Лакрица

Опасное возбуждение от пряного запаха течной сучки, яростное неистовство от первобытного инстинкта доминирования, стайное верховенство над строптивой самкой — лютый раж, составляющий основу его человеческой сущности. Привольное существование, но уже с массивным ошейником в непрошеный дар от суки, сытная снедь от привкуса её крови, половая агрессия над самкой и жёсткий секс — лютый кураж, составляющий основу его человеческой сущности. Личностный приоритет, отданный под когти самки, подорванный эгоцентризм, изношенное злонравие, ослабленный цинизм — лютый типаж, составляющий основу его человеческой сущности. Человеческой. Да, но не сущности оборотня. За ветхий износ своих человеческих принципов ему по нраву отодрать ведьму за её независимое существование по окололунным орбитам в наихудший для неё, и наилучший для него, критический фазис. Оборотни никогда не будут людьми, как бы часто она ни верещала про роковые сходства. Котёл Фенрира нагревается до горения вулкана каждый раз, когда он вспоминает шальную ведьму из прошлого, которую он отпустил, наплевав на личные прихоти и волю. Даровал жизнь, избавив от зависимости бледной луны и многолетних скитаний. Вместо неё сам отправился блуждать по самым опасным, пагубным местам, разъяренно вонзаясь клыками в убойный скот. Адли, пташка, беги, как добыча от охотника! В момент бегства шальной ведьмы он въявь выпускает на необходимую свободу кровожадного зверя. Однажды Фенрир нарешал, что клятая сука является его дичайшей ценностью по велению природы. Ценность, в свою очередь, как и положено сумасбродной особи, за последние месяцы нарешала не пойми что, напыщенную ахинею, которую Фенрир не хочет впускать в котёл, даже вопреки откровенному оголению её эмоций и сердечного ритма, доказывающих безумное упоение от встречи с ним минувшим вечером. — Ей-ей, моя пташка, пташка, пташ-ш-шка… — сардонический смех понижается до нечеловеческих частот, превращая голос в утробный рык. Он повторяет раз за разом, склоняясь к земле. Обезвоженная раненая сука отступает, отстреливается слащавыми шарами, которые увлажняются и текут, как и вся она! Изливается липким страхом, сиречь изливает боязнь, панику и тревогу, въедливо всасывающиеся в его рвущиеся ноздри. Для обострённого слуха её свистящее дыхание равноценно стенанию забитого глиноклока. У хранителей коней приторная кровь и кислое мясо… д-да… загнать табун глиноклоков в стайный лагерь всё равно что насекомых на огонь, раз плюнуть. Мясо… мясо, дичь… жирная и терпкая, как вязкая слизь. Удары трепетного сердца, неуклюжий галоп жидкостей… тёмная кровь струится, течёт, рвёт вены и синеет. Импульсы птиц, жуков, гнили, убитой пару часов назад, по запаху похожей на отжившую глухарятину, смердящие метки дикого сброда… Нервные импульсы ведьмы колесят между примитивным мозгом, вялыми мышцами и остальными, ноющими после знатной случки, конечностями. Сильная одышка, пряная для ушей, и учащённый пульс до боли в груди и полёта котла. Дыши до багряной тошноты, ведьма, взывая лесных тварей обглодать твои тонкие кости. Слух, зрение и обоняние улучшаются раньше костной трансформации. Фенрир дышит чаще, тяжелее, смотрит вниз, но ощущает всеми органами чувств… каждый шаг двуногой добычи. Ведьма напугана, растеряна, бессмысленно озабочена поиском спасения. По две порции кислорода в секунду, без уловимых интервалов между вдохом и выдохом. Сжатые в кулаки персты, царапающие нежную шкуру. Влекущая краснота ярких пятен по мокрым ланитам. Ведьма в роли дивного куска плоти сейчас более осязаема для его рецепторов, даже ближе, чем в период пылких соитий, потому что он впускает её глубже в себя через кожу и кости, трескающиеся в период