Причина для

Литтлджон закуривает очередную сигарету. В последнее время все пепельницы, окружавшие его, полны окурков. Он отчётливо понимает, что причина всего того, что с ним происходит — он сам. Джинджер медленно, но верно, вгоняет себя в депрессию. Счастье, в виде Майлза Мейтленда, свалившееся на него в Нью-Йорке, теперь, кажется, гонит его в какую-то пропасть. Сначала он и смотреть-то не мог на это чудо. Эта его невозможная, нисколько не потускневшая, но ставшая более взрослой улыбка. Не хочется говорить такие слова как «опыт» или «зрелость», они кажутся неподходящими. Но Майлз, неизвестно за какие заслуги, выбравший Литтлджона для себя, шел к цели как каток: медленно, осторожно и неотвратимо. И вот уже Рыжик несмело пробует на вкус эту улыбку, а затем и вовсе обнаруживает себя рассматривающим как солнечные лучи путаются в подрагивающих во сне ресницах Майлза. Блестящее снаружи и словно светящееся изнутри чудо теперь всегда рядом. Мейтленд устраивается на работу в один из колледжей и читает лекции об искусстве. Рыжик трудится в консульстве на административной должности. Чудом, не иначе, дело, заведенное в Лондоне, просто потерялось, и он остался с чистой биографией. Казалось бы, можно, наконец, наслаждаться счастьем, но Литтлджон не может в него поверить. Он привык, что всегда что-то случается, всё рушится в один момент, так и теперь… Он ждёт с маниакальной упертостью, что Мейтленд от него уйдет. Стоит признать, причин так считать у Рыжика хватает. Он сам и есть причина. Он некрасив, не обаятелен, как тот же благословенный Саймс. Хвала ему, что избавил от необходимости разводиться и страдать, что ребенок, к которому Рыжик действительно привязан, будет расти на попечении одной лишь матери и без судимого отца. Деньги Адама помогли и бежать, и обеспечить ребенку в будущем приличное образование. Пусть он и не настоящий отец, но заботился о мальчике действительно как о сыне. Однако мысли упрямо возвращаются к Майлзу. Итак, ни красоты, ни обаяния, ни острого ума… Деньги? Точно не изначально. Мейтленд о деньгах не знал, поэтому первопричиной они стать не могли, да и было их уже не так много на момент их встречи. Это сейчас удачное вложение сделало Рыжика если не богатым, то вполне обеспеченным. Ещё и хорошая работа. Хотя до состояния тех же Мейтлендов, треть которого отойдет Майлзу после смерти матери, далеко. Почему треть? Майлз сам предложил брату большую часть, узнав о том, что у того вот-вот родится первенец. Все же нельзя сказать, что деньги Литтлджона не играли роли в их жизни. Буквально два месяца назад они купили просторную, по местным меркам, квартиру прямо на Манхэттене. Которую в очень далёкой перспективе думали сменить на дом в пригороде. А ещё Рыжик обожал дарить Майлзу подарки. Мейтленд почти перестал подводить глаза и отказался от белоснежных шубок, но во многом остался верен себе. Ему нравятся дорогие игрушки. Ручки-зажигалки-зажимы для галстуков. Правда и сами галстуки, а также сорочки-костюмы и обувь Мейтленд любил покупать подороже. Аристократические замашки неистребимы — смеялся про себя Литтлджон. Его самого устраивали любые рубашки, лишь бы чистые. Но для Майлза он был готов искать что-то, что можно назвать эксклюзивным. Сам себя он в шутку сравнивал с драконом, который тащит сокровища не в кучу, а дарит принцессе. Не то, чтобы часто, хотя в последние недели действительно часто. Словно всеми булавками старается покрепче приколоть «отрывающегося» Майлза. Или приколоть себя к памяти своей принцессы. Принцессы, которая