***
POV PAUL Парни, следуя моему примеру, зовут тебя просто сокращенно — «Лин». Это милое, фамильярно-доверчивое обращение звучит необычайно потешно, особенно когда его лепечет сладкий голосок четырнадцатилетнего Эмиля. Судя по сохранившимся детским фотографиям, ты очень похож на мать, она ведь в тебе души не чает. — Старикашка, — вкрадчиво говоришь ты и кладешь свою небольшую, но красивую руку на руку Рихарда, который, сидит во главе всего праздника. — Эй! Мерлин, так нельзя говорить, — Рих смотрит прямо в глаза. — Сейчас же извинись. Чем старше ты становишься, тем сильней проступает в тебе призрачные гены Круспе. Думаю и ты узнаешь его в себе, признаешь с сознательной и упорной верностью, следуешь за ним, своим прототипом, отцом, которого не очень то долюбливаешь, и конечно же желаешь быть не таким как он. Дуешь губы. Просьба Рихарда делает тебя великим и ненавистным. За столом полнейшая тишина. — Ли-и-ин, я жду. — Да, ладно, оставь его. Пауль у нас не обидчивый, правда? — неплохая попытка Шнай. Но я знаю Рихарда, он свое дело гитариста почитаешь главнейшим, но подготовка к жизни сына не должна быть обратно пропорциональна ей самой, он продолжает пристально вглядываться в лицо сына. — Нет, не стану! — от этих слов сердце изрядно щемит, закрадывается сострадание, хотя сострадание вовсе не допустимое чувство в подобном случае. Придется мне самому вмешаться или праздник закончится так толком и не начавшись. — Так, я что тебе… — Рих, прекрати, — спокойно произношу я. — Мерлин, ты нас всех не терпишь? — абсолютно нормальным тоном спрашиваю тебя, чуть улыбаясь. Твердо решив отразить нападение, ты в случае неудачи все же не хотел быть застигнутым врасплох, но этот вопрос показался тебе слишком неожиданным, что ты выпучил глаза и не знал что сказать. — Отлично, я тоже их всех не терплю, особенно твоего папашу, — усмехнулся я, поднимая свой бокал. — Вот мы и квиты. Вижу, как ты расплылся в улыбке, чувствуя себя утешенным, и потянулся за стаканом. Парни неоднозначно переглянулись. — Нет, Пауль, ну, ты ещё тот засранец! Мы устраиваем тебе день рождения, а выясняется, что ты нас ненавидишь, — расхохотался Тилль, толкая меня в плечо. Разрядил обстановочку, так сказать. После застолья все, конечно, же разбежались по домам, оставался только Рих, изрядно выпивший, но прекрасно понимающий, что ребенка нада отвезти к матери. Минут десять назад я видел, как он смотрел что-то на компьютере вместе с Эмилькой, но сейчас мы, как два придурка, не могли найти двенадцатилетнего подростка. — Ну, не мог же он потеряться, — сознаюсь, на мгновение я все — таки утратил нить добродушия, когда это сказал Рих. Меня уже убивали эти поиски. — Блять, ну, твой же сын! Такой же… — а в эту секунду лучше прикрыть рот. — Какой? — презирающе хлопнул ресницами Круспе. — Ну, давай, договаривай. Ты же хотел что-то сказать, — чувствую, как хваткие пальцы стискивают запястье моей могучей руки, которой я вот-вот смело обниму. Поворачиваюсь, чтобы освободиться. И вот носик и рот ловят дыхание его приоткрытых губ. — Да иди ты… — отвернулся я, прячась за улыбкой. — Иди ещё раз посмотри в ванной, а я на балкон. Признаюсь честно, ожидал ещё чего от Рихарда, но он вскинул бровями и дал понять, что пошёл искать дальше. Я, как и задумал, двинулся к балкону и не прогадал. Мерлин сидел на стульчике, обхватив свои колени и уставившись в пространство натруженными умными глазами, я вдруг отчетливо и ясно понял, что он пришел сюда не ради того чтобы спрятаться, (но воспользоваться этим как предлогом), а чтобы поговорить. — Лин, мы с твоим отцом весь дом обыскали, — мне не нравилось исподтишка наблюдать за ним, не будучи обязанным вступать в беседу. — Что случилось? Мне кажется, что мой глупый взгляд отбивал у него охоту разговаривать, убеждая чувствовать себя не совсем в своей тарелке. — Вы правда, ну… не перевариваете моего отца? — было нечто важное в его вопросе, что он высоко поднял прекрасную голову. — Ну, как тебе сказать… — мои слова с первых секунд были как-то нерешительны и скованы. — Он та еще заноза в заднице, — усмехнулся я. — Поэтому, да. В каком-то смысле, мне сложно с ним. — Просто, как бы вы к нему относились, зная о всех его грехах? — и это встревожило меня не меньше прошлого вопроса. — Ты о чём? — я присел на корточки возле