Цветок нижнего мира

      Когда град подожжённых стрел впервые закрыл небо Урука, Лилис не поняла, что случилось. Стало темно, кто-то закричал, был свист и сигнальные трубы. Позже, укрывшись в храме, она узнала: у стен выстроилась армия оскорблённого энси Агга, его войско огромно, как мировой океан, с ним отряды лучников-заклинателей из диких племён, в его пехоте служат великаны, а у онагров в его колесницах шкуры укрыты медными пластинами — могучими копытами эти твари топчут людей, будто мягкие гнилые фрукты… Гильгамеш отказался платить дань Кишу. Гильгамеш посмеялся над врагом, унизил его дерзкими речами и выгнал прочь его посланцев, и Совет Юношей позволил всё царю. Его недавний подвиг зажёг страсть в их молодых сердцах, а Совет Старейшин не смог переубедить бесстрашного героя. Так говорили жрицы. Потом у них не осталось времени говорить. Когда сгорела больница, раненых перенесли в храм, уложили тесными рядами, и белые плиты быстро стали чёрными от грязи и крови. Женщины и дети воинов плакали возле идолов, ползали на коленях у корней хулуппу. Благословенный сад стал похож на нижний мир, полный слёз и стонов. Иеродулы сбросили украшения — облачившись в одежды врачевателей, они изгоняли злых духов из тел умирающих, кормили их освящённым хлебом и расписывали кожу защитными знаками. Лилис тоже пришлось забыть о привычных финиках и мёде — вместе с Зузу и другими слугами она варила лечебные мази, делала припарки, стирала повязки и помогала одевать в саваны мёртвых. На кухне больше не пахло ароматными булочками и молочным супом, солёный аромат лекарств перебил другие запахи. Инанна приказала открыть свои колодцы и склады, и теперь фрукты, мясо и зерно из приношений возвращались измученному городу, а храмовые писцы таскались с высокими стопками глиняных табличек и, переступая через мёртвых, сетовали, что вести подсчёты в войну — неблагодарное дело.       — Урук разобьёт армию Агга, — повторяла Шахмат. Она перевязывала раны юноше, которого достали вражеские стрелы. — Гильгамеш с Энкиду справятся. У них есть план. Я слышала, они обсуждали его много дней, они придумают, как избавиться от этого проклятого Агга и спасти город. Нужно только подождать. Подождать, и всё закончится. Засунь ему деревяшку между зубов.       Когда Лилис так и сделала, Шахмат выдернула стрелу из плеча юноши. Он взвыл, выпучив глаза, стиснув деревяшку так, что едва не прокусил, и вскоре потерял сознание. Хорошо. Дурманящие отвары быстро заканчивались. Шахмат закрыла его рану целебной глиной и, стерев капли крови со своего лица, направилась к следующему бедолаге. Она побледнела и осунулась, но ни разу не упала в обморок от вида мозгов и кишок, ни разу не закрылась в кладовке, чтобы поплакать, как делали другие жрицы. Наверно, она бы могла стать следующей высшей, если бы не…       — Энкиду, — говорила Шахмат, — не боится. Значит, и я не буду.       А Лилис негде было черпать силы. Госпожа не звала её. Позолоченная дверь оставалась закрытой. Осада длилась и длилась, дни сливались в однообразный кошмар, от вида оголённой плоти, от запаха гнили и привкуса крови, осевшего на языке, её мутило, и хотелось забиться в угол и уснуть, пусть даже потом и проснуться в нижнем мире… Но было нельзя. Нельзя. Она не заслужила отдых, она тоже была виновата в этой войне, в том, что Гильгамеш прогневал небеса и они отвернулись от Урука…       Вместе с зачарованными стрелами на город обрушились болезни. На коже раненых расползлись жуткие синие пятна-проклятия. Эту заразу не изгоняли ни зелья, ни заклинания, и даже врачи — знатоки воды — отказывались лечить таких больных. Тогда Лилис сама вызвалась заботиться о проклятых. Что ей было терять? Вскоре на её запястье тоже появилось пятно, и она решила, что это хорошо, что пришла пора стать горькой скорбной гусеницей. Чудесное справедливое наказание для негодной неблагодарной девки. Лишь об одном она жалела: не увидела госпожу напоследок…       Когда Лилис казалось, что ещё чуть-чуть и её сердце остановится от тоски и раскаяния, госпожа вдруг вняла молитве.       Жарким мучительным утром, полным стонов и боли, Инанна спустилась в главный зал храма. При виде неё всё замолчало. Замерло. Жрицы, слуги и раненые, что ещё могли двигаться, в восторге опустились на колени. Даже вонь смерти растаяла перед ароматом ракитника, который богиня вплела в две тонкие косы. На её голове сверкали золотые рога, восемь стрел — восемь лучей утренней звезды — как корона возвышались над её головой. За спиной у неё был полный колчан, на поясе — меч без ножен. В правой руке, окрашенной алой хной, она держала короткое копьё, и кровь капала с его острия. Глаза и губы она подвела чёрным, а её наготу прикрывала только короткая мужская туника и шаль с бахромой, переброшенная через плечо. В абсолютной тишине она пересекла зал и ступила на дорогу у храма, где ждала колесница, запряжённая двумя львами.       Пока Инанна ехала через город, люди, которые ещё могли идти, шли следом в благоговейном молчании, и ни единая стрела не упала на крыши Урука. Добравшись до главных ворот, Инанна взяла за поводок огненно-рыжего льва и повела за собой наверх, на стену. Перед армией царя Агга она поставила ногу на пышную рыжую гриву, а лев послушно зарычал. От его громогласного страшного рыка земля содрогнулась. Все враги, объятые ужасом, задрали головы и увидели великую Инанну, а она высоко подняла копьё, указала им на пламенного Уту и швырнула вниз, к ногам обречённых.       