***
Белый свет. Белый свет — и всё. Никаких звуков, никаких запахов, никаких сигналов изнутри и снаружи. Никакого понимания, кому принадлежит это не до конца собравшееся воедино сознание. Только белый свет — так продолжалось очень долго. Нельзя было сказать сколько именно — категория времени ещё не успела появиться. Порой появлялось ещё что-то — вкус. Вкус был неприятным, так появилась ещё одна категория — ощущений и суждений об этих ощущениях. В какой-то момент среди горечи на языке и абсолютной ничем не нарушаемой белизны света в восприятие вторгнулись звуки. Звуки были голосами, а голоса принадлежали людям. Очевидно, что и владелец сознания тоже входил в категорию под названием «человек». Человек обычно имеет руки и ноги, голову, уши и нос. Через какое-то время все эти абстрактные понятия приобрели форму — вполне ощутимой уже рукой носителю сознания удалось дотронуться до носа. Из этого короткого прикосновения он сделал вывод, что нос у него — большой и острый. Но как только прикосновение состоялось, белизна света вдруг сменилась темнотой — что-то преградило его источник, а рука безвольно подчинилась внешнему напору, прибивающему её к остальному туловищу. В то, что, очевидно, было ртом носителя сознания, влилась вязкая горькая жидкость. И сознание снова разлетелось на куски, уступая место тёплому мареву забытия… Резкий луч света разбудил доктора Деворака, хоть к этому моменту он не успел вспомнить ни своего имени, ни того факта, что на протяжении последних пятнадцати лет он носил звание доктора. Он попытался рефлекторно поднять руку, защищаясь от прямого солнечного света, но не смог — тело казалось парализованным. Предприняв несколько неудачных попыток пошевелиться, он обнаружил, что пальцы на руках и ногах по прежнему работают. Неприятная сухость во рту склеила его язык и ему не удалось произнести ничего членораздельного, но его тихое мычание отозвалось шелестом чьей-то одежды. Спустя минуту к нему подошёл человек в белой, судя по всему, медицинской одежде — и, придерживая голову Джулиана над подушкой, бесцеремонно влил ему в рот знакомый вязкий травяной отвар. Два глаза уставились на него, изучая несколько секунд, затем его голову вернули на место, а над ухом пронеслось одно только слово: «Очнулся». Джулиан сделал очередную попытку подняться, и на сей раз понял, что был не парализован — но связан по рукам и ногам, причём связан той же замысловатой рубахой, в которую был облачён. Люди приходили и уходили, не отвечая на его вопросы. Дважды он пытался попросить воды, но люди вокруг него словно жили где-то по ту сторону стекла аквариума, не обращая никакого внимания на его просьбы. В этом аквариуме он провёл несколько часов как немая, не слишком понимающая происходящее рыба, пока силы не оставили его — и он снова забылся сном без сновидений. Несколько раз он просыпался посреди ночи, по прежнему не оставляя надежды получить хоть глоток воды, но взамен в его рот вливали лишь очередную порцию мерзкого отвара. Так прошёл день, а за ним и другой. На третий день Джулиан проснулся, почувствовав запах цветов вместо привычного вязкого пойла. На столе стоял чайник ароматного цветочного чая. Молодой доктор, даже скорее ассистент, помог пациенту — теперь уже не доктору — подняться и сесть на койке. Он поднёс к его губам полупрозрачный цветочный напиток, и Джулиан сделал жадный глоток, обжигая губы и язык — но это не имело сейчас никакого значения. — Потише, ты… — сказал ассистент, убирая чашку ото рта Джулиана. — Простите, просто… я… очень хочу пить… — Воды сказали не давать. Только успокоительное, — равнодушно ответил молодой мужчина, давая Джулиану возможность сделать ещё несколько глотков прежде чем убрать чашку обратно на прикроватный столик. — Развяжите его, — скомандовал голос за спиной ассистента. — Доктор, вы уверены, что это безопасно? — Совершенно. С таким количеством нейролептического сока он не уйдёт дальше собственной койки. Я посоветовался с архимейстером, он дал добро на мою работу, — человек в белой одежде, расшитой неизвестными Джулиану алхимическими знаками, уверенно зашагал к койке и стал помогать ассистенту развязывать узлы на сдерживающей движения рубашке. Ощущение свободы было непривычным и даже несколько пугающим. Понадобилось какое-то время, чтобы снова научиться координировать собственные движения. — Оставьте нас, — доктор кивнул ассистенту, несмотря на крайнюю озадаченность и