За семь лет жизни на чужбине Арсений успел пережить несколько стадий депрессии, апатии и сожаления. Успел подавить в себе желание несколько раз плюнуть на все и опять сбежать. В двух словах, за эти семь лет он успел пережить гораздо больше, чем за всю свою жизнь до этой поездки. И если была бы возможность вернуться назад в прошлое, в тот момент, когда Попов позвонил и ответил положительно на предложение старого приятеля, будь у него возможность отказаться, то он бы все равно согласился и уехал. Потому что именно эти семь лет вдали от Родины дали возможность разобраться в себе и уже, наконец, найти выход из собственного лабиринта мыслей и чувств. Арсению хотелось верить, что у него это сделать получилось. Ведь, выходя из самолёта на родную землю, в голове его было ясно, и присутствовала четкая мысль, чего именно он хочет.
Правда в самом начале пребывания в Мюнхене его мысли были крайне противоположны тем, с которыми физик вернулся домой. Мужчине казалось, что он поступил правильно. Буквально перечеркнув всю свою прошлую жизнь, со взлётами, падениями, ошибками и недоразумениями Попов шагнул в новую и яркую жизнь с полной уверенностью, что все получится. Только где была гарантия, что он снова не наделает ошибок? Как можно избежать оплошностей, промахов и опечаток, если ты не сделал разбор полетов и не пришел к нужному выводу. Забыть, вычеркнуть, перевернуть страницу, так и не поняв прочитанного и снова очередной просчет или неверный шаг. Как угодно это называй.
Ошибка. Но тогда Арсений об этом не задумывался, смотрел вперед и строил планы на новую жизнь.
Институт действительно обо всем позаботился. Квартира со всеми удобствами недалеко от места работы, новая карта, куда будет приходить будущая зарплата, и даже личный автомобиль, от которого Попов быстро откажется. Как выяснится позже, в Мюнхене машина была не особо нужна, общественный транспорт был устроен удобно и практично, а центр был почти весь пешеходный. Арсений просто подписывал бумаги, куда ему тыкали пальцем, а уже после, узнав город и разобравшись, что каждый месяц списывают определенную сумму за обслуживание автомобиля, написал бумагу на отказ. И поставил в своей голове пунктик выучить немецкий язык. Ведь ему предстояло жить в Германии далеко не один месяц.
Однако все сложилось так, что особой надобности в изучении языка не было, кроме рядовых фраз и слов, потому что вся исследовательская группа разговаривала на английском, который Попов знал на достойном уровне. Группу создали из специалистов разных уровней знаний и разных стран. Их всего было пятеро, а один из них являлся руководителем всего исследования. Звали его Пауль Мюллер, и любой, кто видел его даже мельком, тут же понимал, что тот чистокровный немец. Все в нем говорило об этом: от стиля в одежде до манеры говорить и жестикулировать, а уж как он повышал голос на вечно спорящих Генри и Билла. Эти двое спорили всегда, даже чаще о чем-то не касающемся исследования. Никто точно не знал, почему так происходило. Может быть потому что один из них был британцем, а другой американцем. Может быть они просто друг друга невзлюбили еще в самом начале или вовсе любили спорить. Арсений был готов поспорить на что угодно, что между двумя этими специалистами пробежала не одна искра. Собственно, так он и сделал, поспорил на сто евро со Львом — пятым членом их исследовательской группы. Лев всего на один год был младше Попова, к тому же имел белорусские корни и хорошо говорил на русском, хотя гражданство имел польское и изучал язык предков только по учебникам в школе.
— Говорю тебе, Лев, они либо поубивают друг друга, либо трахнут, — сказал на русском Арсений, наблюдая за очередным конфликтом.
— Что есть «трахнут»? — негромко спросил поляк, все равно боялся, что их услышат.
— Займутся сексом, — ответил Попов, посмотрев в его светлые глаза.
