Почему тебя люблю

      — Вик! Ну что ты встала, как вкопанная? Звони в скорую, живо!       — Я… я…       — ЗВОНИ!!!       Лёгкий топоток по ковровому ворсу, слабое всхлипывание из-за скрипнувшей двери… чужая слеза на лице. Голова кружилась, к горлу медленно поднималась тошнота. Максим открыл глаза, поднял взгляд на склонившегося к нему человека.       — Ты чего ревёшь?       Мир хлопнул ресницами, смаргивая.       — Кто тут ревёт, балда? Это у тебя от потери крови галлюцинации.       — Да сколько её там вылилось? Нож-то кухонный, фиг его вгонишь в живот хотя бы до середины лезвия. Вот смотри, чуть-чуть совсем.       Мир зарычал, отбил слабую руку и ещё плотнее прижал к ране свою водолазку, ножа под пальцами он больше не боялся.       — Только посмей его вытащить, — пригрозил. — Сам добью, чтоб не мучился.       — Угу, — покорно соглашается Максим. Перед глазами плещется серая муть, в ушах начинает звенеть, слова и всхлипы Мира пробиваются словно через вату. И темно. Вроде же утро было, тогда почему вокруг такие густые сумерки? — Вот и добей, из-за тебя же постоянно и вляпываюсь. Эй, ты чего трясёшься? Где болит?       — Дурак… какой же ты дурак… Ты действительно такой же, тоже решил меня оставить.       Максим хотел сказать, что не такой, что этот чёртов Андрей сидит у него в печёнках, хотя и знает он о его существовании меньше суток, что Мир глупый маленький бесёнок и он действительно дурак, раз повёлся на этого вёрткого скользкого пацана. Но ничего такого не сказал — ему было лень, он замёрз, его колотило от холода, он устал.       — Эй, не закрывай глаза, Максим, не закрывай глаза!       — Не шуми, я просто посплю немножко.       — Посмотри на меня! Я говорю, посмотри!!! Пожалуйста…       В сгустившихся сумерках он успел рассмотреть испуганное бледное личико. Так хотелось провести пальцами по белым щекам, почувствовать мягкость губ и жар дыхания на ладони, но руки придавило к земле колючей ледяной тяжестью, а холод, задубивший боль, медленно подползал к груди.       — Я не отдам тебя Андрею, так что умирать не собираюсь.       Мир взвыл, но его ответа Максим уже не расслышал, окончательно растворившись в липкой вязкой темноте.              Сознание вернулось резко, точно кто-то со всей дури двинул кулаком и рассыпал перед глазами брызги звёзд. Секундой позже пришла боль, мерная, тупая и раздражающая, она вязкой лужей растеклась по животу, свернулась узлом и, пульсируя, била по нервам. А вот глаза открывались медленно, перед ними плавали смутные очертания, никак не желавшие превращаться в людей и предметы. Комната налита мягким янтарным светом, вокруг пахнет стерильностью и лекарствами.       Максим без всякого интереса рассмотрел палату, а потом взгляд зацепился за карамельные вихры возле руки. Мир скрутился калачиком на полу, опустив на кровать голову и мирно спал. Осторожно потянулся к нему пальцами, запутался в волосах. Наверное, совсем недавно заснул, потому что стоило его коснуться, мальчишка тут же солово помотал головой, привычно взъерошился на ласку.       — Ну ты и горазд поспать, — проворчал. — Вечер уже за окном.       — Только не говори, что всё это время сидел рядом.       Мир вспыхнул, но тут же независимо фыркнул и поднялся с коленей.       — Саша звонил, узнавал, как ты, — не глядя на Максима, буркнул Мир. Максим напрягся, что тут же отозвалось болью в залатанном животе.       — Откуда Саша знает, что со мной?       Мир что-то пробормотал под нос.       — Громче.       — Я звонил твоим родителям. А мать потом передала Саше, наверное. Сомневаюсь, что этот тип, твой папаша, передал благую весть. Он и про тебя когда узнал, только хмыкнул в трубку.       Рычание вырвалось невольно, но Мир всё-таки отшатнулся. А может, его напугал резкий рывок. Максим согнулся на кровати, но оторваться от неё всё же не смог. К горлу резко подкатила тошнота, в глазах вспыхнули колючие искры.       — Кто тебя просил звонить им?!       — А мне некого было спрашивать! — нахально отбрил бесёныш, на диво быстро забывший покорный тон и опять отрастивший колючки. — Ты валялся в операционной, а потом пускал пузыри под капельницей.       Максим тяжело откинулся на подушку. Родители. Отцу оказалось проще прикинуться бездетным, чем признать за сыновьями право выбора. Саше и Глебу он не простил их «дефективность», Максиму — что помог Глебу удрать к Саше. С матерью Максим иногда созванивался, но и на неё затаил обиду, когда она смолчала и не смогла защитить Сашу с Глебом от гнева отца. Так же изредка с матерью созванивался и Саша, иногда она об этом говорила, и эта тоненькая ниточка связи с братом тоже заставляла Максима держаться за общение с матерью… раньше.       — Саша сказал, что приедет к тебе на день рождения, — чуть помявшись, с явной неохотой выдавил Мир. Максим недоумённо хлопнул ресницами. Мальчишка стоял у окна, усердно рассматривая парк за стеклом. — Это здорово, — бесцветным деревянным голосом. — Это же скоро, так ведь?       — Мир…       — Ты был прав, у тебя лёгкая царапина, только и того, что много крови потерял.       — Мир.       — Раз так, может, ты не будешь подавать заявление на Вику, а?       — Посмотри на меня…       — Её забрал участковый в отделение, сказал, это нападение, пускай и непредумышленное…       — Да забудь ты об этом, ни на кого я подавать не собираюсь, сам виноват. Посмотри на меня уже!       Мир медленно неохотно повернулся. На щеках блестели две дорожки.       — Саша сказал, что приедет один, — тихо сказал Мир, пряча глаза. — К тебе. Хочет увидеть.       — Ну и пускай. Он же мой брат.       — Угу…       — Иди сюда.       — Зачем?       — Просто иди сюда.       Два неуверенных шага.       — Дуй ко мне, живо, я сказал!!!       Мир подчинился, подошёл, робко потоптался у кровати. Максим потянул к себе, заставляя плюхнуться рядом, плюнул на рванувшую в свежих швах боль — сел сам и прижал парня к себе.       — Я отпустил его. Теперь он просто мой брат. Самый лучший и самый любимый, но — брат, понимаешь? И я ужасно по нему соскучился. Я… я его полжизни не видел. С тех пор, как мы со школой ездили к той реке. После этого его закинули в санаторий, а когда он вернулся, я наломал кучу дров. Но это уже давно в прошлом, я просто хочу увидеть брата.       Мир молчал.       — А ты? — не выдержал Максим.       — Я? Что я?       — Я хочу, чтобы твой Андрей тоже был просто братом.       И неожиданно Мир сжался в объятиях, сам зарылся в Максимовы руки, прижался напряжённой спиной к груди.       — Для меня он всегда и был просто братом, — незнакомым уставшим голосом шепнул он. — Самым лучшим, тем, кем можно похвастаться перед друзьями, кто всегда защищает и заботится. Вот только у меня никогда не было друзей — из-за его же заботы и защиты. Как-то так получилось, что меня никто не смел и пальцем тронуть, даже на школьных тренировках по баскетболу. Андрей всегда считался хулиганом и драчуном, но лупил он только тех, кто трогал меня. Или тех, кто по его мнению трогал меня. Потому что на самом деле никому я не был нужен, чтобы надо мною издевались. Антон, кстати, тоже частенько присоединялся к компании и они вместе с Андреем воспитывали мнимых обидчиков. Потом он закончил школу, но я так и не почувствовал воли — он остался в местном техникуме и по-прежнему отваживал от меня окружающих. А я был в выпускном классе и мне ужасно хотелось свободы. И друзей. И девушку. Я хотел всего, что было у моих одноклассников. Однажды на осеннем балу я налакался какой-то дряни и всю ночь дурил на дискотеке. — Мир как-то странно усмехнулся, откинулся на Максима, но спина так и осталась напряжённой. — Не помню даже, что я пил, может, тормоза сорвало просто потому, что до этого я не пил ничего сильнее сока, но потом перецеловал половину одноклассниц. А дальше я пошёл домой. И похвастался брату.       