лёгкое недоверие последнего. — Если что, я буду снаружи. Мало ли что может случиться, — он ещё раз недоверчиво оглядел пациента и вышел за дверь. В палате повисла тишина. Джулиан только сейчас успел рассмотреть помещение, в котором он провёл Повешенный знает сколько дней. Соседние койки были пустыми. Каждая была оснащена ремнями, подобно столам для вивисекции. Но застеленные матрасы и выстиранные простыни говорили о том, что эти лежбища предназначались для живых. Белые стены и простые прямоугольные окна, доступ к которым был заблокирован крепкой железной решёткой. Доктор в длинной одежде, сидевший напротив, терпеливо ждал, не задавая никаких вопросов — и у Джулиана сложилось впечатление, что он должен заговорить первым. — Где я? Что со мной произошло? — едва он задал этот вопрос, как сердце его легонько ёкнуло, будто что-то говорило ему, что он на самом деле не хочет слышать ответа. — Мы поговорим об этом чуть позже. Может, познакомимся сначала? Я — доктор Остап, — он протянул руку в приветствии, и Джулиан неуверенно пожал её в ответ. — Иль… Джулиан. — Иль Джулиан? Замысловатое имя, — доктор хохотнул, — Могу я называть тебя Илья? Так тебя представил твой приятель. — Илья… — сердце ударило Джулиана в виски. — Да, полагаю да. Это имя, данное мне при рождении. — Как ты себя чувствуешь, Илья? Кажется, наши сотрудники не слишком хорошо с тобой обращались. Джулиан потупил взгляд, не зная что ответить. Как он себя чувствует? Странный вопрос. Более странным было то, что у него совершенно не было на него ответа. Все ощущения как будто были притуплены, не позволяя до конца прочувствовать собственное присутствие. Внутри у него не было ни одной эмоции, кроме всепоглощающего ощущения пустоты. Оно не было комфортным, но и не причиняло боли. — Ты пережил достаточно серьёзную травму, Илья, — голос Остапа стал мягче и тише. — Я хочу поговорить с тобой об этом. — Зачем эти ремни? Эта рубашка? — Джулиан перевёл тему неожиданно от самого себя. — Меры предосторожности… Мы должны быть уверены, что ты не покалечишь себя. «Покалечишь» — «покалечишь» — «покалечишь» — раскатом пронеслось в голове Джулиана, и он успел лишь удивиться — мысли казались чужими, будто чей-то голос имплантировали прямиком в его голову. Остап продолжал: — Ты можешь вспомнить что-либо до того, как ты попал сюда? Резкая вспышка боли прокатилась по виску. В голове раздался женский крик… Знакомый, такой родной голос. Почему ему было не грустно? — Моя… Моя ученица… Она… — осколки воспоминаний всплывали в голове, разрозненные и страшные. Но Джулиан не чувствовал страха. Он не чувствовал вообще ничего. — Доктор Айли… Остап слегка нахмурился, выпрямляясь на кресле. — Доктор Айли… Доктор номер 096, не так ли? Джулиан кивнул, пытаясь привести в порядок собственные воспоминания. — Её поймали? — Метафорически говоря — да, — доктор Остап поднял брови, неуверенно кивнув. — Что с ней? Её убили? — Джулиан почувствовал, как внутри живота собирается тревога, но тут же рассеивается, словно не успев достучаться до остальных частей тела. Остап вздохнул. — Боюсь, что убить её будет не так легко, как кажется, — он многозначительно посмотрел на своего пациента. — Скажем так, успех этой операции зависит только от тебя, — поймав непонимающий взгляд он продолжил: — Скажи мне, Илья, когда ты впервые увидел её? «Странный вопрос», — подумал Джулиан, но не мог найти на него никакого ответа. Он задумался, пытаясь вспомнить хоть что-то о загадочной коллеге, но нынешний порог памяти позволял ему едва-едва собрать крохи воспоминаний последних дней. — Я хотел больше узнать о тебе и об этой докторе Айли. Твои друзья, что можно понять после всего, что они пережили, оказались не так разговорчивы в данный момент. А вот с квестором Вальдемаром у нас получилась довольно интересная беседа. Он сообщил мне, что ты отличался особым талантом к… анатомическим анатомическим исследованиям. — Остап стал очень серьёзным, но не терял мягкости в голосе. — Илья… как давно ты проводишь вивисекции? «Ви-ви-сек-ци-я», — пронеслось эхом в голове Джулиана. Бывший доктор в ужасе уставился на матрас своей койки, но даже этот ужас он не мог прочувствовать до конца. Почему их эксперименты раскрыли? Никто не должен был знать о них. Никто за пределами лаборатории. –Я… мы… — он запинался и терялся в словах, — я думал, что мы делаем это ради науки… — почему-то эта фраза отозвалась неприятным лязгом в голове. — Но