Только со Львом он разговаривал на русском языке, хотя иногда приходилось подбирать слова или даже какие-то значения. Арсений не жаловался, потому что это общение ему нравилось. Они шутили на разные темы, придумывали клички для других участников, но чаще всего просто разговаривали о многих вещах. С остальными в группе он разговаривал только на английском, как и они между собой, как и пол-института, как и весь обслуживающий персонал. Это сильно облегчало задачу. В столовой или в коридоре Попов мог спросить что угодно на английском языке, зная, что его точно поймут, помогут, покажут, куда идти или, например, нальют нужный сок. За пределами института приходилось туго, даже переводчик не всегда спасал. Но через полгода Арсений выучил рядовые фразы и использовал их в быту постоянно.
— Grüß Gott, ich hätte ein frisches Brot, bitte, — говорил он каждую субботу, когда заходил в пекарню, что была недалеко от его квартиры.
— ich möchte mit der Kreditkarte bezahlen, — говорил он на кассе в супермаркете.
— Guten Tag, ich möchte eine Latte mitnehmen, bitte, — говорил он, когда покупал кофе, — Danke.
И так он говорил с продавцами, таксистами, спрашивал дорогу у прохожих, а через год даже сам показывал дорогу туристам до какого-нибудь музея. Поначалу был жуткий акцент и неудачные фразы, а потом ничего, приловчился. Правда дальше бытовых фраз его изучение немецкого языка закончилось. Все никак времени не находил, а после и вовсе отложил это в долгий ящик, чтобы потом к этому не вернуться.
Большую часть его времени занимала работа, которая действительно была не пыльной. Сначала они выводили формулы для двух механических роботов, которых они все вместе ласково называли «Серый Кука» и «Белый Кука». Чаще всего они делились на пары, чтобы взять по одному роботу. Генри и Билл, как бы ни собачились, все равно вставали в пару. Арсений же находился в паре со Львом, и всех все устраивало. Пауль каким-то удивительным способом умудрялся наблюдать за всеми ними. И вот они вводили формулы в программу, которая была разработана группой программистов, и наблюдали, как роботы выполняли те или иные задачи, вносили любые результаты в журнал. Иногда бывало, что роботы выполняли разные действия с одной формулой или с неточностями, которые не допускались и уже приходилось ждать несколько дней, пока программисты исправят программу. И все это было для того, чтобы вывести универсальные формулы для роботов, которые в будущем будут выполнять работы в множественных промышленных отраслях и даже в космосе.
Попов не считал это сложным делом, тем более временем они не были ограничены. Конечно, иногда знаний не хватало или нужно было вспомнить что-то, чего он даже не изучал. Но опять же под рукой всегда был интернет, и он находился в научно-исследовательском институте, где была отличная библиотека. В самых крайних случаях можно было обратиться за помощью к Паулю, который в отличие от них всех имел степень учености. По документам вся группа, кроме руководителя, состояла лишь из приглашенных специалистов из других стран. Мюллер успевал руководить ими, указывать на ошибки, помогать с формулами и при этом еще писал докторскую по совершенно другой теме. И вся эта аура учености, которой был пропитан буквально весь институт, сильно привлекала к себе Арсения. Все эти умные лица и такие же умные слова поначалу даже вдохновляли, а потом наскучили так сильно, хоть вешайся.
Выходные дни проходили по-разному. Иногда он не выходил из дома до понедельника, слишком долго спал или выходил только в пекарню, иногда Лев таскал его по городу, когда по модным заведениям, когда по достопримечательностям. Последнее случалось часто, особенно в самом начале его пребывания в Германии. К слову, город ему понравился. Попов долгое время не мог понять, какой именно город ему напоминает модный и дорогой Мюнхен. Арсений сравнивал его с Санкт-Петербургом, сравнивал его с Москвой, сравнивал его с Парижем. Но так и не смог определиться. Словно Мюнхен сумел взять от каждого по чуть-чуть. Самому Попову казалось, что он сумел вписаться в этот город, и тот его принял. Поначалу Арсений ловил такой восторг от всего, и казалось, что он сможет прожить тут всю свою оставшуюся жизнь, но через несколько лет он принялся считать недели до отъезда назад. Все ему наскучило: и город, и работа.