В тот же миг солнце отвернулось. Оно почернело, в разгаре дня наступила ночь. В полной тьме раздалось ужасное шипение, из песков выбрались тысячи змей, а из стен Урука полыхнули языки ослепительно-белого пламени и сожгли нескольких солдат Агга, словно это были не люди, а сухой тростник. Истошно завопив, воины Киша бросились прочь: побросав оружие и щиты, позабыв о построении и о чести, оставив даже свои славные колесницы с медными ослами… а змеи жалили убегающих за пятки, хватали за щиколотки и утягивали великанов и лучников-волшебников под землю. Гильгамеш, вместе с отрядом верных воинов, перебил то, что осталось от воинства Агга, самого царя взяв в плен. Битва закончилась, едва начавшись.       Но всего этого, конечно, Лилис не видела. Слугам и младшим жрицам приказали остаться в храме — охранять священные стены и тех больных, которые не могли пойти за Инанной. Обо всём, что случилось у ворот города, она услышала позже, когда люди прибежали целовать ноги каменным кумирам. Счастливцы, наблюдавшие за Инанной, взахлёб рассказывали о чудесах, которые она сотворила, о чёрном солнце и земляных змеях, и Лилис слушала их, позабыв о раненых и о проклятых. Едва узнав, что Инанна вернулась, Лилис взяла у Шахмат ключ и по тайному ходу бросилась наверх. Добравшись до покоев госпожи, она оттолкнула Гильяну — сама не поняла, как смогла, но смогла ведь! — и постучалась в позолоченную дверь.       — Входи, — был ответ.       Инанна уже сняла божественное облачение. На столе Лилис заметила кусочки хлопковой ткани, чашу с водой и лимон — госпожа стёрла сурьму с лица, отмыла руку от хны, осталась только в мужской тунике, которая едва прикрывала бёдра. Задумчиво перебирая стрелы в руках, она сидела на подушках и ветерок играл с её расплетёнными косами.       Лилис склонилась в глубоком поклоне, не зная, что делать, — смелость покинула её так же внезапно, как появилась.       — Закончила свои дела? — спросила Инанна. — Ты не приходила, даже когда я приглашала тебя.       — Приглашала меня?..       Госпожа коротко усмехнулась, ничего не добавив. Лилис сама поняла. Гильяна! Проклятая Гильяна! Как жаль, что ни одна из стрел не добралась до её здоровенной бесстыжей туши!.. Нет. Нет, нельзя было так думать. Старшая жрица заботилась о благополучии госпожи, оберегала, как и должна.       Как ты не можешь.       Встав, Инанна сложила стрелы в плотную ткань и спрятала их в туалетном столике возле постели. Обычные женщины хранят там масла, щётки для волос или сладости, а она — звездные лучи.       — Иногда стоит проявить настойчивость, чтобы получить то, что хочешь.       — Прости меня! — не выдержала Лилис. — Прости, великая госпожа! Из-за меня царь оскорбил тебя и твой дом, и я боялась встречи, боялась, что ты сердишься! Если бы я могла загладить свою вину, но что я могу сделать? Вся моя жизнь ничего не стоит рядом со словами царя!       — Твоя откровенность иногда меня обезоруживает. — Инанна улыбнулась. Лилис заметила это краем глаза, взглянуть прямо она всё ещё не смела. — Оставим это, Лилис. Наши ссоры с Гильгамешем начались давным-давно. Здесь нет твоей вины.       Она была так милостива и добра, и Лилис опустила голову ещё ниже, чувствуя, как лицо заливает краска. Хотела встать на колени, но не разрешили — придержали за плечи сильными пальцами.       — Хватит просить прощения, — велела Инанна. — Хватит думать о прошлом — живи здесь и сейчас, не вини себя за других. Аран сам решил, что будет обворовывать мою казну, Гильгамеш сам решил притащить к моему храму огромный зловонный окорок, а твоя мать…       Лилис вздрогнула.       — …сама решила родить тебя, зная, что может умереть. Ты всего лишь человек. Не мучай себя из-за того, над чем не властна.       В её волосах ещё осталась позолота. Они растрепались и теперь окружали лицо мягким сияющим ореолом, и Лилис опять сделалось больно от этой красоты. Или от тепла её дыхания. А может, от её слов. Может, от всего сразу.       Над чем не властна…       — Ты сегодня развернула солнце.       — Нет. — Инанна отступила на шаг, убрала руки. — Мои звездочёты всегда знают о затмении. И есть порошки, которые шипят как змеи, если вылить на них воду, и порождают белые огоньки, которые похожи на молнии. Я сломила дух армии Киша, а Гильгамеш уничтожил её плоть… Впрочем, сомневаюсь, что дождусь от него благодарности. Он уверен, что я навязала ему свою помощь, что я на нём… — она вздохнула, по-женски, совсем по-человечески, — что я на нём помешалась. Не сомневаюсь, что его писцы запишут сегодняшний день не так, как мои. Вот увидишь, там не останется ни слова о Инанне.       Взяв лимон, она крепко сжала ладонь Лилис и начала оттирать демоническое пятно. Сильно. Больно. Но от этих жестоких прикосновений у Лилис дыхание спёрло, как от самой откровенной ласки.       — Краска. — Закончив, госпожа отпустила алое от прилившей крови запястье. Натёртую кожу щипал сок. — Очень въедливая, мы подводим ею глаза идолам. Какая-то из жриц, похоже, плохо моет руки… Прикажу им смешать лимонный сок с молоком, и пусть продают как чудесное зелье. — Она несколько раз провела лимоном по ногтям, на которых ещё осталась хна. — Из живущих на земле никто не может развернуть солнце, даже я.       Её голос дрогнул. На слове «никто». Лилис слышала. Лилис точно слышала. Лилис поняла, что должна сделать прямо сейчас. Не разумом, нет, но какой-то мудрой частью души, которая иногда просыпается и в полных дураках. Глубоко вдохнув, она подошла ближе к Инанне и обняла. Прижалась сердцем к сердцу, как имеет право касаться богини только Думузи, её священный весенний супруг.       — Там, на стене. Кто-то из лучников ведь мог…       Лилис не продолжила. Ей не хватило духу. Сомкнув руки на её пояснице, госпожа горячо выдохнула признание, и оно было интимнее, чем поцелуй:       — Мне было страшно.       Мягкий ветерок вернулся. Он вновь поднял пушистые локоны Инанны, и золотой ореол коснулся лица Лилис. Скул. Щёк. Губ.       Когда они разомкнули объятия, госпожа взглянула сверху вниз, весело и насмешливо. Она стала как будто выше, чем была на стене на гриве рычащего льва, в короне из рогов и звёздного света, и опять было сложно поверить, что она может бояться.       — Безумно хочу есть! Сделай мясо!       — Я приготовлю бычьи яйца, — ответила Лилис.       Уголки рта Инанны дрогнули, потом ещё раз, потом растянулись в улыбку, и наконец она громко, не сдерживаясь, рассмеялась.

***

      Вскоре листья хулуппу вновь стали горькими.       Но городу не было дела до листьев. Он очень спешил: близился священный брак, величайший из праздников, начало нового года, не должно быть разрухи и скорби под весенним небом победителей, где правит царь-почти-бог, славный сын великого Лугальбанды и буйволицы Нинсун. Агга платил богатую дань за свой позор, и жители Урука снова и снова восхваляли лугаля, сочиняя новые и новые песни и истории. За считанные недели победа Гильгамеша обросла множеством небылиц, которые Лилис собирала на улицах и пересказывала Инанне. Высшая жрица не могла покидать свой дом в мирное время. Даже у простых иеродул было больше свободы, и Шахмат появлялась в храме редко — приносила кумирам щедрые жертвы, будто просила прощения, потом быстро вываливала на Лилис свежие дворцовые сплетни, хвасталась новыми подарками и, не взяв ни пирожки, ни булочки, возвращалась к своему дикарю. Будто стала сыта одной его любовью. Будто нашла в нём лекарство от своей пустоты. Если бы Энкиду не был другом Гильгамеша…       Хотя, бесстыжий царь не забыл, что сделала богиня: он прислал для идолов елей и вино и пышные украшения, засыпал амбары Инанны зерном, сторицей возвращая всё, что она потеряла во время осады. Госпожа приняла подарки, но сама ни разу не вышла к посланцам царя. А он ни разу не пришёл к ней сам.       Едва ли Лилис могла понять их отношения. Инанна и Гильгамеш напоминали ей стихии, небо и землю, которые обречены вечно смотреть друг на друга и никогда не соприкоснуться. Едва ли она знала рецепт блюда, чтобы смягчить свирепое сердце царя-героя. В конце концов, она взяла три больших румяных яблока, вырезала сердцевину, начинила финиковой пастой с орехами, пряностями и капелькой мёда, потом завернула в мягкую глину и погрузила в раскалённые угли. Выждав положенное время, она достала яблоки и разбила глину. Вкус получился свежий, очень лёгкий, и Лилис отнесла угощение Инанне.       — Я стану толстой, — вздохнула та, съев все яблоки, — и никто больше не поклонится моей красоте.       Лилис хотела ответить: нет. Нет, твоя красота не из тех, которые можно отнять. Она в движениях и в гордой посадке головы, в том, как ты говоришь и как смотришь, она не нарисована краской и блестящим миндальным маслом, она глубже и сложнее телесной и не ограничена строгой формой.       Но Лилис не сказала. Не решилась. Рядом с Инанной её язык делался глупым и неуклюжим. Ей оставалось только надеяться, что мудрая госпожа сама почувствует всё во вкусе нежных запечённых яблок, в слоёном пироге из тончайших листков теста, в кусочках мяса, обжаренных с овощами и фруктами. Каждое блюдо Лилис приносила ей на пробу и украдкой наблюдала, как аккуратно и вдумчиво Инанна ест, как усталая складка покидает её лоб, а щёки алеют от удовольствия.       Но, выйдя из покоев, Лилис сталкивалась с потухшим серым взглядом. Гильяна больше не носила заколку-стрекозу, не загораживала путь широкими плечами, ничего не говорила. От этой большой сильной женщины веяло скорбью, как от маленькой горькой гусеницы, и Лилис хотелось опустить голову и извиниться. Она стискивала зубы, заставляя себя пройти мимо.       Ты служила ей много лет, Гильяна. У тебя было достаточно времени.       Когда настал день священного брака, воздух был влажным и тяжёлые тучи плыли по небу — они ждали разрешения, чтобы пролиться благословенным дождём. Ещё до рассвета все нечистые касты изгнали из города, улицы окропили кровью слабых и уродливых животных, дома украсили гирляндами из цветов. Едва Уту показался на горизонте, пиво с вином полились рекой, Урук запел и затанцевал и начался шумный веселый парад.       