я… я… я перестал это делать. Прекратил почти сразу. Я не хотел убивать… Я хотел лечить… Я всегда хотел быть доктором… С самого детства. Я хотел… спасать жизни, а не отнимать их… Доктор Остап наклонил голову и зашуршал пером по пергаменту, делая записи в своей книге. — Квестор очень высоко ценит твои научные амбиции, Илья. Он говорит, что ты до конца был его лучшим ассистентом. Он выразил огромное сожаление, что ему пришлось потерять сразу двух талантливых сотрудников… — Но я не был его ассистентом! — возразил Джулиан, чувствуя, как его мутит от лекарств и головокружения. — Доктор Айли была его ассистенткой почти на каждой… на каждом… анатомическом представлении, так он это называл. — Ах да, конечно, — Остап понимающе кивнул. — Вернёмся к доктору Айли. Как ты думаешь, чего она хотела от тебя и твоей ученицы? Джулиан задумался. — Я… Я не уверен. Она хотела заставить других страдать. Она хотела… власти. Она хотела доминировать, пытать, уничтожать. Ей доставляет удовольствие смотреть, как другие страдают, понимаете? Остап снова кивнул, делая записи в книге. — А ты, как я понимаю, напротив — хочешь помогать людям во что бы то ни стало? — он оторвался от записей и посмотрел на Джулиана — тёмно-серые глаза встретились со светло-серыми. — Скажи, Илья, как часто ради того, чтобы помочь другим тебе приходилось приносить в жертву своё благополучие? Сон? Здоровье? Подвергать свою жизнь риску? Джулиан молчал. Он не знал, что ответить. Он пытался вспомнить хоть что-то о собственной жизни, и каждое его воспоминание упиралось в очередной эпизод самопожертвования. — Твоя ученица. Вы были близки, не так ли? Джулиан хотел что-то почувствовать, отвечая на этот вопрос. Отчаянно хотел, но не мог. — Близки… Нет… Это было не то… — неожиданно для самого себя он обнаружил, что по щеке его катится слеза. Всё его существо рыдало где-то глубоко внутри него, но он не мог соединиться с этой печалью. — Тебе раньше приходилось терять близких людей? Джулиан не был уверен, что знает ответ на этот вопрос. И совсем не был уверен, что хочет знать. — Илья… — тихо, но настойчиво повторил доктор Остап после долгого молчания. — И-л-й-а. Я повторю свой вопрос, если позволишь. Когда ты впервые встретил доктора Айли? Джулиан зажмурился, откидываясь на койке, пытаясь вернуть слёзы, которые он не ощущал, обратно внутрь своих глазниц. Головокружение и слабость. Его штормило. Койка словно раскачивалась на волнах только-только начинавшего успокаиваться моря. Сколько он пробыл в этом море. Сутки или больше? За милю не намёка на питьевую воду. Нельзя пить солёную, так говорила мама. Не в коем случае нельзя начинать пить солёную воду. Паша наконец заснула, её спутанные волосы могли бы служить единственным маяком, который мог быть заметен издалека. Илья держит её крохотную ручку в своей. Ему нельзя засыпать, иначе они оба свалятся с этого куска обшивки. В предрассветных сумерках облака кажутся причудливыми фигурами. Илья ловит образ за образом, придумывая историю за историей — всё, чтобы прогнать из воображения страшную гримасу отца, когда он увидел, как маме размозжило череп падающей мачтой. Всё, чтобы не видеть, как-то, что минуту назад было мамой — тёплой, заботливой, весёлой, той, что решала любые проблемы и никогда-никогда не отчаивалась — теперь болтается безжизненно из стороны в сторону с расколотой головой. Всё, чтобы не помнить, как отец вцепился в её тело, не желая покидать разбитый корабль, не смотреть, как желание бороться за жизнь погасло в ту секунду, когда не стало мамы. Как он безвольно позволяет морской пучине всосать его в себя, всё ещё не размыкая объятий вокруг того, что уже перестало быть человеком… Облако-лебедь, облако-лисица, облако-блинчик из кедровой муки… Илья старался думать лишь о том, какую новую сказку расскажет Паше, когда она проснётся. Глаза его предательски смыкаются, но он бьёт себя по лицу, брызгая на щёки холодной морской водой. Может быть закрыть глаза только на минутку? Он закрывает глаза, и чувствует как чья-то тёплая рука ложится на его щёку. Илья вздрагивает. Мама? Но это не мама. Тучная женщина с хриплым голосом гладит его по лбу. Он не видит её очертаний, но чувствует её присутствие. Она здесь, рядом с ним. Он не помнит, в какой момент она появилась. Она живёт в морских волнах, она живёт внутри его пуговицы. Она гладит его, приговаривая тихо и размеренно: «Всё будет хорошо, Илюша… Всё будет хорошо…»III.