В первый год, когда он окончательно освоился на новом месте и еще не успел разочароваться в собственном решении, Попов познакомился с очень милой Амелией, она трудилась младшим научным сотрудником в исследовательской группе в астрохимии. Девушке всего двадцать шесть, но умна она была далеко не по своим годам. Вернее, так могло показаться по умным рассуждениям. Гражданство у нее было британское, хотя мать была немкой. А вот разговаривали они между собой только на английском. Арсений сам не заметил, как приятельственные отношения плавно перешли в постель. Сегодня милые прогулки по городу и разговоры об архитектуре, а завтра страстный секс и нежности по утрам. Эти отношения, а это были именно настоящие отношения, потому что они ходили на свидания, вместе ужинали и проводили время, даже успевали встречаться на работе, чтобы обменяться парочкой поцелуев. Так вот эти отношения отлично вписывались вместе с работой в его новую жизнь. Наверное, поэтому Попов не сразу ощутил подвоха, не сразу понял, что все это лишь иллюзия хорошей и счастливой жизни, не сразу догадался, как сильно обманул сам себя.
После первого отпуска, когда они с Амелией хорошо отдохнули целых три недели на Лазурном берегу Франции, они вернулись в Германию, вроде все встало на круги своя, но появилось что-то еще. В разговорах чаще всего вскользь стали мелькать полунамеки-рассуждения о детях, большом доме и семейной жизни. Вот тут Арсения будто холодной водой облили, и до него наконец-то дошло, что его взяли в оборот и прямо сейчас обрабатывали. Видимо, с этого осознания все началось. Он начал копаться в собственном мозгу, стал перебирать моменты, вспоминать собственные слова и поступки. Он наконец-то стал осознавать, что именно сделал и почему. Но было только начало.
Почти сразу стало ясно, что Амелия не тот человек, с которым он бы хотел связать свою жизнь. Она была такая же временная, как работа в Германии и как этот период жизни. Все временное. Квартира, в которой он жил — временная. Мюнхен, кофейня за углом и полюбившаяся пекарня — тоже временное. Институт, исследования, группа, в которой он работал, тоже временное. Все это закончится, и вряд ли Арсений тут останется, вряд ли будет участвовать в других исследованиях, вряд ли. Потому что это было не его место, не его город и не его человек. А вот его пристанище было за почти две тысячи километров отсюда, где идут дожди и мокрый снег, где белые ночи и замерзает Нева, где ядовитые рассветы и закаты, где есть кое-кто очень сильно важный. Именно через полтора года проживания на чужбине, Попов всей душой затосковал по Питеру.
Амелия тем временем продолжала намекать на совместную жизнь и не только, он отнекивался от нее, как только мог, всеми правдами и неправдами. Но через два месяца девушка сама перевезла свои вещи на его квартиру. Она оказалось далеко не из робкого десятка и, видимо, дальше строила большие планы на него. Попов понимал, что с этим нужно было что-то делать, но кроме радикальных мер в голову ничего не приходило. Уже даже возник план, подстроить измену с каким-нибудь молодым человеком. Только проблема решилась сама по себе. Амелии предложили работу в новой исследовательской группе Калифорнийского технологического института. Попову оставалось всего лишь убедить девушку, что от таких предложений не отказываются, а когда бумаги были подписаны он намекнул, что не верит в отношения на расстоянии. Так они расстались. Амелия уехала, и он поклялся себе больше не заводить никаких отношений.
Началась череда одинаковых будней и таких же выходных, даже целые недели повторялись. Словно замкнутый круг, который было не прервать. Изменения происходили только в исследовании, когда они сначала отдали третьего робота, а через неделю забрали обратно, потому что тот оказался неисправным. Пауль иногда просил о помощи в его исследованиях, когда тот не мог справиться один, и в такие моменты Попов чаще записывал под диктовку, пока остальные заполняли журналы наблюдая за роботами. К слову, Лев проиграл и отдал сто евро Арсению после того, как они вдвоем застали целующимися Генри и Билла в раздевалке. Если бы поляк не забыл свои книги, то скорее всего они бы не вернулись в институт и не стали бы случайными свидетелями. Но случайности не случайны.
Неожиданно появилась бессонница, засыпать получалось только под утро, когда вставать нужно было через пару часов, а иногда и вовсе за целую ночь так и не получалось сомкнуть глаз. В кромешной темноте он рассматривал потолок и думал о прошлом. Тосковал по жизни в своем Петербурге, тосковал по разводным мостам, тосковал по русской речи и даже тосковал по преподаванию, ученикам и студентам. А еще он вспоминал пансион, университет и только одного человека. Со временем по видеосвязи с Шеминовым ему стало нечего рассказывать, чаще всего говорил Стас о семье, работе и подрастающем сыне. Сам Арсений не находил в себе сил спросить о нем.
