carol of the bells

Книжный магазин в Сохо, Лондон 2019 — Что ты делаешь? — Кроули размахивает своим бокалом, развалившись на чересчур мягком диване. — Ммм? — вопросительно мычит Азирафаэль, стоящий в дверном проеме. Он тянется наверх и хмурится. — А на что это похоже, дорогой? Похоже на то, что ты вешаешь омелу. Похоже на то, что у тебя есть зеленолистная и белоягодная омела, и ты чудесным образом вешаешь её над входной дверью твоего магазина золотой лентой. Кроули сглатывает ком, вставший в горле. Он сильнее вжимается в диван, отдаваясь плохим привычкам. Бокал портвейна сидит между ленивыми пальцами одной его руки. Пальцы второй руки ворошат его волосы, снова длинные и буйные. Соответствовать стереотипам, отыгрывать ожидания совсем не сложно, поэтому он лишь вздергивает плечами и ничего не говорит в ответ. Над его очками вздымается изогнутая бровь, а губы растягиваются в саркастичной ухмылке. (Он не может сделать с этими губами то, что хотелось бы: поцеловать, прижать их к запястью, к тыльной стороне руки, поэтому взамен он делает это.) Это мог бы быть невинный поцелуй. Он мог бы подняться минут через десять, (забыв об омеле, теоретически) упомянуть что-то о том, как ему нужно полить свои растения. Нужно кое-что сделать. Он бы сказал что-то вроде: "О, я забыл там свое пальто. Не мог бы ты мне его подать?". Азирафаэль бы конечно так и сделал. Кроули бы наклонил свою голову, якобы потянувшись или зевнув, а омела бы попала в поле его зрения. "Правила есть правила, ангел" — прошептал бы Кроули и склонил бы голову, чтобы поцеловать Азирафаэля. Малейшее касание губ губами. (Он мог бы несколько приоткрыть губы, как скрытое приглашение. Проходи, ангел, не стесняйся.) Да, он мог бы быть невинным. Тогда ему бы не было нужды признаваться своему сердцу, этому неразборчивому пульсу в его жилах не нужно было бы отбивать признание в моменты тишины. В моменты молчания. Кроули пугает тишина и бессодержательность. Он не перестает говорить, не перестает двигаться. Если я перестану говорить, тебе станет скучно. Если я перестану говорить, и тебе станет скучно, ты потеряешь интерес. Рай больше не дышит тебе в спину, перед тобой целый мир и все остальное тоже. (Я могу быть недостаточно хорош для тебя.) Кроули никогда не перестает говорить. — Да, хорошо, это омела. Это я знаю. Но зачем? — Праздники. Так принято, — Азирафаэль замирает на мгновенье, — так принято среди людей. — Значит, ты собираешься поцеловать первого встречного типа, что заявится сюда? Ну да, конечно, — продолжает Кроули, имитируя голос Азирафаэля, — Кафка прямо по коридору, но только посмейте что-то купить. Однако, позвольте вас чмокнуть? Азирафаэль отходит от двери, его руки сцеплены в замок перед ним. Голова чуть наклонена назад, а светлые волосы сверкают под светом ламп. На его губах видна самодовольная улыбка, а в голубых глазах виднеется искра. Он потирает руками, сбрасывая с кончиков пальцев ангельское чудо. Он поворачивается к Кроули, чуть запрокинув голову, и приподнимает бледную, словно книжная пыль, бровь. — Не первого встречного, конечно, — говорит Азирафаэль, улыбаясь, — но нам лишь остается ждать, что принесет новый сезон, не так ли? Кроули проходится языком по своей нижней губе. Его сердце мечется в грудной клетке, как тот металлический шарик из пинбола, озаряя его. Его взгляд снова вздымается к омеле, элегантно расположившейся в дверном проеме магазина. Он мог бы быть невинным. (Я мог бы поцеловать тебя, и это бы ничего не значило.) Но если он решится поцеловать Азирафаэля, ему придется вести себя тихо. Придется перестать двигаться. Перестать говорить, а это может быть опасно. В один из дней Кроули совершит эту ошибку. Он знает, что его сердце, как натянутая резинка, готово лопнуть в любой момент. В один из дней его руки поскользнутся, а губы споткнутся. В один из дней он ошибется и просчитается. В один из таких дней, (таких бессчетных и непостижимых дней) он поцелует ангела под веточкой белоягодной омелы, и забудет уйти прочь.