Лавандовое море

      Стены в кофейне испещрены яркими рисунками цветов, и Роуз не может назвать даже половины из них. Но вглядывается с болезненной настойчивостью. Перед её упрямством сдаются все, но не земные цветы, замершие на стенах.       — Я не могу гарантировать, что вернусь сюда когда-либо, — голос у Доктора серьёзен, и Роуз хочется сбежать, спрятаться от этого взрослого тона, притвориться, будто им не страшен никто во вселенной и даже они сами. — Понимаешь, шанс один на миллион…       — Выпадает в девяти случаях из десяти, разве не так? — обиженно. По-детски. — Доктор, разве не так? Разве мы не сталкивались со всем во вселенной?       — Значит, придётся столкнуться и с этим одним случаем из десяти, — обезоруживающая улыбка Доктора не работает. Ничто не работает без его искренности. — Роуз Тайлер, послушай меня.       В этой вселенной на них смотрят приветливо, но с любопытством — не знают.       В другом мире они заходили в кофейню каждый раз, когда возвращались во время Роуз, и сидели, и, не сдаваясь, раз за разом пытались сложить из мягких и бесформенных салфеток оригами, пока им готовили их чай с лавандой — Роуз надоел он вкрай, но вкус и запах уже ассоциируются с Доктором — как не полюбить?       — Сколько времени у тебя прошло? — она не желает слушать.       Доктор молчит. Когда Доктор молчит — это страшнее всего.       — Сколько, Доктор?       — Несколько месяцев.       Роуз в этой вселенной ждёт его, нервно кусая ногти и губы, пару часов, ждёт и улыбается кривой улыбкой на заботливое «Почему вы не заходите? Замёрзнете ведь» от уже-незнакомой-хозяйки кофейни.       — Угу. Уже нашёл себе кого-нибудь, — бормочет Роуз. — Надеюсь, кого-то, кто терпеть не может лавандовый чай.       Но как не знать? Доктор когда-то нашёл вселенную — и ничего чужеродного ей уже никогда не встретит.       Доктор говорит ей что-то — обещает, нервничает, смотрит на неё так, как будто бы весь космос горит перед его глазами.       Роуз Тайлер думает о том, что они так и не были во Франции. Роуз Тайлер думает о том, что она так и не знает его — знает лишь два отблеска, потому что Доктор, как в тех проклятых книжках, словно раскалывает душу и оставляет во всех уголках вселенных, протягивает каждому обездоленному существу, которому нужна надежда.       — Ты невыносим, Доктор, — вздыхает она.       Роуз не понимает, отчего так трудно дышать — то ли от запаха лаванды (всё в этом мире непривычное и чужое, если она привыкла к тому запаху в своём мире, что же её настолько мутит от этого?), то ли от накативших слёз.       Она приходила к дворовым кошкам в соседнем квартале и так и не дозвалась их. Она смотрела на рыжую девушку, изредка забегающую в кофейню, и видела лишь тайные взгляды хозяйки — грустные, нерешительные. Она никогда не решалась заговорить с той девушкой — словно бы не было предлога.       Когда Роуз шла сюда в первый раз, она испугалась. Очередная игра времени и взаимосвязей — и кофейни нет.       Но она есть, и запах лаванды царит повсюду, но солнце не играет больше на золоте кольца и медальона и не искрятся камушек и воздух от тихого счастья.       — А ты… — Доктор не договаривает, будто приторный запах лаванды наконец надоел и ему.       Роуз думает о своём — нет, теперь чужом — мире, о том, как Доктор ему нужен.       Когда Доктор уходит, она не плачет.       