Бессонница не прошла, как ожидалось, сама по себе, ни через месяц, ни через три. Наоборот все только усугублялось, и на третий год пребывания в Германии он столкнулся с новой бедой: апатия. Не хотелось абсолютно ничего. Выходные он проводил лежа в кровати, а в понедельник на чистой инерции поднимался и шел работать, чтобы потом вернуться и опять лечь. Арсений не видел смысла в своем существовании, а на работу ходил только для того, чтобы не было лишних вопросов. Но они все равно были. Лев первый заметил, как коллега стал худеть, как его взгляд стал безжизненный. Сначала поляк пытался выяснить у Попова причины, но не получив ответа, пошел к их руководителю. Пауль не стал возиться и задавать вопросы, сразу направил к специалисту. Именно психолог поставил ему диагноз депрессия, отстранил от работы на месяц-другой, выписал препараты и курс сеансов.
Наверное, препараты подействовали, конечно не сразу, но желание просто лежать на одном месте пропало. Пока мужчина находился на больничном, он сделал глобальную перестановку в квартире, заказал себе книг на русском, но вспоминать и сожалеть не перестал. Через день Арсений садился в мягкое кресло или ложился на диван и разговаривал с психологом, который медленно и плавно вводил его в самую глубину воспоминаний, в его детство. Попов вспомнил каждую фразу сказанную отцом на протяжении пяти лет после того, как мама помахала ему рукой и уехала навсегда под ручку с молодым любовником. Они с психологом прорабатывали это часами, даже когда Арсений уже вернулся на работу.
— Я сделал слишком много ошибок, — на английском сказал Попов, рассматривая цветок на столе.
— Но кто мешает вам их исправить? — спросил психолог, склоняя голову, — Вы еще не так стары, у вас есть время, вы еще можете быть счастливым, но для этого нужно что-то делать.
Еще может быть счастливым. И со временем он смог в это поверить. Теперь его жизнь складывалась из работы в институте, отдыха в выходные, в которые он посещал различные места со Львом, и из ожидания, когда он уже сможет вернуться домой. Вернуться на родину раньше, чем закончится контракт, Арсений просто не мог. Оставалось ждать, мечтать и надеяться на лучшее. Иногда, сидя в парке, в кафе, или за рабочим столом, он прикрывал глаза и словно наяву видел мосты, проспекты, университет, старого друга, свою квартирку и его. Попов точно знал, что вернется в Санкт-Петербург и что-то сделает, что-то предпримет, чтобы исправить свои ошибки.
Не прошло и пяти лет жизни на чужбине, Арсений смог наконец-то сделать нужные выводы. Например, что бегство не решало проблем, а умножало их, в лучшем случае отсрочивало их на время, потом их все равно нужно будет решать. Даже если ты убежишь от проблем, забот, от человека, от собственных чувств, от самого себя не убежишь. Можно себе лгать, можно создать вокруг себя иллюзию идеальной жизни, можно делать вид, что все в порядке и всего этого не было. Можно, только легче от этого не станет. Разве что на время, а потом тебя все равно накроет волной. Никуда от этого не скрыться, не спрятаться. Попов это на собственной шкуре проверил.
В последний год, который по ощущениям длился как все пять, у Арсения появилось два любимых занятия, не считая работы, конечно. Первое было весьма обычное — это читать. Причем, что именно, значения не имело. Он заказывал книги на русском языке иногда только потому, что ему понравилось название, а иногда всего по одному предложению из описания, было то, что он просто добавлял книгу в корзину, совершенно не глядя. Там была и фантастика, мистика, любовные романы и книги для подростков, классика, даже бывали учебные пособия на разные темы. Арсению просто нравилось читать, это помогало отвлечься и время значительно быстрее проходило, пока он путешествовал по книгам. Он читал по пути на работу и обратно, читал дома и в парках, бывало даже читал целый день. Это действительно помогало.