каким-то чудом не сбежала с рыцарем на белом коне, а терпеливо сидит с драконом. Кстати, ещё один пункт в список самоедства: не эффектный, не стильный, не любитель всяких вечеринок. Вероятно, Майлзу их не хватает, стоило бы хоть раз спросить. Ну вот, ещё и недогадливый, не эмпатичный. Пару бокалов виски в баре по пути домой не поднимают настроения. Предчувствие катастрофы не отпускает, а накатывает все сильнее. Катастрофа стоит на улице рядом с их квартирой и курит, вглядываясь в затянутое тучами небо. Майлз курит редко и в основном дома, сидя на подоконнике у распахнутого окна. — Привет, — бросает Мейтленд первым. — Решил прекратить творить это безобразие в помещении. Квартира новая, да и Томми должен скоро приехать, не стоит ребёнку дышать отравой. Литтлджон успел забыть, что это действительно скоро. Он, ха, Майлз на самом деле, уговорил Нину привезти Томми в Нью-Йорк. Рыжик несколько раз говорил с ним по телефону, и мальчик рассказал, что хочет увидеться. Он помнит, как отец (это сказал Томми), приносил ему игрушки, которые в военном Лондоне были редкостью. И печенье немецкое, вкусное. Рыжик дрогнул. Он всеми силами гнал мысли о не своем сыне и думал, что тот если и помнит его, то смутно. Нину и Адама уговаривал Майлз. Проблема, как оказалось, состояла в том, что Литтлджон так и был записан отцом Томми. Смехотворная расписка тут не помогла. Оказалось, Нина испугалась, что бывший муж захочет оставить ребенка в Америке из чувства мести. Тогда им было предложено приехать втроем. Но у Адама недавно появились неотложные дела, и он согласился отпустить сына с женой одних. — Да и ты скоро свои легкие превратишь в труху, — Майлз кивает на очередную сигарету в зубах Эдди. — Идем? — Литтлджон выбрасывает окурок и поднимается по ступенькам. — Я съеду к вечеру воскресенья, — бросает Мейтленд. Рыжик точно уверен, что устоял лишь благодаря тому, что крепко вцепился в перила. — Как тебе удобно, — не оборачиваясь произносит он. В квартире они молчат некоторое время, бессмысленно ходят туда-сюда. Пока оба не оседают в гостиной. Рыжик — на диване, Майлз — на кресле. — Просто у меня занятия до четверга, не хотелось бы чтобы лекции перепутались, когда я буду собирать вещи, — продолжает Мейтленд, словно и не замолкал. — Разумеется, — глядя на что-то невероятно интересное на стене, изрекает Литтлджон. И вновь перепонки сдавливает тишина. Мейтленд не выдерживает первым. — Я, просто хочу понять, какой из трех вариантов верный? — еле слышно произносит он. — В смысле? — У меня есть три варианта почему ты меня разлюбил. Первый, и вполне банальный — другой человек. Очень вероятно, смущает только, что ты себя ничем, кроме поздних возвращений и нежелания спать со мной, не выдал. Ни запаха духов или одеколона, ни других отметин. Возможно, все эти подарки, которые ты тащишь, словно провинившийся школяр, букет цветов можно воспринять как чувство вины. Может, вы пока не перешли к близким контактам, — Майлз часто моргает, и делает неопределенные пассы руками, подбирая слова. — Возможно, твои чувства безответны, от того ты и топишь их уже месяц в виски. Литтлджон просто молчит. В его не совсем ясной голове шестеренки крутят лениво, но с каждым сказанным словом набирают обороты. — Возможно, что тоже, вполне вероятно, я бы сказал — наиболее вероятно, ты просто меня разлюбил. Без каких-то «других». Что ж, бывает, я понимаю. Третье, и самое ужасное, что с тобой могло случиться — это Нина. Я допускаю мысль, что ее визит ты рассматриваешь как возможность снова сойтись, но на