пассию от сомнительного, напрягающего предвкушения. — Мне кажется, что я поступаю с тобой плохо. Ты ведь еще ребенок. — Все путем, — заверил мальчик, поправляя потяжелевшую челку. — Я сам дал согласие, никто не принуждал меня заниматься этим. И я не ребенок, вообщ… Он недоговорил. Его подрагивающие ноги очутились в крепких тисках, оставлявших на тонкой коже лиловые точки. Даст зарделся, ощущая вязкую влагу, стекавшую прямо на плотную ткань мутноватой жидкостью. Смоляные пряди щекотали его нос, а стальные фонарики, одновременно и близкие, и далекие, тщательно обследовали самую глубь расширенных, нетрезвых зрачков, что еле выдерживали долгий, словно чужой, невеселый вгляд и старались незаметно проверить, насколько большая опасность подстерегает хрупкую фигурку их владельца, забираясь лунными коготками прямо в душу, нещадно царапая и вороша ее. Странное чавканье вывело младшего из оцепенения. Он дернулся, безрезультатно отталкивая Ошибку, на пальцах которого белела густая, выдавленная из зеленого тюбика субстанция, напоминавшая нежирный крем. — Что это? Зачем ты… — Сейчас может быть немного больно, — предупредил Глючный, проводя ребром ладони по неразработанному, узенькому входу. Мердер вновь успешно сдержал стоны, лезвиями ранящие горло. — Блин, сколько можно молчать! — рассердился десятиклассник, располагая остренький таз на своих коленях и скорым движением вгоняя два скользких пальца в мальчишку, уперто проталкиваясь вперед. Тут выдержка Пылева отправилась в Магадан не попрощавшись. Смазка притупляла боль и разжигала знойное возбуждение, с коим непросто справится четырнадцатилетнему подростку. Дикая, но сахарная песня сотрясла гостиную к радости старшего. — Давно бы так, умеешь ведь! — не вытаскивая пальцев, он порывисто прижал к себе впалую грудку. Ловкий язычок скользнул по затвердевшему соску, обхватывая и дразня его незначительными, мокрыми прикосновениями. Пыль заерзал на месте, чуть насаживаясь уже на три пальца, стараясь, чтобы черноволосый этого не увидел. Но тот, разумеется, моментально все понял и резко обхватил чувствительную порозовевшую точку губами, активно играясь с ней передними зубками и оставляя рядом засосы. Стон следовал за стоном, не успевая даже завершиться. Орлиная, императорская радужка умоляюще глянула на посеребренный ободок хищного филина. В этой немой мольбе была понятна каждая нотка: не заставляй меня просить, не заставляй меня унижаться, сделай сам, ты же видишь, как я хочу тебя. Глюк мог продолжить мучать орленка, впитывая его жизненную, быстро иссякающую энергию, но не стал. Он рывком освободил ладонь и выдавил смазку в дырочку. Даст вздрогнул от малоприятных чувств и прижался к горячей смуглой коже. Эр аккуратно приподнял мальчишку, приставляя головку ко входу. Ребята не сводили друг с друга глаз. Обоим было немного страшно. И тихая поддержка, зрительный контакт, невесомые успокаивающие улыбки влияли на них как нельзя лучше. Брюнет чуть опустил бледные, дышащие холодом бедра, ощущая, как жаркие стенки обхватывают пульсирующий член. Странно, ему казалось, что этот юнец и внутри ледяной… Он вновь сжал опустившийся подбородок, направляя на себя карамельный взор. С ресниц Пылева капали слезы, разбиваясь об ключицы, а уголки губ пенились из-за скопившейся слюны. Неправильное сочетание страдания и удовольствия путало мальчика. Он желал горячей полноты внутри, стыдился этого желания и испытывал непривычную боль, разрывающую его тупыми ножницами. Эррор хотел закончить непонятную игру, как восьмиклассник начал медленно, но верно вбирать в себя инородный предмет, расслабляясь и обмякая. Глючный решил не мешать ему, боясь сделать хуже. Однако неторопливость Мердера раздражала. Они так растеряют драгоценные минуты блаженства. Ошибка положил пальцы на тазовые косточки, до конца проталкиваясь в мотылька, изо рта которого выпрыгнуло вместе с вскриком лаконичное ругательство. — Эр! Больно вообще-то! — разозлился он, переводя дыхание. — Эр… Что ты делаешь? — Ты не должен сейчас кончать, — заявил старшеклассник, сгребая в левую ладонь чужой член. — Ты и так уже сделал это раза три. Как можно быть настолько чувствительным? Хотя мне нравится… Но потерпи пока. — В смысле «потерпи»?! Отпусти меня! Вместо ответа Пустов толкнулся вперед, мгновенно затыкая паренька. В воздухе скользили неприличные звуки и редкие крики. Полумрак замедлял стрелки часов, поэтому время тянулось клубничным желе, не желая ускоряться. Но даже что-то невообразимо долгое обязано закончится. Пыльный обессиленно повалился на Глюка, пачкая его творожной жидкостью, и они, шепча сбивчивые, но такие искренние слова любви, уснули, не подозревая, что завтра будут вместе печь блины и играть в снежки, с хохотом бегая от соседских собак. Не подозревая, что через неделю вернуться сюда вновь, чтобы отдохнуть от города и еще раз покорить друг друга. Не подозревая, что через четыре года поселятся в одной квартире, развивая и полируя свои таланты. Не подозревая, что проживут насыщенную жизнь, занимаясь тем, что им нравится, почти не вспоминая о темных, смутных временах. Но пока они просто спали в ласковом тепле, измученные, раскрасневшиеся и счастливые.