Второе же излюбленное дело, чем занимался он в основном перед сном, было мечтать, фантазировать и строить планы, как Попов вернётся домой. В целом он мог поехать в Россию во время своего отпуска. Мог, но не ехал. Зачем травить душу этими двухнедельными поездками? И если уж по правде, то Арсений боялся, что просто не сможет вернуться. Так и не найдёт в себе силы, чтобы сесть в самолёт. Если возвращаться, то насовсем. А сейчас же оставалось только мечтать и выдумывать.
В голове у Арсения было несколько вариантов развития событий. Верить, безусловно, хотелось в хорошую версию, даже в какой-то степени сказочную. Но он точно знал, что первым делом нужно будет узнать все о
нем у своего старого друга. Спрашивать сейчас не хотелось, ведь через экран ноутбука Арсений не сможет прочесть Шеминова. Нужно было лично. Дальше развитие могло быть разным. Если у него в жизни все сложилось хорошо, есть любимая работа, жена и даже дети, а такое исключать было нельзя, как бы ни было больно, то Арсений ничего делать не будет. Он и так подпортил ему жизнь. И если тот действительно счастлив, то Попов заживёт своей жизнью. Может быть, поедет к отцу и мачехе в Омск. Может быть, попробует встретиться с дочерью и бывшей женой. А может быть, займётся чем-нибудь увлекательным. Работать особой нужды не будет, а вот заняться чем-то, что нравится, можно было бы попробовать. Но все это по мнению Арсения было плохой версией событий. Хотя бы потому, что для счастья ему нужно было совершенно другое.
А вот если Стас даст хотя бы маленький намёк, что в жизни у
него что-то не сложилось, что-то пошло не так, и тот явно не счастлив, тогда Попов попробует его найти. Даже если нужно будет уехать в другой город, хоть на Камчатку, хоть на Кавказ. Неважно. Что именно он скажет, не знал даже сам Арсений. Нужно было извиниться. Простят его или нет, это уже другое дело. Главное прийти и искренне от всего сердца извиниться. Попов хотел покаяться перед ним, хотел объясниться, хотел все рассказать. А рассказать нужно было так много. Признаться тоже было в чем. Наверное, сначала слушать его не захотят, и это никак не пугало. Главное в итоге поговорить. И конечно, чтобы его простили. Позволили остаться.
Чаще всего Арсений уходил в мечты, где все получится, где его прощают, где он обретает свое счастье рядом с
ним. После таких мечтаний, он засыпал с улыбкой на устах, и снилось ему всегда что-то светлое, тёплое, родное. А утром плохо никогда не становилось. Утром Попов совершенно спокойно вставал и шёл на работу, не забыв прихватить книги и зачеркнуть вчерашний день на календаре. И таким чередом шёл день за днем, потихоньку заканчивался срок его пребывания в Германии. Даже не верилось, что это происходит на самом деле.
— Ты вернёшься в Россию? — спросил Лев, когда шла последняя неделя их исследования.
— Да, надеюсь, там мало что изменилось, — хмыкнул Арсений, пробегаясь взглядом по строчкам в журнале наблюдения, — А сам?
— Поеду в Варшаву, к родителям, — выдохнул поляк, — Даже не знаю, что я буду там делать? Чем заниматься?
— Женись, — ответил Попов, — Заделай детей, такие гены, как у тебя, не должны пропадать, — друг посмотрел на него удивлённо, — У тебя будут очень умные дети, а потом можешь опять заниматься наукой.
— А что будешь делать ты? — спросил Лев, продолжая смотреть уже на его профиль.
— Я собираюсь стать счастливым, — негромко ответил Арсений, — Если, конечно, мне позволят.
— Я почему-то уверен, что у тебя все получится, — с улыбкой сказал поляк, — Ты будешь счастливым.
— Ты тоже, — ответил с улыбкой Попов.
— Мы, возможно, больше не увидимся, — немного грустно сказал Лев.
— Возможно, — спокойно ответил Арсений, — Но если ты будешь проездом в Санкт-Петербурге, то позвони мне, и я свожу тебя в Эрмитаж.
Поляк лишь улыбнулся в ответ. Оба прекрасно знали, что они больше не встретятся. После исследования у каждого будет своя жизнь, и останутся лишь воспоминания. Попов был рад, что обрёл здесь друга и при этом сумел не испортить эту дружбу ничем плохим или мерзким. Но их дружба останется в Германии, когда они оба покинут эту страну.