Она думает о том, что обязательно станет кормить кошек и назовёт их именами тех, других котов. Она думает о том, что если будут у неё знакомые дети, то она превратится для всех в ту самую тётушку, которая учит дурному и рассказывает странные сказки. Она думает о том, что разглядит Доктора в этой толпе, потому что осколки его души — всё то хорошее, что есть в людях, и он просто лишний раз это показывал. Она думает о том, что останется собой — такой, какой её видели. Она думает о том, что у Торчвуда, наверное, появится новая сотрудница — потому что вселенная рухнет, если она, Роуз Тайлер, позволит хоть на миг смириться с тем, что у этого мира нет своего Доктора.       Спустя несколько дней к ней начинают ластиться ранее выскальзывавшие пугливо кошки. Спустя несколько недель Роуз приходит в Торчвуд — смелая и уверенная, как и всегда.       Спустя несколько месяцев она приезжает во Францию, попадает как раз на маршрут по лавандовым полям (и даже не от кого убегать. Это выходит гораздо скучнее, хотя без Доктора всё кажется скучнее первое время, а потом приходится вспоминать все уроки, как эту скуку развеять).       Спустя полгода она сидит в той же кофейне и думает о том, где достать фиолетовый камушек. Пока он не приземляется рядом на столик.       Роуз поднимает взгляд.       Руки опускаются напротив её напряжённых рук.       — И как можно так долго тут торчать? Мне уже надоело прятаться за углом, честное слово, и считать время.       Солнце горит в светлых волосах огнём, сияет почти так же, как светятся чужие ласковые глаза.       — Да-да, он невыносим.       Роуз Тайлер не моргает. Чужие губы чуть подрагивают и преображаются в неуверенной полуулыбке, растерянной, смущённой, но карие глаза с полузнакомыми огоньками во взгляде на Роуз смотрят жадно-жадно, словно наглядеться не могут.       — Кто — он?       — Ну, был здесь несколько минут назад… был же? — женщина растерянно смотрит на поцарапанные наручные часы, пробегает внимательным взглядом по пустой кофейне, по куртке Роуз, и выдыхает резко. — Я что, промахнулась на несколько месяцев?       И без того измятая салфетка в пальцах превращается в бумажное крошево.       Запах лаванды кажется ещё невыносимее, чем когда-то на поле, он даже не море — затягивающее болото. В конце концов, во что может превратиться море без волн?       Роуз встаёт. Ей казалось раньше, что она станет воплощением неведомой всемогущей силы, стоит ей всё-таки увидеть.       — Но хоть миром не ошиблась, — женщина поднимается тоже, и голос у неё разом подскакивает выше на пару тонов вместе с ней. — Какая это вселенная?       — Правильная, — шепчет Роуз, выныривая из болота лаванды в запах чужих волос. — Ты невыносима… Доктор.       — А ты всё такая же потрясающая, Роуз Тайлер.       Куртка Доктора тоже пахнет лавандой, понимает Роуз секунду спустя. Как и короткие волосы («а ты до сих пор не рыжая», — смеётся Роуз, и Доктор улыбается смущённо), и неизвестно, они отражают солнце или солнце отражает их.       Хозяйка кофейни выходит и замирает, а Роуз, усилием воли заставляя себя отпустить руку Доктора, словно летит к ней.       — Вы её ждали здесь? — шёпотом спрашивают у Роуз, и Роуз кивает, и лицо освещается радостью — воздух, пропитанный лавандой, начинает искриться от одной улыбки, как и в другой вселенной. — Я рада за вас.       Камушек на ладони переливается.       — Я слышала, какие интересные истории вы рассказываете заходящим детям, — усмехается Роуз. — Придумайте какую-то историю про этот камень и для неё.       — Откуда вы…       Но Доктор уже утягивает Роуз за собой из кофейни, оставляя недоумевающую хозяйку с камушком в руке.       — Даже не верится, что я опоздала.       — А я в тебе даже не сомневалась.       