Цветок нижнего мира

      Ташриту.       Месяц, когда цветочными гирляндами украшают дома, а кровью уродливых животных окропляют дороги; когда мужчины идут к жрицам-иеродулам, чтобы соединиться с ними, а Димузи приходит к Инанне, чтобы в священном браке родился новый год.       Но этот Ташриту не был похож на рождение.       Трава высохла. В деревьях и плодах не осталось сока. Из чёрных трещин в земле поднимался зловонный пар нижнего мира, а добрый Уту стал красным и злым.       Вода не пришла. Реки не разлились.       Все ждали Ташриту, потому что больше нечего было ждать.       Жители города и окрестных деревень собрались у храма. Надев лучшие одежды и умастившись ароматными маслами, они улыбались, пели и танцевали, а когда кто-то падал от жары и усталости, его уносили прочь, чтобы богиня не услышала стонов.       Если ей не понравятся люди, она не станет их спасать.       Пробил час, и благословенная чета вышла на балкон. Кожа Инанны блестела будто бронза, на её груди переливалось ожерелье из ляпис-лазури, треугольник из драгоценных камней прикрывал её священное лоно. От украшений шло белое сияние, земная грязь не могла коснуться её. Вместе с Инанной рассыпал ритуальное зерно и поливал мёдом царь Урука, но никто не смотрел на него, бледного худого старика — он потонул в красоте Инанны. Признав в нём супруга, она взяла его под дрожащую руку и сама увела в покои — сжалилась над измученным народом.       Когда боги ушли, стало тихо. Никто больше не кричал и не пел. Замолкли голодные злые птицы и сухой пустынный ветер.       Потом небеса раскрылись. Бог пролил в богиню своё семя, и тяжёлый тёмный ливень обрушился на Урук, затопил ядовитые трещины, напоил сухую землю, смыл с людей пыль и слёзы. Великие супруги вновь явились народу, и народ встретил их восторженным рёвом — незнакомцы обнимали и целовали друг друга, пели и танцевали, потому что теперь сами хотели петь и танцевать.       — С новым годом, Лилис, — сказал отец, взяв её за руку. — Дорога быстро размокнет, нужно успеть домой до захода.       Но она не могла оторвать взгляд от прекрасной Инанны. Богиня стояла на балконе храма, высоко и далеко, а казалась совсем близкой. Она была повсюду, она была дождём, землёй, небом, была самим миром. Рядом с ней старый Лугульбанда гнулся тощей корягой — такие собирают, чтобы разжигать ритуальные костры.       — Царь похож на корягу.       — Не говори так. Наш царь призвал дождь. Он победил сотню царей, он могучий воин и великий герой!       — Царь могучий воин великий герой, — повторила Лилис.       Она жевала сладкую сушёную дыню, которую купил ей отец, и думала: коряги не призывают дождь. Это сделала богиня. Блестящая, с пышными косами и мягким телом, с круглой грудью и полными бёдрами, по которым теперь стекала животворная влага.       — Это ты, — сказала ей Лилис.       Когда храм и центр города и сам обнесённый стенами Урук остались далеко позади, она подняла взгляд к небесам, потому что небеса всегда оставались рядом, и утвердила громче:       — Это ты сделала…       — Эй!       Брат всунул кувшин в её руки, и Лилис вернулась — путь перед домом не был залит кровью животных, никто не танцевал и не пел, и дождь не шёл.       — Я попросил, — сказал Ахикар по слогам, будто неразумному ребёнку, — чтобы ты присмотрела за отцом. Пока я не приду. Ему было дурно с утра. Надо, чтобы врач остался с ним, раз мы завтра едем в Урук.       Брат сердился. Пришлось опустить глаза и ответить:       — Хорошо, прости.       Хотя она сама прекрасно знала свой долг.       — Всё, иди.       Лилис склонилась в поклоне, как положено перед главой рода, и попятилась.       Когда отец уйдёт в нижний мир, брат заберёт её к себе, к своей семье, в далёкую деревню, где даже торговцы не проезжают. Может быть, завтра она увидит Урук в последний раз. Может, она больше никогда не увидит Инанну.       Пустынный ветер дул ей в лицо, словно царапал сухой костлявой лапой.       Она вернулась в дом, наполнила кувшин водой и тихо прошла в комнату. Отец лежал на циновке, спал тяжёлым глубоким сном. Он больше не запряжёт быка и не повезёт её на ритуал священного брака, не купит ей дыню и не расскажет о царях и богах.       