— Мне интересно, а ты на моем месте как бы поступил? Смог бы простить весь ад, в который превратили твою школьную жизнь? Смог бы простить порезы, синяки, ушибы? Смог бы простить грязные оскорбления и гнусные фразочки, что спустя месяцы жалят душу? Смог бы, а? — Пыль очень злился. Он не был тронут внезапным порывом одноклассника, не воспринимал это, как должное, не радовался резкому окончанию череды страданий и боли. Он даже чувствовал себя задетым. То есть, по мнению этого пирата, несколько примирительных извиняющихся слов способны заглушить обиду, накопленную и осевшую липкой грязью на сердце за бесконечно долгие месяцы? Наивно предполагать, что у более или менее доброго человека безграничное терпение, быстрая отходчивость, и его легко разжалобить, подтолкнуть к цивилизованному принятию решений. Мальчик перестал быть слабым и беспомощным. Он до последнего хотел самостоятельно разрулить их с Яблоневым проблемы в поединке, честном сражении, а не напротив друг друга за светской беседой под безмятежным небом цвета синей георгины. Безусловно, Мердер вовсе не желал продолжать дуться или строить из себя ущемленного и несчастного. Однако вопрос оставался открытым. — Я полностью согласен, что мне не следовало ждать взаимности от Киллера. Мое поведение было в высшей степени дурацким, но твои способы доказать это выходили за рамки дозволенного. Слушай, — неожиданно тихо произнес кареглазый, — я верю, что тебе даже труднее, чем мне. В собственной семье ты ни от кого не получал любви. Иначе бы не позволял себе распускать руки. И твоя младшая сестренка умерла, не увидела ни солнца, ни луны… Но все же, пожалуйста, не превращайся в монстра для других людей. Они этого не заслужили.
— Я это уже двести раз слышал, — проворчал Кошмар. Его всегда бесило сочувствие. Уши слышали несуществующие заискивающие, фальшивые нотки, поэтому даже Килл редко поддерживал парня словами. Их заменяли горячие объятия, короткие поцелуи, аккуратное перебирание густых волос и ласковые любимые песни, что в исполнении Убийцы звучали куда нежнее и одновременно звонче, будто трели желтогрудой маленькой синички. — Лучше скажи, ты согласен на нейтралитет?
— Согласен, — без раздумий ответил Даст, — но я хочу с тобой подраться.
— Ч-чего? — ошеломленно поднял брови вверх парень и презрительно усмехнулся, привычно приподняв верхнюю губу и обнажив близко посаженные акульи зубы. — Я, вроде как, именно за драки и прошу прощения.
— Просто пошли драться, — упрямо повторил мальчик. — Я докажу, что стал сильнее.
— Да ну, — хмыкнул Негатив, против воли подначивая одноклассника. — По тебе не особо видно.
— А давай прямо сейчас проверим? — принял боевую позу он. — Чего ждешь, нападай!
Найт не переставал удивляться: всего месяц назад серая личинка испуганно искала пути отступления, жалостливо морщила носик, не смела дольше секунды смотреть задирам в глаза, была готова на все, лишь бы компашка поскорее оставила ее в покое, еле сдерживала поток слез и если отбивалась, то настолько забавно и вяло, что плакать хотелось от смеха, глядя на никчемные попытки оттолкнуть обидчиков. Парня до безумия, до биения крови в висках, до бледной ярости, до царапающего горло репейника раздражала заторможенная, трусливая реакция неуверенного в себе, витающего в облаках мальчика. Он хотел прикончить отброса, у которого и друзей толком нет, как сильный волк стремится перегрызть горло тщедушному, противно блеющему, отбившемуся от стада ягненку. И вдруг ягненок круто изменился. Внешне он, конечно, оставался белым и пушистым безрогим зверьком. Зато взгляд, раньше влажный от отчаяния и ужаса, теперь вызывающе и свирепо блестел, демонстрируя полную готовность отстоять свои права на жизнь. Пусть схватка и предстояла с вожаком стаи.
