— Прошу прощения, вы Аарон Бёрр, сэр?
Аарон замер. Стоял неприятный вечер — в воздухе висел густой туман, а с небес покапывала холодная морось. Он был одет в длинное пальто, шарф и шляпу. И знай он заранее, что сегодня его кто-то распознает, он бы нанял экипаж, а не пошёл пешком.
(А он терпеть этого не мог — брать кареты; терпеть не мог контроль над каждым его шагом ради «его же блага и безопасности» и при этом понимал, чем он необходим. Ведь о его личности, о его способностях, каких не видели со времён Жанны д`Арк, поговаривали отовсюду, а британцы, чьи колонии грозились восстанием, это сопоставление забывать не смели.)
Он мог бы солгать, мог бы сказать «нет», отправиться восвояси, и слова едва не сорвались с его губ — но «провидцу запрещается лгать». То была заповедь, которую дедушка без устали твердил ему в детстве: «Когда ты способен видеть будущее, а каждое твоё слово несёт непомерный вес, ты не имеешь право лгать».
Он решил не давать точного ответа:
— Возможно. Смотря кто спрашивает.
Маленький, неопрятный, явно недокормленный недоносок перед ним улыбнулся, и из его чересчур длинного рукава выглянула рука.
— Александр Гамильтон! К вашим услугам, сэр!
Аарон взглянул на руку, но не пожал. Его руки всего лишь были в карманах, однако ранее днём Аарон снял перчатки и он пока не надумывал переживать самый роковой момент человеческой жизни.
Александр не терял улыбку. Мгновение только растягивалось, а он никак не опускал руку, рискуя сделать эти бестактные гляделки к тому же странными и неловкими, — и не успел Аарон обдумать своё решение, как взял Александра за руку.
Картина изменилась моментально. Одетый заметно приличнее, Александр и выглядел гораздо старше — сорок с лишним лет, предположил бы Аарон. Теперь он носил очки. И он нацелил на Аарона пистолет.
Это было в новинку. Обычно Аарон являлся в своих видениях свидетелем — никак не участником. Он шагнул назад, оглянул свысока местность и увидел себя, стоящим там, куда смотрел Александр — там, куда Александр направил пистолет. Взрослый Аарон поднял свой. Издалека донёсся мужской голос, отсчитывающий до десяти; Александр плавно направил к небу оружие, отражая солнечный блик. Звучат два выстрела, Аарон кричит: «СТОЙ!», Александр валится на землю, Аарон бежит вперёд — и затем всё померкло. Аарон моргнул, и молодой, невинный Александр улыбался и качал своей рукой вверх-вниз в холодную мрачную ночь, уставившись на Аарона с нескрываемым обожанием.
— Я слышал о вас в Принстоне...
Началось. Сейчас он спросит: «Найду ли я свою истинную любовь?», или «Где я добьюсь успеха?», или «Буду ли я богат?», или «Проживу ли я долго и счастливо?» — всякие незначительные мелочи, о которых людям всегда хочется знать. Вопросы никогда не менялись — менялись подачей, формулировкой, конечно, но в конце концов всем нужно было одно...
— Я хотел поступить на ускоренный курс обучения, но разошёлся во взглядах с одним вашим знакомым...
Аарон опешил.
Что?
— ...ударил его, не помню уже, сэр, он финансами занимался.
— Ты ударил казначея? — выпалил Аарон.
— Да! — Он будто бы гордился собой. — Я хотел пойти по вашим шагам, выпуститься за два года и...
И Аарон ощутил на себе невероятное облегчение: Александр Гамильтон, маленький, дорогой Александр Гамильтон знал его имя, нашёл его посреди улицы — с желанием обсудить с ним поступление в колледж, учёбу и идиота казначея (Аарон его помнил: они отказали одиннадцатилетнему ему, но он задал им через год).
С ним в самом деле хотели
поговорить, ничего не ожидая взамен.
Когда Александр остановился на глоток воздуха, Аарон воспользовался паузой:
— Позволь купить тебе выпить?
Александр сглотнул.
— Буду благодарен.