В носу зачесалось. Лилис вытерла глаза рукавом. Сегодня, в нечистый день, ей всё время хотелось вспоминать о прошлом и плакать. Кровь привлекает Димме — демона страданий, который делает женщин задумчивыми, печальными и глупыми.       Если бы брат знал, что с ней, он бы не подпустил её ни к отцу, ни к еде, и не взял бы с собой в Урук.       Но знал только демон.       Лилис поставила кувшин возле циновки и аккуратно, чтобы не разбудить, поцеловала отца в солёный лоб. Потом вытерла влажной тряпицей его морщинистое старое лицо, поправила подушки и ушла: ей нужно было готовить сладости.       На кухне, начисто вытерев стол и посуду и выбросив мысли о крови из головы, она взялась за дело. Она решила начать с пирога: смешала финиковую муку с молоком, желтками, травами и мёдом. Тесто липло к её рукам, испуганное, и Лилис успокаивала его, касаясь нежно и осторожно, добавляя муку и шепча ласковые слова, чтобы оно стало послушным. На языке вертелась детская песенка, и Лилис весело мурлыкала её под нос. Нельзя готовить в дурном настроении. Укладывая основу пирога в глиняную форму, она думала, что тысячи лет назад боги, наверно, так же лепили людей. Но кому-то досталось больше горечи, кому-то — сладости. Боги не старались как она, но об этом думать не стоило.       Пузатая низкая печь ждала в саду, дышала жаром и под полуденным солнцем казалась алой, будто вся полыхала. Лилис вынула из очага лепешки-гердайя, подбросила угля, поставила запекаться основу и вдохнула ароматный дымок. Рот наполнился слюной — лепёшки получились пышные, аппетитные, и Лилис даже казалось, что она слышит нежный хруст их корочки. Она сглотнула. Надо будет спрятать от себя и от брата подальше. В темноте злые духи пьют волю и силы человека, поэтому ночью можно съесть всё и не заметить.       Вернувшись в дом, она уложила лепёшки на подложку из тростника, чуть-чуть смазала их соком айвы. Пусть пропитаются, завтра она завернёт в них обжаренную мушмулу — удобная еда всегда нарасхват. А сегодня надо ещё закончить конфеты с пальмовым вином: эти сладости придавали человеку смелость и плодовитость и можно было продавать их подороже. В пирог Лилис тоже добавляла хмель — начинка с пивом таяла во рту, делала голод сильнее, и покупатель брал ещё и ещё. Напевая под нос, она вырезала конфеты из пряностей, мёда и тёртых фруктов, маленькие и блестящие, будто драгоценные камни: рыжий янтарь из абрикосов, тёмно-зелёный нефрит из яблок, алый рубин из гранатов. Вот настоящие сокровища. Она укладывала их в сушёные половинки персиков, а самые красивые по две штуки заворачивала в маринованные розовые лепестки. Пойдут как подарки для влюблённых.       Когда Уту стал бледным и сумеречным, Лилис вернулась к печи. Руки и спина болели, но она улыбалась, и от предвкушения мурашки бежали по коже.       Завтра.       Завтра она принесёт в храм Инанны свои дары. Принесёт особенную сладость — «абиу», так называл маленькие красные ягодки торговец. Он проезжал через деревню несколько дней назад. За свой товар он взял с Лилис дорого, следы от грубых чёрных рук сходили с кожи много дней, но зато теперь у неё был дар, достойный богини. Единственный такой дар во всём Уруке!       — Абиу, — произнесла она шёпотом. Кровь прилила к лицу, будто слово было неприличным.       Ягоды, которые всё обращают в сладость. Завтра она принесёт их богине.       Будь благословенен царь Гильгамеш и праздник в честь годовщины его правления!       Будь благословенна Инанна!       Солнце почти ушло, когда Лилис достала пирог из печи. Выпрямившись, она заметила, как за кустами тамариска что-то дёрнулось, и замерла с блюдом в руках. Будто чёрная тень с огромными крыльями упала на землю… Птица? Разве есть такие большие птицы?..       Пирог обжигал сквозь глину, но любопытство было сильнее. Лилис подошла к кустам.       — Чего смотришь? — сказала ей женщина, лежавшая на песке. — Встать помоги!       — Да… — Девать тарелку было некуда, пришлось опустить на землю. — Конечно, да, сейчас…       Когда женщина взялась за протянутую руку, у Лилис подкосились колени — незнакомка была стройной, но тяжёлой, будто львица. Её наготу прикрывала только короткая юбка и расшитая серебром пёстрая шаль. Как у проституток.       — Не рассчитала, — вздохнула она, потирая лоб. С высоты своего роста она взирала на Лилис и щурила тёмные глаза, жирно подведённые сурьмой. — В дом приглашать будешь или останемся стоять как козлы у куста?       — Прости! — Лилис не посмела отказать, всё в ней затрепетало перед странной женщиной. — Прошу тебя, мой дом — твой дом!       Отряхнувшись, незнакомка пошла вперед. Она точно была проституткой — её бёдра покачивались мягко и соблазнительно, и Лилис поймала себя на том, что не может отвести взгляд… Когда она всё же сумела опустить глаза, то всплеснула руками и чуть не расплакалась: в пирог забралась змея! Уютно свернулась внутри, будто в гнезде… День работы шакалу под хвост!       Шепча ругательства, Лилис поспешила к гостье. Та устроилась в комнате брата — бесстыже развалившись на постели, чесала левую лодыжку. Лилис заметила над её щиколоткой тёмный шрам, будто от старой колотой раны. Обычно такие бывают у воинов.       — Я принесу еды и пива?       Наглая девица кивнула.       По традиции надо пригласить путника в дом, накормить и напоить, но традиция не говорит, что нужно давать ему самую лучшую еду, поэтому Лилис сложила на поднос вчерашние постные пирожки и налила обычное пиво. Дорогой хмель она берегла для пирогов.       — Угощайся, — сказала она, сев напротив незнакомки. — И рассказывай, как тебя зовут, чем занимаешься, откуда и куда идёшь?       Глупый был вопрос. Чем занимаются проститутки? Но Лилис не придумала, что ещё спросить.       — Всё это неважно. — Женщина проглотила угощение так быстро, будто вообще не жевала. Будто змея. — Важно, что я делаю сейчас и где я сейчас.       Ты в постели моего брата, из которой мне теперь вытряхивать песок! подумала Лилис. Но промолчала. Вздохнув, она ощутила, что от незнакомки исходит тонкий тихий запах, будто от воды, которая среди грома и молний проливается с небес… Разве человек может так пахнуть?..       Разделавшись с едой, женщина взялась за пиво — всю кружку вылакала за раз. Тёмные капли сбежали по её шее к груди с подкрашенными сосками и замерли на них, как украшения. В ложбинке лежал чёрный кулон-цветок.       — У сестры взяла, — сказала женщина, поймав взгляд. — Нравится?       Она наклонилась вперёд, и её обнажённая тяжёлая грудь качнулась возле лица Лилис. Капли пива упали. Лилис почувствовала жар кожи, её мягкость, вкус хмеля, смешанный с солёным потом… Рот наполнился слюной.       — Я хотела узнать, — беспомощно пробормотала она, — есть ли тебе куда идти завтра…       — Поверь, что завтра нет! — Она подняла кружку, будто произнесла тост. — Но это не я сказала. Это нескоро скажут. Лучше принеси мне ещё!       Лилис подорвалась с места, как девчонка из таверны. В голове у неё было пусто, сердце гулко стучало в ушах. Она налила пива — теперь самого лучшего! — и вернулась в комнату. Но незнакомка исчезла.       Конфеты из чудесной абиу тоже пропали. На их месте Лилис нашла кулон-цветок и растерянно сжала его в пальцах. На ощупь он был неприятный, сухой, как солома. Похоже, дешёвая безделушка. Дура, дура, какая же ты дура, Лилис!..       Она уселась на пол и наконец-то расплакалась. От слёз стало легче, и, когда дрожь прошла, она поднялась и завернула цветок в ткань. Может, получится продать. Мало ли на свете ещё дураков.       Руки у неё мелко тряслись, низ живота болел, потому что в темноте все демоны обретают силу, но Лилис вернулась на кухню. Полночи она раскатывала многослойное тесто-кяда для нового пирога, готовила лаваши и солёно-сладкие пирожные с сыром гупта и делала новую конфету из абиу. Одну. Оставшихся ягод хватило только на одну.       А, когда она без сил рухнула на циновку, вернулся брат с врачом и долго-долго кричал на неё, потому что у отца за день пересохли губы и живот был пустой, будто барабан.       Лилис совсем про него забыла.