него. — Ну, я же не маленький. Я знаю, что он популярный, у него много постороннего внимания, друзей… женщин. Он же не любит мою мать… И меня, наверное, тоже. Ох, эта Рихина натура, естественно, заставляла думать, что он проявляет мало интереса к близким людям и обстоятельствам вокруг них, а это безнадежно уводило любого от предмета разговора. — Господи, Лин, кто тебе такое сказал? Ты сам себе это придумал? Да видел бы ты его, как он спешит с репетиций, чтобы увидеть тебя! Всё время трындит о тебе, особенно, когда ты чему-то новому научился, — я легонько толкнул его в плечо и улыбнулся. — Не надо так. Мне не нужна эта поддержка. Я знаю, что это не так… и вы об этом прекрасно знаете. Он никогда не приходил домой, после репетиций. Просто, поймите… Ох, как же это сказать. Как его любить? Вернее, за что? Я просто боюсь перестать его любить… я вижу, как мать перестала любить. Меня окутало запахом одеколона, исходившим от него справа. Отцовский парфюм… И я невольно думал о «благоухании», по которому узнают божеств. Что ему сказать? Что его отец, как в песне, не хочет быть ангелом, но и не привязывается к земной жизни? Что его можно любить за кучу действущих противоречий в группе? — Лин… любить — значит принимать человека таким, какой он есть. Любовь меняет смысл слова «идеал». Твой отец не подарок, но все же он твой отец, — с улыбкой процитировал я. Помнится, я сам задаваля этим вопросом. Я всегда считал Круспе большой потерей для ума и сердца. Поэтому сейчас я ещё больше восхищаюсь своей выдержкой и терпением, благодаря которым выдающееся природное дарование соизволило полюбить себя. — А, если, я не смогу принять его недостатки? — глядя на Мерлина, сразу можно было себе представить, каким Рих был в двенадцать лет — ласковые голубые глаза под ровными бровями, изящно выточенный носик, приятный маленький рот. — Главное — это терпимое отношение друг к другу, — снова усмехнулся я и потрепал его по волосам. — Хотя от этой терпимости иной раз становится не по себе. — Не по себе? — обеспокоенно переспросил он. — Неужели я сказал «не по себе»? — наиграно удивился я, рассеянно оглядываясь вокруг, не воззарился ли на меня своими широко расставленными глазами Рих. — Спасибо, вам, — уже чуть тепло улыбнулся парень. — И, да, извините меня за моё поведение. У вас день рождения, а я со своими приколами… — Да брось. Пойдем. И можешь называть меня просто Пауль, мы же с тобой теперь друзья? Или хотя бы отряд ненавистников Рихарда Круспе?***
POV MERLIN Надо ли говорить, что столь высокая дружба и покровительство отца с легкостью могли бы доставить мне желанное место в одном из немецких университетов? Мне кажется, я читаю именно этот вопрос в ваших глазах? Могу только сказать: вопреки всем человеческим ожиданиям и расчетам, я не был удостоен этого поощрения. Я добивался всего сам. Я сдал экзамены на наивысший бал и получил место в престижном берлинском университете, на что получил одинокое, немногозначное «молодец». Меняется ли что-то, когда ты без посторонней помощи пытаешься пробить себе дорогу в жизнь? Нет, потому что всё именно так и должно быть. У меня никогда из головы не выходили слова Пауля, хотя прошло уже несколько лет. Почему-то мне казалось, он понимает меня больше остальных, может это он должен был быть моим отцом. Но, я скорее поверю, что Кира — дочь Линдеманна, чем то, что я родной сын Пауля. Но что пользы предаваться горьким размышлениям! Правда, временами — о да! Я день и ночь ломаю себе голову над одной загадкой. Но это бессмысленное занятие, оно ни к чему не приводит, да и не может привести. Таким великим людям как мой отец, недосуг думать о личной жизни и о личном счастье своих детей, сколько бы пользы те ни принесли им и их делу. Видимо, они должны прежде всего думать о себе. На первый взгляд кажется непонятным, почему такой человек, как я, все время трется среди этих кулис и декораций и чувствует себя до того приверженным к ним, что даже отказывается посещать занятия. А все это исходит от назначения, венчающего мои мечты и желания, которые владеют мной с юных лет. Каждый раз увидеть его с гитарой. Принять такую мысль мне было запрещено. Я сознательно пользуюсь безразличной формой, ведь существуют вещи, которые не приходится запрещать, ибо они сами по себе под запретом. Такой вещью и является для меня Пауль. Нельзя. Неправильно. Отец не поймет. Хотя, что он скажет, если я все-таки решусь?***