Возвращался Арсений налегке. За семь лет жизни в Мюнхене он успел полностью обновить свой гардероб, хотя вещей в целом было немного. Он умел комбинировать одежду так, что всегда оказывался в разных образах, и будто у него была выделена под гардероб целая комната. Большую часть книг Попов отдал на память Льву, тот такому количеству обрадовался и все до единой забрал в Польшу. Какая-то часть осталась в квартире, скорее всего от них избавились. Некоторые учебные пособия забрал Пауль, даже несмотря на то, что не знает русского. Тот сказал, что найдёт применение такой литературе, и оснований не верить у Арсения не было. Возвращался он с тем же чемоданом, даже не пришлось покупать дополнительный.
Дорога обратно казалась сном, словно это все не с ним происходит. Он нервничал, стучал пальцами по коленке и отказывался от алкоголя, что постоянно предлагал его сосед. Только когда пограничник поприветствовал его на русском, до Попова дошло. Он вернулся в Россию. А уже увидев лицо лучшего друга, что постарел, поправился и, о ужас, полысел, до него наконец-то дошло, что Арсений вернулся домой. И вроде все складывалось очень даже неплохо. Дальше он вряд ли свое упустит. По крайней мере, постарается сделать все возможное.
***
Антон открыл заднюю дверцу такси и продвинулся внутрь салона, чтобы девушка села на его место и принесла с собой холодный ветер с улицы. Ира села рядом с ним, захлопнула дверцу и смогла наконец перевести дух. Автомобиль плавно тронулся вперёд, оставляя за собой Московский вокзал. Шастун повернул голову и уставился на подругу, сразу же замечая её состояние.
— Тебя всю трясёт, — негромко сказал Антон, тут же обнимая девушку руками и прижимая к себе.
Кузнецова ничего не ответила, лишь прикрыла глаза, хотя внутри все жгло диким пламенем и хотелось кричать, рвать волосы на голове и тихо плакать. Но она не сделала ровным счётом ничего из перечисленного. Выдохнула и постаралась успокоиться, чтобы Шастун лишний раз не волновался. Только девушка не учла, что друг был слишком наблюдательным и слишком хорошо знал её, вряд ли поверил, что она так быстро пришла в себя.
В полной тишине они доехали до дома Иры, поднялись на лифте и вошли внутрь квартиры, где, к слову, не было заметно отсутствие хозяйки. Ведь времени прошло не так много. Она, ничего не сказав, пошла в душ, чтобы наконец смыть с себя всю эту грязь. Кузнецова буквально ощущала каждой клеткой кожи эту мерзость на себе. Антон же, проводив подругу взглядом, отправился на кухню в поисках чего-то съедобного. В пансионате он обедать не стал, провёл четыре урока и быстро уехал, подальше от физика и его взглядов. Сидя в такси, лингвист уже хотел позвонить Макару, чтобы слёзно уговорить друга оставить его на своём диване, но ему позвонила Ира и сообщила, что поезд прибудет через пятнадцать минут. Шастун поменял адрес и такси сразу же развернулось, а про себя он начал готовиться к худшему. Он знал, что произошло с Ирой в Москве. Это происходило часто и почти по одному сценарию. И он прекрасно знал, какие чувства и эмоции бушевали внутри подруги сейчас. Хотя бы потому что с ним было то же самое. Антон знал и всегда пытался помочь ей, чтобы пережить это в очередной раз.
Из найденного в холодильнике, он успел быстро сделать себе бутерброд. Когда тот был съеден наполовину, закипел чайник, и на кухне появилась Ира, замотанная в одно полотенце. Волосы были влажные, хотя голову она явно не мыла, а на коже еще блестели капли воды. Девушка обвела взглядом Шастуна и его бутерброд в руке, после достала из нижнего шкафчика бутылку красного вина и из ящика — штопор. Вручив комплект своему другу, Кузнецова достала мягкий сыр, конфеты, что остались еще с Рождества и уселась за стол. Антон, ничего не спрашивая, открыл бутылку, достал бокал и налил больше половины, поставил перед ней, а себе принялся заваривать чай.
