Non enim quid amor

Жена у Тормунда, язва любимая, колючка под ногтем, одна, а вот девок у Великаньей Смерти было много — больше, чем снежинок в снегопаде. Всякие были, и огнем поцелованные, и с рассветно-белокурыми косами, невысокие худышки и пухленькие, что твои сдобные пышки. Супружница-то его копьеносица, свирепая, точно сумеречная кошка, чуть половину языка Тормунду не отхватила, когда он ее поцеловал впервые, а со спины столько кожи содрала… на сапоги бы хватило, да еще и на ремень бы осталось! За то Великанья Смерть ее и любил — настоящая девка, вольная и дикая, словно медведица, остальные его полюбовницы рядом с ней так, бельчата да зайчата, да только не Громовому Кулаку с его снастью одной бабой ограничиваться, как бы хороша она не была. Не даром же его Отцом Тысяч прозвали! Молва о нем бежала далеко, быстро, как лесной пожар, и хоть юность Тормунда была позади, молодки вздыхали о нем по ночам, мечтая, чтобы Трубящий в Рог их украл. Великанья Смерть знал, как с девицами надо обращаться… а вот перед этой отчего-то робел, словно юнец зеленый, неоперившийся, смех поперек горла застревал и щеки прожигало до самой кости, когда она проходила мимо. Вроде леди, всем своим видом дама благородная, величавая и важная, в шелках и бархате, будто не мерзла, не боялась зимней стужи, убивавшей людей сотнями. На тонкой шее горел камень, маленькая огненная луна в золотой оправе, и ее волос тоже коснулся огонь — они отливали медью, раскаленной в огне горнила. Парни-одичалые пялились на нее как телки на мамку, чуть ли не слюной исходили, но украсть ее пока не пытались да и едва ли рискнут — красная женщина при короле поклонщиков советница, и лучше мамонта в зад поцеловать, чем с этим Станнисом сцепиться. Некоторые величали ее жрицей и почтительно «миледи», а иные чуть ли не плевались ей вслед — ведьма, жрица, колдунья. Тормунд тогда захохотал, смачно харкнув себе под ноги сквозь щель в зубах. Да какая ж это ведьма?! Великанья Смерть видел за Стеной ведуний, и ни одна не была даже вполовину хороша, как эта красная женщина, огненная жрица. Пламенная девка с огнем в волосах, в улыбке, во взгляде — глаза ее, красные клюквины в миндалевидном разрезе, мудрые, усталые, пробирающие до нутра, прожигающие, словно угли. К такой сам потянешься обнять, так обожжешься. Не мудрено, что даже Великанья Смерть при ней тушевался и, стыдно сказать, нога Иного ему в зад, побаивался даже. Скажи кому — на смех поднимут, Медвежий Муж, Ледолом, Тормунд Собеседник Богов и перед девкой трясется! Тьфу, поганая напасть… может, и впрямь она ведьма? Ворожит себе что-то, Тормунда дурит, иной раз в голове пусто, сквозняки гуляют только, как в брошенной избе. Красная женщина — Мелисандра — иногда казалась не человеком, а… кем-то другим. Как Иная, только не холодная, не ледяная, а наоборот, словно костровая яма с ревущим пламенем внутри, поет, взывая к своему богу с диковинным именем, чуждому здесь, а потом раз, повернется, улыбнется, сморщив нос, и опять обернется женщиной в слишком легких одеждах и побелевшей от мороза. Только дурень, олух с шилом в яйцах такую украсть захочет. И всякий знает, что каждый одичалый такой, коли дело красивой девки касается. Тормунд прокрался в красную башню ночью. Хотел по стене в окно забраться, но потом передумал — через него он лучше выйдет с женщиной на плече, аккурат под ним здоровенный сугроб намело, падать будет все равно что в перину. Великанья Смерть с медведицей сладить сумел и с великаншей, неужто с красной жрицей не справится? Мужика ей надо, прочистил горло Великанья Смерть, глядя на двух поклонщиков, стерегущих дверь в ее башню, чтоб раз и навсегда всю дурь эту ведовскую из головы выбить, а то ишь, повелась вольным людям мысли путать да стращать. Женушка Тормундова за такое бы ему попыталась бы член своим топориком оттяпать, но ничего, с его медвежьей любодейкой, невестой его косолапой, смирилась, и эту красную девицу, жрицу поклонщиков, стерпит. Мужиков в вольном народе много, а таких вот, как Тормунд, всего один. Да и такой огненной девки, как эта Мелисандра, наверное, больше нет на свете. — Куда это ты собрался, мужичье? — голос рыцаря дрожал, он то и дело и хлюпал покрасневшим носом. Совсем замерз, бедолага, как бы стручок себе не отморозил. Великанья Смерть, не отвечая, скрутил поклонщика за ворот плаща и приложил его головой об стену. Второй схватился было за копье, но кулак Тормунда с размаху