The Complete Novel

Велик был соблазн поставить вместо запятой жирную точку и приступить к оформлению нового рассказа. Работа над «Let me be your first seduction» происходила урывками, набросанный в черновиках детальный план нового рассказа уже давно не давал мне покоя. Долг перед читателями обязывал, а между тем от созревшей идеи, ставшей чем-то вроде «перерождением убеждений» было все сложнее отказаться. И посему, дабы не растратить попусту весь запал, в ходе очередной проверки содержимого всей работы, я почувствовал за собой право отделить заключительную главу от основной линии повествования. Сопоставив последние черновые наброски с предшествующими «потугами», кои я снисходительно назову «первыми пробами» (не считая последние несколько глав) ,и проведя адекватную оценку, в глаза бросился уж больно очевидный контраст. Вплоть до того, что открывать рание работы, из души воротит, читать не хочется. Уважаемый читатель, не спеши зевком прогонять накатившую скуку, сей трактат задумывался не с целью пофорсить , изобразив авторское самоумаление, единственно с целью подбить на aimables paroles и потщеславиться. И потому четко понимаю, сколько не шлифуй алмаз до четких граней, идеал не постижим. (И все же, обмануть ожидания - самое страшное дело). Все гораздо прозаичнее и дело заключается в амбиции. В основу настоящего вывода положено убеждение , что придерживаться одного и того же подхода на практике не всегда осуществимо, прибавь к этому грандиозные планы драм и неудовлетворенность первыми работами , было принято решение действовать из компромисса, угодить и себе, и окружающим. Как известно, все течет, все меняется , заставляя соответствующим образом меняться под влиянием и наитием наш стиль. Мой тезис довольно прост , с героями не только проходишь путь, но и учишься, полемизируешь , вместе с ними невольно запутываясь в противоречиях , в которых запутывались они, переживая сложные и мучительные проблемы, перед которыми в недоумении останавливались они. И даже более того, теоретически пытаешься разобраться и адаптировать под «художественно слаженный и логичный текст» то, что, как оказывается, всегда волновало и представляло живой интерес. Собственно, с обнаружением это новой «зацикленности» ( о двух гранях человеческого бытия) , началось мое существование как независимого автора. Там уже образовались свежие идеи, сюжетно –прагматические связи, построенные по-новому ориентированные соображения. Одним словом, все эти упомянутые философские прозрения и постижения, овладели мной настолько, что вся художественная форма прошла через новаторство и претерпела идеологические изменения. Читатель, будь спокоен, пусть и сместились акценты, но цельность не нарушена, структура сохранена с точки зрения наметок старой и привычной «идеи». Планируется небольшая разбивка, материала много, он по сей день правится, дополняется, местами переписывается. Самое главное , гарантирую получение самых разных впечатлений. День четвертый: воскресенье, 7 января 1998 года.       Безмолвная серость заполнила собой все пространство. Белесый, разморенный свет, словно молочная дымка, проникал слабой линией свечения через оконные ставни. Тишина. Пронзительная. Удушающая. Лишь звук собственного дыхания и размеренное биение сердца пронизывали вязкое безмолвие. Белые хлопья медленно опускались с неба, подхваченные легкими порывами ветра, кружась в неистовом танце и мягко ложась на землю.Пробужденная собственным криком, она более не смогла сомкнуть глаз, и теперь, так и не переменив позы, неподвижно лежала, наблюдая через окно за древесным поползнем, перепрыгивающим с ветки на ветку. Телесная усталость, нагнетенная душевным опустошением, довела ее до изнеможения. Сон не настоящий, оказался беспокойной дремой, близкой к галлюцинации. Она то вскакивала, с бешено колотящимся сердцем где-то у самого горла, то вновь падала на подушки и ненадолго забывалась.Даже пребывая по ту сторону расплывчатой реальности, где всегда царствуют сумерки, и берет свое начало забвение, она перестала чувствовать себя защищенной.Боясь, что мучитель её вновь подастся на уговоры звериного сладострастия,и под покровом темной ночи подлейшим образом надругается над беззащитной душой.       Необъяснимое предчувствие неопределённой, грозящей опасности отныне преследовало ее и ни на секунду не оставляло.Спасительного мира грез больше не существовало, который, в свою очередь, словно целебное лекарство, дарил благодатное ощущение умиротворения, уводя подальше от жестокой действительности и прочих превратностей судьбы. Мечты, воспоминания, дарящие ощущение глубокой детской радости – все, что у нее осталось. И какое непередаваемое, щемящее удовольствие доставляло ей оживлять приятные воспоминания из прошлого, жить этими глубинными чувствами, мгновениями и утопать в них. Но у него были совсем иные взгляды, одержимый желанием разрушать, ломать и подчинять себе, он отобрал единственное и последнее, что у нее, в сущности,осталось. Добрался своими алчными и загребущими руками до единственного оплота утешения, и этим своим посягательством, поспособствовал духовному перевороту в изнуренном сознании. Реализовался весьма хитроумный замысел, стыдиться своего проигрыша все равно, что cетовать на законническое воздаяние: сперва он заставил ощутить на себе все тяжбы статуса невольницы, создав атмосферу тотальной, сводящей с ума изоляции, дабы изнурить, дать прочувствовать всепоглощающую безнадежность такой жизни, а затем, убедившись, что «жертва дошла до предела», пустил в ход одно незыблемое средство, которое действует решительно на всех,без исключения, породив тем самым рабскую зависимость. По его воззрениям все прошло гладко, без видимой тирании, угроз, и выставления неумеренно жестких требований. В целом, он считал себя безупречно добродетельным, был уверен в собственной непогрешимости, ибо проявил великодушие и дал возможность выбора, руководствуясь все тем же принципом, что выбор свободен от любого принуждения (пусть и при всей очевидной несправедливости) внешнего или внутреннего, и обусловлен исключительно личной мотивацией. «Ваше решение должно стать полностью осознанным…Я не хочу на вас давить».       Ничто не могло остановить неистовство его желаний, наблюдая со стороны и всегда оставаясь предельно внимательным и осторожным, он готов был натянуть удила и устроить психологическую диверсию, на тот случай, если девчонке вздумается выйти из повиновения или взбунтоваться. Впрочем, в этом не было особой необходимости, как он уже успел отметить, гриффиндорка оставалась на редкость кроткой и смиренной. Не ускользнуло от его внимания и то, что природное упрямство девушки, которое несказанно раздражало и выводило его из себя, впредь проскальзывало все реже и реже. Пытливый ум замкнулся, надменность рассеялась, он сделал все, чтобы лишить ее чувства экзистенциальной стабильности, вынудив тем самым повиноваться. И теперь, когда на бледном, миленьком личике появилось новое выражение некой отстраненной задумчивости, страдальческой томности, он первым делом видел плод своих стараний, что, несомненно, тешило его тщеславную натуру. Стало быть, лишив твёрдой почвы под ногами и осуществив психологический напор, он добился своего, и желанная покорность, теперь исходила чуть ли не из самого девичьего сердца. Урок степенного руководства чувствами усвоился и закрепился в юной головке, подлый шантаж вынудил активизироваться самые глубокие и нравственные чувства, что по итогу дало первые плоды, в виде покаяния и мук совести. Осталось дело за малым: под благовидным предлогом привить правильные взгляды, правильный вкус, что позволит окончательно закрепить свой авторитет. Припасенный на крайний случай и тщательно спланированный шантаж, стал не только единственным правильным решением, но и расценивался, как своего рода, утонченное удовольствие, пережив миг которого, даже самое пустое и очернённое сердце истечет от одного лишь томления, что в сравнении с ним только сладость насильственного обладания желанным телом.       При таком патологическом внимании к мелочам и странным, резким умом, с которым ей, молодой девушке, собственно нечем было помериться, шансов спастись, не было с самого начала. Роковая случайность или дерзкий замысел высших сил, как бы то ни было, виновницей пробуждения утробных пристрастий и впоследствии реализации тайных помыслов, стала именно она. Все что ей оставалось –успокоить свои смятенные чувства, как бы мучительно это не было, взглянуть на жизнь трезво, и принять происходящее, как неизбежное, как данность, уже раз и навсегда. Иначе, какой смысл в пассивных страданиях, и бессмысленных рассуждениях, припоминая все новые и новые сценарии «если бы», если все зашло настолько далеко, что погибли невинные люди, а жизнь других теперь висела на волоске от гибели. Гермиона в очередной раз задалась вопросом,что именно поспособствовало такой разительной перемене в восприятии ее мучителя, в мгновение ужасной, немой сцены в директорской башне. Почему он, решительно настроенный убить, в последний момент изменил свое решение и повел себя совершенно нехарактерно, словно бы в душе его жили и бились между собой за первенство два совершенно разных человека, и по итогу один из них проиграл.       Не имея никакого представления о том, как повлияет эта встреча при сложившихся обстоятельствах, и какое предопределяющее действие окажет на ее дальнейшую судьбу, она, решительная, и до умопомрачения боящаяся смерти, вырывалась, брыкалась,яростно и без разбора лущила своими слабеющими руками, куда только могла достать. Вспомним, как это было. «Только бы жить, жить, чем сейчас умирать» - было главной и основной мыслью. Она боролась до последнего издыхания, продолжая неотрывно смотреть в расплывающиеся черные бездны, уже угасающим взглядом. В момент борьбы, она была движима необыкновенным чувством, первородным инстинктом, спастись, выжить, во что бы то ни стало. А теперь взгляните на нее сейчас, произошла такая разительная перемена характера. Это униженное, несчастное, обесчещенное существо только и помышляло о том, как бы в омут головой. Эти последние дни позволили ей многое переосмыслить, проникнув в саму суть участи жертвы, она видела только один единственный выход - спасение во грехе. И если бы не личностные свойства ее натуры, как жертвенность и гипертрофированное чувство долга, терзающее ее в последние недели особо выражено, она бы вновь попыталась завершить начатое, найдя способ разом со всем покончить.       