***

      — Да вы попробуйте! — надрывался Акихар. — Очень вкусно! Постойте!       Никто не оборачивался. Покупатели текли мимо бурной рекой, весь рынок гудел, солнце только-только проснулось и над землёй ещё витал ночной прохладный ветерок. Пирожки могли долго простоять в глиняных горшочках, обмотанных мокрыми тряпками, но вот сладости со свежими фруктами… В них было мало пряностей, и Уту грозился вот-вот съесть их сам — в его горячем взгляде они прокиснут.       — Постойте! — отчаянно вопил Ахикар. — Попробуйте!       Он запретил ей вставать с повозки, запретил вмешиваться, он вообще её брать с собой не хотел… но смотреть, как он бездарно разрушает её работу, Лилис больше не могла. Молча оттолкнув брата, она переложила товар на прилавке: твёрдые сладости из орехов и сухофруктов выложила вперед — туда, куда ярко уставится Уту, — и украсила каплями масла, чтобы преломляли свет. За ними сияющей радугой легли конфеты из мёда и специй, которые тоже могли потерпеть жару, а самые беззащитные лакомства — мягкую выпечку — Лилис отодвинула в тень, укрыла прохладными листьями тростника. Один пирог она разрезала, чтобы показать нежную начинку, и в воздух поднялся аромат корицы и аниса.       — Это всё ерунда, — пробурчал Акихар.       Он злился. Он имел право злиться. Лилис поступила недостойно, забыв о долге дочери, — другой брат, наверно, отлупил бы её палками.       Но Акихар никогда не причинял ей боль. Пусть и заслуженную.       Возле прилавка появилась женщина, и маленький свёрток в её руках рыдал так оглушительно, что даже осы, кружившие над сладостями, разлетелись. На незнакомке были золотые браслеты, она носила платье из хорошего льна.       — Возьми, госпожа! — Лилис протянула ей конфету на палочке. — Для малыша, бесплатно!       Женщина вяло кивнула — похоже, она давно не спала — и засунула подарок младенцу в рот… и удивлённо ахнула, потому что ребёнок замолчал. Он посасывал сладость будто материнскую грудь, по его заплаканному личику разливался довольный румянец.       — Давай ещё! — сказала усталая мать. — Десять. Нет, давай пятнадцать!       — Не смотри на меня так, Акихар, — отмахнулась Лилис потом, когда женщина, купив ещё пирог и козинаки, ушла. — Лекарь даёт нашему отцу такие же травы. Я просто засахарила их и добавила немного вина. Ребёнку не повредит.       Он покачал головой, но его взгляд сделался мягче. Добрый и отзывчивый, он никогда не злился долго. Никогда не причинял ей боль. Лилис приходилось самой себя наказывать: она вспоминала лицо отца, худое и измученное, она снова и снова думала, что теперь, если он умрёт, это будет из-за неё…       Она ведь убила мать, когда рождалась.       — Постой, господин! — Лилис поймала покупателя за руку и очаровательно улыбнулась.       Это был пожилой мужчина в добротных одеждах, а его надушенная борода так смердела смесью благовоний, что даже корица не могла заглушить чудовищную вонь. Лысина сверкала от масла, на тощей груди звякали украшения.       — Не хочешь купить подарок? Смотри сюда, на конфеты с любовными соками молодой тёлки! Тебе-то они, конечно, ни к чему, но может у тебя есть друг, которого ругает жена? Такая сладость каждого мужчину сделает могучим быком, он сможет покрыть женщину пять, а то и шесть раз!       Тусклые глазки загорелись. Она угадала: старик шёл к жрицам-иеродулам.       — Для друга, — сказал он, расплачиваясь.       — Для друга! — кивнула Лилис.       Когда он скрылся в толпе, забрав с собой десяток конфет, брат спросил:       — Откуда у тебя любовные соки молодой тёлки?       — У меня их нет.       