трансформации. Прорывающиеся связки вибрируют, больше не подсказывая ей бежать дальше в лес для его увлекательной охоты. В котле бушует очередная борьба глубинного сознания и звериного инстинкта. Фенрир всегда внушает новообращённым оборотням основное правило контроля сознания: мозг, как ценная утварь, должен в первую очередь выявить причину инстинктивных реакций. Пропустив сей этап, порвёшь наживу без помыслов. Непроизвольные процессы в теле при лунной фазе нельзя контролировать, в отличие от мыслительного алгоритма восприятия окружающей реальности. — Фенрир, — она отбегает дальше, уставившись на него, но не прячется в лесу, безмозглая сука. Мокроносая самка паче прежнего источает вонь буйной юности: свежее мясо, остистые отростки, податливая плоть с тонкими жилами и скудельными сосудами. Веет чадно, сбившись с ветром, который совмещает связку запахов обитателей заболоченного леса, но Фенрир выделяет лишь один смрад, исключительный для его ноздрей, увы и ах для ведьмы. Дуальная первобытность кроется в инстинкте посеять семя первородного порока в её чрево. Раскрыв кривой зев, он захлёбывается пенной слюной от западания надгортанника к стенке глотки, хрипит, задрав голову и посмотрев вверх… Долго. Сегодня долго. Туманный круг с проливным дождём закрывает потоки лунного света. Клыки ноют, котёл горит, внутренние органы взрываются острой болью. Кости напрягаются, но не стесняют хрящевую ткань, пока плеяда облаков не впускает лунный свет. Внешние рецепторы опережают внутренние, сводя реакции до безумных скоростей. Рой пчёл с пятью матками в километре на запад, чуть дальше осиный с одной маткой… нестерпимый зуд по перепонкам, Фенрир зажимает котёл надломанными фалангами и давит, издавая рычащий вопль. На локаторы воздействуют гул копыт с юга, стайное гарканье авгуреев в зарослях терновника вблизи ведьмы, мерзкий клёкот жеребят гиппокампа у озера на северо-западе, падение дромарога со скального можжевельника дальше к вершинам. Пройдя через ушную раковину и внешний канал, звуковые волны вибрируют и стегают слуховые кости, накапливая жидкость во внутреннем ухе. Серная склизь смешивается с кровью. Продолжая хрипеть, Фенрир давит на котёл, сжимая виски. По рукам стекает кровь из ушей. Человеческая туша не способна усваивать подобные частоты. Луна по-прежнему скрывается за облаками, замедляя трансформацию. Кости изменяются в последнюю очередь, но чересчур медленно, продлевают мучения и боль каждого участка тела. Туша горит от непосильного напряжения, лапы томятся в агонии мышечных судорог. Ведёт в сторону в болевом припадке. Ежесекундно дикий инстинкт стреляет по разуму, подзывая, искушая броситься на звуковые раздражители… Рвать, забить, потрошить, свежевать… животная потребность… кусать, вгрызаться, порвать… необходимость полного господства, владения и подчинения… вкус испуганной жертвы, горячая кровь, густая сукровица… в кустах фертильная самка… Ежесекундно стреляет в котёл, заманивает в лютый раж, чтобы отвлечь кровавой бойней от всепоглощающей боли. Тем не менее Фенрир подавляет волчий зов, как делал всегда, ещё с детства. Если упустить контроль в начале трансформации, то в конце уже невозможно вернуть его обратно. Мелкие грызуны омывают ушные хрящи противным писком наравне с летящими москитами… Фенрир приваливается боком к дереву и разламывает сосновый ствол, зажимает локаторы и зенки, громко рычит, напрягая гортань во избежение отёка глотки от увеличения щитовидного хряща. Как вдруг… Глупая, глупая ведьма! — Фенрир! Как тебе помочь? — сторонница ползать под волками и псами кричит, как одержимая, возвращается к нему в пасть, хотя уже давно могла бы скрыться в ближайших пещерах. Кричит так, что паче текут