Тропа разума

      Оставляя рокот реки за спиной, Вязьма по крутым камням поднималась обратно к лагерю. Стремительно холодало, а ковёр небосклона уже сиял россыпью звёзд: в горах ночь подкрадывается на тихих лапах, как хищник, и одним точным броском нападает, подминая под себя янтарное солнце.       В темноте она не сразу увидела гостя. Дарра устала от пути, тяжёлого быта, неудач; Вяза должна была быть на равнине ещё несколько солнц назад, но хромая кобыла нарушила все планы. И вот теперь шансы девушки пережить зиму стремительно ухудшались. — Должно быть, вы давно уже в Тернистых горах скитаетесь? — Голос незнакомца был мягок и тягуч, точно мёд.       Вязьма вздрогнула, схватившись за клинок на бедре. Потом увидела его: вытянутое лицо с тонкими чертами, черные, темнее безлунного неба, глаза, высокий лоб и рога. Такие вот себе обыкновенные, завитые в один оборот рога. Исинур. Что толку теперь от оружия? — Стало быть, — выдохнула девушка, с удивлением услышав собственный непривычный за луны молчания голос, — ужели так заметно? — Знали бы вы, что происходит там, в степи, у подножий. Но вы не знаете. Вы не пытаетесь меня убить и не пытаетесь бежать…       Исинур вывел на поляну двух коней темной масти в богатой сбруе. Привязал их неспешно к дереву. Всё это время Вязьма обдумывала его слова — опасность? Её чутьё редко подводило. И она не чувствовала опасности от этого демона. Убил бы уже, если бы хотел. — Когда я бежала от… отца… лорда Пустыни загадок, — девушка принялась укладывать набранный хворост в будущее костровище. — Мир был тих и спокоен, будто вчера рождён. — В такое легко верить, когда тебе едва ли сотня расцветов, но не тысяча, — дождавшись пока Вязьма уложит ветки, он поджёг их щелчком пальцев. Магия. — Стало быть, ты - дочь Касарана, бегущего-по-зыбучим-пескам. Стоит ли сочувствовать твоей утрате? Теперь уже он скачет по небесной степи.       Вязьма поёжилась, но приняла вид, что разбор поклажи занимает всё её внимание. Кожаные потёртые сумки пахли вчерашним дождём, как и влажные листья под ногами. Вот здесь завёрнуты в холщину остатки утреннего кролика, а в плетёной передней сумке прилично грибов и…       Вообще-то Касаран был неплохим отцом. Возможно, иногда слишком строгим. И много заставлял её учиться, но… дарра почувствовала горечь, и застрявший в горле огненный комок. Исинуры им вовсе не отцы! Да и не время! — У меня есть ещё много припасов, я шёл быстро. — Демон изъял из небольшой на вид сумки котелок. — И я, Сеера из рода Чернословов севера, клянусь, что не причиню тебе вреда до тех пор, пока ты не задумаешь причинить его мне, маленькая птичка. — Я, Вязьма из рода Пустыни загадок, принимаю твоё слово, путник Сеера Чернослов. — Дарра присела у котелка, поближе к костру, и принялась кромсать кролика. Колени сразу неприятно заломило. Что же, долгая ходьба по горной местности даёт о себе знать. — Кобыла хромая, да? — Чернослов тем временем расседлал своих лошадей и подошёл к ее тонконогой Змейке.       Вязьма только скупо кивнула и продолжила возиться с готовкой. Странный, странный Исинур.       В тишине они провели с полчаса, пока варилась похлёбка. Окончательно стемнело, поднялся белёсый, пронизывающий до костей туман. Ели прямо из котелка двумя ложками, пока ещё наваристая каша была обжигающе-горяча. Потом оба завернулись в шкуры, отогрелись и подобрели. — Стало быть, там беда? Вы бежали от опасности? — Вязьма поплотнее укуталась в шкуру и вытянула ноги к костру. Треск поленьев, пряный дым, мерное жевание лошадей — все это настолько умиротворяло, что даже не верилось, что где-то там, на равнине, мятеж. — Стало быть. Серьезная беда. Драконы прилетели с короны, их вести были не добры, а речи гневны. — Чёрные глаза Сеера, как водная гладь, отражали языки пламени. — Много крови и слёз пролилось за последнюю луну. Драконы говорят, мать-магия велела всем деморам уходить. Убираться прочь в мир, не знающий её милости, или же те, кто останется, станут лишь жалким подобием Исинуров, лишатся всего.       