Петушиная возня

— Сейчас будем теребонькать, мои дорогие дрочеры, — Антон хлопает в ладоши и начинает творить какую-то поистине адовую хуйню с гитарой (ласково называемой им же самим Батошей, хули нет, собственно) у себя на коленях. Я нихуя не понимаю. Всё, что я за свою жизнь узнал о гитарах и знаю до сих пор — это то, что у неё шесть струн, и то это как бы весьма недостоверная информация, потому что я тот ещё долбоеб. Из того, что Антон сейчас объясняет кучке людей преимущественно в футболках металлики (и одному еблану, который припёрся сюда только для того, чтобы позалипать на учителя), я понимаю примерно нихуя, потому что вот эти вот все бои, первые, седьмые и ещё хуй-пойми-какие-ступени втекают мне в одно ухо его охуительным голосом, но затем сразу же вытекают из второго, потому что понятно мне всё ещё примерно нихуя. У меня нет даже примерного понимания о том, о чём идёт речь, и если бы это были курсы для детсадовцев, то тогда бы, наверное, я справился. Но я сижу позади всех на разъебанном стульчике где-то в двух часах езды от собственного дома в десять утра, держу адового кислотного цвета гитару (её, кстати, кличут Коляном) в руках и робко пытаюсь перебирать струны, че-то там сверху зажимая, но, к моему сожалению и дикому ржачу Антона, не вполне удачно, уже успев один из пальцев себе уебать. Хожу я сюда примерно раза два в неделю, тратя единственные выходные вот на эту хуету, отказываясь от не такого уж и плохого пива по акции в пятёрочке ради часа своих голубых фантазий. Такая вот судьба у геев в России. В группе всего было человек десять, может, восемь, когда наступало воскресенье и тащиться на почти край фиолетовой ветки не хотелось решительно. Все здесь — за исключением меня, — конечно, хотя бы мало-мальски умели играть. Иначе и не пришли бы. И им доставалось куда меньше, чем мне. Иногда казалось, что Антон проебал свои мечты стать преподом для умственно отсталых второклассников и со своими нереализованными амбициями отыгрывался теперь на нас. На школьника среди взрослых мужиков я был похож больше всех, и Антон буквально стал воплощением этого тупого клише, где взрослый мужик общается исключительно матом, но дома заплетает косички своей собачке. В этой ситуации — я его собачка. И не сказать, что мне это не нравилось. Я успел сходить на пять занятий с группой, пока на одном из них он не заметил моего жалостливого взгляда самого несчастного щенка на этой планете и не сжалился надо мной и моей ориентацией, предложив для особо тупых индивидуальные. *** — Че такое петушиная возня, ребята, — Антон хлопает в ладони и берёт гитару в руки. — Щас объясню. Выражаясь другими словами и пользуясь классово чуждой нам терминологией, это называется «Чикен пикен». В основном, конечно, для тех, кто играет кантри и хочет охуенно потеребонькать, прям как будто он такой из себя пиздатый ковбой. Для начала берём медиатор в указательный и большой палец, мои дорогие гитарные дрочеры. Потеребонькай, блять, лучше со мной, думаю я. Но покорно повторяю за ним и за всеми, надеясь, что все охуевше сложные слова из своего словарного запаса он вывалил в прошлый раз. Он игнорирует мои томные, по моему же представлению, взгляды и продолжает объяснять, я надеюсь, внутренне не подыхая от своей собственной охуенности, как это сейчас делал я. — Между ними его просовываем и дальше используем все свои остальные пальчики. Это очень удобно. Между прочим, не только чтобы играть петушиную возню, но и для всего остального. Например, вам кровь из носа нужно сыграть какую-нибудь лирику с медленным перебором своей даме сердца, чтобы она вам дала. И сколь бы сильно я ни любил Игру престолов и охуительнейшую Дейенерис-из-дома-Таргариенов-именуемую-первой-неопалимую-королеву-Миэрина-королеву-Андалов-Ройнар-и-первых-людей-кхалиси-дотракийского-моря-разбивающую-оковы-и-матерь-драконов и саму Эмилию Кларк с её такой же охуительнейшей мимикой и бровями в особенности, мне кажется, даже она всасывает целиком и полностью на фоне Антона-Шастуна-который-играет-на-гитаре-и-нихуя-больше. Он такой типа весь из себя угрюмый и брутальный, но бровями играет попизже голливудской актрисы. С таким лицом причём, будто он и есть голливудская, блять, актриса. Пока я вспоминал все её — и его — титулы, Антон успел сбацать на гитаре пример того, как нужно соблазнять даму сердца, цитируя его, чтобы она дала. И как жаль, что я пропустил