локаторы. Сука! Каждый куст округи пропитан запахом страха, но ведьма по извечной привычке суетится, не впуская в свой пустой котёл лаконичную догадку, что любое его движение намеренно отточено до каждого жеста. Фенрир не может словами отправить самку восвояси с её жалким подспорьем. Смеётся сквозь рёв, взывая к вечерней луне… близко, свет близок… рёв превратится в вой… не возвращайся, пташка! Но она бросается к нему в неподходящий момент, когда глазная боль затмевает ушную. Глазные впадины вдавливаются в переднюю часть черепа. Центральные отверстия радужных оболочек сверкают ярко-голубым отблеском. Сетчатки на задних стенках глаз утолщаются, одаривая оборотня наилучшим зрением в ночное время. Сосуды рвутся, поджаривая весь череп острой болью. — Фенрир! — едва дотронувшись, ведьма отлетает назад, врезавшись в древесный сук, из-за его естественного рефлекса к обороне, отвадил случайно без умысла покалечить. Будто бы мрачные небеса этого и ждут, в момент покинув траекторию лучей. Он отрывает лапы от морды, услышав хруст веток под ведьмой. Сжав зубы, она поднимается при лунном свете, который ярко освещает небосвод, пробившись сквозь омут тумана. Да-а, пташка, наконец-то! Выпрямившись, Фенрир скалится и смотрит в глаза ведьмы, намекая на низкий уровень наполнения её котла. Она вздрагивает, вылупив блестящие шары. О-о, ей, пташка, он тоже так может. Его ввалившиеся зенки сияют ярче, пугая самку. Теперь всё происходит в разы быстрее и менее болезненно. Фенрир кривит морду и достаёт с пояса волшебное древко, к которому прилипают её шары. Эбеновое дерево с сердцевиной из шерсти ругару. Судя по сердечному залпу, ведьма чрезвычайно возбуждённо реагирует на древесный обрубок, с пытливым интересом рассматривает и отходит назад. Прикладная магия и орудие волшебства — излишний скарб для оборотня, полезный лишь для одного мановения. Прислонившись спиной к дереву, Фенрир склоняет голову, поймав последние секунды перед изменением костей. Две обонятельные мембраны в носу дополняются ещё одной парой, кожа на подбородке рвётся от видоизменения челюстей, верхняя вытягивается, показывая удлиняющиеся зубы. Из пасти прерывисто капают капли крови и желчного сока. Поломанный клык кровит больше всего и разит гнилью. — Интрариус, — деформированные челюсти скрипят, самка содрогается, конец обрубка кратко светит жёлтыми искрами, тряпьё рассеивается с туши, подбирается с земли, отправляясь тенями под всполох магического орудия. Обрубок гаснет, вобрав всё необходимое в уменьшенную копию золотой чарки, свисающей с рукояти древка. Кроме сердца, все внутренние органы и мышцы увеличиваются. Хрящи хрустят, оплетаясь толстыми нервными пучками по хребту. Ведьма во всей красе лицезреет голую тушу, когда шкура слезает с костей и одновременно обрастает новой с рельефными мышцами и густой тёмно-серой шерстью. Боль в поясничном сплетении вынуждает зарычать и упасть на четвереньки. Фенрир вжимает обрубок с чаркой в межрёберные впадины. Шкура сплетается, вмещая и закрывая предметы внутри туши. Хрусты, изломы, изгибы… выворачиваются сети нервов и костей. Мышечные волокна сокращаются в бешеном ритме. Рецепторы реагируют на внутренние и внешние изменения, каждое мгновение подавляясь контролем сознания. Самка рядом… Сухожилия разрастаются. Лапы удлиняются, на концах выдвигая острые когти. Грива тянется к хребту, врастая до короткой шерсти на холке. Котёл печёт от давления сгустков крови на мозг, который сжимается в овальную форму, деформируя череп и возвышаясь над мозговым стволом. Сердцебиение усиливается, быстрее качая кровь, и подгоняет частоту дыхания, расширяя пути к лёгким. Фенрир встаёт на одно колено, положив на него локоть, и опирается