Вязьма вздохнула. Всё это было очень неоднозначно. Сначала у демонов почти перестали рождаться дети, потом появились они — дарры, дарованные самим мирозданием. А спустя несколько сотен расцветов Исинуры стали вступать в связи с даррами. Дети ветра, драконы, лишь укоризненно качали головами: они чувствовали, как противоречит это сути мироздания. И вот теперь, видимо, пришел час расплаты. — Стало быть, вы идёте к рунному кругу, сердцу Алтындала, чтобы уйти? — Девушка встала и зябко поежилась от холода, который тут же объял ее. — Я не уйду, маленькая птичка из Пустыни загадок. — Исинур кинул шишку в костёр, — Я был здесь рождён. Под этими звёздами мне и погибать, Вязьма. Справедливо ли это, уходить в бездну? Меня убьют прежде, чем я стану безкровным. И я умру, но как воин и сын своей матери, в бою.       Дарра закончила подгребать сухую траву, кинула сверху шкуру. Ещё одну негнущимися пальцами отвязала с седла, которое уместила под голову. Сеера тоже завозился, обустраивая ночлег.       Наконец Вязьма стянула сапоги с уставших ног, укрылась второй шкурой и свернулась калачиком. Смотрела на костер. Языки пламени танцевали лишь им известный танец, мятежный, как и её мысли. Что теперь будет? — Ярких звёзд, Сеера, идущий за смертью. — Ярких, птичка из пустыни загадок.

***

      Вязьма встала с рассветом, но Исинура у костра уже не было. А кони? Кони вот они, здесь, у дерева, как и все вещи Сеера. Вылезла из-под шкуры, подкинула в угли пару веток и, дрожа от утреннего холода, потрусила проверять кобылу.       К реке спуск крут и долог, но впереди дорога будет петлять, поэтому придётся поить Змейку здесь. Дарра отвязала её, а следом, подумав, отвязала и коней демона.       Уже у самой воды уставшая от спуска желтая кобыла девушки припадала на переднюю ногу довольно сильно. Несчастный случай — упали на камнях декадой раньше, но с тех пор лучше не становилось несмотря на все ухищрения Вязьма.       Здесь же обнаружился и Сеера: сидел над водой, спрятав лицо в ладонях, босой и без рубашки. Вязьма заметила на серой, словно матовой коже плеч и спины черные шрамы. Устыдилась собственного любопытства и отошла с лошадьми чуть дальше к заводи. Кони жадно принялись пить ледяную воду горного потока.       Исинур встал и подошел к девушке: — Встала с первым солнцем, птичка. Это верно. — Он протянул руку, и она молча передала ему поводья. — Благодарю, что взяла и моих коней напоить. Твоя совсем охромела, с ней до равнины идти еще долго, а там? Ведь не годится она для скачки, дальше Сапар-Кана к зиме не уйдешь… — Как сложится, — Вязьма осматривала ногу Змейки. Та отекла и была горячей на ощупь. — Теперь уже чего говорить. — Возьми одного из моих коней, а за это позволь мне разделить с тобой путь. — Исинур вздохнул. — Теперь не осталось у меня ни дома, ни семьи, ни печали, ни радости. От обещанной вечности только мгновения, которые я не хочу провести в одиночестве. Дарра растерялась. Хорошего, породного, молодого коня — а за то лишь путь разделить? Ведь добрая лошадь стоит дорого. Но если он говорит правду, деньги ему теперь ни к чему. — Я и сама не знаю, куда мой путь лежит, теперь я, видимо, не беглянка. — Вязьма повела кобылу обратно на тропу и Сеера двинулся следом. — Но отказываться от вашего щедрого предложения не стану. Дойдём хотя бы до Сапар-кана, а там посмотрим… А кобыла… — К вечеру придём к горе пастухов. Там продадим её в табун, — предложил демон. — Песчаные кони вполне ценны тут, их смешивают с горными породами. О ней позаботятся. Вязьма кивнула сама себе. Горестно было, конечно, расставаться с лошадью, которую она вырастила. Но другого выбора не представлялось.       