— Как дела в школе? — спросила Ира, сделав пару глотков вина. Он отлично знал, что ей не интересно и спросила лишь, чтобы заполнить эту тишину хоть каким-то разговором.
— Все по-старому, — выдохнул Шастун, помешивая чайной ложкой сахар, — Попов вернулся, — добавил он уже куда тише.
— Что? — спросила Кузнецова, нахмуренно посмотрев на него.
— Как там Москва? — Антон проигнорировал ее вопрос.
— Стоит, что с ней сделается, — ответила Ира, отпив еще вина, — Так что там Попов?
— Вернулся, — печально ответил Шастун, — А как там Оксаночка? — подруга тут же закатила глаза. Каждый из них пытался уйти от больной темы, — Как там ее муж?
— Без понятия, — огрызнулась Кузнецова, — И у меня нет никакого желания знать, как он, — добавила она уже куда злее.
— Зря, он славный малый, — проговорил Антон, попивая свой зеленый чай, — С рогами правда, но это ничего, терпимо, пока не узнает, конечно…
— Чего ты добиваешься? — Ира резко перебила его негромкие рассуждения. Лингвист медленно поднял на нее взгляд.
— А чего добиваешься ты? — спросил Шастун, слегка склонив голову, — Тебе надо прекратить это! И как можно скорее.
— Ты вообще себя слышишь? — тут же спросила Кузнецова, — Ты же прекрасно все знаешь, но все равно каждый раз одно и тоже!
— Да! — громко рявкнул Антон, — Я прекрасно знаю! Я все прекрасно знаю! И то, что ты её любишь и то, что ты не можешь послать её, когда она тебе звонит! Еще я прекрасно знаю, что ей это нравится. Нравится дёргать тебя за ниточки с фразами «ты мне нужна». Только это неправда! Я это знаю! Ты это знаешь! Мы все это знаем! Но ты все равно таскаешься к ней по первому же зову, а когда она вышвыривает тебя, то возвращаешься в Питер и переживаешь один эмоциональный срыв за другим…
Он бы продолжил говорить и еще сказал бы многое, возможно, даже лишнее. Но Ира со всей силой швырнула бокал с остатком вина на пол. Тот, естественно, разбился вдребезги, а бордовое вино разлилось по паркету.
— Иногда я тебя просто ненавижу, — со злобой проговорила Кузнецова.
— Потому что я прав, — тихо заметил Шастун, рассматривая, куда разлетелись осколки, но услышав тихий всхлип с её стороны, он тут же поднял голову и заметил слезы на щеках подруги, — Тише, — прошептал Антон, как только оказался рядом и обнял подругу. Ира сразу же обмякла в его руках, начала плакать еще сильнее, а ему ничего не осталось, как обнять её ещё сильнее в ответ, — Правильно, залей эту никчемную футболку слезами, так она станет гораздо лучше, — спустя какое-то время прошептал Шастун, на что девушка немного хмыкнула.
— Останешься? — шёпотом спросила Кузнецова, выдохнув ему в шею.
— Останусь, — ответил Антон, поглаживая её по спине, — Останусь просто так, без каких-либо… — он осекся и не договорил, но Ира прекрасно поняла, что тот хотел сказать.
***
Лампы в спортзале громко гудели. По крайней мере, в полной тишине их было очень хорошо слышно. Антон сидел на лавочке, рассматривал свои кеды и старался не думать о плохом. Но мысли сами гудели в его голове и не давали покоя. Завтра опять понедельник, а значит, сегодня нужно вернуться в школу. Раньше проблем особо не было, он всегда с радостью возвращался, но сейчас была одна маленькая помеха.
— Подъем, — сказал Илья, чьё появление он не заметил из-за своих мыслей.
— Может сегодня просто попьём пиво? — спросил Шастун, смотря на него снизу вверх.
— А зачем я тогда переодевался? — вопросом ответил Макар, разводя руки в стороны, — Ну уж нет! Вставай!
Антон закатил глаза, но все же поднялся с места. Что поделать, если твой лучший друг тренер с поставленным голосом?
— Как твои «Гладиаторы»? — спросил Шастун, лениво делая разминку.