Вынужденная нести на себе жертвенный крест, она отчаянно стремилась понять его внутренние мотивы, дабы отыскать спасительный компромисс. Она была уверена, что поняв его натуру, подберет нужный «антидот», поэтому испробовала все, что только можно. Примеряя на себе разные образы, подгоняя одну за другой маски, и разыгрывая убогие, в своей неправдоподобности, спектакли перед ним. Пыталась бороться, быть упорной и не отступать, правда, от этого он только озлобился еще сильнее. Пробовала быть учтивой и покорной, но и это не возымело нужного эффекта, только лишний раз потешило своеобразное самолюбие, непостижимое человеку благородной породы. По итогу дело не сдвинулось с мертвой точки, скорее напротив, стало только хуже. Грандиозный запал расщепился на множественные «если бы» и свежие фобии, чередующиеся с нагнетающим чувством неполноценности. Услужливую манеру поведения он расценивал как должную и истинную, а все попытки противиться его предначертаниям – как каприз, издержки дурного воспитания, которые незамедлительно нужно пресечь. «А, впрочем, какая разница. Все эти полученные знания ничего за собой не несут, что с того если истина раскрылась и стал доступен заложенный подтекст совершенного им преступного деяния. Спасение следует искать в другом». Подумала она и горькая усмешка, высказалась на её лице.       Возвращаясь к началу хаотичного потока своих мыслей, она никак не могла остановиться, несмотря на прозаические потребности во сне и покое, которые так страстно желало тело. Бледная, измученная, она осознанно вгоняла себя в состояние причастности и действия, заставляя мысли, воспаленные жаром душевной лихорадки метаться. Мысленно создавая подобие "досуга", она могла заглушить смертельные боль и тоску. Страх перед пустотой и томительным одиночеством, который совсем нечем заполнить, усугубился и разросся до необоримой тяготы. Между тем ум её все никак не унимался, отчаянно пытаясь отыскать ответы на вопросы, которые так и не были даны. Главным образом, занимало её следующее: что же рефинансировало чувственный порыв и заставило такого человека как он, выйти за общепринятные рамки отношений. Неужто все дело в патологической склонности к разврату, или, может, в неком извращенном наслаждении, которое высвобождается при наблюдении страха в глазах беззащитной жертвы? Нет, все не так просто. Этот случай гораздо более сложный, присутствует явная многокомпонентность и оригинальность. Стоит отметить, что за все продолжительное время работы Снегга в качестве школьного преподавателя, не слетело ни единого факта, ни единого слуха, способного обличить перед общественностью распутную натуру, имеющую слабость перед юными воспитанницами. Не того он поля ягода, чтобы рассматривать неординарный поступок в дискурсе нимфофильного мотива, подразумевающего мления перед любой мало-мальски привлекательной юницей. За годы своего служения школе, этот человек проявил себя как последователь жесткой системы дисциплины и крайне консервативных взглядов, в сущности пресекающих любые формы отношений в стенах образовательного учреждения, будь то приятельские, посреднические, или, хуже того - полюбовные. И посему, не было задерживающихся взглядов, двусмысленных намеков, неблаговидных историй с задержанием нерадивых воспитанниц после занятий, дабы продемонстрировать горячее участие и поддержку, а там, вдали от посторонних глаз, пренебречь наставнической этикой и притереться ненароком. Напротив, отыгрывался он, как правило, на мужской половине учащихся, а в отношении юных и прехорошеньких учениц проявлял полное безразличие, аскетическую инертность, как если бы те, являлись расписными, безжизненными фигурами, вышедшими из-под пера художника. Но, как оказалось, под маской спокойствия и безразличия ко всему, скрываются исступленные страсти.       Как иначе объяснить феномен столь страстного желания обладать и подчинять своей воле, уж не дело ли в сильной половой конституции? Будь то патологическая потребность в реализации деспотических наклонностей или же своего рода компенсация нереализованной сексуальной фантазии, мог быть и третий вариант, подразумевающий совокупность первых двух факторов. И все же, какое значение имеет весь этот проделанный анализ, когда перекрыли доступ к внешнему миру, насильно разорвав связь с близкими и родственниками, когда жизнь превратилась в убогое, изолированное существование, думала она про себя, пока укоризненное замечание само собой не всплыло из недр памяти.       «Вам любо страдать и жалеть себя. То, что вы расцениваете как «жестокость», на деле является «взыскательностью». Понятия «деспотизм» и «духовная тирания», которыми вы так часто апеллируете у себя в голове, в попытке охарактеризовать мой образ, являются неточным и искаженным восприятием ответственности. Мои воззрения совершенно не сочетаются с поприщем, которое вы так отчаянно пытаетесь ко мне приписать. Скажите, разве деспот способен разделять радости, горести и тяготы своих протеже? Отнюдь, моя дорогая, истинный угнетатель – по существу, дурной, корыстный человек, неспособный к сопереживанию и заботе, коими я щедро одарил вас».       И все это было произнесено таким бесцеремонным тоном, с попеременным вкраплением злой иронии и лицемерного цинизма. До тошноты, до омерзения, пробирал ее этот голос, что притворствовать становилось совсем в тягость.В такие моменты хотелось разом оглохнуть, чтобы перестать слышать эти самодовольные, пропитанными безумными нотками речи, или же ослепнуть, чтобы больше никогда не видеть, как он упивается, испытывая подлое наслаждение от бесстыдного самоуправства. Стало быть, вот в чем заключается идейно-нравственный парадокс: он совершенно не осознает низость и подлость своих деяний. В то же время, здравыми доводами и вразумлениями не пронять того, кто отрекся от морали и всякой нравственной ответственности. По своему обыкновению, он найдет оправдание любому, даже самому отвратительному поступку, запутавшись окончательно и бесповоротно в полюсах, разделяющих добро и зло, свет и тьму, как если бы те являлись неизмеримыми субстанциями. Не было той здравой мысли о бесчеловечности содеянного поступка, не было каких-либо апелляций к разуму и совести,лишь бурные порывы преступного увлечения остались в мертвенной душе и руководили всем его существом.       «Неужели этот кошмар никогда не закончится?» - спросила она себя в очередной раз, перед тем как глубоко задуматься. Ей так хотелось просто забыться, потерять связь с реальным миром, перестать понимать и чувствовать, помутиться рассудком, но разум, необычайно выносливый все еще поддерживал свой потенциал. Измученный кошмарами, бессонницей, беспомощностью перед лицом демона тирании,он не покинул свою обладательницу и продолжал отчаянно сопротивляться. Она пробудилась отягощенная мыслью о позорном, зависимом положении от необычайно низкого и подлого человека. Едкий разврат, подобно яду, проник в самое сердце,умерщвлив остатки светлой и чистой души, некогда полной светлых идеалов и огромного желания жить ради чего-то большого, жить ради великих свершений, чтобы любить и дарить любовь, оберегать дорогих сердцу и быть милосердной. Полностью опустошенная и еще не до конца свыкнувшаяся с новыми реалиями, она мучилась от боли утраты. Как невыносимо, тяжело, было ощущать, что она зависит от этого человека. Целиком и полностью. И душой, и телом. Подобно Дьяволу, он выторговал у нее свободу, для ублажения собственных запретных страстей и одержимостей. Войдя в тайный сговор с ним, она не только пожертвовала своим достоинством и честью, но и позволила пороку проникнуть в сердцевину души, а он, в свою очередь, заразил ее тьмой, черной, как сам грех.       Вновь и вновь она с упорством останавливалась на этой мысли, как в некой заезженной пластинке, нагнетая себя о безрезультатности жертвы. Леденея от ужаса воспоминаний, Гермиона все еще чувствовала его холодные руки на себе, скользящие, с жадностью опутывающие сетью отвратительных, порочных ласок, каждый сантиметр её сжимающегося тела.       «Сквозит неразборчивый шёпот с жарким придыханием, подле самого уха, побагровевшего от девичьего стыда. Путем порочного подстрекательства он заставил чувствовать степень испытываемого вожделения. Которое, возможно, и было скрыто от прямого взора, ибо в этот самый терпкий момент, она отчаянно сжимала веки, всеми силами стараясь сфокусироваться на мысли о благородном подвиге, но ярое ощущение мужского желания всколыхнуло ее так грубо, что она не смогла совладать со своим волнением, достигшим степени ундулирующей лихорадки.Прикосновения прохладных пальцев то здесь, то там, с откровенным намеком в неподобающую сторону. С необычайным упорством и ловкостью, они так и норовились подобраться к тому, что по обыкновению скрывают все благовоспитанные девицы. Ладонь, уверенно прокладывающая путь, вдоль полупрозрачной кожи наружности бедра, приближалась все ближе и ближе к отметке выделенного приличия, разделяющего невинную чувственность и плотское наслаждение. Ощущение обжигающего дыхания, скользящие губы верх вниз по шее, упивающиеся самым альковным способом. А после, его шепот, постепенно переходит в неразборчивое, задыхающееся от похоти бормотание...».       Все было слишком сально и гривуазно, чтобы передать словами, что она чувствовала,и какие томительные мысли занимали ее голову в момент механического проявления похоти, когда он впивался пальцами в её талию, дабы притянуть к себе поближе и создать подобие трения. Мучительный стыд, обволакивающий как кокон своими прочными нитями, точно налившийся силами самаркандский шелк, удерживающий слишком крепко, так, что не отстраниться, и не шелохнуться. Незрячесть - как некая стыдливая ширма, возникающая раз за разом в проявлениях сдерживаемого помешательства. Держа глаза закрытыми, она инстинктивно пыталась спрятаться, отгородиться от того, что приносит боль и страдания, как дитя, слишком рано узнавшее грязную подноготную взрослого подполья. То было бредовое, полусумасшедшее состояние. Избрав для себя путь невидящей, перекрыв очам возможность созерцать акт чрезвычайно позорного действа и хоть как-то присмирить беспомощное отчаяние. Она невольно отметила про себя и ужаснулась,что вопреки всему ее отвращению, греховные ощущения только усилились, словно поверхность кожи в один миг стала сплошным полем для нервных проводников. И как бы она старалась не смотреть, сильно, почти до боли сжимая глаза, воображение само рисовало его лицо, пораженное гримасой блаженства и восторга.       