Беги за солнцем

- Здравствуй, Маш! Ты вздрагиваешь и начинаешь нервно озираться по сторонам, надеясь, что это очередная галлюцинация, подаренная твоей болезнью. В твоих глазах отражается не только свет от мерно сгорающей свечи, но и твой вечный спутник – страх. Он уже не отходит от тебя, не испаряется, не стирается под напором отваги или желания жить нормально. Он отравляет твоё существование. Насколько тебе страшно? Страшно до потери пульса? Нет. Ещё нет. Пока что нет. - Здравствуй, Маш! Снова. Опять. Этот тихий выматывающий тебя шепот. Он опять раздался над твоим ухом. Казалось, стоит тебе повернуть голову, и ты сразу увидишь, кто так ласково шепчет твоё имя. Ты снова начинаешь озираться, но никого нет. Ты забываешь, как это - дышать. Тишина снова обняла эту мрачную комнату, которую освещала лишь маленькая свеча, стоящая на твоем столе. Доныне здесь покоилось отчаяние, невыносимое отчаяние, пропитавшее здесь каждую вещь. Твоё отчаяние. Но три минуты назад ты чувствовала себя защищенной, в этой маленькой, затхлой комнатушке, где было уже невыносимо душно, а ты сидишь на стуле и кутаешься в шерстяную паутинку. А теперь нет. Теперь тебе страшно даже здесь, в единственном месте на всей Земле, где ты чувствовала себя защищенной. Отчаяние отходит на второй план, и то ли в подтверждение этой мысли, то ли по иронии из твоих рук выпадает карандаш. - Здравствуй, Маш, - прошептал кто-то. Однако на этот раз ты боишься не повернуть голову, а поднять. Ведь голос, который не прекращал это говорить, послышался не над твоим ухом, а перед тобой. Тебе страшно. Ты вся дрожишь. Ты сама не знаешь, чего ты хочешь больше: чтобы это оказалась галлюцинация или чтобы это оказался обычный человек. Если первое можно было оправдать болезнью, то второе нет. Никак. Ведь ты заперла дверь на ключ, как запираешь каждый божий вечер. Ты все же поднимаешь голову, но не прекращаешь смотреть на три листа, лежащие перед тобой, думая, что в мерцании свечи есть что-то прекрасное, что-то живое, то, чего нет в тебе. Ты стараешься думать именно об этом, а не о том завораживающем, убаюкивающем голосе, который так нежно прошептал твое имя. И ты поднимаешь взгляд и встречаешься с взглядом чьих-то глаз цвета красного дерева. В них не отражается огонёк свечи, нет. Они заглатывают в себя, заставляют упасть в бездну зрачков и больше не возвращаться. Тебе стало ещё холоднее, но, казалось, в комнате температура поднялась ещё выше. Ты забываешь обо всем и в то же время помнишь все, помнишь о других: об ушедших и живых, - помнишь о тех, для кого твоя жизнь – преграда, помнишь о тех, кто тебя любит, и о тех, ради кого ты делаешь это. Ты шепчешь что-то невнятное, такое земное. Вопрос обычного человека, увлеченного паранойей. Называешь какую-то аббревиатуру, смешение звуков которых ты боишься больше всего на свете. Ты видишь перед собой молодую девушку, слишком молодую, чтобы иметь такие глаза мученицы. Она лишь качает головой, отчего в её длинных рыжих волосах заплетается отблеск света свечи. Её взгляд пробежался по бумагам, которые лежали перед тобой на столе. На миг тебя охватил стыд, нежели страх, будто это были любовные письма от твоего поклонника, а не предсмертные записки. Хотя, может быть, поэтому он и появился. Ты хотела схватить их и прижать к груди, не давая возможности прочитать. - Занятно, - проговорила она и заинтересованно посмотрела на тебя. От этого холодного тона тебя пробрал ещё один прилив страха, из-за которого у тебя затряслись руки. Ты их убрала под стол, стараясь не выдавать, как сильно ты боишься незнакомку. Или глюка. Не суть. Главное, что боишься. Ты также не могла поверить, что именно тот голос с такой нежностью шептал твоё имя, как шептал только твой… сын. Ты несмело посмотрела в глаза девушке. Ты не могла не посмотреть и не убедиться, что это не он, не твой мальчик. - Я устала, - зачем-то сказала ты. Тебе не было перед кем оправдываться, незачем это было говорить, но тебе хотелось. Просто так. Тебе казалось, что эти два слова смогут объяснить то, чего не смогли бы объяснить тысячи более верно подобранных. «Я устала от этой жизни, от жизни в стране, где жить уже преступление, где быть собой преступление». Девушка кивнула и сделала вид, что понимает. Тебе захотелось резко встать, чтобы стул, на котором ты сидишь, откинулся назад и упал, и накричать на неё. Сказать, что она ничего не понимает, что не ей судить. Но ты не могла. Стоило тебе заглянуть в глаза незнакомке, как ты почему-то осознала, что она-таки все понимает. Понимает даже больше твоего. - Я хочу спасти сына, - ещё раз ты сказала зачем-то. Ещё один понимающий кивок. Она словно им одобряла то, что ты делаешь, и высказывала уважение. Ты встала. Медленно, никуда не торопясь, хотя тебе хотелось покончить с этим поскорее. - Я спасу его, - снова сказала ты, а потом повторила, внушая себе словами уверенность в себе и в правильности твоего поступка. Ты взяла стул и подставила под заранее заготовленную петлю, свисающей с какой-то железяки. Она прочная, выдержит