Ей достался высокий мерин, имеющий темно-буланую масть: словно золото присыпали золой. Наконец, спустя декаду, не нужно было идти пешком, и дарра отдыхала, сидя в удобном седле, покрытом шкурами. Холодное рассветное небо раскачивалось над головой, словно колыбель, в такт широкому шагу коня, и её неумолимо клонило в сон. Спутник, казалось, тоже погрузился в свои мысли.       К горе пастухов они пришли до заката. По протоптанной тропе дошли до кошары, где ещё никого не было. Пастухи собирали свои табуны вдалеке. — Значит, Вам надо как-то замаскироваться, — внезапно даже для себя произнесла девушка, обернувшись к Исинуру, — если есть гонения, то есть и опасность… — Я не сделал ничего. Ничего против мироздания или законов, ничего, против чести,— демон поджал и без того тонкие губы. Кажется, для него это была непростая тема. — И я не беззащитен. Я рождён среди Чернословов.       Дарра вздохнула. Да, у них, ходили слухи, были особенные боевые штаммы. Да и в целом, Чернословы всегда славились порядком и сильными воинами. — Если понадобится, конечно, вы их убьёте. Но зачем нам привлекать к себе лишнее внимание? Вы, может, сильны. А я без вас?       Справедливость ее слов Сеера было трудно не признать. Дарры, как и демоны, имели магическое ядро. Однако демоны в большинстве своем формировали свою силу песней: все ритуалы, серьезные заклинания - всё, что сложнее бытовых вещей. Но так сложилось, что дарры были безголосы, и хоть магии в них было только немногим меньше, чем у Исинуров, они не умели управляться со своей силой. — Будь по-твоему, наложу иллюзию. — Он спешился с коня, передал ей повод и сел на землю скрестив ноги, — это быстро.       Сеера пел настолько тихо, что Вязьма ничего не могла разобрать, только слышала мотив. Все они говорили на одном, сером языке, но в пении демоны порой использовали такие слова, какие нельзя услышать в обычной речи.       Вскоре рога исчезли, словно никогда их и не было. Кожа приняла оттенок более светлый и теплый, а черты лица смягчились. Как раз к тому моменту, как пастух увидел гостей и поспешил к ним, подгоняя табун. — О, хаке, вы ищите ночлег? — Черноволосый пастух на маленьком вороном жеребце лучезарно улыбался. — Куда держите путь, какими судьбами в этих краях на Осаи-Ахош? Добре, спешивайтесь, идёмте выпьем чаю с ягодами.       Вязьма слезла с своего буланого, и они пошли за пастухом к коновязи. — Мы идем в Сапар-кан, — сухо ответил Сеера.       Дарра вздохнула. Она чувствовала, что, несмотря на внешнее дружелюбие, расспрашивают их не из простого и праздного любопытства. — Мы с мужем, — Вязьма порадовалась, что пастух идет впереди и не видит лицо демона, выражающего вопрос и иронию одновременно, — должны вступить в наследство моей матери на том краю Алтындала. Меня зовут Василиса. И мы так задержались, потому что кобыла моя захромала.       Что же, в сочинениях ей и в детстве равных не было: она любила придумывать легенды, особенно когда не хотелось получать по ушам за шалости, свойственные всякому ребенку.       