29 декабря 2019 г. в 03:52
Лязг. Лязг. Лязг. Джулиан попробовал поднять руку к голове, но запястье рухнуло на влажный каменный пол под тяжестью цепей. Кое-как доктору удалось сесть, руки и ноги его были закованы плотными грубыми кандалами. Едва он справился с головокружением и обрёл способность видеть, как тотчас же об этом пожалел — от увиденного его живот скрутило страхом так сильно, что он захотел свернуться в самый крохотный отрезок пространства. Но он продолжал смотреть. Продолжал смотреть вперёд, забывая дышать. Его ученица лежала перед ним — на расстоянии руки, которую при всём желании он не смог бы вытянуть. Она лежала на деревянном столе, изнемождённая, привязанная тугими кожаными ремнями так сильно, что руки и ноги её стали наливаться сливовым. Увидев Джулиана она застонала — застонала как могла сквозь кляп в её рту — и Джулиан мог услышать каждое слово, несмотря на то, что слов в этом нечленораздельном сдавленном крике не было. Это была мольба. И эта мольба резала Джулиана изнутри, больнее любой вивисекции — потому что Джулиан не мог понять как исполнить её. Он не знал как спасти Друкмо. Не знал, не понимал. Он собрал все свои силы, чтобы сделать рывок — один, второй, третий. Но тщетно. Он готов был бы отрезать себе руки и ноги, чтобы только освободить себя, а после — свою ученицу — но вокруг была лишь звенящая пустота влажного камня. Ученица зажмурилась, и по щеке её прокатилась крупная слеза. Она перестала сопротивляться и обмякла на столе, когда тёмная фигура повисла над её лицом.
— Милая, милая девочка… Всегда такая бесстрашная, всегда такая дерзкая, наша лучшая ассистентка. Где же сейчас твой норов, а, детка? Ножика испугалась? — Айли провела скальпелем прямо перед её глазами, убирая прилипшую от пота прядь волос. — Как непрофессионально, тск тск, — женщина перевела взгляд на доктора: — Ах, доктор, вы уже очнулись? Я ждала когда вы присоединитесь к нам.
— Отпусти её! Отпусти!!! — Джулиан заорал, не узнавая собственного голоса.
Он рванул вперёд так сильно, что вывихнул плечо, но эта физическая боль не имела никакого значения. Айли занесла скальпель над шеей Друкмо, призывая доктора утихнуть. Тот повиновался, чувствуя как капля холодного пота падает на его окровавленные губы — он не успел почувствовать, как то ли разбил лицо, то ли укусил себя от напряжения.
— Зачем… — голос его дрожал, — зачем ты это делаешь?..
— Зачем мы, доктора, вообще делаем что-либо? — Айли изобразила удивление. — Всё во имя науки! А наука — она всегда требует жертв! Уж кому как ни тебе это понимать.
— В жертву… — мысли Джулиана путались и язык плохо слушался. — Но ведь это доктор — доктор должен приносить себя в жертву. В этом смысл жертвы!
Айли подняла одну бровь, словно он сказал какую-то очевидную глупость.
— Приносить в жертву…. себя? — она расхохоталась своим мерзким хриплым смехом, что был похож на карканье старого безумного ворона. — Какая нелепость! Зачем приносить в жертву себя, когда вокруг столько претендентов на эту роль! — она провела ладонью по щеке ученицы.