— Хорошо, — оскалился одноглазый, пряча иссиня-черные пряди за уши и угрожающе похрустывая пальцами. Этот обычный трюк зачастую помогал выгнать из оппонентов спесь и даже припугнуть. В конце концов, Яблонев продолжительное время им пользовался и успел отточить прием до совершенства. Вот только Даста это уже не страшило. Что говорил Эррор? Если человек прибегает к дешевым фокусам и зло кривит лицо, вместо того чтобы без лишних телодвижений врезать, значит он сомневается в собственных силах. Куда опаснее те, в чьих зрачках видны очертания ледяной расчетливости, оценки своих и врага шагов, полного бесстрастия, почти равнодушия. Те, кто открывают рот только чтобы наполнить легкие и вынимают руки из карманов лишь ради ударов. Те, кто нападает исключительно в одиночку и никак иначе. Именно их следует остерегаться, а не индивидов, вроде Найтмера, которые выставляют напоказ горячий запал, высокомерное пренебрежение и нездоровое удовольствие, да и вечно окружены псами, готовыми броситься на подмогу.
— Решим все прямо здесь, пока людей нет, — продолжал Кошмар. Ему очень не понравился ореол рассудительного спокойствия, что светился вокруг юнца, неожиданно приумолкшего и сосредоточенного. Недавно поднятые в воздух руки теперь свисали по бокам тоненького торса. Мердер скинул с плеч скользкую куртку. То же самое торопливо проделал и Негатив. Напряжение, давившее вместе с огромными снежинками, падавшими на непокрытые головы, отскакивало от настроенного на победу и пригвождало к земле недоуменного. Почему они поменялись местами?
Черноволосый протянул было ладонь, чтобы провести некий общепринятый ритуал перед сражением, но мальчик… Он пулей пронесся по шершавому асфальту и ударил, собрав все силы в кулак, парня под дых острыми костяшками. Ни радости, ни злобы, ни сожаления. Так учил Эр. Найтмер закашлялся, подавившись толчком и холодным ветром, что гулял по дворам и раздирал грудь под тонкой сапфировой тканью в клочья. Изумление сменилось, к скрытому удовольствию Даста, яростью, что не давала возможности мыслить адекватно и погружала все предметы в черную дымку. Кошмар, издав глухой звериный рык, набросился на мальчика. Замахивается правой… Одновременно отводит чуть назад левую. Бледные пальцы молниеносно сомкнулись на запястье и потянули его к себе. Любимое движение Ошибки, с такими нечеловеческими усилиями дававшееся Пылеву. Конечно, недруг переносит часть веса вперед, на ногу, но все равно довольно тяжело вывести его из равновесия одним резким толчком. Одноглазый пошатнулся и едва не шлепнулся на промерзшую землю, усеянную пушистыми парашютиками поздних одуванчиков, но сумел кое-как перевалиться на пятки. Он раскраснелся, кожа в неровном свете далекого фонаря казалась совершенно белой, как лепестки ромашек, волосы раздражали, лезли куда только можно и путались, в единственном зрачке плескалась уже не ярость: самое настоящее бешенство и… страх. Ему было страшно. Не потому, что проигрывает. А потому, что проигрывает именно этому щуплому пареньку. Неправильно! Должно быть наоборот, как раньше! Где паника, гадко и желанно выглядевшая на дне ирисочных глаз, где нервная дрожь, где по-детски искривленные губы, где подпрыгивающий, как у котенка, нос, где?
Мердер успешно сохранял самообладание. Бесстрастная венецианская маска из папье-маше застилала его заостренное личико, нагоняла жуть и защищала лучше кирасы. Так, пока Яблонев не оклемался, надо сбить его с толку быстрыми атаками.
«Ты недостаточно силен. Зато верткий и шустрый, как змейка, если напрягаешь все свои шесть чувств и концентрируешься. Тебе стоит воспользоваться этим. Пока враг не сообразил, нападай! Меняй траекторию, виляй вправо-влево. Возможно, беспорядочные атаки смотрятся как-то не очень, зато они действенные, особенно в твоем случае. Не приближайся к Найтмеру. Ближний бой — не твое. Несись на него издалека, наноси удар, отскакивай подальше, вновь разгоняйся, вновь бей, и так до тех пор пока он не устанет и не станет уязвимее» Спасибо, Эр. Мальчик, до боли напрягая мускулы, оставлял синяки на чужих руках, спине, ребрах. Хулиган с ожесточением отбивался, но отразить каждое внезапное нападение было попросту невозможно. Он очень злился. Пылинка оставался невредимым. Ни ссадинки, ни пятнышка. А что если…?