Они подошли к коновязи и принялись привязывать коней и ослаблять подпруги. — Меня зовут Стефан из рода Белого песка, — Исинур, осознав, что деваться некуда, поддержал ложь дарры. — Вот надо нам кобылу продать. Хорошая песчаная лошадь, себе бы оставил. Но мы спешим, а она вчера захромала…       Настал черед Вязьмы вопросительно поднимать бровь. Впрочем, в табуне ходить, жеребят давать, особенно здоровые ноги иметь не надо. — Ага, вот как. Ну за нее дам три серебряные… — Ну лад… — Не менее семи серебряных подков*, — тут же перебил их Сеера. — Да попустите, мне ее еще теперь лечить! — Это чистокровная песчаная кобыла, жеребята от неё будут стоить дорого, меньше семи не продам. — А-а-а-а, ладно. Уговорили. Снимайте сёдла, идем пить чай.       В хижине пастуха пахло дымом и травами. Всё убранство состояло из ковров, котелков, нескольких сундуков и старых, замусоленных подушек. Очаг в центре — костровище, выложенное камнями, над ним кривая тренога и пустой котелок. Пока мужчины обсуждали лошадей и оружие, она рассматривала травы, сушившиеся под крышей: исправник, череда, душица, кумонкан, золотое копытце. Хозяин этого жилища знал толк в врачевании зверей и людей. — А я и совсем забыл представиться, я Ахраух из рода Синих холмов, держим, разводим коней. У меня в слугах полукровки пасут, но я и сам пасу, — он зажёг костер щелчком пальцев. — Так вот и чай… с ягодным сиропом, а? Самое то после долго дня!       Вязьма с Сеера сели на подушки у очага, пока хозяин колдовал над котелком, насыпая туда травы. На потрёпанных подушках еще были видны традиционные вышивки: плодородная степь, кони, колесницы, ратные сюжеты и узоры.       Большинство дарр принадлежали к высоким родам, однако некоторые, вырастая, уходили на вольные хлеба. Занимались ремёслами или купечеством, основывали собственные мануфактуры, лавочки, хозяйства. Кое-кто мог потом позволить себе и собственных слуг из полукровок или безкровных. — Давно идём через горы. Как там, на равнинах, беспорядки утихли? — Словно невзначай спросил демон, принимая из рук Арауха резную глиняную пиалу. — Вам вести наверняка доходят.       Вязьма зачерпнула чая из котелка. — Ну, как утихли, — хозяин присел к ним и разложил на деревянном столике припасы из сушеного мяса и фруктов, — лихорадит понемногу. Не так сильно, как прежде, большинство Исинуров уже ушли или погибли.       Лицо демона не дрогнуло после этих слов, но дарра почувствовала, как разум его наполнился горечью. Справедливо ли наказывать тех, кто виноват лишь по праву рождения, только лишь по принадлежности? У многих из них не было связей с собственными детьми, у иных и дарр то не было. А гибнет целый народ.       Вязьма не знала, как ей поступать самой. Она бежала от судьбы, навязанной отцом, но он сам не проявлял к ней иных чувств, кроме родительских. Однако даже среди ее близких друзей были такие запретные связи, между отцом и названной дочерью, матерью и названным сыном. Были ли несчастны в них дарры? Или же теперь, опасаясь гнева, утверждают о принуждении? На многие вопросы нет ответа.       