Аарон не мог не приметить, насколько худым казался Александр, насколько хрупким было его тело, насколько
голодными были его глаза. «Такой голод никогда не утолишь», — подумал Аарон и чуть не вздрогнул поневоле.
Зато он мог помочь с холодом и физическим голодом. Первой на ум пришла таверна «Голова королевы», заправляемая, что иронично, Сынами свободы — к счастью, их вменяемой половиной участников, которые хотя бы с пониманием относились к его положению и докучали меньше, чем отребье в других барах.
Он завёл беседу, Александр её поддержал — заболтал о войне, рассказал о всех своих мечтах, надеждах и стремлениях, ничуть, похоже, не возражая, что Аарон только слушал, внося в диалог не больше улыбки и кивка головой. Аарон ещё не закончил дивиться тем, как приятно давать чужим словам омывать себя, когда нет нужды поддерживать разговор.
Когда они добрались до таверны, Аарон улыбнулся мужчине за стойкой и направился к привычному для него столику, скрывавшемуся далеко в углу, подальше от завсегдатаев. Столик сознательно для него придерживали — Аарон посещал заведение чаще, чем хотелось бы признать. Владелец, Сэмюэл Фронсес, был человек проницательный и разумный, уважавший нужду в уединении, случавшуюся у Аарона всякий раз, как тот бывал на людях. Пусть сегодня в таверне было мало народу, в обычные дни она была переполнена из-за того, что примыкала к Кунтис-Слип и, соответственно, набережной; так что роскошь в форме дальнего столика всегда приветствовалась.
У них были сытная еда и пиво — большего Аарону и не требовалось. Он не упустил, однако, из виду, как поколебался Александр, когда прозвучал заказ на два блюда; как Александр одним глотком выпил полкружки пива и, похоже, едва не подавился ею; как резкость и суетливость заиграли в его движениях. Аарон призадумался, когда Александр последний раз ел и не смущало ли его вот так ужинать за чужой счёт. Сам Аарон уже давно переборол чувство зазрения совести, приходившее с подаяниями — ни его удобное положение, ни его целевой фонд не могли переубедить людей, в свою очередь настаивавших, что угостить провидца для них только честь и что отказы и деньги не принимаются.
Каждый всегда ждёт чего-то взамен.
Аарону было интересно, думал ли Александр, что и он ждал чего-то взамен; интересно, какие мысли занимали юношу.
Принесли еду, Александр на неё накинулся, и в надежде не дать ему подавиться, пытаясь есть и болтать одновременно, Аарон принялся заполнять тишину. В начале весьма ходульно, болтать попусту он не привык; но, к счастью, он как раз занимался изучением права, и в этой сфере хватало многогранных, но не политически острых тем для разговора, которые Аарон мог обсуждать, не ограничивая себя. Английское общее право было гениальным творением, сложенным за годы тяжёлой работы, полным богатой истории и прецедента, и Аарон только-только начинал познавать его квинтэссенцию, — это он и озвучил. Он подметил, что, вероятно, Александру тоже стоило бы податься в адвокаты — ведь болтать ему определённо нравилось. Александра это позабавило.
Покончив с ужином, они допивали вторые кружки пива. Беседа перешла от права к политике, к революции, и Аарон всё так же ей наслаждался, хоть и сменял тему при неудобных вопросах, находивших каждый раз, когда Александр давал ему слово... И в этот момент дверь распахнулась и в бар завалились трое пьяных болванов.
Геркулес Маллиган — поставщик ткани и ярый Сын свободы. Джон Лоуренс — сын Генри Лоуренса, богатого землевладельца и члена Временного Конгресса. И новое лицо — затесалось между ними и говорило на ломаном английском с сильным французским акцентом. Аарон был готов закрыть глаза и молиться, когда те двинулись вглубь таверны, но, к его наивеличайшему счастью, они сели за соседний столик. Александр окинул их любопытным взглядом, и какое-то жалкое мгновение Аарону казалось, что они в безопасности, как вдруг их приметил Лоуренс.
— Это ли не вундеркинд Принстонского колледжа!