Уцелевшие остатки рассудка в ужасе сжимаются, пока действительность, подобная большой смрадной яме, затягивает все глубже и глубже, одурманивая ум и доводя до помешательства. «Грязно. Пакостно. И гадко». Тут все разом затихает, болезненные видения рассеиваются, оставляя за собой пустоту и горечь. Потрясенная, она возвращается из марева липких воспоминаний, и с бухающим сердцем снова уставляется на закрытую дверь, каким-то обездвиженным, потускневшим взглядом. Все так же лежа на боку, Гермиона подтянула под себя ноги и прерывисто выдохнула. Ее прошиб ледяной озноб, наряду с болезненным чувством стыда, глубоким, тягостным и пронизывающим все её хрупкое естество. Она привыкла к назидательному тону его голоса, привыкла к извечному порицанию, к надменности, к постоянной желчности и тирании, что даже колкости, слетающие с язвительного языка, или же грубый окрик, перестали восприниматься как что-то неприятное и отталкивающее. Так уж вышло, что мягкие интонации в большинстве случаев приятны человеческому уху, в то время как интонационная бесцветность, или же, напротив, надменно сказанная грубость, воспринимается, как попытка оклеветать или же принизить достоинство. В данном случае, все было в точности да наоборот. Фальшиво мягкий тон, прикрытый бархатом английских манер, сулил гораздо больше бед, чем сардоническая холодность. Стоит только елейным ноткам втесаться в ровную речь, значит, жди беды, ибо он возжелал исповедать позор разврата. Но было еще, кое-что хуже, значительно хуже… Вчерашний протяжный стон наслаждения, который он испустил, уткнувшись лбом ей в плечо, а после, растекся, как последний развратник, прямо ей в руку, сделав из пальчиков нечто наподобие лодочки, стал последней каплей, переполнившей чашу титанического терпения. Было в этом действе что-то чрезвычайно вульгарное, неприличное, отвратительное. Ощущать как тот, кого ты ненавидишь большего всего на свете и кому желаешь позорной, мучительной смерти, доходит до пика сладострастных физических томлений, пользуясь беспомощностью положения своей жертвы. Выходит такой вот уродливый контраст. Парадоксально, не так ли, кто-то мучается и страдает, захлебываясь слезами унижения, а кто-то с жадностью поглощает эти слезы, разглядев в этом удивительный эротизм.       С общеизвестной точки зрения она знала, что представляет из себя акт совокупления между мужчиной и женщиной, однако, то были лишь познания из области природно-механической стороны. Эпизоды с проявлением чувственности, так сказать, любви во всех её приятных, и в том числе тошнотворных аспектах, её мозг попросту отказывался воспринимать. И посему, кардинальная переменчивость мимики, стоны, вздохи, прерывистая речь, неприличные пришепетывания,воркования, на какой-то момент обнажающие истинную сущность, сбивающие в одночасье маску с лица, которая уже стала привычной и совершенно естественной, шокировали её так сильно, вплоть до того, что она на несколько дней впала в подобие невротической горячки. Любовь, чувственность, сантименты – три составляющие здоровых отношений между противоположными полами, в невинном представлении молодого и целомудренного ума, полностью исключали грязнотцу и разврат. На ощущение болезненного стыда перед физиологическими реакциями мужского организма (не говоря уже о физическом возбуждении, выражающемся в отвердевании главной артерии), оказали существенное влияние наивно отроческая неподготовленность к «vie sexuelle», и весьма ханжеская атмосфера в родительском доме. Что по итогу вылилось в формирование не совсем правильных представлений в голове. Случай неслыханный, почти клинический. Словно бы вся суть отношений между двумя влюбленными в понимании нашей героини сводилось к обоюдному признанию: «Я люблю тебя» и на этом собственно все. Гаснет свет и падает занавес.       Случай особенный, тут на ум приходит один интереснейший термин - «патологическая целомудренность», ставшая одновременно и преградой к познанию важной стороны человеческой любви, и невозможности примирения в естественности либидозного чувства, заложенного в каждой человеческой особи самой матерью природой. Как бы дико и странно это не звучало, но сам эротизм, естественное стремление двух любящих к слиянию, воспринималось её целомудренным умом, как нечто животное, страшное и темное. Параллели и ассоциации сами собой выстраивались в свободном от греховных помыслов уме, и естественным образом доводили до спазмов удушливого, основательного стыда или отвращения. А после того, как над ней гнусным образом надругались, заставив познать «любовь» мучительным и противоестественным способом, не чистую и светлую, которую так жаждало неопытное и светлое сердце, а звериную, тяжелую и разрушительную, она замкнулась окончательно. Шок был такой сильный, что произошли глубокие изменения в психике, то, что по обыкновению должно было приносить естественные радость и наслаждение, впредь ассоциировалось исключительно со страданием и вызывало приступы настоящего ужаса. Отсюда и пошли эти нездоровые, абсурдные мысли, которые все чаще стали появляться в измученном сознании Гермионы.       Взять к примеру чрезвычайно любопытные и показательные рассуждения нашей героини, зиждущиеся вокруг примитивной любви низшей животной жизни. Когда, в порыве сладострастия самка паука съедает своего самца, или, как например, жаба вываливается из страстных объятий мужской особи, нередко с продырявленной грудной клеткой и стекающими по ней внутренностями. Еще один яркий пример, некоторые разновидности мух, которые в проявлении своих примитивных инстинктов, высасывают через хоботок внутренности друг у друга и прочие поразительные дикости. Что же до человеческих особей, в виду последних событий и пережитой трагедии, в ее представлении они не так уж и далеко отошли от животной фауны, только в отличие от оных, оказались изобретательнее и изощрённее. Вы зададитесь вопросом, отчего вдруг пошли такие странные сравнения, да, и, собственно говоря, что может быть общего между всеми этими мухами, пауками и прочими членистоногими гадами и человеком. Так вот примите во внимание психологическую травму героини и природную робость, прибавьте к этому удержание против воли, эмоциональную травлю, домогательства и картинка сама собой сложится.       Размышления пусть и дикие, однако, не лишены смысла. Как еще назвать экземпляров, рассмотревших в мучительстве наслаждение, разве не мерзким гадом. Такая «любовь» проходит через трагизм, через лишения, через страдания. Демоническое начало в совокупности со слабостью перед сладострастием плотно сидит в агрессивной и напористой мужской породе, а там где сладострастие, там и разврат, а где разврат, там и насилие. Насилие - мерзость, скажут большинство из представителей сильной половины человечества, но познав таинство подобного соединения, уже не смогут вернуться к полноценной и здоровой любви. И это не говоря о том, что тяга к мучительству сидит в каждом из нас и ждет своего часа. Все это безмерно развратно…и… страшно.       

***

      

      Теперь, когда боль стала чуть приглушеннее ( Гермионе так действительно казалось, поскольку она не могла субъективно оценить всю степень серьезности своего состояния, ровно как и болезненная отрешенность, апатия, воспринимались ею, как состояние глубокой меланхолии, в виду затворнического образа жизни, хотя в действительности необратимые изменения в ее психике уже произошли), и время немного залечило раны, она позволила воображению работать на полную мощь, до тошноты, до рева, дабы вообразить всю чудовищность подобного действа и воспылать еще большей ненавистью, жгучей ненавистью, которая день за днем, крупинка за крупинкой копилась, готовясь вырваться из-под контроля разума, чтобы нанести ответный удар обидчику и удовлетворить жажду отмщения. То что произошло с ней в этом доме, вся та боль и лишения, которые ей пришлось пережить, все те слезы, которые были пролиты, она будет хранить в своей памяти вечно. Как человек познавший несправедливость, униженный и пригнетенный судьбой, она намеренно будет растравливать свои раны, чтобы подпитываться этой самой болью и чувствовать в этом потребность, словно смысл ее существования внезапно свелся к одной лишь мести. Стало быть, пока не наступит час долгожданного возмездия, и мучитель ее не ответит по заслугам за все причиненное зло, на сердце так и не станет спокойно, и рана ее никогда не сможет зажить.       Его навязчивая забота, его больная любовь имеет под собой истребляющее начало. Граница инстинктов и звериного сладострастия как бы перестают существовать обособленно, и тогда рождается некое темное чувство, самозабвенное, чудовищное, когда тело не может противиться, а разум, поневоле оторван от поступков и чувств.       «Он как паук, вцепился в меня всеми конечностями, держит, мучает, и не отпускает. Медленно высасывает силы, оставляя лишь жалкие крохи, необходимые для поддержания жизни. Паутина как эквивалент этой комнаты-камеры, где обособленность и уныние – наиболее благоприятная среда для осуществления темного таинства. Он хочет, чтобы ничего не менялось, и так было вечно. Он не чувствует меры, таковы его инстинкты, такова его низшая животная любовь, набравшаяся откуда-то дикой мощи и зажегшая горячими углями холодную кровь.Опьяненно кружась в вихре своих инфернальных страстей, и иступлено упиваясь моими муками, он жаждет испепелить меня заживо своею любовью, своею одержимостью… Я его соблазн, идеальная жертва и он будет пользоваться этим преимуществом пока не пресытится».       В этих болезненных раздумьях она провела несколько часов и не сразу заметила, как небо совсем затянуло беспросветной тяжелой дымкой, и теперь густой снег сливался с ним в единое целое. За окном все тот же неизменный пейзаж: опустевший соседский дом с криво заколоченными ставнями, заросшая диким кустарником и местами растрескавшаяся мостовая, одинокий фонарь, и все такое же полное безлюдье. Меняющаяся погода за окном придавала ей ощущение реальности, некой жизненности, позволяя зримо ощутить ход времени. Изоляция продлится еще две недели. Подумать только, две недели бессмысленного, угнетающего существования, и если она будет терпеливой и послушной, будет смиренно сносить предстоящие гнусные выходки и посягательства, то настанет черед почивать лавры своих трудных свершений. Хотелось бы верить, что наградой тому станет долгожданный глоток свободы, по крайней мере он так обещал, или же она услышала то, что хотела слышать. В такой дикой и фантастичной ситуации как эта, приоритеты меняются так же быстро, как и меняется сама ситуация. И если утратить веру в плодотворность последствий совершенного выбора или перестать цепляться за любую возможность перемен, то силы быстро иссякнут и жизнь станет совсем невыносимой, ибо нет ничего хуже пустого, бесцельного существования.       За окном начинал подниматься ветер, обледеневшие ветки остролистной липы стучали друг о друга, а некоторая их часть доставала до окон спальни. Гермиона наблюдала, как они бились об стекло, но совершенно ничего не слышала, звук попросту не доходил, пресекаемый снегговым заклинанием. В этом доме она была как в закупоренной стеклянной бутылке, вся ее жизнь протекала мимо, а олицетворением ее, стала мрачная и унылая панорама из окна, со всеми ее сумрачными туманами, моросящими дождями и грязной слякотью. Маленькая желтогрудая птица, не известная ей, приземлилась на одну из веток, но надолго не задержалась. Повертев головой в разные стороны, она что-то прощебетала и улетела, оставив раскачивающуюся на ветру ветку. Вот так просто взяла и испарилась. Ничем не обремененная, свободная сегодня, завтра, и всегда. Сколько же счастья в природе….       