Гильгамеш, в которого вошёл бог-Думузи, приплыл к храму на остроносой позолоченной ладье. В руках он держал козлёнка — его кровью нужно было смазать лица богов, — и овечку — её мясо благословенная пара должна съесть. Лилис мечтала об этой чести: приготовить жертвенную овцу, но, непосвящённая, она не имела права даже остаться в храме. Пока старшие жрицы умащивали тело Инанны маслами и облачали в ритуальные одежды, Лилис ждала вместе с народом возле хулуппу. Они молились о дожде, а у неё была своя молитва: пусть сладкая пища сделает Гильгамеша мягким и покорным, пусть он растает в объятиях Инанны, пусть она ослепит его, пусть никогда, никогда больше он не причинит ей боли…       Лилис стояла на почётном месте, в первых рядах. Вокруг бесновался народ, звал своих повелителей, и имя царя Урука звучало чаще и громче, чем имя Инанны. Даже музыканты на улицах смели петь сегодня о славных подвигах Гильгамеша, будто забыли, что в этот день нет и не может быть Гильгамеша, есть только Думузи, весенний супруг богини любви…       Когда время пришло, Лилис подняла голову. Она хотела внимательно разглядеть царя, но, едва божественная чета появилась на балконе, забыла о своем желании. Хотя Гильгамеш-Думузи был высок и статен и несомненно красив, он, как и его отец, потонул в блеске Инанны. На её пышных распущенных волосах лежал венок из алых цветов, две длинные пряди спускались на грудь, прикрывая раскрашенные красной хной соски. Её кожа сияла, как у натёртого до блеска бронзового идола, и казалось, что её стопы не касаются пола — Инанна была бесконечно далека от грязи земного мира. Её наготу скрывали семь волшебных атрибутов: лента с бусинами из сердолика, ожерелье из лазурита, знаки владычества и суда, золотая подвеска с самоцветом в пупке, браслеты и повязка с драгоценными камнями. Седьмым атрибутом была сеть — она лежала на бёдрах Инанны, округлых и полных. Пленяющих.       Рассыпав ячмень и пролив на него мёд, великие супруги произнесли положенную клятву, съели ритуальное мясо и скрылись в спальне. Они уже не вернулись к народу. Не вышли, даже когда начался слабый моросящий дождь. Когда он обратился безудержным ливнем, с громом и с молниями, люди обменялись понимающими взглядами и рассмеялись. Бог пролил в богиню семя! Ритуал свершился. Музыканты били в барабаны, танцовщицы прыгали через кольца, в толпе сновали ушлые торговцы и продавали любовные средства, потому что ребёнок, зачатый в день священного брака, считался благословенным. Но великий праздник больше не трогал Лилис. Отказав юношам и девушкам, которые звали её танцевать, она спряталась под кроной хулуппу и смотрела на гусениц. Те стали ещё толще после войны, обросли пушистыми волосками, будто колючками.       У скорби тоже началась весна, скорбь будет преумножаться.       Лилис зябко ёжилась под тяжёлыми ветвями и ждала. Увидев Шахмат, она не ощутила ни радости, ни печали: младшая жрица обязана служить в день священного брака, она здесь не по своей воле. Но Энкиду может оплатить весь день иеродулы — наверняка он где-то рядом…       — Гильгамеш ушёл! — крикнула она в ухо Лилис, перекрывая праздничный гул.       — Как?!       Шахмат пожала плечами. Её платье намокло и прилипло к коже, жреческие знаки едва прикрывали грудь.       — Был какой-то шум, потом он ушёл. Больше ничего не знаю, но я подумала, что надо тебе сказать!       Она сняла цепочку с ключом и, оглядевшись, быстро вложила в руку Лилис. От её прикосновения по телу разлился знакомый стыд: как ты посмела плохо думать о своей единственной подруге?!.. Быстро обняв Шахмат и поблагодарив, Лилис бросилась к тайному ходу, скрытому за густыми апельсиновыми деревьями на другой стороне храма. Но ход уже был открыт.       Торопливо ступая мимо сияющих знаков, Лилис думала, что если бы в день Священного Брака Думузи покинул жену на виду у всех, то скандал сотряс бы Урук до основания и, наверно, обрушил бы город под землю, в нижний мир…       Гильяны не было. У покоев Инанны дежурили стражники — молчаливые верные воины, которых с детства воспитывали в доме богини. Спросив имя Лилис, они пропустили её внутрь и закрыли позолоченную дверь.       В комнате стоял полумрак. Через плотно задёрнутые шторы не проникало солнце, тусклая лампа едва разгоняла тьму. На полу, усыпанном розовыми лепестками, валялись финики и печёные яблоки, стол с праздничным ужином был перевернут, золотой поднос глухо звякнул, когда Лилис случайно задела его ногой.       Инанна лежала на кровати. Обнажённая. Она вертела в ладони стрелу, и белые серебряные блики переливались между её пальцами как молнии. Поклонившись, Лилис осторожно подошла, присела на край постели. Простыни были застелены, не смяты. Гильгамеш снял с Инанны семь волшебных атрибутов, но не взял её.       — Я сказала ему, что пришла пора положить конец нашим ссорам. — Госпожа чеканила слова, её голос дрожал. — Я сказала ему, что буду его любящей женой, если он будет моим верным супругом. Что дам ему золотые колесницы с мулами-бурями, что волы под его ярмом не будут знать равных, что сделаю его царём царей и открою ему тайные заклятия… пусть только будет мне верным послушным мужем, как должен быть!       