пятернёй на землю, выжидая последние изменения костей. В паху тяжелеет от присутствия самки, густая шерсть сразу встаёт дыбом. Зрачки сужаются, слёзные щели блокируются, слюноотделение стимулируется. Врождённый дар природы — его глубинная сущность. Жалкие люди и ущербные маги не понимают обилия услады от всепоглощающего чувства завершённости. Сердце ведьмы жалеет его сейчас, но явно не видит дальше беспокойства за боль, которая всегда является вторичной. Кстати, пташка… Угрожающе порыкивая, Фенрир продолжает смотреть вниз, опираясь на землю, и чует пташкино нутро: головная боль, истощение, обезвоживание из-за излишнего потоотделения, приливание крови к котлу, боль в спине и правом колене, приступ паники. Парадоксально, пташка, теперь Фенрир вовсе не чувствует боль, дёргает котлом. Шейно-плечевое сплетение больше не причиняет неудобств, любое движение станет бесшумным, опасным и внезапным. Из пасти замедляется поток пара, Фенрир усмиряется, прикрыв глаза и медленно вдыхая… Внезапно… В конце концов, заполошная самка совершает запоздалый побег, когда округа сотрясается от надсадного, звериного воя. Своеобразный боевой клич Фенрира распространяется далеко за пределы леса, получив ответные рыки и клёкот других животных. Неразвитые уши ведьмы не воспримут протяжный вой, который охватывает несколько диапазонов частот. После воя вожака лес наполняется завыванием других оборотней. Шёпот ведьмы… её громкое дыхание. Она оглядывается через плечо в последний раз, перепрыгнув через поваленный липовый ствол. Улавливает, как он плавно выпрямляется, свесив вперёд руки с разведёнными фалангами, и наклоняет морду, порыкивая через подрагивающие складки пасти. — Н-нет, — для неё шёпот с придыханием от бега, а для него звучит внятно с льстивой нотой от количества трагического отчаяния. Оборотень не спешит, поднимает морду под скудные дождевые капли, вдыхает запахи, зная, что ждёт ведьму в том направлении… а, не-а, сворачивает на восток, вниз по небольшому склону, втаптывается в болотистую марь… едва опирается на дуб, отталкиваясь дальше и дальше… ну-ну, пташка. Кратко вскрикивает, почти налетев на скопление бундимунов, измазывается в их зеленоватой плесени, отбегает… но неожиданно… Пташка, пташка, славная сука, Фенрир отхаркивается, как способен оборотень, то есть никак, туша просто содрогается, как собака при рвоте, а всё из-за пташки. Она возвращается назад к бундимунам, затихает… уже намеренно измазывается… явно для подавления собственного запаха. Звериный инстинкт в тот же миг зовёт охотиться на упоительное создание, которое пытается успокоиться и предпринять попытки спастись. Фенрир встряхивает шерстью и припадает лапами к земле, на четвереньках делает круг… без повода, просто тратит пока ещё пассивную энергию и забавляется затеями ведьмы. К слову, пташка, здешние буревестники питаются плесенью бундимунов… Он фыркает. Так и есть, она снова бежит, подавляя сдавленный крик, когда стая буревестников пикирует к земле. Ведьма будто уверена, что магические буревестники такие же, как маггловские с морских берегов, но нет, один из них подхватывает кусок плесени, щипает девчонку. Больше крови с горячей плоти… искушает не только его, но и других оборотней. Фенрир ещё раз фыркает и снова воет, сначала медленно завывает, угрожая, затем рычит, давая понять стае, чтобы не трогали человека. Покружив дважды, Фенрир точит когти о широкий дуб, вытягивается в полный рост, с которого увидит ведьму только в районе своего брюха. Теперь она предстаёт ни к чёрту низкорослой самкой, хотя, если взять его человеческий облик, через года два она достигнет конечного роста, где чело упрётся в его челюсти… ага, его человеческая туша подходит ей