этот момент, не запоминая положения рук, потому что тогда, возможно, я бы мог сыграть это ему? Но даже в своём воспалённом сознании — от влюблённости в него, Антона — я понимаю, что явно не я в нашей паре в принципе буду что-то хоть когда-нибудь ещё играть. — Помимо всего прочего, это удобно ещё и потому, что медиатор не нужно брать в рот, например, когда он мешает. Естественно, он выпадает, и потом приходится ползать кверху жопой по сцене, ища его. И выглядит это всё презабавшейшим образом. А так вы и жопу свою не засветите, и медиатор, собственно, своими выделениями не обосрёте. У меня складывается ощущение, будто я попал в порно. — Итак, петушки мои, схема та же: зажимаем медиатор между указательным и большим пальцем и начинаем дрочить вот такую хуйню. Медиатор, средний палец, медиатор, средний палец. Между медиатором и средним пальцем, в общем-то, разыгрывается вся основная хуйня. Не особо образно я разжимаю булки, отмечая, что пока всё более менее понятно и мне ещё не хочется лечь на пол и попросить Роберто дать мне спокойно умереть потому, что я нихуя не понимаю. — Например, такое упражнение: берём ноту «ля», дальше берём ноту «ми», и дальше хуячим по дорийскому ладу. Потом добавляем пониженную пятую ступень… и таким образом тренируем. Чем мы больше будем теребонькать большим, указательным и средним, тем пизже у нас получится «Чикен пикен». Ну вот. Я нихуя не понимаю. — Эта штука тренируется очень долго. Чтобы её натренировать до вменяемого результата, нужно потратить большое количество жопой часов. Но где же их взять, спросите меня вы, Анто-о-н? У нас нихуя времени нет: жена, дети, работа, тёща, блины и вся хуйня, к тому же кому-то ещё и подрочить надо успеть. Надо учиться брать время из того, что у вас есть, — Антон гордо вздёргивает указательный палец. — Например, звонит вам кто-нибудь очень пиздлявый. И начинает втирать вам всякую дичь. И вроде послать нахуй неприлично, всё-таки петербуржское образование не позволяет, поэтому берём, ставим на громкую связь, делаем «Чикен пикен» и слушаем, говорим, мол, да-да, ты продолжай, и хуячим вот эту хуйню. Можно даже без звука. Сначала медленно, потом быстрее, быстрее. Потом подключаем безымянный палец, например, тот паттерн, который я показывал, его очень любит Джон Файв. Так вот, выглядит вот так, — он двигает стул ближе по скрипучему полу, чтобы было видно даже таким уебкам как я, сидящим сзади, и начинает че-то играть. — И уже как бы получается нихуёвая такая мелодия, из которой можно что-то сделать, да? Не знаю, как остальным, но я уже готов был часами переслушивать на репите ту минуту этой непонятной хуйни, которую он сыграл только что. И тогда я решаюсь на первый шаг на пути к нашему с ним счастливому совместному будущему на берегу океана с приёмными детьми и приёмными кошками-собаками. Очень скромно потупив глаза, кажется, даже краснея в этот момент, я перебиваю его гениальный монолог, спрашивая: — А если никого пиздлявого из знакомых нет, могу я вам звонить? Он широко улыбается. — Для тебя — всё что угодно, мой золотой. Дальше начинается ад, и я даже не предпринимаю попыток больше вникнуть хотя бы во что-то, снова выпав из реального мира для того, чтобы провести свой выходной за лучшим занятием — нихуя не делать и смотреть на то, как Антон играет на гитаре, че-то объясняет и своими вот этими красивыми пальцами херачит по струнам. Я смотрю на него печальным-печальным взглядом самого несчастного щенка в мире под конец занятия, и он, кажется, сжаливается надо мной. Из комнаты всё уходят потихоньку, пока он делает вид, что что-то ищет в своём рюкзаке, а я вполне натурально разглядываю дохлую муху у себя под ногами. Гей-драма в декорациях заруиненно СССР, заслуживающая как минимум Оскара. Когда с ним прощается последний мужик, говоря про то, что он пиздато и понятно рассказывает — с чем лично я был не согласен, — Антон подходит ко мне, садится на стул рядом и кладёт руку мне на голову. И говорит ласково-ласково так, улыбаясь: — Ёпта, красота моя, мне очень приятно, что ты кладёшь мне лишнюю тыщу в карман, но я же вижу, что ты играть не умеешь и даже не пытаешься. Если после этого он даст мне в глаз, я разочаруюсь в мужиках. Но так сразу все свои сексуальные фантазии вываливать на него я не решаюсь тоже. Не дебил же. — Я просто, ну, информацию воспринимаю лучше один на один. Пиздато сказал. — А так не могу