Даст замахнулся, чтобы попасть по плечу, но тут в его живот врезалась нога в черных кедах с тяжелой подошвой. У мальчика перехватило дыхание. Он отлетел шагов на пять, и все-таки не упал, даже заставил себя нахально незаметно улыбнуться. Главное, с наглостью не переборщить. Может плохо кончиться. Как досадно. Ведь море часов потратил на улучшение реакции. Неужели Пустов зря кидался в него попрыгунчиками? Нет, нельзя тратить силы на отвлеченные мысли. Паренек выпрямился и застыл, чуть покачиваясь. Дальше дело за Найтом. Интересно, что он предпримет?
Кошмар усмехался. Он считал, будто бежит по финишной прямой навстречу довольно легкой победе. Невозможно иначе. Пылинка, пусть и играет в бесчувственный манекен, сильно устал от собственных выпадов, и в живот ему неплохо так дали. Хотя надо оставаться настороже. Подозрительно ловко он взял себя в руки. Черноволосый бросился к мальчишке. Больше он не повторит ошибок. Нужно сократить расстояние. Да почему этот балбес не защищается? Глазки спрятал в кончики кроссовок и ворон считает. Видимо, готов к поражению. Вот и отлично. Найт кинулся на его шею, заключая в удушающие объятия и медленно пригибая к асфальту. Мердер громко сопел и еле-еле сопротивлялся. Он до последнего надеялся, что одноклассник использует другой прием: с удушающим непросто справиться, тем более если тебя пытаются уложить на землю. Но у любого хорошего бойца всегда имеется запасной план. Когда ноги уже почти не держали тело, Пыль грубо пихнул противника локтем. Сложно представить, как в этой хрупкой руке, украшенной старыми порезами и синяками, умещается столько богатырской силы. Негатив от внезапности чуть ослабил хватку, чем не преминул воспользоваться растрепанный юноша, рывком высвободившийся из западни.
Драка принимала все более серьезный оборот. Ребята кружили вокруг друг друга, время от времени награждая неприятеля пребольными ударами и затрещинами. Яблонев не оставлял попыток разорвать небольшой, однако дававший сопернику преимущество, промежуток кошачьими прыжками. Даст, едва почуяв опасность, немного отходил в сторону. Это могло продолжаться вечность, но… Младший первым ринулся в открытую атаку. Серая толстовка, как перья развевавшаяся на ветру, беловатая на узких плечах по вине снега, и мудрый, твердый взор широких зрачков, отороченных чистой медью, добавляли ему сходства с гордым, величавым орлом из древних легенд, давно утерянных, однако теплившихся в первобытном уголке души. Найтмер же, высокий, по-своему изящный, длинноногий, угольным экзотичным фламинго несся вперед, словно навстречу родной ниточке заката, окаймляющей загадочно поблескивающую водную гладь. Две самоуверенные птицы бесшумно захлопали крыльями и инстинктивно щелкнули острыми клювами. Не прошло и секунды, как они очутились на пешеходной дорожке. Все понятия о чести и благородстве испарились. В головах тупо стучала мысль: «Победить, победить, победить…». Они не замечали косые взгляды редких прохожих, свет фар, то появлявшийся, то исчезающий, лай бродячих собак. Не замечали даже боли, тупой, ноющей и жгучей. Адреналин, булькавший кипящей водой, коршуном витал над двумя парнями, сглаживал все неприятные ощущения и заставлял сконцентрироваться на схватке, сносил крышу, высасывал через соломинку остатки разума. Подростки практически поочередно нависали друг над другом, однако этот момент никому из них не удавалось продлить победные четверть минуты.
Но Мередру исход боя был ясен, как июньское утро. Его рассудок помутнен волнением (и то не катастрофическим), рассудок Найта гневом, что считывается при одном мимолетном взгляде на жестокую лазурь. Его сердце бьется быстро, и все же не отбивает чечетку, сердце Найта обезумевшей птицей рвется выбраться из грудной клетки. Его дыхание сбито, Найт не успевает дышать. В его движениях присутствует холодная логика, в движениях Найта полная сумбурность. Он не позволяет себе даже думать о поражении, Найт же паникует и нервничает, что видно по подрагивающим губам и складке на лбу. Эти мысли еще сильнее мотивировали Пыльного. Он стремительно прыгнул на Негатива, обхватывая ногами туловище, сомкнул пальцы на его шее, обвивая ее вьюнком, левой ладонью из последних сил прижимал тело к полу. Пять секунд… десять… Одноглазый едва не скинул с себя мальчика, однако он скоренько надавил коленями на его живот. Неужели… Пятнадцать!