Доктор смотрит на неё — такая незнакомая, непонятная, очередной осколок души, и Роуз хочется спросить обо всём на свете, и Роуз понимает, что опоздала — она даже не знает, следующее ли это воплощение её Доктора или нет, и понимает, что среди миллионов людей обязательно найдётся кто-то, кто так же влюблён в лавандовый чай, как и Доктор. И это не Роуз.       — Мне пришлось изрядно побегать по вселенной, чтобы найти способ снова тебя встретить, — извечная грусть в глазах. — Это было… долго.       — Мне пришлось ждать тебя в этой кофейне невесть сколько, это гораздо дольше, — фыркает Роуз. — Ты знаешь, что я уже терпеть не могу лаванду?       Доктор улыбается — улицы заливает бескрайним светом, играющим на стекле и свежей краске вывесок.       — Роуз, ты разбиваешь мне сердце.       — Да ты, наверное, уже нашла кого-то, кто любит лаванду, — бурчит Роуз. Сердце сжимается ненадолго, но она хочет знать.       — Да, Ясмин она нравится, — осторожно говорит Доктор.       Они молчат.       У Роуз в груди сердце воет и бесится диким зверем, который словно желает вырваться из смертельной трясины, но Роуз выдыхает сквозь зубы. У вселенной миллиард лиц, у вселенной миллиард людей и цветов, и свет не сошёлся клином на лаванде.       — Роуз, я хотела попасть в то время…       — Не надо, — Роуз встряхивает волосами. Будто ощущениями желает убедиться, настоящее ли это всё. Но запах лаванды реален, он всё такой раздражающий и прилипчивый, и лучи всё так же щекочут ресницы, и лицо Доктора не расплывается в солнечной серости Лондона. — Знаешь, мне кажется, однажды ни в одной вселенной не останется для тебя свободного места. Ты шагу не сможешь ступить, чтобы не встретить какую-то версию себя.       — Тогда, пожалуй, я смогу сказать, что сделала всё, что могла, — тихо отзывается Доктор. — И я всё же была во Франции. Знаешь, среди лаванды и правда легко потеряться. Она действительно бескрайнее море.       — Я тоже была там, — отзывается Роуз и отстранённо думает о том, что волки не могут переплыть море, как бы они ни старались, никакая злость и любовь им не помогут. — И ни от кого не пришлось убегать.       — Мне тоже, — Доктор смотрит с бескрайней грустью и нежностью — что-то никогда не меняется. — Цветы для венка пришлось покупать. Всё по закону. Как скучно.       Они когда-то — боже, нет, с другим человеком, Доктор, что стоит перед Роуз, не её — вместе плели венки, хотя Доктор вздыхал, что цветы очень жаль. Или венки — тоже очередное перерождение цветов?       — Я тоже его сплела. И тоже законно.       Они переглядываются и улыбаются, как дети, Роуз чувствует это.       Вселенная любит шутки. Наверное, на одном и том же месте, на одном и том же лавандовом поле остался в разных вселенных венок.       Это — не мир Доктора. Это — не Доктор Роуз. Или сказать, что Роуз не её?       — Расскажи мне про Ясмин, — и сама удивляется спокойствию своего голоса.       Доктор облегчённо вздыхает, а Роуз подавляет что-то неясное, и ей думается — Доктор безбожно заражает всех любовью ко вселенной и склонностью к глупым мыслям.       Роуз смотрит в окно — косится мельком, и видит, как рыжая девушка, зашедшая в кофейню пару минут назад, улыбается хозяйке, и луч света вспыхивает в камушке.       Роуз слушает, как Доктор рассказывает о Ясмин, слушает, что случилось за эти годы. Слушает и думает — боже мой, насколько это всё несправедливо и глупо. Роуз держит Доктора за руку и боится отпустить, и знает, что отпустить придётся, но сжимает пальцы сильнее. Будто бы море лаванды может утянуть к себе на дно и никуда не отпустить из своих объятий даже ускользающие моменты.       Доктор влюблена во вселенную — странную и сумасшедшую. И Роуз, кажется, влюблена тоже, потому что знает: у вселенной всегда будет одно из миллиардов лиц Доктора.