сосредоточиться. — Серьёзно? Я киваю. — Ну давай тогда устроим тебе индивидуальный урок, что ли. Научим тебя разгонять до усёру. Мне кажется, в мире не было и нет ни одного человека, который был бы счастлив больше, чем я в этот момент. И я на радостях делаю ещё один шаг к нашему совместному будущему, но в голове к уже собравшейся компашке дорисовываю теперь уже и хомячка. — А телефон дадите свой? Антон поначалу не понимает и суёт мне в руки свой разъебанный айфон, но я, с каменным еблом и трясущимися руками, всё же беру его и вбиваю в контакты свой номер, подписав Эдиком. Поднимаю взгляд и вижу его охуевшие глаза. — Ну… пиздлявого-то нет никого, а вы… — Ты. — А ты… — А я типа пиздлявый? — Очень даже. Антон улыбается и забирает у меня из рук свой телефон, на пару вот этих секунд касаясь пальцами моей руки, и у меня ощущение возникает, будто мне в вену въебали героина, но это, конечно, совсем не то что эти ваши бабочки в животе, которых в любое говно типа художественное суют. Он забирает свой телефон у меня из рук и звонит мне, проверяя. — Чтобы всё честно, было, Эдик. Подмигивает мне и съебывается по-быстрому, забирая свой рюкзак. А я в голове уже рисую себе, как мы трахаемся под новогодней ёлкой у него в квартире. *** Всю неделю я усердно готовился: голову мыл каждый день, например. Нет, серьёзно, я даже думал в зал записаться на всякий случай, и не для того даже, чтобы облегчить свою участь и сдохнуть под первой же штангой. Откуда во мне вдруг появилось столько уверенности насчёт того, что это не было всего лишь его желанием срубить побольше бабла на индивидуалках я не ебу в душе, но в субботу послушно прихожу к шести вечера, переминаясь с ноги на ногу на пороге. И вроде бы помылся сегодня, брызнулся духами (пробовал в рот даже, но позже, конечно, решил, что освежитель дыхания куда гуманнее по отношению ко мне и к самому Антону, если мы вдруг начнём сосаться), но уверенности не было нихуя всё равно. Но я захожу. И он весь такой красивый, с букетом роз и в трусах. Нихуя. — Че стоишь, Эдик? Заходи. Будем учить тебя, чтобы ты не остался до конца жизни нулеёбом. «Ты прям вообще нихуя не понимаешь, да?» «Совсем-совсем?» Я как-то даже на одно из занятий пришёл в ущербной футболке с Риком и Морти, и всё потому, что он сказал, что ему нравится этот всратый мультик. В минус десять хуярил в одном только пуховике на крыльях любви, но в ответ нихуя. Никакой отдачи в этих отношениях не было изначально. Все тяну на своём горбу. Приходится с понурым ебалом сесть напротив него. Специально буду дышать как долбоеб, пусть знает, что потерял. С ароматом розы, блять, вообще-то. Но ему похуй. Он берёт свою Батошу в руки и вкрадчивым голосом заявляет, так, будто сейчас признается мне в любви. Но, опять же, облом. — Смотри, Эдик. Человеку свойственно сваливать свои неудачи на какие-то параметры, которые от него не зависят. Сколько у меня учеников, столько и хуевых отмазок. Один говорит, мол, у меня пальцы короткие, вот у тебя, Антон, длинные, поэтому у тебя всё получается. Другой говорит, мол, нет, у меня пальцы кривые, у меня бочкообразные, а я, блять, вообще в армии служил, и у меня, блять, мышцы забились. У тебя вот пальцы пиздатые, так что не прокатит. Но дело вообще не в этом. Если ты упорно дрочишь гитару, то успех просто, блять, неизбежен. Так что не ссы, научим. — А может не надо? — скулю я, замечая, как он ищет свои эти ебучие медиаторы. — Почему это? — удивляется Антон. — Дрочить не хочешь? — Дрочить очень хочу, — честно признаюсь. — Но не гитару. И не медиаторы эти, блять. И не чикены эти ваши хуевы. И даже не бои какие-то, а из степеней я в принципе только степень опьянения знаю. Я типа. Ну. Ради вас. Ради тебя сюда хожу. У тебя пальцы тоже пиздатые. Вот. На них смотреть хожу. Нравишься ты мне. А гитары ебучие не нравятся. Я рэп разве что всратый зачитать могу. — Че ж ты сразу-то не сказал, Эдик, — а голос печальный-печальный, Антон чуть не расстроен, кажется. Я в ответ только плечами пожимаю. Мы молчим, наверное, с минуту, пока он непривычно тихим и неуверенным голосом не начинает: — У меня, кстати, кошка есть. Кшися зовут. Белая такая, пиздец красивая. Вечно с говном на заднице гоняет после того, как посрёт. Хочешь посмотреть? — На говно? — На кошку. — И поехать к тебе? — Да. Я счастливо улыбаюсь. Так, что Джокер всасывает рядом с Эмилией Кларк. — Очень хочу. To be continued, возможно.