больше… Бездействие напрягает вызовом агрессии. Фенрир бьёт раскрытой лапой под торчащий корень дуба, вырывая его с земли. Ствол кренится, пустив падать мокрую листву. Ещё раз… ствол разламывается, повалившись на соседнее дерево. Пташка менее заметна, бесспорно усмиряет сердце и дыхание, чтобы он не чувствовал её. Во мху сидит, жмётся к мнимому убежищу, снова взвалив на себя слои местной фауны. Сиречь спасается от ядовитых глизней, что паче ожидаемо. Прямая агрессия подпаливает нутро, напоминая про вину ведьмы. Она сама рыскала по переулкам, звала, как пса к утробе, вылезла без оружия и тряпья, схоже безумной суки. Громогласно зарычав, Фенрир бросается следом, поочерёдно меняя лапы, то на двух, то на четырёх. Поблизости от пташки смердит самец дромарога. Сравнивает ли ведьма чувство липкого страха с тем, который пожирал её много лет назад при бегстве от хилого оборотня, которому она боялась навредить?! Фенрир ощущает боязнь и тревогу, но её сердце отзывается глубинной паникой, где присутствует пылкое возбуждение, близкое по ритму к интересу и воодушевлению. Упрямая пташка полна решимости, пройдя минуты отчаяния. Она успокаивается… ему не по нраву её покой. Огромная пасть кривится, косые дуги над глазами сужаются, складки в бешенстве показывают клыки, с которых стекает полупрозрачная слюна. Фенрир запрыгивает на каменистую равнину, вдалеке увидев крупного зверя с горбом и длинными рогами, учуявшего человека. Знакомое ощущение, глядеть на пташку с холма. — Тихо, — переступая через громады мха, зеленоватая потешная самка аккуратно отступает назад от приближающегося дромарога. — Тихо, мальчик, спокойно… — приговаривает она. Дромарог наступает, брюзжит с угрозой атаковать. У пташки туго собраны волосы сложенной лентой от оторванного подола рубахи. Славная, славная… верхние лапы также перевязаны лентами, которые защищают внутренние части рук от сжатия острых веток, которые она зажимает перстами перед дромарогом. Славная, славная, боевая по виду, решительная по зенкам, лапы не дрожат, губы сжаты. Пташка подзывает совсем тихо, дёрнув котлом в сторону, откуда прибежала: — Фенрир! — зовёт на помощь, отступая от дромарога, верит, что оборотень рядом. Он неслышно перепрыгивает на соседнюю плиту ближе к ведьме, и опирается на колени, всматриваясь в неё. Однажды он вдоволь позабавился противоборством пташки и оборотня, затем совершил ошибку, сохранив ей жизнь. Котёл перебирает мысли, тем не менее выдаёт истину, что Фенрир не совершает ошибок. Он снова владеет пташкиной жизнью, хотя велел ей сохранить её самостоятельно. Тоска по самке, сжирающая кишки, заставила вернуться на короткое время, но она… Нынче она в его стихии, безоружная, подпорченная ранами. Сломанный клык не позволил глубже покусать пташку и наградить её качествами оборотней, но укус кровит, привлекая падальщиков. Дождь почти не проникает через ветви дремучей глуши, в отличие от проникающего везде и всюду лунного света. Пташка щурится, с трудом улавливая движения дромарога. Ориентируется по отблескам и звукам. Способная самка… К его удивлению, она снова открывает рот, но не договаривает: — Ф… — она качает головой, поджав губы, и выдыхает носом, будто злится, перестаёт звать на помощь. Фенрир замирает, закрыв челюсти, а самка, вместо зова, тихо внушает себе: — Шустрее, расторопнее, — она отходит, осторожно поднимает с земли кучу хвороста, — и умнее… Когда-то он дал ей совет. Фенрир на минутку прощается с агрессией, вспомнив сметливого зверька на татами. Скалится, услышав, как она повторяет… Ощутив намерение дромарога напасть, Фенрир напрягает лапы, но… — Инсендио! — пташка бросается в сторону, уклонившись от атаки, кидает хворост на дромарога и