Пожар в Харбине, цунами в Вай-Хэе; Все боги давно утонули и теперь мертвы, Кусочки их душ подают нынче вместе с суши.
Вам бы лучше никогда не встречаться, параллельные непересекающиеся, - но некоторые улыбки тайком, из-за барной стойки, не спрятать ни за большими бумажными фонарями, ни за плоскими бамбуковыми зонтиками; для некоторых чужая кровь – море, из которого отпить проще, чем согласиться остаться на чайную церемонию в качестве почетного гостя. Черную краску узоров на белой коже нельзя показывать местной Триаде, а то как бы ни было конфликта с Якудзой. Задирать ногу так высоко, оказавшись прижатым к темной и почти сырой стене в русском квартале, - пожалуй, и правда не стоило; но приятно, приятно до звона колокольчиков в ушах, до теплоты легкой асфиксии, что разливается садняще по легким, словно горячий улун. Параллельные непересекающиеся. Однажды все-таки пересеклись.***
- Эй, а это кто? Стильный… прямо самурай, - выгибает, посмеиваясь, шею хитрый красный дракон, шепча что-то своему другу. Кусает губу – Удар тока. Мало кто в Даляне знает, что у этого «дракона» и правда раздвоенный язык. - Кто это там? – Короткий кивок, и любопытно прищуренные, какие-то кошачьи,глаза – и один упущенный ход в игре в кости; которая, впрочем, здесь чем-то больше напоминает маджонг. Которая, впрочем, и так уже слишком наскучила… Но приходится терпеть, соблюдать этикет, и играть, стараясь удержать банк, и изредка прихлёбывая хуанцзиу: именно так здесь принято обсуждать серьезные дела. Сидя со скрещенными ногами, у деревянного столика, в самом дальнем углу, - за шторкой из блестящих крупных бусин, которая качнулась именно сейчас… Встреча взглядов – Гонг. - Закажете мне «Шелковый Путь», господин Ван?.. Тот, с ярко-кислотными волосами, ряженый в стиль полнейшего, атомного ullzang, наклоняет голову к плечу и приторно - дёшево - улыбается. Вряд ли он смеет так разговаривать с другими «господами». - Если назовешь меня так еще раз, - наклоняется поближе второй, брюнет со шрамом на пол щеки, - я тебе его еще и покажу.***
Никто во всем Хай-Хэ не платит звезде местных ночных клубов так дорого за «досуг» с собой, как этот иностранец. И никто с таким наслаждением не слизывает остатки сладкого миндального желе с его губ, после бутылки распитого на двоих байцзиу. Никто во всем Тяньцзине не раскладывал так эти бедра на жесткой антикварной софе цвета багрово-темной терракоты, и вряд ли кто-то еще умел превращать звонкий продажный смех в бесценный и хрупкий стон, срывающийся на высоких нотах, что все громче, и громче, и… Мало кто знает, что жемчужно-белый шелковый путь проходит на самом деле через темно-красный бархат.***
Мин Юнги не мог, просто не мог не влюбиться до слепого обожания в эту малолетнюю дёрганную идиотку, которая в Китае явно проездом, - рубашка с острым воротником и золотой вышивкой ни на ком еще не сидела так развратно и одновременно целомудренно, как на Чимине; ничья шея, перерезанная поперек тенью тонкого чокера, еще не казалась такой длинной. Юнги уверен. А Юнги перерезал в свое время немало чужих шей. - Куда ты потом? - Что? - Чимин отвлекается от просмотра MTV с помехами на стареньком ламповом телевизоре, и оборачивается к «господину Вану», у которого сидит в ногах. - Куда ты дальше? После Чэнду. - В Баодин, - поспешно отвечает та еще «мисс Вонг». - Красиво… Красивый у тебя акцент. – Юнги зарывается пальцами в волосы Чимина, сдержанно улыбаясь, склонив голову набок. Цепи на его шее тихонько при этом звякнули. А колено едва заметно дрогнуло. - Акцент? О чем ты? - Пусанский акцент. Всегда мне нравился. Лучшие слуги королей всегда были родом из Пусана. Ты знаешь это? Чимин недовольно цокнул языком – а возможно, и сразу двумя – и повернулся, состроив невинный вид, обняв Юнги за жесткую ткань темно-зеленых штанов цвета хаки: - Я понятия не имею, о чем ты... - Эй, говори со мной уважительно. Юнги пальцами приподнимает лицо Чимина за подбородок – хочет рассмотреть получше; особенно он любит этот блеск в широко раскрытых темно-карих глазах удивительной формы, так Чимин смотрит всегда, когда слышит негромкие приказы низкого и почти хриплого голоса Юнги. Поменьше бы Юнги курил опиум. Это всегда приводит к кашлю… - Ты… - Я должен ехать в Шанхай завтра утром, ты поедешь со мной?***
Мысли мутнее, чем дым в бонге, а сердце стучит, как ударный фоу; его господин просит остаться, его «господин Ван» - его ван - просит Пак Чимина проследовать за собой. Туда, где дрожь в коленях будет каждый день, и где фейерверки видно отовсюду, куда не посмотри; там, в Шанхае, так много огней горит по ночам, отражаясь в море, - но тот огонь, что зажигает ван, все равно будет ярче всех… Там – не провинция, там – не какой-то Аньхой или Ганьсу, там целый мегаполис, целый город яоцзинов, они там живут, а не просто выползают со всех углов по ночам, чтобы лишь коснуться человеческого лица в поцелуе под навязчивый и слишком быстрый ритм уличных караоке – и тут же исчезнуть снова с рассветом. Там серебро совсем ничего не стоит, зато золото – запредельно; там натуральный шелк – самый редкий и самый ходовой товар сразу. Там в ресторанах играют