Однажды он сказал, что жизнь несправедлива, а люди всего лишь жалкие, безвольные пешки, исполняющие прихоти в чужой игре. Тогда она лишь отмахнулась, не желая принимать такую истину, а теперь вынуждена мириться со многим, приговоренная к несчастью, вечной тоске, отчаянию и одиночеству. А ведь когда-то она верила, в вездесущие силы фатума, что справедливость во всем должна быть и всякая жертва не должна оказаться напрасной. Гермиона так страшилась, что попусту предала себя, позволив грязи и прочему олицетворению всего гадкого, темного и безнравственного пустить корни и навсегда поселиться в сердце. Настала эпоха отчаяния и безнадежности, и самое страшное, что конца этому не видно. С каждым днем становится все только хуже и хуже. Она понимала это и чувствовала, что несмотря на свою любовь к ближнему и умению сострадать, ее воля, прежде несокрушимая и твердая, уже дала трещину. Основной вопрос заключался в следующем, как долго она протянет, пока старые, наболевшие сомнения окончательно не допекут ее. Неужели все, что ей остается, так это изо дня в день метаться, тяготясь мыслью о судьбинушке родных и близких, в перерывах между издевательствами и развратом, пока безжалостный манипулятор не истощит в нем силы и не отпустит её? А что если все обман? Что если он, циничный, бессовестный, погибший в пороках человек, не возжелает пойти на неоправданный риск, сочтя его обременительным и лишним, теперь уже когда целиком добился своего и был уверен, что впредь ему дозволены все вольности.       Все эти вежливые речи продиктованы подлым замыслом, и по факту, нацелены лишь на то, чтобы увещевать ослабленную девичью бдительность, дабы было чем в дальнейшем скомпрометировать. Пустив в ход виртуозную риторику, и, вонзив когти в неопытное сердце, он выторговал извечное рабство и телесные услады, в обмен на жизни людей, которые теперь целиком и полостью зависели от степени ее сговорчивости. Так сколько же она сможет вытерпеть этой грязи, затягивающей, смрадной, пока не проступят признаки первого помешательства. А может все мираж? Может она уже тронулась умом, только сама этого не понимает. Что-то уже незаметно сдвинулось в голове,надломилось и пошло трещинами.       «Он слово давал…обещал, что поможет, что предпримет все необходимые меры, пойдет на риск, если в этом появится необходимость,а ведь иначе быть не может. Он был так убедителен, никакого фарса и выделанного нахальства, взгляд глубокий… не было в нем того блуждающего огня, который пугал и стал так ненавистен, а голос, такой спокойный, ровный, нацеленный на понимание и даже в кой-той мере сопереживающий. Ведь не показалось мне!? А что если все ложь,продуманные ухищрения, дабы поддалась я неумышленно… ведь в угол же загнал, открыто довольствуется, фарцует! Нет, это не могло быть игрой! Слишком уж обстоятельно прошелся он по всем пунктам и выставил условия. К тому же, что бы он ни говорил, как бы не чурался своей сердечной слабости, делая отсылки на недолговечность привязанностей и чувств, но Гарри он на произвол судьбы не бросит. Ведь должно же было остаться в нем хоть капля человеческого, такого, что вразумило бы и уберегло от разрушения единственного, живого напоминания о своей некогда сильной привязанности. Если действительно была такая сильная любовь,то не могла она пройти бесследно, как и оборваться резко и безвозвратно».       Вскользь оброненой им фразе, она усмотрела единственный выход, надежду, которая отнюдь не приносила желаемого удовлетворения,а лишь раззадоривала внутреннюю смуту.Так или иначе, выбирать особо было не из чего. Стало быть, упустить такой шанс на единственное и последнее спасение никак нельзя. Во всяком случае, лучше воспользоваться любой возможностью, пусть и мизерной, подобно несбыточной мечте, нежели пилить себя всю оставшуюся жизнь за отказ сделать пробу. Волнительный поток мыслей произвел весьма сильное впечатление на измученный молодой организм. Грудь девушки начало теснить от предлагаемых воображением чудовищных картин возможного будущего, которое могло нагрянуть уже с этого дня. Гермиона чуть приподнялась на локтях и рассеянным взглядом обвела комнату, словно только что отойдя из мира грез. Несмотря на прохладу помещения, она чувствовала небольшой озноб, потому как взмокла за время беспокойной, бессонной ночи. Ей вдруг нестерпимо захотелось скинуть с себя одеяло, стянуть насквозь промокшую сорочку, неприятно прилипающую к разгоряченному телу. С каким-то необъяснимым рвением, какое нашлось в ослабленном теле, она оттолкнула в сторону стеганное, пуховое одеяло, так, что оно необъятным комом свалилось на пол, рывком соскочила с кровати, и уже было начала слущивать с себя одежду, как вдруг резко остановилась. «Да что же я делаю! Холод-то, какой стоит промозглый! Так и озябнуть не долго, а потом и вовсе слечь с лихорадкой.Что если им понадобится моя помощь? Что если настанет черед моего выхода, а от меня, чахоточной, не будет никакого проку! Нельзя поддаваться на эгоизм, нельзя сейчас замыкаться на себе, ведь тогда все бесммысленно…»       Переведя дух и прижав рукой бухающее сердце, девушка устремила взор на массивный платяной шкаф, стоявший у самой дальней стены, а затем на выдвижные ящики меньшего комода. Внутренний голос, именовавший себя «здравым смыслом», подсказывал, что, несмотря на безобразие и несправедливость сложившейся ситуации, не стоит поддаваться на сиюминутные порывы и действовать сгоряча. Сознав неблагоразумность своего поведения, и чуть успокоившись, Гермиона обратилась на поиски сухой, чистой одежды. Содержимое ящиков было аккуратно сложено, необходимое отыскалось довольно быстро. Гриффиндорка скинула с себя повлажневшую от пота ночную рубашку и облачилась в свежее, проигнорировав необходимость перед этим принять ванну. О последнем, с недавних пор, она не могла думать без толики содрогания. Не только обстановка комнаты действовала на нее так удручающе, но и определенный эффект возымело и то обстоятельство, что роковая встреча должна была произойти через каких-то несколько часов. Стало быть, развязка все ближе и ближе подходит к ней, остается только терпеливо ждать и послушно принять судьбу, как она есть, раз и навсегда. Довольно мучить себя бесконечными думами, пора прекратить демонстрировать ужас перед неизбежным. Она вынесла столько страданий и лишений, что сил вытерпеть последнее испытание должно хватить, а если и суждено жалу скорпиона вонзиться в саму сердцевину ладони, то так тому и быть. И пусть боль от яда будет едва стерпимой, а слезы с примесью горечи покатятся по щекам, но зато, она закалится на всю оставшуюся жизнь, станет еще выносливее и менее чувствительной к малейшей муке. А что если нет? Что если эти постоянные тревоги и упадок духа доконают ее окончательно,что если она не сможетдойти в своих намерениях до конца и пережить последнюю пытку, и оттого обессилит, впадет в безумное беспамятство?       Применив огромное усилие, Гермиона попыталась совладать над собой, что было весьма затруднительно, потому как острота собственных мученических страданий, как бы подхлестывала ее, распаляя еще сильнее. Силы изменяли, гнетущая тоска сменялась апатией, то и дело она оказывалась в такой ситуации, где балансировала на тонкой грани, между чувством вины, ответственностью, долгом, и врождёнными инстинктами, импульсами подсознания и чувствами. Закончив с переодеванием, усталый взгляд девушки задержался на оставленном, на прикроватном столике, латунном подносе с высокими краями. Небольшой фарфоровый чайничек, наполненный свежей заваркой, испускал душистый аромат. Некогда горячий, он успел остыть, равно как и все остальное располагаемое на подносе: ломтики поджаренного ржаного хлеба с пикшей и яйцами-пашот,сложенными в маленькой чашечке. Скривив губы, девушка отвернулась от подноса, упала обратно на подушки, и так, ничком, пролежала около получаса. И если бы не начавшие затекать руки, она так и пролежала бы без движения еще Бог знает сколько, предаваясь тревожным волнениям, которые внушала ей ложная надежда. Пребывая в странной и какой-то растерявшейся суете, аппетита у нее совсем не было, и чтобы заставить себя съесть хотя бы пару ложек, пришлось потратить много времени, дабы не спровоцировать новый скандал.       Обхватив обеими руками чашку, в которой поблескивала темная жидкость, она отпила несколько глотков. Ощутив знакомый, слегка вяжущий вкус, задержавшийся на поверхности языка, она с раздражением поставила чашку обратно на поднос. Да, это определенно был тот самый вкус. Вкус, дарящий ложное умиротворение, притупляющий чувства и дурманящий рассудок. В небольших количествах отвар из подсушенных и мелко протолченных корневищ фактически не имел никакого запаха, а сам вкус очень слабо определялся, но Гермиона уже некоторое время стала подозревать какой-то мерзкий подвох. Ей так же было хорошо известно, что сырье из черемицы пользовалось большим спросом в определенных кругах, а в сочетании с прочими ингредиентами, содержащими эссенцию из мандрагоры, его ценность удваивалась. По обыкновению,этим настоем опаивали буйных умалишенных или заключенных в учреждениях определённого типа, подобно известной на весь мир лечебнице Святого Мундо. Снегг не просто перестраховывался, все указывало на определённую задумку, которую все это время он тщательно вынашивал, планировал, а теперь, когда время подошло, решил наихитрейшим способом воплотить в жизнь. Стало быть, преследуемая цель воистину противоестественная, тяготящая, раз он снова возобновил попытки добыть полной контроль, посредством «наркотической методы». Правда, как оказалось, весь его интерес зиждился вокруг безоговорочного подчинения, уже более на глубоком, сознательном уровне,дабы свести к минимуму естественные позывы к противостоянию и строптивым выходкам. Чтобы уже окончательно оставаться уверенным в результативности оказанных мер, и как следствие, добиться безропотного почтения, преданности и благоговения, со стороны объекта страсти, захватившего все его внимание и интерес.       Основной вопрос заключался в следующем, как долго она уже послушно пьет эту отраву, которая при длительном употреблении не только ухудшает физиологические реакции и приводит к нарушению витальных чувств, но и основательно мутит сознание. Поначалу изменения были едва заметны, но с каждым днем они начали все явственней проявляться. Какая-то часть ее внутреннего «я», ощущала, что рассудок, на скрижалях которого, он словно бы стремился высечь свои права, погружается в бесконечное падение. Ведь как еще объяснить какое-то необъяснимое паническое состояние, когда дело затрагивало, казалось бы, безобидных и обыденных вещей. К примеру, она подолгу не могла заставить себя зайти в уборную,простаивая перед дверью до тех пор, пока нужда не становилась невыносимой, словно там ее поджидало нечто опасное и гибельное. Без того тревожный сон окончательно расстроился, став лихорадочным, не говоря уже о странной и совершенно не характерной рассеянности или даже задумчивости, что впоследствии заметно отразились на всем ее образе. Будь то проделки уставшего воображения, или плоды навязчивых волнений, она трепетала и боялась, как малое дитя. Что-то определенно поспособствовало возникновению болезненных ассоциаций, и кажется, она начинала понимать, в чем именно кроется причина зародившихся фобий. Порой, видения обладали необыкновенной выпуклостью и чрезвычайным сходством с действительностью, словно бы разум намеренно игрался с ней, черпая из сознания наиболее впечатлительные моменты. Особенно ее внимание занимало находящееся в уборной округлое зеркало над умывальником. Ей все мерещилось, что при длительном рассматривании, по нему в разные стороны ползут тонкие, косые трещины. И как бы ей не хотелось списать происходящее на обман зрения, мираж, или оптическое преломление света, все происходило перед самыми глазами, словно наяву.       (Следует описание с позиции произошедшего, которое персонаж переживает в текущий момент).       «Облокотившись руками о раковину, она стояла и пристально всматривалась в зеркало, не веря своим глазам. Еще секунду назад поверхность была гладкая, а теперь она отчетливо видела, как маленькая трещина образовалась в нижем углу, и поползла к противоположной раме, расщепляясь на множество других, пока те, мелкой сетью не покрыли большую половину поверхности зеркала. За счет произошедшей деформации, ее отражение до неузнаваемости исказилось. Страх все более и более начинал овладевать ей по мере разглядывания проступающего уродливого «двойника». Она вздрогнула и отступила от зеркала, но не смогла заставить себя перестать смотреть. Затем случилось нечто совсем невероятное. Раздался хруст стекла, от которого разом свело скулы. Так явственно, так отчетливо. Снова треск, звон. Зеркало осыпалось неровными острыми осколками прямо на керамическую поверхность раковины. Ошеломленная, она принялась осматриваться кругом напуганным взором, неотвязно терзая себя одной и той же мыслью и растрачивая ценные остатки душевных сил. «Это не может быть правдой! Я знаю, что не сошла с ума, рассудок все еще при мне…Да-а, так и есть, я просто устала, а в эту ночь еще и сон долго не шел…Это наверное бред, галлюцинации… и тому существует вполне разумное объяснение. Я уже столько месяцев нахожусь взаперти, света белого не видя… столько всего плохого произошло, столько унижений стерпела… оттого и мерещится мне всякое. А как иначе? »       Спустя долю мгновения, она в мучительном недоумении опустила взгляд на свои руки, и с ужасом отметила, что они все в крови, ярко алой и теплой, а на полу, прямо на том самом месте, где он ее нашел и привел в чувство, образовалась небольшая лужица. Пульс стучит, в глазах темнеет. Гермиона в исступлении бросилась оттирать руки о перед платья. Трет, трет, с усилием, как бы в обезумелом беспамятстве. Весь передник уже сплошь замарался багряными пятнами и разводами, ладони саднит, а она, как заведенная не может остановиться. Все ее мысли поглотило желание любым способом избавиться от пугающего вида крови, появившейся неизвестно откуда и непонятно как. Отвратительный, металлический запах бьет в нос до тошноты. Её оказалось так много, так много крови, словно бы ее собственные руки принялись кровоточить, подобно открывшимся стигматам великомученицы. Дыхание захватывает, крики застревают где-то в груди, побелев, она пятится назад, подальше от злосчастного зеркала. Не помня себя от страха, она вновь протягивает руки перед собой и с ужасом обнаруживает, что кровь совсем потемнела, стала почти черной, и какой-то липкой, неприятно стягивая кожу ладоней, а запах - еще хуже. На мгновение ей становится так невыносимо дурно, что голова идет кругом, и она, с трудом найдя в себе силы, бросается прочь. В мыслях молниеносно проносится: «Только прочь отсюда! Только бы прочь от этой проклятой комнаты!» И кровь, одна лишь кровь, она везде, куда ни глянь. Будто какого-то несчастного зверски пытали, резали ножом, кромсали, пока тот в исступленной борьбе за жизнь, метался из угла в угол, как раненый зверь, загораживаясь от смертоносных ударов голыми руками. Отчего ею были забрызганы не только пол и стены, но даже потолок. Чудовищно. Невообразимо. Ей никогда не приходилось видеть столько крови.       В одночасье тревога перерастает в панический страх. Дрожа как осиновый лист, хватаясь за сердце, она скользит по полу, спотыкается и едва не падает. Желудок сжимается в тугой комок, рассудок затуманился, поплыл. Каким-то чудом ей удается вернуть равновесие, до того силен был страх распластаться на полу и позволить смердящей, черной жиже поглотить себя. Руки липнут ко всему, чего она случайно касается, дышать становится все труднее и труднее. Безумие достигает апофеоза. Все эти пережитые впечатления доводят ее до бессилия, накатывает мгновенная усталость, будто вся энергия разом иссякла, и истощились жизненные силы. В голове возникает малоутешительная мысль, что расстояние до двери ей никогда уже не преодолеть. Она, кажется, становиться все дальше и дальше, как если смотреть на неё через суживающийся конец подзорной трубы. Между тем, в глазах темнеет, плывет рябью, двигаться становится сложнее. Запах крови чувствуется во рту, наполняет собою легкие, и душит, душит….»       Гермиона не помнила, как оказалась на лестничной площадке второго этажа. Каким-то удивительным образом этот промежуток времени стерся из памяти, словно бы мозг целенаправленно забраковал шокирующее воспоминание. В ту минуту она не была способна рассуждать, вопреки немыслимости произошедшего, и потому помрачившийся ум впитал весь безобразный ужас привидевшегося. Это был первый случай, когда в режиме бодрствования действительность начала деформироваться и приобретать кошмарные очертания дурного сна. Стало быть, какая-то непонятная, начавшая свое развитие душевная болезнь, подвергла ее волю и рассудок упадку. Случившееся до того было фантастично и болезненно подействовало на Гермиону, что у нее не сразу нашлись силы подняться с пола. Кое-как она доползла до стены, чтобы вжаться в угол, а затем расплакалась. В таком нестерпимом страдании и ощущении безграничного страха за нестабильность своего психического состояния, она провела около часа. И все рыдала, рыдала, размазывая горячие слезы по лицу, распухшими от ожесточенного трения ладонями, пока не разболелась голова. После того происшествия она была сама не своя, впала в состояние душевной изнуренности и забылась. На душе стало смутно и пусто, а тело разбито.       Утро, последовавшее за роковым испытанием, принесло отрезвляющий эффект. Гневно упершись взглядом в кружку, на гриффиндорку снизошло ошеломляющее озарение. Вот уже с минуту пребывая в состоянии осенения, перемежающегося с раздражительным чувством отвращения, если не болезненной ненависти, ее внутреннее возбуждение только усилилось. Мучительнее всего было осознавать, что последствия бесчестной, грязной методы возымели такой эффект. Поднявшись с кровати, она, по обыкновению своему, принялась ходить из угла в угол, пытаясь, таким образом, тщательно обдумать свои дальнейшие действия.       «Подлец! Снова завел свою мучительную, дразнящую игру! Мало было ему моих страданий, мало унижений, он хочет обратить против самой себя! Не я ему нужна, а рабское подобие, картинка, коль он так низменно хлопочет и пытается лишить меня личности, опаивая втихомолку своими проклятыми снадобьями!».       Нервы девушки раздражались все более и более, неразрешенных пунктов, сомнений, страхов оставалась целая бездна, и с этим определенно нужно было что-то делать. Отвращение поднималось внутри нее с каждой минутой, поэтому она вспыхнула не от гнева, а скорее, от волнения за свое душевное здоровье, на которое он, теперь уверенным образом нацелился и безжалостно пикировал. В голове неожиданно прояснилось, выстроилось в подобие логической цепочки, все факты теперь указывали на глубокомысленные психологические приемы. Главным образом она корила себя за наивность, за то, что доверилась тому, кому нельзя было доверять, имея четкое представление о его крайне эгоистичной и алчущей натуре. Эвона как получается, выступив под эффективной маской добродетели, он завел речь о «перерождении», о пробудившейся совести и стремлении исправить создавшееся впечатление, якобы созрев на благородное и опасное дело, а сам под шумок продолжил хлопотать единственно с низкой целью. Эффект практически начал сбываться, только вот прогадал Снегг в одном - возможно Гермиона и смирилась с участью жертвы, поставив на себе крест и приняв роль мученицы, но огромная духовно-нравственная сила, осталось все той же незыблемой преградой. Именно самоотверженное стремление любым возможным способом помочь родным и близким, не сломило моральный дух девушки и позволило так долго оставаться в ясном сознании. Вера в человечность, любовь, милосердие, справедливость, и прежде всего любовь к ближнему, поддерживали её так долго. И пусть рассудок был затуманен ядовитым дурманом, тело осквернено, а сердце очерствело, лишь только потому, что после страшных и острых страданий, никто не способен оставаться мягким и чувственным.       Ей действительно стало очень страшно, когда мысль подобралась вплотную к очевидному откровению, которое давило своей незримой массой и путало. В попытке найти связь между болезненными снами, странном привкусе чая и фантастическими миражами, кои неожиданно восстали перед ней в виде чудовищного эпизода в уборной, она ненароком пришла к неожиданному открытию. Первоначальное изумление как бы начало проходить, постепенно сглаживаясь перед неотъемлемыми фактами. Снегг потрудился на славу, его изобретательность и изощренность ума воистину поражали, а умение естественно и органично осуществлять всякую гнусность, не зная границ и пределов, заставили бы содрогнуться самых закоренелых подлецов. Весь замысел заключался в привитии неких взглядов, характеризующихся естественной связью между упадком духа, апатией, затмением рассудка, перепадами настроения и различными галлюцинациям, которые охватывают человека и стремительно развиваются во время прогрессирования какого-либо стресса. Таким образом, всякий, подвергшийся продолжительной тирании, переживший насилие, утрату близкого, истерзанный физически и морально, не смог обнародовать наихитрейший маневр и укрепился бы в вере по части собственного помешательства.       Собственно говоря, так почти и сталось. Дело и близко не походило на феноменальное легкомыслие, присущее каждой второй молодой особе, и уж больно правдоподобной смотрелась идея с раздраженным и больным воображением, выкидывающим очередной фортель, после моральных издевательств и насильственного принуждения разделить совместно тягу к противоестественному разврату. Мрачное, непередаваемое словами ощущение охватило ее душу. Словно бы она по пояс оказалась втянутой в смрадную яму, заполненную до самых краев нечистотами. И если развести их по разным родам, дать им определение, то получится инфернальная смесь из лжи, греха и порока. Подстрекаемое методичными выходками душегуба, втягивание это давно началось и так бы и продолжилось, если бы не глубокое отвращение ко злу, огромная сила воли и боязнь нести в душе тяжкий грех отступления от долга, предначертанного самой судьбой. А ведь замысел почти сработал, еще один малейший нажим, со стороны изощренного блюстителя порядка, и тогда, задумка бы вполне свершилась. Она поверила бы, что ни воли, ни свободы рассудка впредь у нее не осталось, по итогу признала себя сумасшедшей. Несмотря на возникающие на пути все новые и новые затруднения, Гермиона продолжала самоотверженно претерпевать выпавшие на долю муки, и в страдании своем прозрела скрытые намерения, по крайней мере, подозревала о возможной подноготной гривуазного обмана.       (Далее следует мысль от лица второго персонажа.Его видение, рассуждение на текущую тему).       Тайно подсыпая смесь с характерным наркотическим эффектом, Снегг задумал подстроить все таким образом, чтобы ничего не подозревающая девушка, чье внимание теперь всецело было приковано к близящимся роковым событиям, и, стало быть, бдительность была ее усыплена, решила, что безнадежность, напряженные нервы, беспрестанное волнение, губят ее здоровье и от того она бредит и недомогает. Со стороны все выглядело как-никак натурально, ведь такой надрыв, такой надрыв, как тут не помутится рассудком. В то же время, отвар действительно дурманил ум, а по мере накопления в организме вызывал все более реалистичные галлюцинации, нарушал сон, притуплял умственные способности и истощал физические силы. И то сказать - Снеггу это было на руку. В случае неожиданного провала «спасительной операции Поттера» и дабы избежать ненужных истерик со слезами, проклятий или каких-либо нежелательных реакций, а также их последствий: шантаж, заключающийся в отказе от принятия пищи, абстрагирование от всего происходящего вокруг, упорное молчание, он решил заранее обезопасить себя и пошел известным путем.       Уж больно девчонка горделива, смела и порывиста была по природе своей, невольным свидетелем чего он давеча успел стать. Что же до самоотверженности в преданности своей семье и близким, и тонкому ощущению нравственности, то этого ей и вовсе не занимать, подставится, не раздумывая под раскаленные копья, примет на себя все муки, лишь бы повод подвернулся. Случись «надеждам», пусть и ложным, рассыпаться в прах, позволительно даже на самый неожиданный результат рассчитывать. Быть в таком случае драме со всеми вытекающими, быть тогда и самоистязанию, самобичеванию, или того хуже …вот уж чего никак нельзя допустить. Воспользовавшись самым прозорливейшим расчетом, Снегг стремился всеми возможными методами избавиться от нависшего над ним, подобно приговору, ненавистного клише «злодея» и «убийцы», виновному во всех грехах и бедах, которому отказано в оправдании, и что уж там умалчивать, отказано в любви и обожании, в лице той, которую он страстно желал заполучить. Стало быть, со слабой, одурманенной и беспомощной, гораздо проще совладать, чем с разъяренной бунтовщицей, требующей реванша.Сколько затруднений, и прочих ненужных и подчас утомительных аффектов, она могла создать ему, если план неожиданно сорвется, подсобить Поттеру не удастся и все пойдет наперекосяк. Мятеж девчонки был крайне нежелателен, требовался другой подход. Просчитав различные расклады, Снегг остановился на двух возможных исходах конечной игры. Стоило только провернуть все должным образом, с минимальными отклонениями от задумки, как у гриффиндорки появится наклонность верить ему. Он взлелеял мысль, как она встретит его с почестями, будет благоговеть перед ним. И считая своим спасителем, безоговорочно станет сносить все прихоти, пока он владычествует и тиранит.       Сколько сладостных эпизодов подобного плана он воображал себе, как при его режиме и твердом руководстве строптивая нахалка исправится, станет кроткой и покорной. А как в свое время раздражал ее длинный язык и самоуверенное, недопустимое поведение. Ничего, то лишь временное недоразумение. Очень скоро все изменится и заиграет новыми красками. Сегодняшний день должен стать знаменательным не только для девчонки, но и для него самого. Убежденный в эффективности толково продуманного замысла, Снегг сделал соответствующие ставки. Главное дело заключалось в том, что он подкрался уже довольно близко к своей мечте, так близко, что буквально видел себя в этой роли. Раскуражился он не на шутку и с упоением помышлял, как доведет начатое до конца и по обыкновению своему выйдет победителем. Пара осторожных движений и несколько нужных слов, пока девичья бдительность стеснена одурманивающим зельцем, уверить её в чем-либо будет гораздо проще. Мол, странная наклонность, да и нервы раздраженные. Затем, накинуть на себя глубоко тронутый вид, охмурить ловко скроенной ложью, той самой, которой промышляют по обычаю «во спасение», и которой при грамотном пользовании так легко покоряются все без исключения женщины, не говоря уже о неопытных и чертовски хорошеньких душеньках, и можно смело пожинать сладостные плоды. Короче говоря, достовернейшим образом скроенные факты, обстоятельства, за истину сойдут, ведь почва-то возведена, настроение душевное уже не станет метаться, потому как ослабленно и захочет уже чего-то окончательного. Тут уже при всем естественном желании не ощутишь никаких клише или игру в таинственность. Бабочка сама на свечку полетит и не заметит, как огонь, сожжет ее заживо. И пока он активнейшим образом хлопотал в свою выгоду, гриффиндорка уже тщательно обдумывала план спасительных действий, дабы вырваться на свободу и разорвать порочный круг преступного насилия и тирании.       

      

***

             Возвращаясь обратно к Гермионе. Оконфуженная столь грязными приемами, она вся дрожала от гнева. В голове у нее никак не могло сложиться в связанную мысль, что Снегг в действительности снизошел до столь гнусной низости. Она была сама не своя, даже на месте устоять не могла, ни на одном предмете сосредоточиться, а мысли, в безумном потоке сменяли одну другую. Было еще кое-что, о чем ей было сложно думать без содрогания, она понимала, что в таком иступленном состоянии, проявляющимся в зацикленности на «безумной идее», Снегг способен на самые непредсказуемые поступки, а очередная изоляция с лишениями или унизительное наказание не самые страшные из них. Ноющее чувство внутри разрасталось, набирало силу, еще немного и оно, того пади выплеснется через край. Ко всему прочему, ей страстно хотелось пить, в горле пересохло и саднило так, словно по нему изнутри прошлись наждаком. Стакан живительной, чистейшей влаги оказался бы сейчас самым блаженным, самым прекрасным подношением. Она невольно сглотнула слюну и в раздумье встала посреди комнаты. Мысль ее унеслась обратно к подносу с едой. Казалось бы, весьма прозаичное желание, однако, когда жизнь твоя протекает в неволе, да и к тому жепод прицелом неустанного контроля, чье значение и важность ни в коем случае нельзя умалить, когда велят как выглядеть, как вести себя, как разговаривать и даже как мыслить, такие незначительные вещи начинают казаться истинным счастьем.       «Все эти приготовления, да примочки, во благо пойдут, дескать, болезнью пренебрегать опасно, нервы слабые быстро задурманиваются, как же! Если кто из нас болен и наклонен к помешательству, так это он. Я больше никогда ничего не возьму из его рук!Уж лучше умереть от голода и жажды, чем потакать причудам изверга, привыкшего питаться страданиями других. Пусть накажет, лишит меня возможности видеть дневной свет,пусть запрет на долгие недели в грязном и темном чулане без окон, пусть высечет до изнеможения, зато рассудок мой будет чист. Я останусь верна себе, своим принципам и буду помнить ради чего все это, ради чего я боролась и вынесла столько унижений. Сохранить в своей душе веру в жизнь, в людей, вопреки всем ужасам, злу и преступлениям, это единственное, что сейчас по-настоящему важно и имеет цену».       От переполнивших впечатлений, грудь неприятно сдавило. Глаза у Гермионы загорелись. Ощущение появившегося контроля над ситуацией и разгадка грязных помыслов, так захватили ее, что она впервые за долгое время почувствовала себя свободной от едких чар душегуба. Загубленный жесткой тиранией мятежный дух, после долгого молчания подал первые признаки жизни, и подпитываемый жгучей обидой, заиграл внутри с доселе неизвестной силой.Оставалось только тщательно спланировать, как обхитрить Снегга и заставить думать, что о замысле его ничего не известно. Наполовину опорожненная кружка щедро сдобренная ядовитой настойкой, стоявшая на фарфоровом блюдце, станет тому доказательством. Гермиона перевела на минуту дух и расцепила руки, в волнении выделывающие какие-то странные жесты. Если взглянуть на ситуацию объективно и рассудить, сколько уже было таких попыток, причем безуспешных и кончившихся весьма плачевно, все воодушевление тут же растворялось. Ведь доселе его не удавалось обхитрить и находилось всегда то, что обличало ее в последний момент. Пытаться прочитать его мысли такое же бесполезное занятие, как и пробовать доказать, что поступки его аморальны, а методы привития чувства любви и уважения абсурдны до последней степени.       Вся дело в том, что Снегг был напрочь лишен чувства снисходительности, а растопить лед холодности и сдержанности удалось только однажды. Но все это было так давно, столько воды утекло с тех пор, столько всего произошло. Жизнь развратила и испортила его, сейчас это был человек, полностью погрязший в самых темных грехах и зверствах. Казалось бы, никакое раскаяние не способно вызволить эту душу из болота морального разрушения и деградации, ибо всевозможные заповеди гуманизма были безбожно порушены. Все самое страшное уже случилось: подстрекательство, ложь, убийство,и даже поруганная честь беззащитной. Зло не всегда сосредоточено там, где сила и власть, все дело в границах дозволенности и когда переступаешь определенную черту, назад уже не воротиться. Когда-то очень давно Снегг переступил эту черту и оказался во власти злого рока. Непреклонный в своих пристрастиях и вкусивший нектар власти, он ставил свои собственные интересы превыше всего, добивался этого рьяно и неотступно, прибегая к любым возможным способам, без всякого зазора или внутреннего ощущения уколов совести, тем паче стыда, пусть даже предстояло пойти на самое гнусное преступление.       Гермиона потупилась себе под ноги, розовые губы дрогнули и разошлись в нервной улыбке, через которую выражались мука и страх. Бледные щеки вспыхнули и пошли красными пятнами. Странное чувство захватило ее, она ощущала нечто наподобие наслаждения от дерзости своей, дескать, после всего, после пережитых боли, унижений и страданий, она нашла в себе силы воспрять духом и посмела выступить против него.       «Выдержу ли я, Господи? Смогу ли дойти до конца?Нужно собраться с мыслями и подумать, как избавиться от остатков чая. И что же делать с едой на подносе…Мне теперь и кусок в горло не полезет, после того, что я обнаружила... Если оставить все как есть,он обозлится, непременно придет в неистовство,когда заметит, что еда осталась почти нетронутой и я недостаточно серьезно отнеслась к его «предельно ясным» указаниям. Ох, как представлю этот взгляд…острый, надменный, так еще тошнее становится... Начнет кружить вокруг, тревожить, запугивать, постепенно суживая радиус, пока не доведет до кондиции своими прямыми намеками, заставит признаться во всех смертных и бессмертных грехах, даже в том, чего я никогда не делала, а после прихлопнет…И все же я рискну…Нужно избавиться от очага хворей телесных и сделать это немедленно».       