Лилис кончиками пальцев коснулась ладони Инанны. Стрела напиталась жаром и, казалось, была готова вот-вот вспыхнуть от гнева.       — Он ответил мне… — Её брови, подведенные как крылья ласточки, сошлись на переносице. — …Что я дворец, обвалившийся на голову герою, что я слон, растоптавший свою попону, что я сандалия, жмущая ногу своему господину, что слава моя — слава беспутной блудницы!       Инанна подалась вперёд и метнула стрелу. Она пронеслась над ухом Лилис с тихим свистом, воткнулась в центр восьмиконечной звезды, высеченной на двери.       — Я хотела попасть ему в сердце. Но промахнулась.       Госпожа упала на постель и закрыла лицо руками.       От неё ушёл Думузи — священный весенний супруг, источник сил, семя в земле.       Ливень стучал по стенам храма, и музыка звучала отдалённо, будто из мира Эрешкигаль. Глубоко вдохнув, Лилис разомкнула губы. Она старалась сказать именно то, что хотела сказать:       — Когда Инанна спустилась в страну без возврата и умерла на три дня, то жизнь прекратилась. Никто не любил, никто не рождался, деревья не давали плодов и не преумножались звери. Даже владычица нижнего мира не смогла разрешиться от бремени, сама смерть умирала от боли… Но каждый год, зимой, когда Думузи уходит вниз, остаются плоды и умножаются звери и люди любят и рожают детей, потому что на земле есть Инанна.       Сквозняк выл тонко и тоскливо. Он бился в тяжёлые шторы, гонял по комнате цветочные лепестки, кусал Лилис за босые ноги.       Госпожа молчала.       Опустив ладонь в карман, Лилис достала конфету-абиу, завернутую в лист тростника.       — Я сделала её несколько месяцев назад. — Голос сипел, будто сквозняк добрался до горла. — Я хранила её в глиняном сосуде в доме, где раньше жила. Там холодная земля. Я хотела сделать много таких для тебя, но в Уруке их нет, это единственная абиу на сотни ашлов вокруг. Но если тебе понравится, я найду ещё…       На мгновение Лилис показалось, что госпожа вот-вот ударит её протянутую руку, что велит убираться прочь с глупыми речами и глупыми угощениями…       Инанна взяла конфету. Оболочка из тёртых орехов и мёда хрустнула в её зубах. Под оболочкой была ягода, вяленая с пальмовыми цветками. Лилис знала.       Лилис почувствовала.       Инанна притянула её к себе и прижалась ртом ко рту. От неё исходила сложная смесь ароматов — ракитник, шафран, кунжут… А ярче всех — горький хулуппу. Как цедра. Как дым, вызывающий слёзы. Но абиу обращала любую горечь в сладость, во вкус, который Лилис так долго искала и не могла воплотить, глупая, конечно, не могла, потому что создать его могут только боги, создавшие Инанну…       Лилис целовала её губы, липкие от мёда. Её шею и ключицы, на которых остались капельки масла. Ртом ласкала алые от хны соски, маленькие и твёрдые, будто апельсиновые косточки, а потом, опустившись ниже, поддела языком и вынула самоцвет из пупка Инанны, провела полосу по мягкому животу к чёрному треугольнику волос. На внутренней стороне бёдер были белые тонкие линии. Будто у обычной смертной женщины. Лилис сглотнула слюну: всё нутро свело от голода, ей захотелось языком проследить эти нежные знаки, впиться зубами в мягкую кожу, светлую, как топлёное молоко. Приникнуть губами к влажному лону, где аромата масел почти не осталось, только собственный запах Инанны, упоительный… Сладкий. Абиу сделала всё сладким. А может, и не при чём была абиу… Но госпожа хотела иначе — потянула Лилис за плечо, опрокинула на постель, втиснула колено между её ног. Нависла.       За спиной Инанны на потолке, расписанном заклятиями, были крылья небесной птицы. Они сияли во тьме. И подведённые сурьмой демонические глаза тоже сияли и пригвождали к месту, как звёздные стрелы. Длинные чёрные пряди коснулись лица щекотной лаской. Жар Инанны, её сила, её непостижимая магия накрыли Лилис — она боялась их и желала, она раздвинула бёдра, подаваясь навстречу. Инанна целовала её, будто хотела съесть, глубоко брала языком её рот, а пальцами — там, где плоть истекала любовными соками. Лилис поняла, что её лоно никогда не было сухим, никогда она не была нездоровой и неправильной. Что ещё чуть-чуть, и она сойдёт с ума от наслаждения. Будто прочитав её мысли, Инанна вытерла рот тыльной стороной ладони, как дикарка. А потом опустила на шею Лилис крепкие горячие пальцы. Сжала. До боли, до пульсирующих точек-звёзд. От приторной сладости свело скулы, комната закружилась, в груди запылало огнём. Лилис попыталась вдохнуть, но не смогла, содрогнулась всем телом, рухнула через руки подземных судей-аннунаков и через семь врат нижнего мира — и беззвучно умерла.       Когда она вернулась, было тихо. Ливень больше не стучал по крыше, ветер не тревожил тяжёлые шторы, а за стенами разбрелась шумная толпа. Госпожа мягко гладила Лилис по голове и касалась уха лёгким дыханием:       — Всё хорошо?       Лилис пробормотала «да». Тогда Инанна поцеловала её там, где от лепестка Эрешкигаль кожа была красной и воспалённой и где в тихом восторге трепетало сердце. Лилис благодарно прильнула к ней в ответ, спрятала лицо под тяжёлой грудью, свободно вдохнула и закрыла глаза.       Она думала, что увидит самые прекрасные сны.       Но на изнанке век ей явился Гильгамеш.       