Город проснулся, и торговля пошла веселее. Дети и влюблённые пары сметали красивые блестящие конфеты; усталые хозяйки, у которых не было сил на готовку, покупали сытные пироги с сыром; а мужчины брали приторные корзинки с фруктами и мёдом, потому что мужчины — самые большие сладкоежки.       — Слушай, — сказал брат, глядя, как жетоны наполняют мешок, — я не хотел вчера на тебя кричать. Прости. Я понимаю, как много ты делаешь для семьи и как тебе сейчас трудно и страшно… Но не думай, что у нас в Гише так уж плохо. Да, он далеко от Урука, но зато там рукой подать до Нгирсу. Я отвезу тебя в Нин-Нгирсу, он ещё красивее храма Инанны! И рынок там больше. И ты будешь не одна — моя жена Тика умная и честная женщина, вы подружитесь, вот увидишь. Готовит она, правда, ужасно… может, хоть ты её научишь… Раз уж боги не дали тебе быть супругой и матерью, ты будешь тёткой для нашей с Тикой детей. А я буду защищать тебя, как защищал бы муж!       Лучше бы он её ударил. Лучше бы он взял копьё у стражника и проткнул её бесстыжее сердце. Но он протянул грубую большую ладонь и погладил её по волосам, будто маленькую.       Лилис отвернулась. Она перекладывала товар снова и снова, чтобы не смотреть на брата.       Два года назад она договорилась с деревенским лекарем, и тот соврал Акихару. Соврал, что у неё нет и не будет женских кровей, что червь выел её матку и она теперь никогда не станет женщиной.       Он тоже взял дорого, тот треклятый лекарь.       — Ну, я… — брат стушевался и отдёрнул руку. — Я схожу, коней посмотрю. Тут, вроде, самых лучших привезли, южных. Стоят по три браслета! Купить тебе чего? Фруктов там или красивую штуку какую…       — Ты будешь смотреть на священных жриц-куртизанок. Ты не умеешь обманывать, Ахикар, поэтому и торговля тебе не даётся… Не забудь, что местные девы дорого стоят.       Он рассмеялся и поднял руки, сдаваясь.       — Зато тебе даётся всё, моя умная сестра!       Без него дело пошло быстрее, и к полудню горшки с товаром почти опустели. Те конфеты, что всё-таки растаяли, Лилис раздала бедным детям, а на остальные сбросила цену. Ей не терпелось попасть в храм, в благословенные чистые стены. В них она тоже чувствовала себя благословенной. Лик Инанны, высеченный в камне, мягкий свет факелов, магические слова молитвы счищали всю грязь и все грехи, будто шелуху…       Но в тот день храм сам явился к ней.       Лилис показалось, что перед ней предстал сам Энлиль: молодой, высокий, с пронзительными чёрными глазами и густой чёрной бородой. На его шее сверкала золотая змея — символ богини, — и Лилис склонилась в глубоком поклоне. Как себя вести? приветствовать? а можно ли вообще говорить?..       — Ты бойко торгуешь. — Зубы у него были белые-белые, даже у того чёрного торговца не было таких белых. — Конфеты сама делала?       — Да, господин.       Он взял одну и сжал своими прекрасными зубами, и внутри Лилис тоже всё сжалась. Но жрец улыбнулся. Снисходительно, будто по загривку потрепал.       — А дохву и пухан готовить умеешь?       — Умею, господин. И дохву, и пухан, и мясное, и молочное.       — Это хорошо. — Он проглотил ещё конфету. — Может, и читать умеешь?       — Нет… откуда…       — Ну ничего. — Он забросил в рот сразу гроздь конфет, тщательно прожевал и кивнул. — Ты, похоже, девушка сообразительная. Нам в храме не хватает таких послушниц. Ты же не замужем? Хочешь служить в храме?       — С-служить?..       — Сомневаешься в моих словах? Жрецы не обманывают. — Его чёрные глаза блестели, как маринованные маслины. — Хочешь стать послушницей в храме Инанны?       