— Немного обленились после новогодних праздников, — ответил Илья, — Придёшь на игру в конце января?
— Конечно, — выдохнул Антон, начав отбивать мяч об пол.
— Как твоя неделя? — спросил Макаров, а тот призадумался, рассказывать лучшему другу или нет, — Как прошло начало четверти?
— Попов вернулся, — как-то резко ответил Шастун, даже сам этого не ожидая.
— В Россию? — чуть подумав, спросил Илья.
— И в школу тоже, — ответил Антон, кидая ему мяч, — Учителем физики и хуй знает, что он хочет.
— А что он говорит? — спросил Макар, хотя по нему было видно, что эта новость застала его врасплох. Никто не ожидал, что тот вернётся.
— Не знаю, — ответил Шастун, — Я не хочу с ним разговаривать и видеть я его тоже не хочу!
— Ты решил его игнорировать. Не знаю, верное ли это решение, — проговорил Илья, пожимая плечами, — Что ты думаешь делать?
— Ничего, — грустно выдохнул Антон, — Может, он уедет обратно?
— Это вряд ли, — негромко сказал Макар, — Раз уж он вернулся.
— Да хуй с ним, — махнул рукой Шастун, и тут же попытался перевести тему, — Как там Серёжа?
— Отлично, передавал привет, — Илья сделал вид, что не заметил резкого перехода с темы, — Давай уже разыграем сегодняшнее пиво!
Макар отлично знал своего друга, поэтому решил его отвлечь. Сначала игрой в баскетбол, потом разговорами про футбол за пивом в баре, что как раз был недалеко от зала. Когда Антон созреет для разговора или же ему нужен будет совет, то он сразу же придёт к Илье. Они оба это знали и сейчас этой темы никак не касались.
***
За окном медленно шёл снег. Снежинки кружились на ветру и опускались на заснеженные дороги, деревья и школу-пансион. Андрей сидел на подоконнике, облокотившись спиной на холодное стекло. В правом ухе торчал наушник, там играла музыка, что стояла вперемежку. Подросток ее особо не слушал, потому что был увлечён делом. Скетчбук лежал на коленях, а в руке по очереди менялись карандаш с ластиком. На листочке медленно вырисовывалось лицо молодого человека, которого Остапов видел каждый день.
Сегодня воскресенье, а это значит, что в школе гораздо меньше учеников и учителей. Большая часть из них вернётся к ужину, а оставшиеся ученики уже к отбою. Кто-то ездил на выходные к родителям или к другим родственникам, например, как Гоша с Лизой. Калинину забрал отец еще в субботу и судя по разговору в пятницу, ее ждали хорошие выходные с папой, пока мать и отчим в Греции. Зубцова забрали бабушка с дедушкой почти сразу же после Лизы, и тот, видимо, был этому рад. Были и те, кто остался в школе, но в воскресенье своим ходом ехали в город, чтобы весело провести время. Так сделали Марина с Русланом. Корюк отправилась печатать новые плакаты, чтобы повесить их на стену в комнате, а Николаев поехал с ней просто так, за компанию. Они звали с собой Андрея, но ему не хотелось никуда ехать. В пятницу он надеялся, что мать все же заберёт его на выходные, но та даже не звонила. Так случалось часто, только настроения из-за этого все равно не было.
Подросток посвятил весь свой выходной рисованию, сидя на подоконнике и ни о чем не жалея. Он посвятил свое время творчеству и любимому учителю. Пусть тот и никогда не увидит его рисунков. Пусть у него не было хороших выходных с отцом. Пусть он не гулял с друзьями по Питеру. Пусть. Так происходило часто и уже не первый год. Может быть Андрей привык к этому, но точно не жалел и почти не грустил.
Уже стемнело, когда он спрыгнул с подоконника, и как раз на лестнице столкнулся с радостной Мариной и даже довольным Русланом. Корюк болтала о том, как они весело погуляли, и показывала свои новые плакаты, а под конец своего рассказа спросила:
— Что ты делал целый день? — Андрей посмотрел на нее, а потом на входную дверь, которая поддалась вперёд, и в школу вошёл только что прибывший Шастун.
— Как всегда, — ответил Остапов и, прижав к себе скетчбук, отправился в комнату.