Когда пришли другие пастухи, Сеера и Вяза вышли за своими переметными сумками, которые остались на седлах. Трава за пределами хижины уже покрылась мерцающим инеем. Ночь будет холодная и мокрая, так что найденный приют не мог не радовать, как и то, что Араух, по-видимому, поверил им и расслабился. — Муж, значит? — с ехидной улыбкой поинтересовался Исинур, отвязывая сумку от седла. — Ну, кто еще? — Пожала плечами нарочито безразлично дарра, скрывая смущение, — Сами посудите. Для брата и сестры мы слишком непохожи, для того, чтобы быть дочерью, я недостаточно юна, а вы…       На этом она решила, что оправданий вполне достаточно, и завозилась с поклажей. Кое-что можно оставить на ночь тут, а остальное стоит взять с собой в хижину. Да и, к тому же, они действительно были сильно непохожи. Даже когда демон прикидывался дарром. Вязьма по природе имела крупноватые черты лица, полные губы; выделяющиеся скулы нисколько не добавляли остроты плавным линиям подбородка и лба. А Сеера весь острый, резкий, темный, в противовес её зелёным, как летняя листва, глазам. Вязьма поймала себя на мысли, что уже и забыла за несколько лун свое лицо. В поместье было много зеркал в резных рамах. Каждое утро, пока слуги помогали ей одеваться, она видела себя. А теперь? Теперь, должно быть, кожа такая же бронзовая, как и ладони, опалённые солнцем. И каштановые волосы выгорели почти до рыжины.       Украдкой дарра вытащила из сумки маленькое зеркальце в мраморной раме. Убедилась, что Сеера уже отправился в сторону хижины, неся их сумы, и зажгла маленький светоч. Из запотевшего от холода стекла на неё смотрела почти незнакомая девушка. Как мало стало значить для нее то, что раньше значило так много.       Отогнав непрошеную тоску Вязьма рассеяла магический светоч и почти рысью побежала догонять Исинура. Ночные заморозки становились день ото дня все крепче, длинный колет уже не спасал от них. Стоит озаботиться покупкой более теплых вещей в Сапар-кане.       В хижине жарко горел очаг. Полукровки, невысокие мужчины с руками тружеников и обветренными лицами, сосредоточенно занимались приготовлением вечерней трапезы. Сеера достал из сумок пряное вяленое мясо, и от его сладко-солёного запаха рот Вязьмы тут же наполнился слюной. Они не делали привала днём, и с самого утра она ничего не ела. — А Ваша песчанка из чьего табуна будет? — поинтересовался Араух, протягивая им миски. — Она из табуна рассветного ветра, кобыла… бывшего лорда Пустыни загадок, — Вязьма сделала вид, что говорит о чем-то обыденном. Полукровки не слишком обращали внимания на их разговор, активно угощаясь предложенными Сеерой сухофруктами, орехами и мясом. — О, теперь я вижу, за что заплатил такую цену, — довольно покивал хозяин. — Берегите ее. ***       Утром Вязьма проснулась одна из первых. Полукровки ушли спать в другую хижину, хозяин еще сладко почивал на соломе, как и Сеера. На лице Исинура отражалось переживание: темные брови нахмурены, между ними залегла складка, губы сжаты. Что, кроме кошмара, может снится обречённому? Дарра поборола в себе желание разбудить его и прошмыгнула мимо.       Тишина оглушила её. Сизые сумерки и молочный туман пахли осенью, горькими травами и сладкими яблоками. Ступая по смерзшейся за ночь грязи, Вяза зябко ежилась. Подошла к Змейке, дремлющей у коновязи. — Змееныш, — шепот рассек тишину. Желтая лошадь навострила уши и подняла голову.       Девушка огладила ласково ее лоб, уши. Первые лучи солнца разжигали на шкуре Змейки золото, отражались теплом в лиловых глазах. Дарра крепко обняла ее за теплую шею, вдохнула запах пыли, степи и своей беззаботной юности.       Касаран сказал ей, что она уже довольно взрослая, что бы воспитать свою лошадь, когда Вязьме исполнилось восемьдесят расцветов. Только степь отцвела, а пески стали холодны, они поехали к табунам. Юных стригунков уже разделили с их матерями и теперь они, растерянные, носились по загону. Среди этих перепуганных жеребят сразу выделялась желтая с белыми ногами лошадь. Она боялась не менее прочих, но не скакала, а лишь беспокойно ржала, стоя в углу. Увидев всадников не убежала. Настороженный взгляд жеребенка выдавал любопытство.       