Земля ушла у Лилис из-под ног, и пришлось ухватиться за стол, чтобы устоять.       Это было чудо. Чудо как в сказках, как в песнях арфистов. Столько лет она молилась Инанне, но даже надеяться не смела!.. Голова закружилась, будто Лилис сама съела пять или шесть хмельных конфет.       — Сегодня твой счастливый день. — Жрец опустил ладонь на её талию. Пальцы у него тоже были благородные, не знавшие ни мотыги, ни граблей. — Я Аран, жрец третьей ступени. А как тебя зовут?       — Лилис…       — Эй! Отойди от моей сестры, паршивый козёл!       Брат словно из-под земли вырос, втиснулся между ней и жрецом. С собой он принёс букет шафрана, и от терпкого горьковатого запаха у Лилис ещё сильнее закружилась голова.       — Оставь её, если не хочешь получить по морде!       — Что ты несёшь! — Лилис оттолкнула его, рухнула на колени и прижалась губами к сандалиям жреца. — Прости его, господин, мой брат дурак, его роняли в детстве! Я пойду с тобой!       — Это ты не понимаешь, что несёшь! — Акихар говорил всё громче, будто не видел золотую змею. — Никуда ты с ним не пойдёшь, и… и вообще, нам домой пора! Вставай!       — Ты не можешь мне запретить. — Лилис обхватила колени жреца, прижалась к ним щекой. Её кожу кололи твёрдые чёрные волоски. — Я стану послушницей в храме Инанны!       — Ты слышал свою сестру, мальчик. — Голос Арана был спокоен и насмешлив. В своём величии он не опускался до злости. — В честь праздника я прощаю тебя. Теперь поди прочь.       — Лилис… — Акихар потянулся к её плечу, но она отдёрнулась, и он сделал шаг назад, нелепо взмахнув цветами. — Лилис, ты что? Ты с ума сошла?       — Оставь меня!       — С этим развратником?!       — Последний раз предупреждаю, — интонация Арана стала тихой и страшной и его ладонь больно сжалась на затылке Лилис. — Убирайся, или я обвиню тебя в богохульстве и тебе отрежут твой грязный язык!       — Лилис, одумайся, — не унимался брат. — А отец? Как же он?       Она поднялась на ноги и повернулась к нему, чувствуя, как за спиной возвышается могучий жрец Инанны. Стражники тоже были здесь, рядом, но Лилис едва различала их — перед глазами всё плыло.       — Вот моё прощание. — Она ткнула пальцем в мешок у прилавка. — Здесь хватит и на его похороны и ещё вам с женой останется. Ты же за этим меня сюда привёз?       Шафран выпал из рук Акихара. Он отвернулся и, оттолкнув зевак, ринулся прочь — даже не к прилавку, не к деньгам, боги знают куда. Любимые цветы Лилис остались лежать на земле, уставились на неё широко раскрытыми бутонами, будто распахнули их в страхе, а она смотрела на них в ответ и не могла пошевелиться. Потом жрец взял её под руку. Повёл за собой — наверно, к храму, — но она не разбирала пути. Это её язык был грязным. Грязным-грязным-грязным. Мерзость её слов растеклась по нёбу и покрыла зубы, как налёт.       Нельзя было так говорить.       Мерзость расползлась по губам.       — Ничего, — ответил Аран. — Твой брат тебя любит, поэтому волнуется. Я на него не сержусь. Но ты уже взрослая и вправе сама выбирать свой путь. Уверен, скоро он одумается и придёт поздравить тебя.       Они шли долго. Целую вечность. Пока центр города и шумные улицы не остались позади. Аран открыл дверь какого-то дома, пропуская Лилис внутрь. Пол был земляной, в полутьме стояла кровать.       — Раздевайся.       Она потянулась к завязкам платья, но вспомнила:       — Я сегодня не могу.       — Тогда на колени.       Земля липла к коже, холодная и влажная. Мерзость потекла по глотке Лилис, и не осталось ни соли, ни сладости, ни горечи, ни кислоты, только мерзость.       Она сглотнула.       Она это заслужила.