Он возвращался после долго-долгого пути. Его одежды превратились в лохмотья, борода сбилась в колтуны, глубокие мозоли покрыли стопы. В одной руке он держал меч, в другой у него не было ни цветка, ни бессмертия. Он пришёл к Инанне. Он очень устал. Он был разочарован и зол. Он вогнал меч в её живот, и платье небесной птицы окрасилось кровью.       Проснувшись, Лилис вытерла мокрое от слёз лицо. Инанна ушла совершать утренние ритуалы, над Уруком в розовой дымке выцветала луна. Розовая дымка — доброе знамение.       Оно являлось городу ещё несколько дней, прежде чем Лилис поняла его смысл.       — Энкиду заболел.       Шахмат замерла в дверях кухни. Её косы были растрепаны, на лбу пролегла мучительная складка, под глазами — глубокие тени. Она мялась на пороге, не решаясь войти.       Лилис отвлеклась от готовки, взяла её за руку и сама усадила за стол, поставила кружку с горячим молоком, достала из печи свежий мясной пирог, но Шахмат даже не взглянула на угощения.       — Он увидел кошмар, проснулся с лихорадкой. Мы думали, просто, может, пива перепил, но ему становилось всё хуже… Врачи дали ему целебные зелья, а мне сказали не приходить, потому что я мешаю ему выздоравливать. Я! Мешаю!.. — Она передернула плечами. — Ему приснилось, что Совет Богов приговорил его к смерти, потому что Гильгамеш оскорбил Инанну, а самого Гильгамеша трогать нельзя, ведь его отец — бог… Но Энкиду ничего дурного ей не сделал! Он честный и простой, он далёк от всех человеческих дрязг, понимаешь?!       Она схватила Лилис за локоть, жалобно заглянула в глаза, будто та могла повлиять на решение Богов, будто — смешно и думать — могла спорить с Инанной.       Неловко улыбнувшись, Лилис высвободила руку. Сама отпила молока из кружки, чтобы успокоиться.       — Энкиду молодой и сильный, он поправится. Да и мало ли какие глупости могут присниться, мне тоже часто снятся кошмары… Иногда сны — это только сны.       — Наверно. Да. Не знаю. У меня такое чувство…       Шахмат прижала ладони к груди. Бледная, усталая, в помятом платье и с потухшими глазами, она почти утратила свою красоту.       Любовь, которая давала силы, теперь изуродовала её.       — …будто на сердце поселился демон и царапает изнутри… Не могу думать больше ни о чём. Я должна быть рядом. Когда врачи уйдут из его покоев, я всё равно к нему приду, сегодня вечером, во дворце тоже есть тайный ход… а если вдруг… — Она опять подалась к Лилис. — Я никому не могу рассказать, кроме тебя! Все в храме смотрят на меня как на предательницу! Как будто я отказалась служить, как будто я плюнула в кумира богини! Но мы ведь не сделали ничего дурного… Тот кедр был невинной шуткой, ты же понимаешь?       Лилис понимала. Понимала, что должна сделать. В тенях, пролёгших на лице Шахмат, ей виделся след волчьих зубов.       — Хочешь, я вечером пойду с тобой?       — Спасибо! — Объятия Шахмат пахли кедром. — Спасибо! Я больше уже не могла одна… Я зайду за тобой вечером, в начале третьей стражи. Нельзя, чтобы нас увидели!       Лилис кивнула.       Конечно. Конечно, нельзя.       В её душе поселилось странное спокойствие. Она думала, что ощутит страх, или восторг, или радостное предвкушение, но рутинные дела заняли её как и всегда. Её руки не дрожали, и сердце не сбивалось с ритма, всё шло своим чередом, всё было так, как должно. Она привычно мариновала фрукты, нарезала мясо и варила суп, угощала жрецов и жриц и их детей, которые теперь относились к ней тепло и приветливо, потому что знали — она приблизилась к самой Инанне…       С ней Лилис в этот день старалась не встречаться. К счастью, у богини хватало своих забот — храм не смог скрыть правду, и по городу настойчиво ползли слухи: то ли Думузи остался неудовлетворён Инанной в праздник Священного Брака, то ли она им, то ли он вообще её не тронул и ушёл…       Дураки.       Инанны не может коснуться грязь. Все злые слова отскочат от её бронзовой кожи.       Когда Уту ослеп в сумерках вечера, Лилис сменила одежды, спрятала лицо и вместе с Шахмат отправилась в город. Тайный ход был скрыт за толстыми стенами амбара и совсем не напоминал благородную дорогу жриц: узкий, грязный и тёмный. Лилис приходилось зажимать нос, чтобы не чихать от пыли. Плотная тьма давила на её плечи, и священные знаки не освещали путь.       Шахмат вдруг остановилась, протянула руку вперед, и темноту прорезала тонкая полоска света       — Побудь здесь, — прошептала она. — Гильгамеш не должен тебя увидеть. Он… он плохо относится к людям Инанны.       А ты, значит, больше не человек Инанны?       Отодвинув тяжёлую ткань, скрывавшую ход, Шахмат вышла в покои. Лилис могла видеть только их малую часть: кусок широкой кровати, застеленной шкурами, россыпь серебряных амулетов, которые должны изгнать болезнь, разноцветные фигурки собак-защитниц, серебряный таз с освящённой водой… Энкиду весь был усыпан целебными травами, очертания его фигуры едва различались под толстым слоем цветов и листьев. Рядом с ним, спиной к ходу, сидел Гильгамеш. Когда появилась Шахмат, он обернулся и молча кивнул ей, и Лилис увидела лицо… Странное это было лицо. Усталое, с глазами, красными от слёз, совсем человеческое. Царь Урука, герой-победитель, воин-бык, на три четверти бог, о котором при жизни сочиняли легенды, предстал перед Лилис простым смертным: он горбился, теребил бороду, ладонями отгонял вездесущих мух, которые прилетели на запах цветов… Вся его большая фигура излучала бессилие и печаль.       