Мир замолчал. Долго задумчиво водил пальцами по ладони Максима. Тот не торопил. Почему-то, он не хотел знать дальше, но Мир сидел такой тихий и близкий и Мир впервые разрешал подсмотреть в себя.       — Я не знаю, что на него тогда нашло, Андрей никогда меня и пальцем не тронул, но в ту ночь, видать, дури наглотался не я один. Родителей как всегда не было, а Вика уже училась в Москве. И он… он…       — Хватит себя мучить, я понял уже.       — Ничего ты не понял.       Мир резко вскочил, вытер покрасневшие глаза.       — Не думай, что это печальная история о том, как меня изнасиловал родной брат. Утром он пришёл в себя, а я, вместо того, чтобы заткнуться и выслушать просьбу о прощении, принялся орать, чтобы он больше в жизни мне на глаза не показывался, чтобы тихо убился в каком-нибудь тёмном углу.       Губы Мира исказила жуткая злорадная гримаса. Максима мороз по коже продрал от этой безумной злобной ухмылки. Мальчишка стоял перед ним натянутый, как звенящая от напряжения струна. Он выглядел самодовольным, ненавидящим, уставшим, диким… каким угодно, только не тем злобным колючим, но милым зверьком, каким травил жизнь до этого момента.       Осень… в истории тоже была осень. И про Андрея они никогда не рассказывали ему… в каждой семье есть печальные истории, о которых не любят вспоминать.       — Почему Вика на этих выходных улетала домой?       — Ты всё правильно понял. Андрей сделал так, как я просил… он вскрыл себе вены. Как раз три года назад. Вика ездила на годовщину.       Плачь, ну заплачь же, дурачок. Упрямые слёзы дрожат в глазах, но вместо них губы кривит улыбка. Так просто, так страшно. Брат, полюбивший другого брата. Вот откуда эта болезненная потребность допекать и измываться… мстить… пускай даже и другому.       — Вот почему ты так упорно меня доставал.       Мир нахохлился, но отмолчался.       — Дурачок.       — Кто?! — тут же взъерошился.       — Иди ко мне…       И он послушно подошёл, опять свернулся калачиком у кровати, позволил руке зарыться в свои волосы, тихий, уставший… родной. Максим даже замер на мгновение от непривычного, такого забытого ощущения… семьи. Как давно ему было так спокойно? Как давно в его жизни были люди, с которыми он чувствовал себя так расслаблено? Шумные дружки из ночных клубов, весёлые одноклассники, приветливые одногруппники, завистливые сослуживцы… всех их он оставлял за спиной и шёл вперёд без оглядки и сожаления. Родные… Отец работал, мать болела и с Сашей постоянно оставался он. С маленьким Сашей, который из-за своих болячек тоже сидел без друзей и старший брат был для него целой вселенной, а он был всем для самого Максима. Саша сумел выкарабкаться из этой замкнутой вселенной, его мир не ограничился одним только братом, а, может, он не так сильно нуждался в семье, чтобы цепляться за одного-единственного ценившего его человека. Максим же как полоумный зациклился на нём одном, запомнив, что всегда был нужен только Саше. Мир был прав, они были похожи с Андреем; уж почему тот повёлся на брате, Максим понимал, хотя ему всё равно было от этого тошно.       — Как это, любить брата?       Максим нахмурился.       — Хреново. Забудь ты уже о Саше.       — Я хочу понять. — Мир словил отстранившуюся руку, примирительно прижался к ладони губами. — Я ненавижу не понимать, я научился читать любого, а он остался слишком позади. Меня бесит, что раньше я этого не умел, и что никогда не смогу ему помочь.       — Тише, тише. Разошёлся. Человека вообще трудно спасти, если он на самом деле хочет умереть.       — Не заговаривай мне зубы.       Максим устало закрыл глаза, подбирая слова.       — Это словно раскалённая пустыня, в которой ты умираешь от жажды, а в руках у тебя только бутылка яда. И выбор за тобой — выпьешь ты его или нет. Твой брат выпил, я же только отвинтил крышку.       — Значит, я яд?       — Да. Любовь всегда яд. Всегда кто-нибудь, да отравится от передозировки.       Мир поднялся.       — Стой, ты куда?       — Вечер уже, позову медсестру. Пускай кишки тебе и не порезали, но всё равно назначили кучу лекарств.       — Мир?..       — А?       — Я тобою тоже… отравился.       Парень замер в дверях, нерешительно потоптался.       — Я уезжаю домой, Максим.       Под ложечкой неприятно засосало, но всё ещё цепляясь за возможное чудо, Максим спросил:       — Надолго?       — Я не буду возвращаться. Завтра заберу документы из университета, переведусь в местный. Или поступлю заново.       — Не глупи, если дело в том, что тогда наговорила Вика, то можешь жить у меня, пока она не придёт в себя и не простит.       — Она никогда не простит! Уж тебя так точно. И я уезжаю не поэтому. — Мир потёр ноющие виски. — То, что мы с тобой делаем, неправильно.       Какие знакомые до оскомины мысли. Неправильно… он из-за этой неправильности чуть брата со свету не сжил…       — Да плевать мне!       — Мне не плевать, — тихо, но чётко проговорил Мир. — Мне всё равно, что мы оба парни. Ну… не совсем всё равно, но после Андрея я верю, что любить можно не только девчонок. Но такая любовь делает больно окружающим. Не говори, что у Саши и твоего друга всё было так гладко, раз в вашей семье эта тема до сих пор под запретом и ты сам из-за них поссорился с отцом. Наша история тоже подкосила маму с папой, хотя о том, что там случилось на самом деле, знает только Вика, но разве это делает её счастливее?       — Любить всегда не просто, от пола это не зависит. Твоя сестра любила меня даже после того, как я отменил свадьбу. Мать моего друга до самой смерти любила отца своего сына, а он бросил их прямо в роддоме, чтобы жениться на другой. Грустные примеры есть везде и всюду. Мы не выбираем, кого любить, мы не знаем, почему любим, мы просто любим.       — И всё же это не одно и то же. О том, что Вика до сих пор страдает по тебе, наши родители знают. Да, им это не нравится, но они могут только качать головой, но у меня язык не повернётся сказать маме, что я тоже сохну по мужику.       — А ты по мне сохнешь? — лукаво поддел Максим.       Мир вспыхнул, заскрипел зубами.       — Нет!       И выскочил в коридор.       …А на следующий день, как и обещал, он улетел домой…              Так странно бывает, когда мы оглядываемся назад. Что-то, за что были готовы рвать вены, становится зыбким и несущественным, что-то едва заметное неожиданно переворачивает весь мир. Жизнь накатывает волнами — иногда хочется спалить старые фотографии, нахамить тёткам у подъезда, разбить о стенку кулаки. А иногда мы бесцельно бродим по улицам или смотрим в звёздное небо. Почему мы любим? Что заставляет сердца тянуться друг к другу? Мы живём не в сказке, тогда что за волшебство склеивает души? Мы не верим в чудеса, мы сливаемся с толпой или бредём отдельными тропами, но мы несём целый мир внутри, и если он отравлен, нет нам спасения.       Максим вышел из больницы и переколотил дома половину мебели, перебил посуду, просмотрел всё небо. Волны накатывали и откатывали. Пришла и ушла злость, появилась обида, потом недоумение, тоска, но жизнь никогда не останавливается — затянулся шрам, перестанет однажды ныть и сердце.       Прошёл день, неделя, месяц.       Завтра у Максима будет день рождения. Завтра будет самый обычный день. Это только в детстве с замиранием сердца ждёшь праздника и веришь в чудо, Максим же точно знает, что день будет самым обычным… Максим ошибается, потому что, даже если мы живём не в сказке, чудеса всё равно случаются, и дикие бесята становятся ручными. Осторожно постучится в дверь нежданный подарок, смирившийся, наконец, с самим собой. Дикий, колючий… такой привычный, такой любимый.       — Так вот, чтобы ты знал, я тоже не собираюсь отдавать тебя Саше!       В самом деле, почему же мы любим? Таких неидеальных и неподходящих?       И в тот момент, когда Максима обнимут, засопят в шею, когда сам он словит это строптивое чудо в объятия и наконец зацелует своего бесёнка, в тот момент Максим поймёт, почему.       Но это уже совсем другая история…