Он ткнул локтем француза с Маллиганом, и мигом на Аарона и Александра уставилась вся троица. «Аарон Бёрр!» — послышалось от Маллигана. Лоуренс смеялся, но взглядом весел не был. Аарон прекрасно помнил, что немногие из юных Сынов свободы относились с пониманием к его специфической необходимости вести сдержанный, уклончивый образ жизни, и потому уже предчувствовал нехороший исход ночи.
Аарон сдержанно кивнул им, но промолчал. Лоуренс продолжил гнуть свою линию:
— Ну же, поделись мудростью! Месье Лафайет впервые проводит ночь в колониях, пусть она ему запомнится!
Аарон изогнул бровь.
— Давай, Бёрр! — крикнул или, вернее, сказал Маллиган, слишком пьяный, чтобы следить за тоном голоса. В таверне притихло, все глядели на них.
— Боюсь, я лишь посоветую вести разговоры тише, особенно на темы, о которых вы так склонны кричать, — наконец ответил Аарон. — Лично я собираюсь закончить мою трапезу и отправиться домой, не подвергнутый нападкам.
Здесь Лоуренс ухватился без намерения отпускать:
— Бёрр, революция неизбежна, ты для чего тянешь время?
А тем временем Александр, дорогой Александр, вдумчиво бегал между двумя юношами взглядом, пока, наконец, его лицо не загорелось мыслью. Он встал — и, видимо, выпил больше, чем думал, потому что чуть не опрокинул стул, — посмотрел Аарону прямо в глаза и спросил:
— Чему ты следуешь, Бёрр, если ничто не отстаиваешь?
Аарон на мгновение впал в ступор, пока его заполняла странная смесь из стыда, униженности и гнева, после чего вскочил и задвинул стул.
— Мне видна лишь погибель, — сказал он, оставив последнее слово за собой.
Но похоже, что и он не следил за тоном голоса, так как тишина в таверне стала гробовая, а слова будто росли и откликались в его голове, набирая силу, пугая его тем, что завтра они будут звучать из каждого угла, принятые за пророчество, когда на деле были простой истиной: его дар, судя по всему, был ограничен способностью видеть гибели людей, и только когда его кожа касалась чужой.
Тишина, покой, он был не в силах их терпеть — нарушил их, устремившись прочь и не удосужившись оглянуться назад. Еду и напитки запишут ему на счёт; хотя он сомневался, что Фронсес потребует денег, когда услышит о произошедшем. Александр хорошо поладит с этими тремя, он о революции заткнуться не мог: революция то, революция сё, пятое-десятое... Только высвободившись, Аарон почувствовал, как утомился нескончаемым потоком слов Александра; хотелось подышать свежим воздухом и уйти. Не успев должным образом надеть шарф и шляпу, он оказался на улице, где уже шёл слабый дождь; и стоило ему закончить на ходу натягивать верхнюю одежду, как чужая рука поймала его собственную, рывком останавливая.
На секунду Аарон затаил дыхание. Новое видение не явилось, а значит, это был кто-то, кого он уже касался. Он обернулся, уже ясно представляя, кто там, — Александр Гамильтон стоял под дождём, глядя на него с выражением понимания и, похоже, сочувствия на лице.
— Прости, тут я слегка перегнул палку, я не хотел, — сказал Александр. — Просто... как ты можешь вот так оставаться безучастным?
— Я уже прожил дольше большинства известных провидцев, — заметил Аарон, — и на меня так никто и не покушался.
— Революция правда неизбежна, — отвечал Александр. — Рано или поздно за тобой придут, британцы, Континентальная армия — неважно. Либо тебе не будут доверять, либо будут бояться, как бы тебя не перехватил враг. Так почему бы тебе не выбрать, пока кто-то не выбрал за тебя?
— Не надо втягивать меня в этот хаос. Я не способен предоставить то, что от меня потребуют, любой из сторон и не намерен становиться мишенью. Мне войны не хочется, как и любому другому.