— Ты скажешь своему старику? — судьба научила меня, что есть две чести — горькая и сладостная. И я мужественно избрал горькую, если человек вообще избирает, а не судьба делает за него выбор, не оставляя ему другого. — Пожалуй. Он будет рад, — надо добавить, что я пошел еще дальше в этом согласовании горькой и сладостной чести, основав собственный домашний очаг. Да, вот уже полгода, как я состою в отношениях с Эмилем. Он поостерегся прервать меня и выжидательно смотрел своими широко расставленными глазами на мои искусанные губы, сидя у меня на бедрах. — Знаешь, я все не забуду тот поцелуй на их концерте, от которого, как он сам говорит, дети не рождаются. Но… — Рейнке смущенно заулыбался, — но, мы ведь родились… то есть, я имею ввиду, что родились наши отношения. Да, если бы не их «чмок», то я так бы и не сказал Эмилю, что хочу с ним встречаться. А хотел ли? Это был тот особый вид зависти, который зовется ревностью, заставляет вопреки воле, видеть в них равноправный объект ненависти — равноправный благодаря одинаковости пола. Безнравственность Пауля, несмотря на отвращение, которое он во мне возбуждает, все же имеет такую глубокую и страшную привлекательность. Раз отец так легко поцеловал его, то почему я не могу? Хотя бы, какой-то отголосок… в виде Рейнке. — Думаешь, между ними что-то… — неторопливо начал я. — Да нет же, — сразу же воскликнул Эмиль. — Я не то хотел сказать. И вообще, как тебе такое в голову пришло? — Ну, а как ты думаешь твой отец склонен к такому? Потому что мой — точно нет! Он терпеть не может, всё что связано с гомосексуализмом. Ты вот можешь сказать своему о нас, а я нет… убьет. — Папа просто лояльный во всех вопросах. Ему как бы наплевать на окружающих, — я не объяснялся с Паулем, не просил его любви, даже нельзя было сказать, что я часто говорил с ним. Но благодаря Эмилю, я был частеньким гостем в его доме. — Миль, я могу быть рядом, когда ты ему скажешь, — я считаю свое вторжение в семью Ландерсов вполне законным и никаких сомнений или укоров совести не испытываю. У меня уже стояла перед глазами эта картина. Нежная алость заливала щеки, его добрые карие глаза лихорадочно блестели, но он продолжал владеть собой и сидел на кушетке прямо и собранно. Чтобы он бы на это сказал? Почувствовал бы он тоже самое, что чувствуя я? — В этом нет необходимости, — с твердой решительностью произнес Эмиль и склонился, чтобы поцеловать. Я уже и без того потрясенный всеми событиями дня, с трудом удерживаю слезы. Предстоящая беседа настолько важнее и неотложнее желаний Рейнке, что я просто не могу… да и не хочу. Но он в ускоренном темпе, с плавнейшими движениями и невероятной страстью вжимался в мои губы без остановки, позволив себе лишь на последнем поцелуе перевести дыхание, и то не более как на секунду. Чего ты от меня требуешь? Во что предлагаешь мне вмешаться? Когда я с красноречивыми чувствами прихожу сюда и слушаю о твоем новом увлечении, то смотрю только на него. Судя по дыханию, ты напрягся, подсовывая руки под мою майку. — Эй-эй… — хватаю его за кисти. — Мне наверное, пора. — Лин, я уже и забыл как ты выглядишь там. Мы же толком не пробовали… — Не считай, что мой уход равносильный отказу. Я просто не хочу всё портить — нагло соврал я, заглядывая в глаза. Занимаясь шалостями в последний раз, я втихомолку почувствовал, что вполне готовый вероломно предать Пауля. Вспомнил дословно разговор с ним, когда весной мне выпала возможность поехать с ними в тур. Не случайно — должна была попасться. Мы услышали, как кто-то вошел. — Это он, — прошептал Рейнке и слез с меня. Его карие, близко посаженные глаза блестели любопытством, но на губах блуждала смущенная улыбка. Я вперил взгляд в Эмиля, пока Пауль тоже пристально смотрел на него, стараясь смягчить улыбкой свой взор. Сердце готово было выпрыгнуть у меня из груди. В сочетании с пылающими, пусть от переутомления, щеками это было, конечно, смешно, но, и в то же время и очаровательно. — Привет… вы чего такие серьезные? Случилось что? — понимаю, что молния попала в цель, а это не пустяк. — Кмх, мне нужно поговорить с тобой. И прямо сейчас. Ну, что ж, признание — это умение не только облегчать ситуацию, но и усложнять?