твой вес. Ты ведь проверяла. И не раз. Тихо. Тебе хотелось закричать лишь бы не ничего не слышать. Словно ничего не происходит. Словно ты не идешь умирать. Словно ты будешь жить даже тогда, когда повесишься. Твоё сознание плотно окутывает страх, как шерстяная паутинка твою спину пару минут назад. Ты оглянулась назад, чтобы убедиться, что рядом с тобой есть кто-то. Хоть глюк. Хоть кто-нибудь, ведь тебе сейчас так одиноко. Слишком одиноко. Невыносимо. Однако за твоей спиной никого не было. Девушка ушла так же, как и пришла. А ты не хотела этого. Тебе было все равно: глюк это или действительно живой человек, непонятно как сюда попавший, - в твоей душе теплилось желание увидеть её, прочувствовать на себе этот странный взгляд глаз, не отражающих света, но запутывающих в себе. Наверно, это была последняя капля. Ты встаешь на стул. Веришь ли ты в действительность происходящего? Ты сама не понимаешь. Тебе страшно, но уверенности в том, что ты сейчас умрешь, нет. Тебе даже в некотором роде боязно, что ты останешься в этом мире, и твои мучения могут продолжиться. Надеваешь петлю и стягиваешь её. Казалось, что ты перенеслась в тот момент, когда гуляла с сыном в зоопарке и тебе разрешили подержать змею. Она была огромна, она была длинной, а туловище толстым. Эта змея обвила твою шею, но ты не боялась, как сейчас. Тогда тебе весело, ты хотела жить . А сейчас петля была шершавая, хотелось её снять и, покачав головой, сказать себе: «Маша! Какая же ты дур-ра!» Но это, конечно же, было полной неожиданностью, стул опрокинулся, словно по волшебству, и у тебя не оказалось опоры. Ты хватаешься руками за петлю, понимая, что она лишает тебя столь нужного воздуха. Она не дает тебе вдохнуть жизнь, будто высасывая её из тебя. Ты что-то прохрипела, но сама не поняла, что именно. Ты не хотела умирать. Но это желание никак не могло поставить стул обратно. Ты хотела жить. Ты ошибалась. Ты… ты… Твой взгляд наткнулся на девушку, сидящую там, где она сидела, но тебе от этого не стало легче. Ты хотела попросить её, чтобы она поставила стул, но на полуслове ты замолчала. Почему? Потому что девушка, которую ты все-таки считала глюком, без какого-то труда повернула к тебе фотографию, стоящую на столе. Фотографию, где изображена ты и твоя семья. Она была сделана в Париже, помнишь? Ты, конечно, помнишь. Твой взгляд зацепился за сына. За твоего так горячо любимого Мура, который может умереть в ссылке в Сибири из-за тебя. Из-за тебя. Понимаешь? Из-за твоих ошибок. А ты не могла такого допустить. Ты задыхалась, твои легкие словно разрывало изнутри. Тебе было страшно чувствовать, как ты проваливаешься в небытие, чувствовать, как ты умираешь. Как засыпаешь не на ночь, а на вечность. Ты же понимаешь разницу? Ты конечно понимаешь. И в то же время не совсем. В твоих движениях больше нет той резкости и энергичности, которая была на первых порах. Тебе кажется, что это было так давно и в то же время минуту назад. А теперь тебе страшно? До смерти. Ты уже не слышишь, как тихо скрипит кресло, с которого встала вполне реальная девушка. Ты уже не видишь, как она подходит к тебе, и не чувствуешь запах её духов и едва уловимое тепло её тела. И ты конечно не увидишь того чуда, скрывающегося от обычных людей. Ты бы даже не поверила. Девушка внимательно посмотрела на твоё лицо и, коснувшись его кончиком пальца, провела по нему, очерчивая контур. Ей это нравилось, чувствовать угасающее тепло твоего тела и думать, куда ты попадешь или кем станешь. Девушка ждала. - Ну, давай же, давай, - сквозь зубы беззвучно говорила она. Тебе бы понравился её взволнованный вид. Очень понравился. Комнату озарил белый свет, напоминающий больше искусственный, нежели настоящий. Он был настолько прекрасен и ослепителен, что обычные люди его не видели. Свет твоей души. Мрачной, но такой безумно красивой! Девушка наблюдала за тем, как она формируется, выходит из твоей груди, ожидая чего-то ещё более волшебного, так нужного ей. И вот твоя душа покрывается странной, темной скорлупкой, словно яйцо. Вот она бы тебе точно не понравилась. Ты бы захотела взять в руки её и разбить, чтобы очистить душу от неё. Но все не так просто. Скорлупка сгущалась и темнела, обвивая твою душу, как лиана тропическое дерево. Или как петля твоё горло. Это тебе бы тоже навряд ли понравилось. Ещё больше тебе бы не понравилось, так это ухмылка девушки. - Благословляю, - прошептала она и чему-то своему усмехнулась. Ты бы явно не поняла чему. Это ведь не твоё дело, несмотря на то, что душа твоя. Правда, странно? Комнату затмила вспышка и в тот же миг угасла, превращаясь во что-то маленькое, напоминающее пылинку. Ты бы не удивилась, если бы увидела, как она парит вверх. Ведь это так обычно, летающая по комнате пыль. Но если бы тебе сказали, что твою душу благословил сам Дьявол, ты бы, наверно, испугалась. ___________________ Кто узнал, что эта за Маша, тому респект. Вообще, теорий на счет того, почему повесилась Марина Цветаева, очень много. Я решила взять именно эту. Прошу не убивать за это.