— У тебя не будет выбора! Разве ты не понимаешь, что происходящее... э-это неправильно, разве ты не веришь, что... — И преданное выражение вновь вспыхнуло на лице Александра — такая невинная, нескрываемая обида, будто одного нежелания Бёрра принимать позицию хватало, чтобы разбить ему сердце; и поэтому Аарон не сдержался:
— Да, нынешняя ситуация ужасна, да, британцы вырыли себе могилу текущей оккупацией Бостона и Репрессивными законами, и вообще, империями суждено пасть, и британская отживает свои последние дни; да, я считаю, что колонии не только поднимут революцию, но, вероятно, даже победят, не уничтожив себя в процессе; но признаться сказать, я надеюсь на это только потому, что, может, тогда все от меня отстанут и дадут мне жить
спокойно, как
нормальному гражданину, —
изучать право и иметь
хоть каплю контроля над собственной жизнью.
Тишина. Аарон почувствовал ком в горле.
— Моя жизнь не принадлежала мне с тех пор, как меня утвердили... в четыре года. Каждое сказанное мной слово несёт вес, каждый косой взгляд, каждый человек, с которым я общаюсь, высказанные мною взгляды — их разбирают, анализируют и запоминают. За ними есть сила. Поэтому я осторожно выбираю слова.
Что звучало иронично после того, как он раскрыл душу полному незнакомцу, хотя прежде никому так не открывался. Кроме того, сегодня он сказал больше слов, чем, пожалуй, за весь прошлый месяц.
Александр снова взял его за руку и сжал её.
— Ну, тогда
я буду сражаться. Я буду сражаться, чтобы вы стали свободны, мистер Бёрр, сэр.
Аарон едва не рассмеялся, потому что такую фразу можно было ожидать только от ужасного, наглого ухажёра, боровшегося за сердце девицы. Однако он видел в глазах Александра чистую искренность.
— Маллиган — Геркулес Маллиган, — там, в баре, его семья сдаёт комнаты в аренду. Если пойдёшь и поговоришь с теми тремя подольше, то вскоре найдёшь себе жильё, я уверен. Они живут неподалёку от Королевского колледжа. Это тебе не Принстон, но зато нет казначея, которого ты ударил. Раз уж мы сидим и ждём начала революции, ты мог бы заодно взяться за образование. Я бы сказал: чтобы не влезать в неприятности, — но...
Александр ухмыльнулся.
— Обещаю, я влезу в неприятности только при самой крайней необходимости.
— Неправда. Впрочем, ты не убьёшься, — по крайней мере, не до того, как все твои великие революционные идеи вступят в силу.
— Хорошо знать, — сказал Александр, а его глаза блеснули озорством, и у Аарона в сердце заныло, едва он понял, что совершенно не стоило говорить ему этого.
— Давай, спрячься от дождя, иди к своим друзьям, напейся, болтай о революции, наслаждайся жизнью, будь молодым и глупым, — сказал Аарон. — Мы вскоре опять пересечёмся.
Александр упёр руки в боки и довольно прищурился.
— Потому что ты видел это?
— Потому что ты слишком упрям, чтобы оставить меня в покое, и тем более теперь знаешь, где я живу.
— Ты живёшь здесь?
— В конце улицы, — сказал Аарон. Ещё немного — и он бы предложил Александру остаться, переночевать в гостевой, внушил бы себе, что завтра утром не возникнет вопросов, что Александр не попадёт в беду, если хотя бы один из тысячи глаз, следящих за Аароном, приметит юнца и доложит о нём британцам; что не будет домыслов о его принадлежности к шпионам, что его не поместят под домашний арест и что Александра не уведут, чтобы, скорее всего, убить.
(Ну, не из-за одной ночи. Но не нужно быть провидцем, чтобы догадаться, что если Аарон позволит Александру остаться сейчас, то с трудом скажет «нет» в дальнейшем. Аарон уже мог представить, как они проводят ночи то за непринуждённой беседой, то за жарким спором или как Александр горбится над столом и небрежно пишет, пока свечи затухают, а Аарон приносит им чай и блюдце со сластями. И на мгновение эти картины представились до того живыми, до того настоящими, что Аарону почудилось, словно он видел очередное видение, а не всего-навсего мечтал,
жаждал, чтобы они были явью.)