Не терзаются так возле друзей, пусть даже самых дорогих. Если бы весь город не судачил, как сильно Гильгамеш любит женщин и как каждую ночь тащит по пять-шесть в свою постель…       Лилис сделалось неловко. Будто она увидела что-то, чего не имела права видеть.       — Даже ты должен отдыхать, великий царь. — Шахмат обратилась к нему с уважением, но ласково, словно к ребенку. — Я знаю, что ты сидел тут весь день и всю ночь. Иди. Если он очнётся, я сразу позову тебя.       Гильгамеш подчинился. Будто понял, как она хочет остаться с Энкиду наедине. Будто её желания не были ему безразличны… Он встал, расправил могучие плечи, и Лилис вновь поразилась его нечеловеческому росту. Инанна была высокой и сильной, но этими огромными ручищами он бы легко переломал её пополам, если бы захотел…       Лилис отогнала воспоминание о жутком сне. Едва Гильгамеш ушёл, она вышла из тайного хода, отряхнулась от пыли и наконец-то с облегчением чихнула.       Шахмат, присев на краю постели, задумчиво гладила Энкиду по щеке. Над ним была подвешена фигурка демона-болезни, проткнутая иголками, вокруг головы лежали волшебные амулеты. Гильгамеш не поскупился — здесь были печати лекарей и жрецов всех богов, от величайших до самых мелких.       Не было только печатей Инанны.       — Царь не очень разговорчив, — сказала Шахмат. — Лишь со своим другом много говорит.       — Другом? — не удержалась Лилис.       Шахмат ответила мягкой улыбкой. Даже если подозрения Лилис были верны, похоже, её это совсем не тревожило. Она никогда не была ни ревнивой, ни жадной… взбрело ей влюбиться именно в Энкиду!       Он спал. Дышал ровно, спокойно, закрытые веки слабо подрагивали. У него был крупный круглый нос и низкий лоб, а большие уши смешно торчали в стороны. Он и правда напоминал зверька. Больного несчастного зверька, который оказался не в том месте не в то время.       Лилис было искренне жаль их обоих.       — Лихорадка спала, и хрипы прошли. — Шахмат легла с ним рядом, рассматривая некрасивое лицо так, будто не было в мире ничего прекраснее. — Наверно, знатоки воды всё-таки правы и я просто глупая женщина, хоть и жрица… не стану больше давать им советы. Их лекарства лучше моих.       Энкиду разомкнул губы то ли в стоне, то ли в слове.       — Подай молоко. На столе, — перевела Шахмат.       Среди множества склянок с настойками и порошками был медный кувшин. Наполняя из него чашу, Лилис думала, что боги хитры и безжалостны. А потом перестала думать. Ветер шумел в её ушах, звенела тетива. Её голова сделалась лёгкой, её лёгкая ладонь передала чашу, чтобы Шахмат, усадив полусонного Энкиду на подушки, напоила его.       — Отдыхай, — шептала она. — Я ещё много не рассказала тебе и ещё много тебе покажу. Когда ты проснёшься, мы пойдём в храм Инанны, принесём ей подарки и попросим о милости. Она мудра и благородна. Она не откажет.       Шахмат поцеловала его в скулу, и Лилис всё же отвела глаза. Шум ветра умолк. Тетива больше не звенела. Какое-то время прошло в тишине, а потом раздалось три быстрых стука: это был условный сигнал, и Шахмат, ещё раз поцеловав Энкиду, бросилась прочь. Лилис поспешила за ней. Пыль злобно лезла в нос, паутина липла к рукам, будто пыталась удержать, но Лилис настойчиво пробиралась вперёд.       — Он сегодня намного лучше, — радостно сказала Шахмат, когда они выбрались на улицу под бледный мертвенный свет звёзд. — Демон, что царапал мою грудь, ушёл. Я знаю. Я утром видела — луна была с розовой дымкой, это добрый знак! Скоро я познакомлю вас с Энкиду, как положено…       Она осеклась. Потом сделала к Лилис шаг и коснулась её виска мягкими губами, без царапающих драгоценных крошек.       — Прости. Я стала проводить совсем мало времени с тобой. Я обещаю: когда Энкиду поправится, я вновь буду хорошей подругой, я буду иногда помогать тебе на кухне и всё время есть твои пирожки!       — Тебе не за что извиняться, — честно ответила Лилис.       Больше не за что.       Они вместе вернулись в храм и, обнявшись, расстались. Шахмат ушла в покои жриц, чтобы нести ночную службу, а Лилис вернулась на кухню. Она думала, что не уснёт, но сама не заметила, как, раскатывая тесто тонкими лепестками, задремала и упала щекой в муку.       А утром, когда Лилис открыла глаза, всё уже свершилось. Когда она умылась и закончила готовить завтрак, весь храм говорил об одном. Весь город. Когда она шагнула через позолоченную дверь, держа в руках поднос с румяными блинчиками и тушеными грушами, до Инанны тоже дошли новости.       Она была облачена в парадное красное платье, подвела красным веки и губы.       — Гильгамеш ушёл, — сказала она. — Всю ночь рыдал над мёртвым Энкиду, а потом вспомнил, что тоже смертен, взбесился и ушёл. Ничего никому не сказал, никто не знает, куда он отправился. Но если он вскоре не вернётся, Советы должны будет избрать нового лугаля. — Она ухмыльнулась, её глаза сверкнули злым блеском. — Отец Ану услышал мои молитвы!       