— Я… выиграл… — восторженно прошептал Даст, вымотавшийся и счастливый. Невидимая маска сорвалась с его лица, открывая почти невинную, детскую улыбку.
— Что вы творите, молодые люди? — грозно зашумел над взъерошенными головами женский мощный голос. — Вы хоть понимаете, что на улице находитесь?!
— Извините, пожалуйста, — спешно проворковал младший, уставившись на свирепого вида даму с крохотной собачонкой, испуганно повизгивающей. Тяжелая, как пивная бочка, краснорожая, с хищно выдвинутой челюстью и маленькими злыми глазенками, тетушка была готова в любой момент вызвать полицию. — Мы на ММА вместе ходим, завтра у нас соревнования. Мы и решили подготовиться, чтобы в грязь лицом не ударить. Сами знаете, событие важное.
— Если вы еще хоть раз устроите подобное свинство рядом с порядочными людьми…
— Такого больше не повторится, — ответственно заявил Пылев. — Можете не волноваться. И извините за беспокойство.
Проворчав что-то про «безнадежно испорченное поколение», она удалилась, шурша курткой. Чихуа-хуа продолжала тявкать. Одноклассники молча поднялись с земли. Чумазые и побитые, они выглядели бы жалко, если бы не самодовольный, веселый взгляд одного и ненавидящий, но смирившийся и признавший чужую мощь взгляд второго. Они, словно не замечая и игнорируя друг друга, оценивали раны. Ничего серьезнее синяков и мелких ушибов. Ну и колени разодраны. А, у обоих еще и губы кровоточат. Странно, никакой боли. Вообще им повезло: на обоих была плотная одежда. Иначе бы недружелюбный асфальт наверняка исцарапал каждый миллиметр кожи.
— На ММА, значит, вместе ходим, — раздраженно повторил Найтмер. — Ты тупой, что ли? У нас скорее был бой без правил.
— Так ММА, фактически, и есть бой без правил, — заметил с улыбкой Даст.
— Хватит умничать, если не знаешь. И лыбу свою убери, — огрызнулся пацан, тщетно пытаясь стереть с рукавов сивые полосы и черные пятна. Не умеет он проигрывать достойно. Пора учиться. Не везде же забирать золотые кубки. — Я продул… Еще и тебе… Черт, что за тупость! Ну и хрен с тобой. Я тоже буду развивать себя, и через несколько месяцев, когда мы встретимся вновь, я уложу тебя на обе лопатки. А пока ты впереди, — еле-еле выдавил Кошмар с превеликим неудовольствием. — Наверное, учитель у тебя и вправду хорош. И, в общем… Извини. Я только сейчас напялил твою шкуру. И она тяжелая.
— Ладно уж, — махнул рукой Мердер. — Проехали. Я не держу зла. Но мы продолжаем драться.
— Хоть каждый день! — дал шутливый подзатыльник мальчишке черноволосый и схватил куртку, собираясь уходить. — Тогда до завтра… Кстати, химию делал?
***
Пять дней спустя
На кухне царила странная для этой комнаты рабочая, душная и вязкая атмосфера. Обрывки химических формул, тексты на английском языке про Букингемский дворец и музей мадам Тюссо, запутанные понятия из обществознания, сумасшедшие доказательства, коими полна докучливая, занудная, сморщенная и чопорная старуха-геометрия в кирпичной клетчатой кофте, названия крупнейших рек России, все даты по теме «Эпоха дворцовых переворотов», сбивчивый шепот об отрицательных и положительных чертах характера Андрея Болконского и Пьера Безухова оседали на плиту, шкафы, тарелки, половники и крышки сковородок чем-то неопределенным, липким, неприятно мягким, спутанным в один клок выдранных волос. Лампа на высокой страусиной ножке освещала грушевым сосредоточенные мальчишеские лица, блестящие и золотистые, словно вылепленные из воска. Даст и Эррор любили подтрунивать друг друга, выполняя скучную домашку, любили (в особенности старший, которому нравилось ощущать себя хозяином пустующей квартиры) бегать к холодильнику, чтобы стащить оттуда молоко или яблоки, любили кидаться яблоками и плеваться молоком, любили бурно комментировать двусмысленные фразочки из учебников. Но сейчас тишину нарушали лишь шорох листочков, неразборчивое бурчание, писк не желающей работать ручки и радостный гомон детишек с шестого этажа. Неаккуратная ладонь писателя часа два назад разлила густые темно-синие чернила по небу, а парни все не включали яркую люстру, боясь отвлечься и потерять нужный настрой.