— Ну, — сказал Александр, — мне, пожалуй, не стоит тебя задерживать.
И потом он улыбнулся и развернулся, чтобы вернуться в бар. Целую минуту Аарон следил за его исчезавшим силуэтом, стоя посреди улицы, терзаемый мукой: он убьёт этого человека, он загасит этот огонёк; он даже не думал брать под сомнение — что он будет тем, кто убьёт Александра Гамильтона.
Он был почти что благодарен в каком-то глупом, эгоистичном смысле — ведь, в таком случае, Александр будет в безопасности, никто другой не причинит ему вреда, не было смысла переживать, что этот болван убьётся. К тому же всего-то оставалось не нажимать на курок, а значит, пока Аарон не захочет пристрелить Гамильтона, ну, Гамильтон не пристрелят.
И всё же какая-то странная смесь жжения и вины залегала внутри него на пути домой.
~~~
Александр не мог заткнуться, хоть убейте.
Он переехал к Маллиганам. Аарон всё равно то и дело ужинал с ним в «Голове королевы» — хотя бы потому, что так наглядно убеждался, что Гамильтон ел, — но приходилось быть с этим поосторожнее, учитывая, насколько болтливым тот становился и приметным. Одним утром британский офицер — Аарон не запоминал их имена, они сменялись раз в неделю — швырнул ему на стол памфлет, названный «Опровергнутый фермер», и спросил обвинительным тоном, не его ли дружок написал это.
Аарон со свойственным ему апломбом лишь приподнял бровь и сказал, что видит это памфлет впервые и, кроме того, изучив содержание, не может не признать его забавным.
Офицер не выглядел ни капли позабавленным. Впрочем, британские офицеры нынче редко чем тешились. Его малейшие действия возбуждали в них сильнейшее подозрение, а голос Александра всё глубже и глубже пробирался под кожу: почему бы ему не выбрать, пока кто-то не выбрал за него? Время от времени Аарон задумывался, не заслонялся ли он силами, не зазнался ли он, выжидая свои немногочисленные озарения перед тем, как принимать решения, потому что один в мире располагал такой роскошью — с полной уверенностью знать, что он окажется на верной стороне. Ему не удавалось понять, как это делал Александр — как он отдавался своим идеям так страстно и уверенно и, как бы ни были высоки ставки, каждый раз будто бы брал верх. Аарон бы жутко беспокоился за его жизнь, не знай он, что она была в полной безопасности и зависела от него одного.
«Я не стою на месте, я жду момента», — напоминал себе Аарон.
~~~
Он больше не мог ждать: пришли новости о битвах при Лексингтоне и Конкорде, и перед его глазами предстало одно из редких озарений — британцы шли за ним; он сбежал из дома с намерением вступить в Континентальную армию. Аарона отправили в Квебек, решив не рисковать его свободой и держать его вдали от эпицентра сражения, за что он был признателен. Он не снимал перчаток и вполне удачно избегал физического контакта, благодаря чему не был вынужден переживать гибели многих солдат вокруг.
Он пожал руку генералу Монтгомери при их первой встрече, увидел, что того убьют пушечным выстрелом в метель во время штурма Монреаля. В период подготовки города к обороне Аарона не покидало напряжение. Тридцатого декабря, с приходом метели, он сообщил Монтгомери. Монтгомери несколько минут смотрел в никуда, после чего ответил, что всё равно пойдёт в атаку; он не мог позволить себе отменить битву, в которой они могли победить, просто чтобы сохранить свою жизнь, и потому он подготовил приказ поставить полковника Арнольда во главу. Он отправил Аарона на своей самой быстрой лошади уехать подальше оттуда и воссоединиться с войсками Вашингтона в штатах. Видите ли, вероятность пленения Аарона значительно затмевала цену его жизни.
Впервые в жизни Аарон испытал чудовищную вину за свой дар и такую же чудовищную беспомощность. Это было невыносимо.