Звездная стрела всё ещё была воткнута в позолоченную дверь. Лилис осторожно вытащила её и протянула богине любви и войны.       Взяв стрелу, богиня наколола на неё кусок груши.       — Гильгамеш боится смерти, — сказала она. — Бесстрашный царь дрожит перед будущим, которое уготовано всем людям. Он не понимает, что жизни нет ни в будущем, ни в прошлом, только здесь и сейчас. — Грушевый сок смешался с помадой на её губах и блестел будто кровь. — Я дам тебе новый лепесток, посвящённая. Ты не должна бояться смерти: пока ты есть, её нет, а когда она придёт, тебя уже не будет.       Лилис согнулась в поклоне.       Тем же днём звездочёты богини прочли на небесах знамение большого праздника, а старшие жрицы, погадав на овечьих кишках, подтвердили, что праздник велик, что сами боги радуются и пьют в своих чертогах, и главный зал храма превратился в зал пира. Гостями стали мужчины в дорогих тогах и с длинными ухоженными бородами, молодые и старые. Чуть позже Лилис узнала, что они и есть члены Совета Юношей и Совета Старейшин. Музыканты играли и пели, молодые жрицы-иеродулы танцевали, укрывая прекрасные тела только пёстрыми прозрачными платками, а столы ломились от угощений.       Лилис пришла в белых одеяниях с медными священными знаками на груди. Новый лепесток был спрятан под воротом платья, он привычно жёг кожу. Она ярко накрасила лицо и старалась улыбаться гостям, как должна посвящённая, но её ноги гудели от усталости: с самого утра шла подготовка к пиру, и Лилис командовала кухней, пока другие жрицы украшали магическими знаками зал и сад. А ещё перед началом празднества Лилис успела сбегать к лесному алтарю, оставить щедрое приношения для отца и для матери. Раньше не смела её имя даже в молитвах называть… Но теперь было можно. Теперь руки Лилис были чисты. Дождь Инанны смыл с неё все грехи: и прошлые, и будущие.       Направляясь к столу через шумную танцующую толпу, Лилис держала спину прямо, хотя в животе тянуло до боли. За этот день она успела накормить всех, кроме себя…       Она замерла и позабыла о голоде, увидев Шахмат. Та, в одной руке сжимая чашу с пивом, второй сгребала со стола еду и отправляла в рот, кажется, даже не замечая, что ест: сыр, рыбу, финики, птицу, лепешки… От хмеля её взгляд уже сделался пьяным. Споткнувшись, она едва не опрокинула чашу на одну из иеродул, глупо расхохоталась и продолжила впихивать в себя угощения. Будто пыталась накормить бездонную пропасть.       — Пойдём, — сказала Лилис, аккуратно взяв Шахмат за локоть. На неё нехорошо косились и гости, и жрицы. — Пойдём, я провожу тебя в комнату…       — Нет. — Шахмат оттолкнула руку, вернулась к столу и влила в себя ещё чашу с вином. — Я не наелась!       — Я принесу тебе столько еды, сколько захочешь, давай только уйдём отсюда…       — Знаешь! — Шахмат икнула. Лёгкое платье сползло с её плеч и теперь, казалось, держалось только на раздувшемся животе. — А ведь это Энкиду придумал, чтобы я угостила Инанну твоей стряпнёй! Он мне рассказал, что в лесу все звери связаны, один жрёт другого, и я подумала, что у нас в храме ведь так же! Все связаны! Все жрут!       Она взяла финик и проглотила его вместе с косточкой. Её тонкое тело наконец не выдержало издевательств, вздрогнуло и согнулось пополам. Крепко прижав ладонь к её рту, Лилис быстро повела подругу прочь, но добраться до сада они не успели — Шахмат стошнило прямо на мраморных ступенях главного входа. Она корчилась долго и мучительно, пачкая волосы и платье, а Лилис как могла старалась загородить её от взглядов. Опустошив желудок и слегка протрезвев, Шахмат осталась на коленях. Она не плакала. Хотя ей стоило. Ей всё равно придётся выплакать горе. Когда она смогла встать, то сделалась безвольной и послушной и позволила отвести себя в покои жриц, где Лилис сняла с неё грязную одежду, помогла вымыть волосы и тело, а потом, уложив в постель, дала сонное зелье и дождалась, пока Шахмат уснёт.       Глупая девчонка. Такую выходку иеродуле не простят. Наверно, и правда придётся просить Инанну о милости…       Лилис не стала возвращаться в зал. Пока она помогала полуобморочной Шахмат, краска на её собственном лице растеклась, причёска растрепалась, а на одеждах появились пятна. Маленькие, но на белом ведь и маленькие не скроешь.       Выйдя в сад, Лилис уселась у ног одного из кумиров Инанны и устало прижалась к его холодным глиняным коленям. В животе урчало. Готовить что-то или идти куда-то не было сил. Она смотрела в чёрное хмурое небо, укрытое толстыми гусеницами-облаками, не ощущала стыда и тихо радовалась своему бесстыжему счастью.       Такой её и нашла Гильяна.       — Это тебе, — буркнула она, протянув апельсин. — Посланец из города передал. Сказал, что от вдовы Тики из Гиша.       — Только это сказал?       Гильяна кивнула. Потом открыла рот, будто хотела что-то добавить, но махнула рукой, развернулась и ушла назад, к музыке и празднику. Словно поняла о Лилис то, чего сама Лилис понять не могла…       Какая разница, что думает Гильяна?       Какая разница, что думают все.       Они ничтожны рядом со стрелой Инанны.       Лилис вгрызлась в него зубами сквозь корку. У корки был правильный вкус — сладковатый вкус смерти. Лилис съела весь.