Ошибка чуть толкнул мальчика под столом ледяной ступней в черничном скользком носке, нередко заменявшем ему домашние коньки. Пыль удивленно поднял замученные уставшие глаза, чей чистый жемчуг пронзали маковые волнистые нити. Почти пять часов в молчании, за толстыми книгами, огромными шпаргалками, исписанными блокнотами. И это при том, что сегодня пятница! Так и умереть недолго. Восьмиклассник надеялся услышать подробное объяснение внезапной и настойчивой хотелки Глючного покончить с заданиями до выходных, хотя обычно мальчишки в этот день гуляют по парку или просто лежат рядом на диване: Мердер, вперив взгляд в пустой скетчбук, Пустов, чиркая карандашом в объемном тяжелом альбоме, предназначенном для рисования, но разлинованном и переделанном в молочный дорогой особняк для историй и стихотворений юноши. Вообще ребята были очень благодарны Эрни, позволившему им хоть каждый день видеться в тепле, сухости и уюте. Еще и недалеко от горького шоколада и песочного орехового печенья.
— У меня есть одно предложение, — негромко проговорил Эр. Он не отрывал серебряных китайских фонариков от учебника, будто спрятавшись за бумажную спину химии. Даст одновременно напрягся и повеселел, откинувшись на деревянную спинку, чтобы показать готовность выслушать любую идею. Глюче прячет глаза и нерешительно мнется только в моменты, когда речь заходит об их личной жизни в самых разных ее проявлениях: от сладостно долгих, нежных объятий и глубоких поцелуев до, как это было в воскресенье, походов в ресторан и ночных прогулок по припорошенным снегом тропкам. Но робость исчезала спустя две-три секунды, обращаясь в дракона с алмазной чешуей, хвост которого извивался в хитрых переливах стальной радужки. А сейчас замешательство сероглазого давило на его затылок куда дольше обычного, мифический змей не появлялся, боязливо зарывшись зубастой мордой куда-то в глубь сознания и поджав под себя короткие лапы со смертоносными когтями. Парень нахмурился и резко оторвал понурый взгляд от сложной реакции обмена. — Не хочешь поехать со мной на дачу? — выпалил он, нервно приглаживая черные пряди смуглой ладонью, точь-в-точь измазанный в саже пушистый кот.
— Я всегда за. Это же на два дня? — уточнил мальчик, удивляясь странному минутному замешательству Эррора. Разве плохо приглашать близкого тебе человека в маленький загородный домик, чтобы ненадолго забыть о муравьиной городской суете, о надоедливых и пугающих людях, о шумящих машинах? Наоборот, здорово. Тогда почему он беспокоился?
— Ага, на субботу и воскресенье. Папа уже дал свое согласие. Осталось уболтать твоих предков. Как думаешь, они не будут против?
— Не знаю… — протянул восьмиклассник. Мама вполне могла воспротивиться: она ни разу не видела Эра, только если рисовала его портрет по рассказам сына. Отпускать собственного ребенка с незнакомым ей человеком никогда не входило в ее привычки. — Скорее да, чем нет. Твоя дача очень далеко?
— Неа. Минут сорок на девятой электричке ехать. — он с урчанием потянулся, разваливаясь на столе и сгребая перемешанные учебники с тетрадями в одну пеструю кучу. — Пойдем поедим, что ли? Я устал.
— Уже почти восемь. Мне пора бы возвращаться. Родичи вряд ли меня отпустят, если я опоздаю к ужину. Да и твои братья вот-вот приедут, — заметил Мердер, кидая в рюкзак тяжелые книги. — Я тебе напишу, как только получу ответ.
— Отлично, — воодушевился Глючный, проводя пальцами по бледному и острому подбородку. — Пожалуйста, постарайся их уговорить.
Серьезная, необычная интонация старшего поселила в тихо бьющемся в худенькой груди наливном яблоке легкую тревогу, червячком проползающую через кровавую мякоть, испещряя ее мелкими туннелями. Ребята распрощались, обнявшись напоследок. Оба испытывали смешанные чувства. Предвкушение, призрачная растерянность и душное, ничем не обоснованное смятение переплетали свои тоненькие ручки и падали на душу паутиной, похожей на фату невесты. Что-то должно случиться в конце этой недели.