Лихорадочная дрожь все продолжалась, ей было и страшно, и тошно, а порой и сладко. Вопреки всему, вопреки неимоверным страданиям, вопреки жестокости судьбы и предначертанной агонии погибнуть в губительной атмосфере порока, она возродилась! Ожила! Вот уж действительно поразительно, какой силы бывает воля человеческая. Такое хрупкое создание, забитое, несчастное, однако, посмотрите, сколько неистребимых сил еще теплится в исковерканной душе, готовой превозмочь несчастье и пойти наперекор судьбе.       Украдкой взглянув на себя в зеркало, Гермиона в очередной раз отметила, как сильно внешне переменилась, затем пригладила трепещущей ладонью волнистые волосы, вздохнула и продолжила думать. Она ненавидела его безмерно и даже опасалась, что таким образом выдаст себя. У Снегга была масса преимуществ, и одно весьма существенное, при всей своей внешней хладнокровности и даже некой вялости, апатичности, в то же время он всегда был готов к любой неожиданности, точно хищник, притаившийся в засаде и выжидающий сигнала броска. Скудная мимика и общая сдержанность черт, существенно затрудняли всякое взаимодействие. И только черные глаза оставались подвижны и рассматривали с глубокой невозмутимостью. В жизнь не догадаешься, о чем сейчас думает этот человек, и какие страсти бушуют в его темном сердце. К величайшему своему сожалению, Гермионе пришлось мало-помалу принять за факт, что попытка окажется очередным провалом. Существовала огромная вероятность, что Снегг распознает истинные намерения еще на самых начальных порах. Огорошит каким-нибудь неожиданным и опасным вопросом, но не станет подавать виду, и продолжить подыгрывать, изводя посторонними темами, ходя вокруг да около, пока уже сам случайно не проговоришься и тем самым скомпрометируешь себя. Или, еще более мрачный вариант. Случись попасться на скверное настроение, осадит грубо, без каких-либо переходов и объяснений, так и накажет по всей строгости. А где строгость, там и слезы, а там, где слезы, там и сласть для него. Чем длиннее антракт, тем ему азартней. Она чувствовала в нем эту ненасытную до страданий жадность, и знала, что тот будет измываться до последнего, пока не достигнет вершины перверсного ража, и тело его не охватит мысль о предстоящем физическом контакте. Какое-то неординарное эротическое наслаждение извлекал оный из унизительной процессии вышкаливания. Всегда находился повод отчитать, сделать строгий выговор, в особенности, если жертвочка слегка беспечна, рассеяна и запугана, насладившись при этом восхитительным разнообразием выразительных глаз и нежных губ. Впрочем,оно и ясно, тиранствовать и подавлять – его истинные призвания. И даже при смене рода деятельности такие привычки остаются верными на всю жизнь. Отведав волнующего напитка власти, он жаждал распробовать вкус последующего глотка, так чтобы власть сделалась безграничной, и в любой момент иметь возможность лицезреть отражение собственного величия в глазах несчастной жертвы.       Гермиона терла виски в надежде отыскать подходящий ответ. Следовало обыграть все наитуральнейшим образом, чтобы Снегг продолжал думать, что обладает нужной властью и так же незаметно пользуется ей, а она, в смирении пала перед ним, примирившись со своей ролью. В тот момент пока оный уверен, что дурманящее зелье циркулирует по маленьким венкам, и, следовательно, уже не следит и сторожит так неустанно, каждый час, каждую минуту, бдительность его будет проще обмануть. Там уже разыграть чувствительность, не как в прошлый раз, до приторности и низкопробщины, а так чтобы максимально убедительно, напустив на себя дезориентированный и беспомощный вид. И самое главное не забегать вперед, не заговаривать первой, только когда он напрямую обратится, так сказать, к стенке прижмет, иначе дело плавно перейдет в процессию допроса.Как раз таки по этой части Гермиона была в числе слабых. Неожиданный вопрос,намек, и как обухом по голове. Натура такая, чистая, благородная, лгать совсем не умеет, лишена всякой хитрости, изворотливости. Предположим, что попытается солгать, ненароком пожалуется на головокружение, сильную жажду и беспокойный сон, впрочем, в таком состоянии как сейчас, она запросто могла сойти за несчастную помешанную, истомленную давней печалью душевных происков (тот самый пресловутый, тревожный эффект и апатия, возникающие при злоупотреблении успокоительных настоек). Ее изнеможённый вид, худоба, болезненная бледность, были заметны невооруженным глазом и вполне могли создать соответствующее впечатление. Эффект получится самый что ни на есть убедительный. Стоит только взглянуть на это несчастное и ослабленное создание, и самая суровая душа смягчится. Задумка кажется вполне осуществимой, если обыграть все бесподобным образом, что даже и прицепиться не к чему будет. Вот только все это проекты, и не более, игра игрой, а в глазах вся подноготная читается. В них-то все и отражение действительности, а вместе с тем стоящие за остроумием робость, неуверенность и страх, хоть пади и выколи.       Грифиндорке не сиделось на месте, скрестив руки на груди, она подошла к окну и стала всматриваться в тусклый пейзаж. Лихорадочное возбуждение всецело охватило ее, а мысли, не переставая кружились в голове. Она все просчитывала разные варианты, не решаясь остановить выбор на одном из них. Так как Снегг снова лишил ее возможности отслеживать время, она подошла к окну, чтобы определить по своим расчетам, когда он должен вернуться и сколько у нее еще осталось, дабы успеть провернуть возникшую затею. С недавних пор большая часть комнат в доме держались запертыми, в ее распоряжении оставались только спальня на втором этаже и уборная на первом. Та самая уборная на первом этаже… Какой бы сильный страх отныне не внушало ей это место, взволнованная мятежными чувствами она уже не могла остановиться, и, схватив поднос, едва не опрокинув содержимое, с решительным видом зашагала прочь из комнаты. Когда она спускалась по темной лестнице, руки у неё дрожали, но не от страха, нет, напротив, это было другое чувство, когда яснеет мысль и твердеют намерения. И пока она шла, продолжая мысленно уверять себя, что произошедшее само по себе непостижимо и не может существовать в привычном порядке вещей, и что к мистическим видениям, ее подтолкнуло не иначе как расстройство нервов, усугубленное снегговым отваром.       Стоящие на подносе тарелка, блюдца и кружка, при каждом шаге позвякивали. Осторожно перешагивая одну за другой ступенькой, она напрягала глаза и осматривалась, боясь оступиться и уронить поднос. Спускаясь все ниже, она все внушала себе, что нужно стараться противодействовать неприятным ощущениям и довериться доводам рассудка, а иначе, ничего не выйдет, тяжелые мысли вконец осадят и допекут. Самовнушение закончится тем, что страшное видение вновь повторится.До захода солнца предположительно оставалось еще несколько часов, как правило, газовые рожки настенных бра загорались около шести вечера, когда уже смеркалось, а через какое-то время объявлялся и он. Гермиона вцепилась в поднос с такой силой, что пальцы ее побелели, а ладони вспотели от волнения. Оказавшись в самом низу лестницы и украдкой глянув на двери гостиной, волнение к ней вернулось и сделалось чрезвычайным. Дверь, ведущая в залы, была слегка приотворена, хотя девушка готова была поклясться, что еще утром, когда она спускалась в уборную, та была плотно закрыта, а теперь, из-под нее пробивался слабый огонек света. Воскликнув про себя, руки у неё внезапно стали совсем слабы, она буквально ощутила, как они немеют и деревенеют с каждой секундой. Внезапно за дверью произошло какое-то движение, она увидела, как быстрая тень,отражающаяся в зазоре на полу, прошмыгнула и тут же скрылась. В ту же минуту силы, которые все это время поддерживали, начали её скоропостижно покидать. Голова закружилась, и она сильно испугалась, что сейчас выпустит и уронит поднос. В голове тут же хаотично забегали мыслей: «Как? Он уже вернулся? Но разве сейчас он не должен находиться на площади Гриммо!? Что заставило его вернуться, и почему я ничего не услышала? А что если сейчас он решит выйти,как я объясню, почему у меня в руках поднос! Нельзя допустить, чтобы он застал меня здесь, нужно как можно быстрее возвратиться обратно в комнату!».       В висках стучала кровь, девушка облокотилась плечом о стену и попыталась выровнять сбивающееся дыхание. Снова раздался шорох, затем отчётливо чьи-то шаги, совсем рядом с дверью. Неожиданно звук двигающейся мебели. Гермиона вздрогнула, слишком распалились и без того слабые нервы. Едва помня себя от страха, с замиранием сердца и дрожью во всем теле, она развернулась на ватных ногах и бросилась обратно к лестнице. Тревожные мысли путались, страх охватывал все больше и больше, ведомая инстинктом самосохранения она ужасно спешила, позабыв о всякой осторожности, и самое главное о том, что инкогнито хозяйствующий в гостиной может ее услышать. Тут то все начало складываться неудачно. Гриффиндорка только представила, какая участь может ее ждать, если дверь сейчас отворится, как от разыгравшегося воображения в глазах потемнело. Нервное возбуждение оказало пагубное воздействие на весь расстроенный организм, оттого и возникла некая порывистость и небрежность. Девушку качнуло в бок, движение вышло неловким, и она оступилась, на секунду потеряв равновесие. Подумать только, одно неловкое движение, такая небольшая нелепость, стали для нее фатальными. Руки, как бы взлетели вверх, поднос опасно накренился, и вся стоящая на нем посуда с шумом и плеском посыпались на пол. Звук разбивающегося фарфора был такой громкий, что не услышать его было невозможно. Такой ужас Гермиона еще никогда не испытывала и схватившись за голову, до конца не веря глазам своим, она встала как вкопанная, смотря на битую посуду и расплескавшийся порцион. Далее все происходило словно в тумане. Когда с грохотом отворились двери гостиной, стукнувшись о противоположную стенку, так что с потолка посыпалась штукатурка, она, действуя по инстинкту, и даже не взглянув в сторону источника шума, ринулась вверх по лестнице, перешагнув через вывернувшийся на изнанку поднос. Звуки шагов позади, был непривычным, цокающим, будто кто-то маленькими и очень быстрыми шагами, семенил ножками на каблуках. И вдруг до нее неожиданно дошло, что это была не мужская походка. Практически добравшись до лестничной площадки, она резко обернулась и в изумлении замерла. Мощная вспышка света охватила все помещение и ослепила ее. Все произошло так быстро, что Гермиона даже не успела закрыть глаза или отвернуться. На этом моменте, оборвались все ее мысли, переживания, а соображение ослабло. Сначала был холод, а после, вместе с темнотой пришло долгожданное забытие. Она рухнула навзничь и больше не двигалась.                     