на гучжэне с корпусом из красного дерева, а самая быстрая река – не та, что питает рисовые поля на покатых зеленых склонах, а та, что льется по улицам каждый вечер, наполняя новыми посетителями бары, клубы, и полночные кафе. - В Шанхай? Еще спрашиваешь! Чимин бросается обнимать Юнги за плечи, прижимаясь к его щеке жестким краем своего жакета из искусственного барса. - Постой-постой, - хмурится человек-широкий-росчерк-в-гостевой-книге, «господин Ван», - пообещай мне только одну вещь взамен. - Какую? - Пообещай, что не уйдешь, что бы ты обо мне не узнал. – И, помолчав, добавляет: - Пообещай, что если и даже узнаешь вдруг, то сперва поговоришь со мной, а не будешь сразу же делать какие-то выводы или принимать решения сам. Водопады замирают, забыв лить воду, а лотосы в пруду застывают, словно восковые: что же такое скрывает от Чимина его ван? Может быть, преступление? Может быть, он… и правда… преступник?.. Но ведь огни Шанхая так ярки. А запахи на улицах такие разные, и такие необычные, и такие интересные… Острая лапша и ванильные женские духи, сладкий аромат цветов и жуткая вонь испорченной рыбы из доков. Говорят, на побережье Янцзы так красиво, особенно на набережной Вайтань, - говорят, там, на глубине, у портовых причалов, спит Великий Огненный Феникс, упавший когда-то в воду… - Обещаю. Ярко раскрашенное лицо Чимина (крупные блестки на веках, дешевая подводка, тушь, ярко-розовые румяна, подчеркивающие скулы и звон тонких длинных металлических цепочек, спускающихся с уха до самой почти шеи), оказывается вдруг прямо перед лицом Мин Юнги, и смотрит в его глаза так обжигающе и честно, словно все его слова, что он вот-вот собирается произнести вслух, хорошенько прожарены на воке, вместе с острым перцем и резанными овощами. - Обещаю, что останусь со своим ваном, кем бы он ни был.***
…За стеной, в соседнем номере, кто-то играет на саньсяне – должно быть, музыкант из местной оперы, или кто-то просто репетирует песню дагушу, только учась играть. В китайском ресторане на первом этаже жарят щупальца осьминога на соевом масле, с чесноком, имбирем и чили, по традиционному местному хайнаньскому рецепту; окна вторых этажей запотели снаружи из-за поднимающегося пара, и из-за опустившегося сырого холодного тумана, пришедшего с горы Учжишань. Окна последнего номера справа запотели и изнутри. Шелковый путь пройти не так просто, всегда устаешь, когда берешь такой рубеж… Когда берешь так. До обвислых, мокрых прядей черных волос, все время падающих вперед. До выдохов, что жарче, чем вулкан в районе Чэнмай. До сдавливающих горло белых пальцев… И до сладких благодарных поцелуев двуязычного дракона, который обнимает за шею, выгнув свою спину, - кто бы мог продумать, что у Чимина на спине в самом деле красный китайский дракон Чжулун?.. В Триаде принято считать, что такая татуировка дарует благословение и процветание своему владельцу. У Юнги на спине тоже есть дракон – черный. Во всей Якудзе такое тату – символ полученного опыта, и достаточно большого, чтобы такого человека действительно уважать. Опыт и почёт… Но вот за что именно, и чем именно заслужен – лучше иногда и не знать. «Пообещай, что не уйдешь, что бы ты обо мне не узнал».***
...Синее небо над Гонконгом, и пусть давно стемнело, но уборщику в местной уличной лапшичной на углу хорошо видно дорогу, которую он подметает после конца своей смены. Плечи слишком широкие для азиата, рост слишком высокий, а на лице – черная балаклава: кто знает, что скрывает этот человек в темно-зеленой грязной спецовке, не обращающий на прохожих никакого внимания?.. Может, вся его кожа, от щиколоток до затылка и лба, забита черными и алыми чернилами? Может, он вовсе и не уборщик. Кто знает. …Это China-town, детка, тут драконы обманывают наемных убийц, в которых влюбляются раз и навсегда. Чужую кровь тут проливают чаще, чем горячий чай, а скорость – залог жизни. Это China-town, детка, тут под именем «господин Ван» снимают себе комнату сразу десять подозрительных человек с плохо зажившими шрамами на теле. Здесь девушки – самые красивые и самые послушные, но и самые гордые, и самые злопамятные. Здесь печаль соседствует со счастьем, здесь гадают на монетках каждому желающему по вечерам, и все предсказания всегда сбываются; здесь беснуется целое море яогуаев, и некоторые из них забывают вернуться, когда луна обновляется, и они остаются навсегда в образе человека… и ищут выход среди путанных перекрестков и неясных пешеходных переходов. Скользя с одной улицы на другую, с одного переулка на совсем другой. Это China-town, детка, и этот район есть в каждой стране мира. Представляешь, как много на свете таких? Это China-town: здесь продажные бляди хранят верность получше, чем законные жёны, а ласточки и стрижи вьют гнезда прямо в подъездах многочисленных перенаселенных высоток, где нет ни одного зеленого дерева в округе. Здесь Мин Юнги находит своего Пак Чимина снова, и снова, и снова, - а Чимин отдается за выпивку и несколько смятых купюр, стыдливо оставленных на прикроватной тумбочке утром. Снова, и снова, и… Это Чайна-таун, детка. Это китайский квартал, you know?.. Добро пожаловать.