впечатался в его нос, так, что брызнула кровь, и после шлем поклонщика лягнул, как пустая кастрюля, когда одичалый стукнул его лбом о дубовую дверь. Тормунд оттащил их обоих в сторону, в сугроб, уложил точно заботливая мамка деток. Дохляки они, эти поклонщики, слепые и слабые, как новорожденные щенята, а глядите-ка, ротики беззубые на Великанью Смерть разевают. Утробно посмеиваясь в бороду, мужчина прошмыгнул в башню. Внизу было холодно, но чем выше он поднимался, тем тяжелее был нагретый воздух и ярче горели факелы. Тормунд запыхался на этой клятой всеми богами лестнице. Что за блажь у ворон и застенных лордов строить дома до неба?! Или они высотой башен кое-что компенсировать пытаются? Тормунду в таком случае вовсе впору под землей жить. Залихватски усмехнувшись, одичалый глотнул эля из меха, утер рот рукавом. Дверь была приоткрыта, в коридор пробивался теплый красноватый свет. Великанья Смерть осторожно, будто рысь к оленю, подступал к комнате огненной жрицы. Чем занимаются обычно леди в своих башнях? Вышивают, локоны расчесывают, песенки там разные поют. Закричит ли красная женщина, когда Тормунда увидит? Или как вольная сама на него бросится? Одичалый довольно осклабился, взялся за железное кольцо и круто дернул дверь на себя. Хотел зарычать, зареветь по-медвежьи, кинутся к ней — к Мелисандре, — но вместо этого застыл на пороге. Жрица на коленях стояла у очага, протянув руки к огню, острыми языками лижущему ее ладони. Пламя ее кожу позолотило, красное платье полыхало, и воздух в комнате дрожал от жара. На миг Тормунду показалось, что в огне появилось лицо, золотисто-алое, с черными провалами глаз и безгубого рта, но оно пропало, затерялось в дыму и пепле. Женщина, уронив руки, медленно повернулась к Великаньей Смерти. Рубин на шее жрицы сиял рдяной звездой, как и ее глаза, распущенные волосы стекали по ее плечам кровавой рекой, улыбающийся рот казался свежей раной на бесстрастно застывшем лице, на котором плясали отблески пламени. Мужчина стоял, не в силах не моргнуть, не шевельнуться. Мелисандра, чья прелесть была способна растопить Стену, красивой не была. Она была страшной, как смерть в огне, как Торвинд, посиневший от холода, с горящей синевой глаз. — Проходите, милорд, — позвала красная женщина, поднимаясь пламенем, в которое подкинули дров. — Я ждала вас. — Вот оно как? — Великанья Смерть усмехнулся, но ее слова морозом прошлись между лопаток. Мелисандра кивнула, шагая нему. — Да, — под красными шелками у нее ничего не было, одичалый видел женское тело, соблазнительное до дрожи в коленях, — я видела ваш визит в пламени. И я знаю, зачем вы пришли. — И зачем же? — жрица была все ближе и ближе, Тормунд чувствовал тепло, исходящее от нее, как от каменной печки. Нет, она не Иной, она — хуже. Зима убивает милосердно, баюкает, кутая в снежное одеяло, а огонь заживо сдирает кожу, сотней раскаленных сабель пронзая плоть. Ее ладонь, прижавшаяся к груди мужчины, была горячей и тяжелой, словно отлитой из металла. — За моим огнем, — изо рта у нее пахнуло пеклом и горечью дыма, лицо красной женщины расплывалось перед глазами, но глаза, два искристо-кровавых рубина, будто вваривались в Великанью Смерть. — За огнем, в котором можно согреться, за пламенем, могущим сжечь врагов до зла. За тем, — прошептала Мелисандра, прильнув к одичалому ласково и даже утешающе, — чтобы ничей больше сын не проснулся мертвым. Тормунд шарахнулся от жрицы, хватаясь за кинжал. Он дико вращал глазами, словно раненый мамонт, брань секла язык, ярость вспыхивала в груди опасно и жарко. Откуда ей знать про Торвинда? Шпионила? Выспрашивала?! — Владыка Света показал мне его смерть. Его и многих других. Умерли немало и еще больше умрут. Огонь для мертвых — чтобы упокоить. Огонь для живых — чтобы обогреть… Не слушая ведьмячьего шепота, Тормунд вылетел из комнаты, бросился прочь, словно огонь лизал ему пятки. В ушах дико грохотала кровь, и одичалый почти не услышал слов Мелисандры: — Пока вы не готовы принять моего огня, вольный милорд, — женщина не вышла из горницы, но ее голос шел вслед за Великаньей Смертью, — но вы его примете. Чтобы отогнать холод от ныне замужней дочери и ее сына. Нет у Мунды еще никакого сына, хотелось рявкнуть Тормунду, но глотку точно льдом сковало. Он вылетел из башни в ночь, в мороз, и, силясь утопить ворожейкину болтовню в эле, пил до самого утра. Которым узнал, что на исходе года Мунда подарит ему первого внука.