— Азра! Надя! — понимая, что освободиться не выйдет, Джулиан попробовал докричаться сквозь каменные стены.
Он не был уверен, в какой части дворца они находятся. Комната походила на подземелье, но это явно не было частью системы подземелий, в которых располагалась их лаборатория. Он кричал, пока голос его не надломился.
— Тебя не услышат, Илюша, — равнодушно бросила Айли, когда связки начали его подводить, — побереги силы.
— Отпусти её… — Джулиан просипел, чувствуя как силы и вера покидают его. — Возьми меня. Прошу… Пожалуйста… — слёзы одна за другой покатились по его щекам — и ученица на хирургическом столе всхлипнула в ответ.
— О-о, нет, Илья, этого я сделать никак не могу, — Айли категорично покачала головой. — Я не могу рисковать твоим драгоценным телом. В конце-концов, это тебя я пришла освободить!
Джулиан, белый как мел, посмотрел на неё с ужасом и непониманием. Она безумна. Совершенно безумна.
— Я… Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ах, Илья, — Айли вздохнула, закатив глаза. — Ты всегда был не очень смышлёным ребёнком… — она посмотрела на него в упор: — ты хочешь, чтобы я освободила тебя или нет?
Джулиан испуганно открыл рот.
— Я… — он не понимал, что ему следовало отвечать, он чувствовал — в каждом возможном ответе скрывалась ловушка.
— Чтобы освободить тебя, ты сам должен захотеть освободиться, тск тск, — она цокнула языком, и, посмотрев на Друкмо, беспомощно лежащую на столе, сделала гримасу, пытаясь спародировать её высокий звонкий голос: — «Вы сами понимаете это, доктор, невозможно исцелить того, кто не хочет быть исцелён».
Слёзы снова навернулись на глазах ученицы.
— Раз ты не так смышлён, чтобы понять самостоятельно… — Айли небрежно разорвала одежду Друкмо, оголяя её грудную клетку и живот, — позволь мне объяснить. Всю свою жизнь ты жил по законам: законам природы, законам этики, законам государств. Даже когда ты пытался их нарушать, ты по прежнему был скован в рамки закона. У тебя никогда не хватало яиц на то, чтобы дать им отпор. Не убегать, поджав хвост, как позорная дворняга. Ты никогда не понимал этого, Илья. А я понимаю. Я — сама себе закон. Обязательства, нормы — всё это удел слабаков, Илья. Ты думаешь, что ты был свободен, когда плавал с пиратами, позволяя им лапать тебя за зад и подтирая их разбитые хари? Ты думаешь, что ты был свободен, когда читал со сцены написанные кем-то строчки? Ты думаешь ты был свободен, когда пытался вылечить всех этих никчёмных людишек? По-настоящему свободен не тот, кому закон позволил быть свободным. По-настоящему свободен лишь тот, кто выше закона. Свобода — это власть. Подчинять, а не подчиняться,
— она провела рукой по линии живота ученицы, отмеряя белую линию — самое мягкое соединение мышечной ткани. — Ты так много говоришь о жертве, Илюшка. Но настоящая, великая жертва — это та, что мы приносим во имя науки. Ведь только наука способна сделать человека богом. Не вся эта пошлая и устаревшая магия, правда Друкмо? — Айли захохотала, натирая скальпель до блеска. — Всего несколько парализующих инъекций и пара чашек транквилизатора — и нет твоей магии. Наука — выше магии. Лишь наука способна переписать законы природы. Законы жизни и смерти. Наука, а не магия и прочее фиглярство, делает сверхчеловека — того, кому ни Арканы, ни боги, ни стихийные бедствия не продиктуют его судьбу! Того, кто станет выше над всеми законами, — она наклонилась над лицом Друкмо, но перевела взгляд на Джулиана и улыбнулась ему полным ртом кривых жёлтых зубов. — Немного анархии, мой друг… Немного анархии.
С этими словами, по прежнему не отрывая взгляда от доктора, она сделала на щеке ученицы медленный глубокий надрез. Бусины крови покатились по бледному от истощения лицу, и Джулиан почувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку. Он снова закричал, диким, первобытным криком загнанного зверя — словно он кричал за них двоих.