подпаливает сухую листву. Дромарог встаёт на задние лапы и крутит головой, отмахиваясь от раскалённых искр. Ревёт и кидается вперёд, но в это же мгновение пташка поджигает концы веток в своей руке и по подобию хлыста отбивается от дромарога. — Сюда! — голосит она, отходя вправо ко мху. Дромарог за ней. — Инсендио! — за искрами огня существо теряет зрение и следует по слуху, наступает на мох. Через секунду пташка откидывает древесный хлыст и, подпрыгнув, хватается за сук, поджав ноги. Под ней, протоптав верхний слой мха, дромарог собирается встать на задние лапы и достать ведьму, но проваливается в земляную яму, пробив почву, и скатывается с холма, громко заскулив. Фенрир чихает, поджав уши. Забавная самка как ни в чём не бывало раскачивается на суку и спрыгивает на твёрдую почву рядом с ямой. Настороженно смотрит вниз и по глупости с сожалением качает головой, явно терзая себя за ущерб, причинённый дикой твари. Фенриру впору снова зарычать, ведь пташка изменяется по многим аспектам, но только не в жалости к убойному скоту. Однако пташку отвлекают личинки на мху. Жухлая трава сужается, закрыв яму. Ведьма опасливо пятится назад, когда мох заполняется белыми личинками, похожими на склизких червей длиною в тридцать сантиметров. Словно вспомнив о чём-то, ведьма сглатывает и убегает за секунду, как из ямы выбегают десятки мелких арахнидов, раскрывающих хелицеры для захвата добычи. Законы леса неоспоримы и последовательны. Жри, или сожрут тебя. По пути невезучая самка попадает из одной проблемы в другую. Огонь ей в помощь от ярости зуву, к которому она без умысла лезет в берлогу, прыткость ей в масть на дереве от встречи с пятнистыми клаббертами, от которых она уворачивается по двадцать раз в минуту, чтобы не коснуться, подцепив бородавчатую хворь. Фенрир смотрит на луну, точит когти на другой лапе и продолжает выгуливать свою самку, которая случайно мешает своим появлением спариваться самке лекротты с маггловским лосём. Лекротта способна имитировать человеческие звуки, как говорящий жако. В итоге пташку посылают куда подальше, да и лося, ей-ей. Лось без успешного соития с дикой агрессией и жаждой мести гонится за ведьмой, отстреливаясь рогами, сломанными лакреттой при неудачном спаривании. Беги, пташка, беги… В кромешной темноте пташка бежит и пригибается от смолистых веток, которые бьют по туше и ланитам. Принюхавшись, Фенрир ощущает её физическое истощение. Пташка ни на минуту не может отдохнуть, ведь за каждым кустом и деревом кроется опасность. Скрывшись в терновнике, к ней ползут ядовитые змеи. Присев на равнину, к ней устремляются хищные птицы. Забравшись на дерево, её покрывают москиты. Ночью в лесу Фенрира невозможно находиться без постоянного движения и готовности бороться за жизнь. Учесть, что хищники покрупнее обходят её стороной из-за его приказа, то… пташка не жилец. Она жалеет, что убежала в лес, он чувствует. Жалеет, что не осталась с ним пережить конечную трансформацию. Жалеет, что запаниковала. Она злит своим доверием по отношению к нему, ведь в котле ведьмы на крупном огне жарится нестерпимое желание, чтобы он догнал её. Пташка и сама рада вернуться, но без компаса ходит кругами, блуждает во мгле леса под зенками кровожадных хищников, страшится угодить к червям в расщелины или в пасть плотоядных растений. Крутится, как ритуальная жертва, на раздолье монстров. Фенриру до зуда в дёснах хочется услышать от неё упреки и проклятия за гон по лесу. Луна поднимается, подавая глубокую ночь. Пташка еле живая после долгих часов соперничества с природой. Набрав мощи, ливень окропляет землю с новой силой. Фенрир воет, подгоняя ведьму набраться новых сил. Услышав, пташка вздрагивает, выбегает на пролесок