Они потерпели поражение, многие солдаты были убиты, ещё больше — пленены, а Аарон в целостности и сохранности добрался до войск Вашингтона.
~~~
— Ваше превосходительство.
— Кто вы?
— Аарон Бёрр, сэр.
Вашингтон заметно напрягся: видимо, знал его имя. Конечно, он знал его имя — все в колониях знали.
Аарон продолжил:
— Разрешите выдвинуть предложение?
— Слушаю.
— Сэр, я служил капитаном под командованием генерала Монтгомери, пока его не застрелили в Квебеке, и, что же... — Вашингтон не отрывал от него взгляда, от чего Аарон неожиданно для себя волновался. — У меня есть несколько вопросов, пара предложений, я мог бы...
Мог бы — что? Пожать солдатам руки, чтобы увидеть их место гибели, получить проблески следующих сражений и разглядеть, как обстоят там дела? Помочь разработать стратегию ценой его, пусть извращённого, понятия морали и этики? Использовать свои способности, чтобы обыграть противников?
Что бы сделал Александр? Что бы Александр сказал, увидь он его здесь раздающим свой дар, и из-за чего? Из-за чувства вины, вызванного доблестным Монтгомери? Или досады от невыносимой беспомощности?
Вашингтон всё на него смотрел, молчание затягивалось, пока наконец генерал не сказал:
— Буду с вами откровенен, мистер Бёрр, я осведомлён о масштабности ваших способностей, как и о вашем неоднократном уклончивом поведении. Это вынуждает меня поставить под сомнение мотивы за вашим предложением.
— Я очень уважал генерала Монтгомери, сэр, и видел, как он шёл в бой, зная о своей смерти. — Взгляд Вашингтона внезапно помрачнел; Аарон понял, что неправильно подобрал слова, но продолжил: — И я не хочу, чтобы хоть единая жертва этой войны оказалась напрасной или неоправданной.
— Ваше превосходительство, вы меня вызывали?
Сердце Аарона чуть не остановилось — Александр был здесь, держал один из пологов палатки, суетясь на пороге.
Вашингтон улыбнулся и ощутимо расслабился.
— Гамильтон, входите. Вы знакомы с Бёрром?
— Мы вечно пересекаемся, — ответил Аарон одновременно с Александром и, натурально, повторил его улыбку.
(Только потом он сообразил, что Александр, наверное, вспомнил их первую встречу, во время которой Аарон сказал, что они ещё пересекутся; что Александр в самом деле принял эти слова куда ближе к сердцу, чем ожидалось. Аарон не возражал — он был только рад пересекаться с ним снова и снова.)
— Бёрр?
— Сэр?
— Закроешь за собой дверь.
И Аарон даже не знал, облегчён он был или расстроен тем, что, видимо, всё же не станет творить то безумие, которое сам предложил, и что ему всё же не придётся наблюдать смерть за смертью, чтобы внести долю надежды в эту, казалось бы, безвыигрышную войну.
~~~
Со временем Аарона произвели в подполковника. Он пожал руку каждому своему солдату, принимая к сведению малейшие проблески информации о надвигавшихся столкновениях и, насколько можно, закрывая глаза на гибели. Огромная часть солдат умрёт задолго после войны: одни мирно, окружённые семьями, вторые одиноко, погрязнув в пьянстве и ненависти, третьи при более сложных обстоятельствах — но они переживут войну. Это придавало ему надежды. Итак, Аарон полагался на собственные навыки и наблюдения и отдавал приказы как любой другой человек, а не провидец. Оставляло лёгкий осадок лишь то, что почти каждый будет считать его успехи заслугой провидческого дара, а не его мужества и силы духа.
Он стал национальным героем. И хотя Вашингтон отказывался воздавать ему должное, Аарон не давал этому выводить себя из равновесия — больше думал о том, как, несомненно, горд был Александр, что он не просто выбрал сторону, но и всецело посвятил себе ей. Поговаривали, что его верность революции немало помогала сомневавшимся лоялистам переосмыслить свои идеалы; что решение американского провидца поддерживать Америку вселяло во всех веру в победу на этой войне. Аарон стал фактическим командиром дополнительного континентального полка Вильяма Малколма и с успехом отбил больше британских ночных налётов, чем можно было сосчитать, а также помог подавить мятеж в Вэлли-Фордж.