самом деле — это отвратительная идея. Мне бы не хотелось, чтобы именно эта догадка оказалась верной. Под конец монолога Майлз уже несколько раз смахивает слезы. Он ненавидит свои глаза за то, что они предают его в ужасно неподходящие моменты, особенно сейчас. — Ну что ты смотришь оленем?! — вспыхивает Мейтленд. — Я что-то упустил? Видеть Майлза в слезах невыносимо само по себе. Майлз, плачущий из-за Рыжика — зрелище совершенно невыносимое. Разум осознал услышанное, и теперь мысли галопом понеслись дальше, правда, ничего умнее, чем сграбастать заплаканного Мейтленда в объятия и начать целовать все, что попадалось под губы, Литтлджон не придумал. — Идиот, придурок, кретин, сволочь, эгоист, — шепчет Рыжик между поцелуями. Майлз, который никак не реагировал на поцелуи и молча слушал, вдруг подал голос. — Сволочь-то за что? — Не ты сволочь, я сволочь, — продолжая целовать и сжимать свою драгоценность в объятиях, признался Рыжик. — Зациклился на себе и не подумал, что при этом чувствуешь ты. Не смей и на секунду думать, что я тебя не люблю, ни одного мгновения, понимаешь? — Нет, — ошарашенно шепчет Майлз. Он за все это время успел достаточно себя накрутить, взрастить в себе железобетонную уверенность, что Эдди просто никак не решится расстаться с ним, а на самом деле давно остыл, что все эти поцелуи и слова кажутся ему фантомами. Литтлджон отстраняется, понимая, что сквозь поцелуи донести мысль невозможно, и пытается объясниться. — Я.я… Да зачем я тебе сдался? — Теперь его несет. О…у него есть целый список….— Я не красив, не умен, не обаятелен и не умею нравиться, танцевать тоже не умею, вечеринки не люблю, ты, поди, закис тут торчать, я даже не заметил, что творю с тобой, погрузившись в самокопание и самоуничтожение. Я просто совершенно, совершенно точно уверен, что я почти последний человек, который тебе нужен. Я, похоже, склонен к алкоголизму, полон ненависти к самому себе, часто закомплексован, в постели, наверное, тоже. Я настолько был уверен, что ты уйдешь от меня, вот буквально завтра, что сам заставил тебя это сделать. В отличие от Мейтленда, Эдди не плачет, зато его ощутимо трясет. — Ты точно рехнулся! — Настала очередь Майлза прижать к себе Рыжика. — Но раз ты устроил такое, просто не найдя ответа на вопрос, думаю стоит скорее рассказать тебе жуткую правду. Мне ежесекундно казалось, еще там, в Лондоне, что ты и Нина — это плохая идея. Не из-за Адама, а, просто потому что нельзя строить отношения на односторонней любви, которая, к тому же, тянется из детства, а, значит, на ней пуленепробиваемые розовые очки. И вопрос времени, разобьются они или потемнеют. Хотя, кто бы говорил… я в любви жуткий профан. У меня были те, кто хотел моих денег и покровительства отпрыска богатенького семейства. Кто-то хотел меня, как мужчину, не важно, я на самом деле это или любой другой. Кого-то хотел я. Потом случился Тигр. Не то, чтобы это была первая любовь, но самая зрелая и сильная на тот момент. И самая глупая. После, уже во Франции я снова искал чего-то ненадолго, потому что допустить кого-то в сердце казалось невозможным. В Америке с этим оказалось сложнее, да и меня порядком воротило от милых мальчиков и импозантных мужчин. Мы забывали имена друг друга в худшем случае через неделю. Да и извращенцев всех мастей тут, кажется, несколько больше, — Майлз поежился, а Рыжик крепче прижал его к себе. — Затем я встретил тебя. Клянусь Богом, у меня не было коварных планов, — Литтлджон, хмыкнул куда-то в плечо своего возлюбленного. — Были, но не сразу. Мне было