— Всю свою жизнь ты жил в страхе, Илья. Ты думаешь, я хочу тебя напугать? О нет, я здесь, чтобы освободить тебя от страха. Теперь боятся будут они… Когда они поймут, что их законы больше не работают для нас, в их мире будет править лишь хаос и страх. Больше никакого хаоса внутри — мы ввергнем в него весь остальной мир. Пусть они все окажутся посреди великого шторма. Это только начало большой игры, — она сделала ещё один медленный глубокий вертикальный надрез на другой щеке ученицы, и осмотрела её лицо. — Ах, получилось так похоже на слёзы! Плачь, малышка Друкмо, плачь. Если бы я осознала твою роль в большой игре чуть раньше…
Позади открылась дверь, и Джулиан снова рванулся вперёд, почувствовав как жгучее чувство надежды выскакивает из-под его измученной диафрагмы — но оно растворилось в воздухе едва факел осветил бледно-зеленоватое лицо Вальдемара. Квестор медленно и молча осмотрел происходящее, явно наслаждаясь зрелищем.
— Ах, доктор, я бы посоветовал вам поскорее закончить свою процедуру, ведь графская стража может прийти на крики.
— Вальдемар! — Джулиан уже не кричал, но скорее хрипел: — Останови это безумие!
Услышав это, квестор расхохотался — именно расхохотался, что было для него почти невероятно.
— Увы, доктор, останавливать безумие — не в моей компетенции. Для этого, вы знаете, есть доктора иного сорта. Меня никогда не интересовала профессия лекаря души. Видите ли, человеческие души, их переживания и страсти, занимают меня исключительно редко, если не сказать и вовсе не входят в сферу моих интересов. Но я совру, если скажу, что не могу наслаждаться сией драмой. Порой вы, люди, всё же не перестаёте меня удивлять. Сколь бы я не восхищался анатомической структурой человеческого мозга, я вынужден признаться — наблюдать его функциональность на живом экземпляре бывает не менее любопытно. Ах, какая ирония, какая ирония…
Квестор обошёл стол, переступив через Джулиана как ни в чём не бывало. Его глаза задержались на лице ученицы и на мгновение Джулиану показалось, что если бы квестор мог испытывать печаль, это было бы её подобием.
— Очень жаль, что вам пришлось выбрать для своих экспериментов нашего дражайшего доктора 079 в качестве своего препарата. Она была моей любимой ученицей. Я с нетерпением жду результатов этой вивисекции. Но, к сожалению, дела зовут, и более того, в мои планы не входит быть пойманным стражниками, а потому, разрешите откланяться… Полагаю, мне нужно называть вас доктор Айли? — он улыбнулся во весь рот. — Пожалуйста, сохраните её драгоценный мозг в наилучшем состоянии, я бы хотел взглянуть на него после.
С этими словами квестор щёлкнул замком, впуская сквозняк — запах сырости и плесени подсказывал, что они могу находиться где-то в подсобных помещениях кухни — и скрылся за дверью.
Айли, ни слова не проронившая в присутствии квестора, кинула взгляд на скальпель и, убирая его в карман фартука, достала длинный нож, скорее напоминающий инструмент для разделки мяса. Она улыбнулась Джулиану неестественной, безумной улыбкой.
— Вы думаете, доктор 069, что ваша жизнь — это некая трагическая пьеса, разыгрываемая на сцене местного театра? — она подавилась смешком. — Что же, спешу вас ободрить — дела обстоят совсем наоборот. Квестор Вальдемар оценил искромётность этого юмора. Настоящий ценитель хорошей иронии… Ваша жизнь, доктор — отличная буффонада.
Всё произошло так быстро, что Джулиан даже не успел закричать. Айли занесла нож над животом ученицы и всадила его с такой скоростью, что он в один миг вошёл внутрь по самую рукоять. Визг Друкмо ужалил барабанные перепонки. Айли повернула нож несколько раз, на этот раз медленнее, смакуя каждый поворот, каждый хлюпающий звук крови. Джулиан почувствовал, что остатки его сознания бьются в дребезги. Острая жгучая боль резала его внутренности и конечности, заставляя вцепиться в волосы и кричать, кричать, кричать, кричать… Свет померк — погас ли факел, или Джулиан просто выцарапал себе глаза, он не разбирал — не было никакого значения. Ничего вообще не имело больше никакого значения… Джулиан в отчаянии метался по полу как недорезанная свинья, которую мясник не удержал на скотобойне. Он метался, забывая кто он, где он и когда он, метался и вопил, размазывая кровь по лицу, размазывая кровь по стенам, размазывая кровь по своему сломленному телу…