Дела обстояли хорошо, пока не пришло лето и Чарльз Ли не совершил глупейшую атаку на арьергард генерала Чарльза Корнуоллиса, из-за чего полку Аарона пришлось поспешить на подмогу. На месте Аарон столкнулся со знакомыми окрестностями: тенями, солнечными лучами и тем самым затхлым воздухом. Не успел он что-либо крикнуть, как застыл; жар охватил его тело, в голове загудели воспоминания, по воздуху разносились вопли, а он уже терял сознание, думая лишь о том, какое ужасное понёс поражение, и молясь о смерти, только бы не попасть в плен.
Открыв глаза, он увидел темноту медицинской палатки, а также Александра, стоявшего рядом. Аарон моргнул, но тот, похоже, не заметил его пробуждения, поэтому он продолжил неподвижно лежать в надежде, что Александр уйдёт. Прошло полчаса, но он так и не ушёл.
— Тебе делами заниматься не надо? — наконец просипел Аарон.
Александр тут же переключил всё внимание на него.
— Я и занимаюсь. Армия с ума сходит, гадая, жив ли наш провидец.
— Я переживу войну, — сказал Аарон.
— Нам-то это откуда
знать! — Глаза Александра вспыхнули, а сам он раскрыл рот, готовый разразиться гневной тирадой. Аарон перебил его:
— Ну, теперь знаете.
Александр даже не удостоил это ответом — просто развернулся на каблуках и ушёл. Аарон его не винил: он получил информацию, ради которой приходил. Прочие адъютанты навещали и проверяли его все последующие дни, и вскоре он уже был в состоянии вернуться в родную палатку.
Джон Лоуренс вызвал Чарльза Ли на дуэль. Без промедления Ли втайне пришёл к Аарону под покровом ночи и спросил, выиграет ли он. Уставший, Аарон не удосужился ему отказать и просто взял за руку и сообщил, что он не умрёт на дуэли.
Видимо, об этом каким-то образом разузнал Александр, потому что на следующий день он, полный ярости, явился в палату Аарона, не надеясь выяснить, что тот увидел, а просто негодуя, что Аарон тратил свои способности на такую
чепуху и, что хуже, на помощь
врагу. Аарон чуть не рассмеялся: Чарльз Ли не был им врагом — он был идиотом, наделавшим ошибок, но повешения не заслуживал уж точно…
— Сколько людей Ли погубил своей некомпетентностью?! — кричал на него Александр.
Аарон вздохнул. Значит, у него не получится переубедить Александра. Но, стоит признать, хоть он не видел в этом много смысла, он бы не был собой, если бы не попробовал:
— Ладно, — сказал он. — И
это твоё решение? Тебе мало кровопролитий? Тебе мало…
И не успел он договорить, как чувство слабости и тошноты захлестнуло его вместе с видениями: солдаты погибают на первом сражении, втором, сотом — он больше не мог отличить, какие были из его воспоминаний, какие из чужих, а какие ещё и не состоялись, и он точно бы уже лежал на земле, если бы Александр вовремя его не подхватил.
— Это он с тобой сделал, — сказал Александр, его голос был зол низок. Аарон чуть было не прикусил язык, пытаясь сдержать срыв.
— Я виноват сам, Александр. Я пожал руку каждому моему солдату, чтобы... чтобы... — И тленные видения чуть не поглотили его снова.
Александр поглядел на него, широко раскрыв глаза, и сказал:
— Нет.
— Да.
— Как ты мог... — Арон почувствовал, как его тело немело. — Как ты мог
так поступить с собой? — На последних слова его голос дрогнул, Аарону стало почти что стыдно за обволокшее его облегчение.