приятно найти кого-то, кто знал меня еще в Лондоне, при этом не осуждал, не кривил лицо при встрече, стараясь побыстрее свернуть разговор. Ты спрашивал про семью, про Францию и войну. Как я был рад, что вы разошлись с Ниной, хотелось заказать шампанского в честь такого праздника. Ты слушал меня и говорил со мной, словно мы когда-то давно были дружны. Впервые здесь у меня появился кто-то, кого можно было назвать другом. А потом, мне вдруг показалось, что, — Майлз отчаянно краснеет, словно вновь оказался в том моменте, о котором говорит, — что я тебе симпатичен и в ином смысле. Тут-то я и попал. Допустив на секунду мысль, что у нас сможет что-то получится, по-настоящему, я уже не могу выгнать ее из головы. Мне было так страшно: а что, если я ошибся, что, если мне показалось? Если я отпугну тебя, то снова останусь один и, к тому же, с разбитым сердцем. Потому что как только я понял, что можно рискнуть, я понял и то, что отчаянно влюбился. Надежда, что ты можешь ответить на мои чувства — это яд, который проник всюду. Человек, который умеет любить так преданно и горячо, который так нужен мне… И отвечая на твой вопрос, прямо по списку: ты прекрасен, каким идиотом и слепцом надо быть, чтобы не видеть этого?! Понятия не имею почему ты сказал «не умен», возможно, ты не так начитан в области истории искусства, так я зато один корабль от другого никогда не отличу, а в самолетах еще хуже разбираюсь и на немецком не говорю. То, что ты не звезда вечеринок, так это только огромный плюс. Обаятельных, милых и отлично танцующих в моей жизни было столько, что, по-моему, от каждого хорошего танцора, особенно если он ещё и обаятелен, я покрываюсь красными пятнами. Весь твой алкоголизм от излишней зацикленности на собственных недостатках, которые ты себе выдумал, отсюда и комплексы. Ты прекрасно готовишь, ты самый заботливый человек на свете, ты действительно знаешь, как поднять мне настроение и что мне понравится. Ты был бы прекрасным отцом, и тут уж я должен винить себя, что, привязав к себе, лишаю тебя этого, хотя этот вопрос мы еще можем как-то уладить. — Например? — Неожиданно подает голос Литтлджон. — Возьмешь из детского дома или найдем тебе фиктивную жену. — Заткнись, ради Бога! — Обещай хотя бы подумать над этим! — возмущается Майлз. — Клянусь, — соглашается Эдди. Они лежат на узком диване обнявшись, слегка поглаживая друг друга. Дрожь Рыжика прошла, а то, что Мейтленд плакал, выдают только слегка покрасневшие глаза. — Я чуть все не испортил. — Мы оба хороши, стоит иногда не только есть, предаваться страсти и ходить по кино и выставкам, — мурлыкает Майлз. — И по магазинам. — Ты еще велосипедные прогулки вспомни! — Можем попробовать горные лыжи… — Мы все попробуем, Эдди. — Ты упустил один пункт, — Литтлджон приподнимается на локте, глядя на Мейтленда сверху. — Какой же? — притворяясь непонимающим, интересуется тот. Ответом ему служит пристальный взгляд. — Ах, значит несколько недель меня игнорировать — это ничего, да? — Я уже сказал, что я идиот, могу повторить. Ну так что? — А вот насчет этого, я подробно и с чувством объясню тебе не здесь, а в спальне. — Майлз поднимается, чтобы поцеловать шею Литлджона. —У меня еще нет четкого мнения на этот счет, — он расплывается в одной из самых соблазнительных и коварных своих улыбок. — Ах нет, — наигранно вспыхивает Рыжик, — тогда, боюсь, мне стоит тоже обстоятельно объяснить вам очень многое, мистер Мейтленд. Он резко встает с дивана и рывком поднимает Майлза, утягивая того за жилет по направлению к спальне.