Дарра сказала, что возьмет её. Касаран пожал плечами — был удивлен, что дочь выбрала кобылу, а не жеребца. И еще пять раз расцветала степь, прежде чем Вяза пронеслась по ней на своей золотой Змейке.       Теперь же она оставляет здесь, на горе Пастухов, последнее свое воспоминание о доме. Последнюю память о своем детстве, и юности, о своем отце, лорде Пустыни загадок.       С рассветом Сеера проснулся, они спешно поседлали коней и распрощались с хозяевами. В пути опять молчали каждый о своем. Дорога становилась все лучше — горы постепенно переходили в холмы, укрытые высохшей травой и опавшими листьями. — Как его зовут? — спросила Вязьма, когда солнце уже начало скрываться с небосклона. — Его? — не понял Исинур. Придержал своего темно-гнедого, чтобы поравняться с ней. — Коня моего. — А, вот ты о ком, — Сеера вздохнул и, наконец, ответил: — Мотылёк. — Какое ласковое имя, — улыбнулась дарра и почесала шею мерина. — Мотылёк, значит. — Да. Это конь моей племянницы. Первый. — Как же она вам его отдала? — Вязьма вспомнила горечь, которую испытала утром, оставляя Змейку в табуне. — Ей уже было все равно.       Ледяной тон заставил ее устыдиться собственного любопытства. Девушка отвернулась, пытаясь скрыть свои чувства. Неужели вся семья Сеера погибла? — Простите меня, Сеера. Мне жаль. Пусть они скачут по небесной степи, пока не станут звёздными цветами.       Вязьма с трудом нашла в себе силы произнести слова почтения к погибшим. В груди стало тяжело, ее терзало чувство стыда за свой народ, отвращение к содеянному ее братьями и сестрами. Ей даже казалось, что она вовсе не в праве извиняться перед Исинуром, что как-будто ее собственные руки в крови. Он только кивнул в ответ. Потом заметил ее растерянность, но ничего не сказал, поднял своего гнедого в рысь. Дарра выслала Мотылька следом.       Спустя два часа окончательно стемнело. На небе появилась белая, круглая, как блюдце, луна, освещающая их путь. — Мы не будем останавливаться. Надо уходить, следом могут идти. Здесь дорога только одна, а в степи мы сможем затеряться. — Сеера кинул взгляд на небосклон. Ясное небо обещало светлую ночь, — Погода благоволит нам. Выдержишь? — Я ходила на охоту за саблезубами, — ответила Вязьма, натягивая поверх колета полушубок, — мы сутками были в седле. — Хорошо. К рассвету будем в белом лесу, там передохнём несколько часов и вечером уже окажемся на равнине.       Дарра кивнула.       В предрассветных сумерках её всё же стало клонить в сон. Широкий, ровный шаг Мотылька убаюкивал. Тишина леса и привычное бряцанье пряжек, мерный скрип седла. Сознание таяло, как и силуэты окружающих их деревьев. Где-то в ватной голове проскользнула мысль, что это, возможно, и есть тот самый лес, прозванный белым.       Не сразу Вязьма заметила, как напрягся ее спутник. Сеера вытянулся, точно струна, рука привычным жестом легла на бедро, к рукояти рунического кнута. Он обернулся к ней и замедлил своего гнедого. Сонная дарра, едва успев заметить этот жест, в следующий миг увидела синий отблеск на черных рогах.       Одним верным движением Исинур выставил зеркальный щит. Их было трое. Два еще совсем юных, едва достигших сотни расцветов, дарра, и тот что напал — широкоплечий мужчина.       Сердце Вязьмы было готово выпрыгнуть из груди, лицо словно опалило огнем. Она трясущимися руками схватилась за свой клинок, смутно представляя, что теперь будет.       За эти несколько секунд Демон успел закрыть её своей спиной; глаза снова ослепила синяя вспышка.