и резко останавливается, но поздно. Мокрая почва сползает вниз по склону, утаскивая тушу. Пташка летит, один раз цепляется за выступ камня, но соскальзывает и с криком падает в небольшое озеро, достав до дна. Фенрир останавливается у обрыва, пока пташка барахтается и выплывает, наглотавшись пресной воды. Один прыжок, он прыгает следом. Крупные брызги от его веса омывают спину ведьмы, которая кричит, испугавшись, что неизвестный речной монстр утащит её на дно. Фенрир не выплывает со дна сразу, ощущая колебания от пташки, хватающей выступы и ползущей на берег. Её сердце стучит в ледяном ужасе, ведь у неё не остаётся сил для побега. Повернувшись лицом к озеру, она в сидячем положении по каменистым плитам ползёт назад на вытянутых руках, теряет мокрый башмак и отплёвывает воду. Слои почвы, близкие к воде, рассыпаются. Низ каменной плиты опускается, а верх, на котором сидит пташка поднимается. Она вытягивает руки за голову, ухватившись за конец камня, чтобы не покатиться обратно в озеро по наклоненной плите, как вдруг… Со дна неимоверно быстро на сушу выпрыгивает огромный зверь, разбрызгивая воду по извилистому берегу. Пташка подавляет готовый вырваться крик, когда зверь приземляется на краю берега у подножия каменной плиты. — Фенрир, — выдыхает она, чаще задышав. На секунду разит облегчением, но, встретившись глазами с его испепеляющим, плотоядным взглядом, ведьма каменеет. Наступает лесная пауза визуальной связи со шквалом ветра под звуками ливня, слепит цепная молния. Пташка часто моргает, уставившись на него рассеянным взором, неумышленно ловит дождевые капли через открытый зев. Пугается. Ему по нраву. Фенрир наклоняет морду в сторону и направляет взгляд вниз. Ведьма прослеживает взглядом и… Он давит верхней лапой на подножие плиты. Ведьма вскрикивает, покатившись вниз к нему по скользкому камню… Крепко жмурится, спустившись к его лапам. Её стопы оказываются в воде, Фенрир нависает над жертвой. Она открывает глаза, чувствуя, что по котлу больше не капают дождевые капли. Она лежит под оборотнем, как и должна лежать его самка. Струи воды стекают с его холки по бокам от неё. Он закрывает собой лунный свет. Пташка тяжело дышит и опирается сжатыми кулаками в его грудину, отдёргивает, будто обжёгшись, осматривает тушу, затем снова прижимает, но уже ладони. — Фенрир, я должна сказать тебе… — начинает она, но быстро замолкает, когда он склоняется к горлу и, высунув длинный язык, ведёт путь от ключиц по лицу и до лба. — Я… — пытается снова, речь тонет под хныканьем из-за шершавого, покрытого слизью, языка, проникающего глубоко до глотки. Ведьма давится, кашляет в его пасть. Туша дрожит наподобие трепета. Задние лапы раздвигают её лапы, натягивая тряпьё. Когти сдавливают грудь, поскабливая по шкуре. Ведьма кусается и мотает головой, зажав шерсть на груди, давит, отталкивает. Фенрир задирает голову, и в этот момент ведьма с изумлением смотрит вниз. Горячий, вытянутый половой орган отличается от человеческого. Широкая цилиндрическая форма не имеет выраженной головки. На нижней части вместо уздечки выпуклый отросток. Вздутый и красный с пучками синих и розовых вен. Больше и шире человеческого. Порвав подол, Фенрир трётся по промежности, оставляя прозрачную слизь на промежности. Пташка напрягает ноги, закрывает руками вагину, сжимая в кулаки ткань трусов. Качает головой, как сумасшедшая. — Умоляю! Не делай этого! — требует она. Он давит лапой на грудь, прижав к земле, облизывает лицо и делает фрикцию, показав ведьме, какую часть тела проткнёт. Конец проходит дальше пупка. Она содрогается и… — Фенрир, умоляю, не надо! — внезапно пташка цепляется за его холку, приподнимается и смотрит в глаза, — я люблю тебя…