— Немногие в курсе значимости моего рукопожатия, — произнёс Аарон. (Александру он всё рассказал ещё до войны, когда они были друзьями, время от времени ужинавшими вместе. Александр не побоялся тогда поинтересоваться, почему Аарон всегда носил перчатки и в целом избегал физического контакта. К счастью, о том, что увидел Аарон при их первом рукопожатии, он не спросил.) — Кроме того, неужели ты бы поступил иначе?
Александр, кажется, колебался между желанием возразить и необходимостью признать, что Аарон неоспоримо прав.
— Аарон, дашь мне обещание? — наконец-то спросил он.
— Смотря о чём ты попросишь.
Александр не удержался от смешка.
— Больше... никогда так с собой не поступай.
— Я не могу этого пообещать, — признал Аарон. — Иной раз всё в порядке, другой — я еле хожу. Думаю, вскоре от меня не будет толку.
Александр расширил глаза ещё пуще, и Аарон тут же понял, что сказал это совсем не к месту, что главному адъютанту генерала Вашингтона эти лишние переживания и хлопоты были ни к чему.
На следующей неделе Аарон пошёл к Вашингтону и выразил беспокойство насчёт своего здоровья, которое грозило помешать ему быть активным участником Континентальной армии. Он ушёл в отставку, и поэтому Вашингтон поручил ему заниматься разведданными, которые он охотно принял. Аарон вернулся домой.
~~~
Чарльз Ли и его секундант Эван Эдвардс явились на дуэль. Джон Лоуренс подстрелил Ли в бок. Как и предсказал Аарон, Ли остался жив.
Аарон постарался сдержать радость и ликование, услышав, что Вашингтон разъярился на Гамильтона, отправил молодожёна домой и что теперь Александра тоже будут держать вдали от ужасов и кровопролитий войны. И хотя Аарон прекрасно знал, что Гамильтон переживёт её и будет жить, пока корни его волос не начнут седеть, сложно было не беспокоиться, когда Александр рисковал жизнью каждый день.
~~~
Разумеется, Александр избегал войны недолго. Он вернулся, даже получил себе батальон под командование. А ведь всё так хорошо начиналось.
~~~
Войне настал конец. Аарон тоже успел влюбиться и остепениться. Феодосия, как её звали, поддерживала идею о независимости колоний с момента её зарождения, вопреки офицерской должности её покойного мужа британца, и, соответственно, была грамотным дипломатом, водилась с представителями высшего общества и демонстрировала особую изящность и утончённые манеры. Аарон понимал её, как никто другой. И хоть она была десятью годами старше, их это не очень-то волновало. Аарон обменивался с ней письмами беспрестанно во время её проживания в Нью-Джерси, навещал её и всё то время отчаянно старался не вспоминать о том, что она умрёт в мучениях от неизлечимого заболевания, а когда — неизвестно.
В 1782 году они сыграли свадьбу. Аарону всё ещё с трудом верилось, что война окончилась, что они выжили, что они победили. Они вернулись из Филадельфии в Нью-Йорк, где Аарон завёл небольшую адвокатскую практику. Александр последовал его совету и тоже стал адвокатом, что ему показалось крайне забавным, так как Александр непременно займёт болтовней все заседания, зачастую к величайшему разочарованию присяжных. Они работали бок о бок, советовались, казалось, насчёт каждого дела. Аарон добился тех самых ночей с беседами, спорами и Александром, не желавшим уходить домой, потому что он «не всё дописал». Это было славно. Никто не вынуждал его изрекать великие пророчества, словно весь мир решил, что он своё отработал.
(Между прочим, он существенно помогал людям и после своей отставки; его разведданными воспользовались надлежащим образом, он даже ещё раз оказался втянут в битву, собрал группу студентов Йельского университета Нью-Хэйвена и успешно отбил британское наступление. Америка гордилась им и его заслугами. И теперь, с окончанием войны, все были слишком опьянены собственными успехами, чтобы хотеть докучать провидцу. О лучшем благословении он и просить не мог.)
«Я буду сражаться, чтобы вы стали свободны, мистер Бёрр, сэр», — однажды сказал ему Гамильтон. Однако он боролся за свою свободу сам и, пусть и самую малость, но гордился этим.