***

      

      Едва приблизившись к порогу своего дома, мужчина почувствовал неладное. Защитный барьер оказался каким-то таинственным образом снят. Странное ощущение обуяло его и теперь лишь усиливалось с каждой минутой, неприятно досаждая. Свою гостиную он застал в страшном беспорядке, всюду разбросанные вещи, под ногами хрустело разбитое стекло, дверцы секретера и прочих шкапчиков были настежь раскрыты, предоставив на обозрение их внутренности. Как только взгляд черных сосредоточенных глаз переметнулся за пределы гостиной и остановился у основания лестницы, точнее у ее дальней стороны, мужчина заметил растекшуюся на полу лужицу, неизвестного происхождения. Заинтригованный, и, даже, скорее раздраженный, он устремился в ту сторону, чертыхаясь про себя и всячески обругивая несносную девчонку, которой вот-вот нанесет визит и устроит сперва выговор, а затем, по всей строгости накажет и никакие умасливания, мольбы, и заверения, не проймут и не остановят его. Какая-то доля секунды и вот уже на «истосковавшийся по сакральному» ум пришли фантазии следующего содержания: как милое и робкое создание краснеет и лепечет бессвязные глупости, пытаясь тем самым, оправдать себя и свой нелепый поступок. Эта минута, когда она будет раскаиваться, обещает стать воистину волнительной. Девчонка непременно осознает свою ошибку и под страхом понести наказание, примется вымаливать у него прощение и милости к себе. В такие, поистине чувственные моменты, он наблюдал за ней с особой жадностью и упоением, как будто не мог наглядеться. Чего только стоил вид этих прекрасных, карминовых губ, дрожащих от вырывающихся всхлипов и силившихся что-то сказать.       Ему пришлось огромным усилием воли подавить разбушевавшееся воображение, на предмет сладостных фантазий, чтобы вернутся из мира фантастических, желанных грез, обратно на землю, обратно к процессии начатого дела. Подойдя поближе к темному закутку у лестницы, он обнаружил перевернутый поднос, с рассыпавшимся на полу содержимым утреннего завтрака. Снеггу хватило секунды, чтобы заподозрить худшее, и оказаться на втором этаже дома. Стоило ему отворить дверь спальни, как самые недобрые сомнения подтвердились. Разные тяжелые мысли тут же обрушились на него и еще сильнее усилили непреодолимое чувство опасности. Девчонка пропала. Ее нигде не было, в этом он позднее лично убедился, тщательно обыскав каждую комнату, каждый уголок в доме. Остальные двери так и остались запертыми и не никем не тронутыми. Одно было ясно наверняка, в одиночку, при помощи простых физических сил, каким бы сильным не было желание выбраться, у нее однозначно ничего не вышло. Она бы не смогла пройти через защитный барьер, равно как и самостоятельно снять его, даже на тот случай, окажись в ее руках палочка, правда последнее, было из разряда крайне сомнительного и неосуществимого по всем возможным параметрам.       Он отчетливо помнил, что когда принял решение удерживать ее у себя в доме, собственноручно сломал и выбросил отобранную палочку, дабы у девчонки не оказалось соблазна пытаться ее отыскать и предпринять что-то против него. Возможно, каким-то чудесным образом (что крайне маловероятно) ей удалось замолвить о себе весточку, передать тайное послание с личными координатами. И в таком случае сотрудники Ордена могли проникнуть сюда и провести спасительную операцию. Вот только слишком фантастично и невозможно, чтобы оказаться правдой. Сомнения продолжали одолевать мужчину, не позволяя сделать общий вывод. Разбитый поднос, перевернутая верх дном гостиная, и прочие предметы, указывающие на следы борьбы – являлись стойкими основаниями отбросить в сторону подозрения на счет сотрудников Ордена или Министерства. Спустившись вновь на первый этаж, он рассчитывал найти косвенные улики, которые впоследствии смогли бы дать наводку или хоть какой-то намек на то, откуда стоит начинать поиски. С чувством оскорбленного достоинства, он внимательно осматривался вокруг, а тем временем в голове уже начали формироваться кое-какие тезисы. Вероятно, этот нежданный гость, кем бы он ни был, действовал из низших побуждений, ни дать, ни взять - досадить, напакостить, нежели из корысти и желании обокрасть. В последнем не оставалось и тени сомнений, поскольку, как он успел отметить на скорый, оценивающий взгляд, из дома ничего не пропало. Собственно и мотива такого не было, стало быть, действительно, сие эффектное представление было затеяно с целью заявить о себе, произвести фурор, но не более.       За окном уже начало смеркаться, занавески в гостиной были плотно задернуты, что делало невозможным любое проникновение дневного солнца, и посему, в помещении было темно и мрачно. Тлеющие угли в камине отбрасывали слабые блики, разбавив темноту в совсем небольшой пропорции света, но, как оказалось, Снеггу этого было вполне достаточно. Каминная полка оказалась пуста, весь расписной фарфор, антикварные вещицы, даже стеклянные часы под колпаком, вялились в дребезги разбитыеу подножия каминной решетки. Книги, переплетенные в старинные красные тома, различные справочники, и даже личная корреспонденция, практически все содержимое шкафа со стеклянными дверками, было уничтожено. Однако, не материальные убытки стали причиной истинного негодования мужчины. Как известно, восстановить повреждения и привести в порядок гостиную не составит и малейшего труда, всего один уверенный взмах палочки и зачитка бытового заклинания, как все вернется на круги своя, словно ничего и не было. Основная суть внутренних волнений заключалось в следующем - осознание того, что кто-то беспардонейшим образом заявил о себе и решил ему угрожать, пробудило только одну эмоцию – бесконечное презрение. В голове возник сопутствующий вопрос:было ли произведено похищение и акт вандализма с целью мести? Определенно нет. Мотив кровной мести, основанной на обычаях, бытующих среди оборотней, в скором времени был развенчан в пух и прах, как и предшествующие теории. Было известно, что оборотни фактически не сведущи в области магии, если у оных имелись хоть какие-то знания, то, как правило, они носили исключительно базовый характер. В большинстве своем, те, как правило, отдавали предпочтения в пользу грубой силы, которой их наделило проклятье. Рассеять сложный магический барьер, мог только человек с определенными способностями, какие наблюдаются у самых приближенных к Темному Лорду, у тех, кого он лично мог обучить столь тонкому искусству, либо каким-нибудь другим способом передать ценные знания. Вот она разгадка. Сомнений практически не оставалось, кто-то владеющей знаниями в области темной магии прибыл с визитом, устроил погром и похитил девчонку, кто-то принадлежащий кругу доверенных лиц, знавший в какой момент он будет отсутствовать, чтобы устроить втихомолку диверсию. Этот факт, вставший перед ним как безобразный и неумолимый, оставил неприятное впечатление. Впервые за долгие годы Снегг почувствовал себя уязвленным, и это неприятное, холодящее сердце чувство, не понравилось ему.        В голове гудело, тяжким подобием колокольного звона. Мысли шли все тяжелее и неутешительнее. Стараясь осмыслить силу обнаруженного факта, он начал перебирать возможные варианты из круга подозреваемых лиц, желавших устроить реванш или же поддержать пострадавшую амбицию, по части дел давно минувших лет. Стоит отметить, что немаловажную роль играл его штатный статус при Темном Лорде. Отбор на должность командующего целым боевым отрядом производился по строгим критериям, неоднократно проводились заседания представителей Совета, однако, окончательное решение непосредственно оставалось за Волан-де-Мортом. Его выбор – закон, которому слепо подчинялись. Никто из известного окружения не осмеливался когда-либо пренебречь волей Темного Лорда или высказать противоположную мысль в его присутствии. Подавляющее большинство людей, по-прежнему оставалось глубоко преданными своему покровителю, поклонялись и любили его как Божество. Они были ослеплены грандиозными победами своего лидера и его идеями, якобы преследующими возвышенные цели, которые известным образом вдохновили массы последовать за ним. Так или иначе, должность управляющего большим скопищем людей, требовала опыта, авторитета и силы.       И по мнению того же Волан-де-Морта, Снегг полностью соответствовал перечисленным качествам, и помимо этого, вызывал некого рода симпатию ( в особенности после того, как подсобил в одном очень важном вопросе). Именно по этой причине выбор пал именно на него. Кем же в таком случае являлись эти самые смельчаки, решившие открыто выступить против принятых Владыкой порядков и организовать нападение на одного из его приближенных, да еще и таким злонамеренным образом. Молва в нужных кругах о мстительной и злостной натуре Снегга, давно распространилась и осела в умах, как и доброжелателей, так и врагов. Если кто-то из пожирателей и точил на него зуб, а таковых могли быть и целые единомышленеческие коммуны, все же, о своем мнении те предпочитали особо не разглашаться, предусмотрительно не показывая своего истинного отношения. Во-первых, мало кому хотелось рисковать своим положением, попасть в какую-нибудь скверную историю и вызвать ответный гнев, а во-вторых, слухи о мятежных настроениях могли быстро просочиться и дойти до самого Темного Лорда. Последнее бы означало в высшей степени возмутительную выходку и каралось смертью. И посему, против Снегга в открытую не восставали, зная, что если этот жестокосердный гордец оскорбится, то приложит все усилия, чтобы повернуть дело в свою пользу, сперва унизив докучливую мелкую сошку, а после – уничтожив.       Когда пришло известие о переводе Снегга на должность директора школы, и он поспешно отошел от военных дел,фактически весь состав, включая старших офицеров, выдохнули с облегчением и перекрестились, поблагодарив высшие силы за то, что те отвадили от них такую большую проблему, и даже закатили по этому случаю небольшую пирушку. В основном рассказывали, что это был человек со сложным, неровным характером. По обыкновению сухой и угрюмый он с неуклонным вниманием исполнял предписанный этикет, но как бы вяло, систематично, казалось бы, ничто и никто не может привести его в замешательство, и неважно какие бы не случились обстоятельства – он останется тот же. И все же Снегг был непредсказуем. С одной стороны хладнокровие и полное осознание собственных сил, с другой – бесцеремонность и нескрываемая тяга к самоуправству. Одним словом нужно было видеть, как он умел распекать, никого не щадя, будь то рядовой или какая-нибудь более значимая фигура, порядком его разбесившая. Вот в такие-то многозначительные моменты, буквально на глазах у случайной публики, происходил разительнейший контраст. Еще одна интересная черта заключалась в следующем: Снегг никогда ни с кем не церемонился, пытаясь снискать взаимной симпатии или заручиться дополнительной, скорее, напротив, предпочитал держаться в присутствии своих подчинённых сдержанно и сухо.Одни находили его грубым и нетерпимым к естественным человеческим слабостям, другие видели в нем гордеца со своеобразным складом ума, но при этом и те и другие признавали способность грамотно руководить боевыми операциями. Среди всей этой массы находились и те, кто находил его справедливым, несмотря на циничность воззрений, резкий тон и чванство. Нужно заметить, что простым и неприхотливым людям, лишенным воли и недостаточно образованным, было удобно, чтобы кто-то руководил ими, направлял их деятельность и энергию в соответствии со своим видением ситуации.       Сойтись же в однозначном мнении не представлялось возможным, определить натуру тамошнего руководителя оказалось непростой задачей, а еще труднее было подобрать верный ключ к его характеру и понять мотивацию поступков. Невзирая на многочисленные недостатки, многие уважали его за проницательный ум и несгибаемую волю, даже особым образом, не вдумываясь в его слова и не обсуждая поведение. Было достаточно показательных случаев, когда Снегг проявил себя как талантливый стратег не только перед своим отрядом, но и произвел положительное впечатление на остальных членов движения. Когда дело дошло до стратегического планирования и реализации плана захвата передовых баз, его слушали с большим вниманием, поскольку детально изучивший структурный аппарат Ордена изнутри и методы их работы, он знал, как и где искать цель, а также засекреченное местоположение главной штаб базы и полевых лазаретов.Таким образом, отряду действовавшим под его командованием удалось застать врасплох несколько больших группировок Ордена и уничтожить их замаскированные перевалочные лагеря. Потери со стороны пожирателей оказались незначительными, в то время как люди Дамблдора и затесавшиеся агенты из Министерства фактически все до одного оказались перебиты. Огромную роль сыграло и то обстоятельство, что отступать им было некуда, так как возможные пути отхода были предусмотрительно заграждены.       Другое дело, откуда же тогда возникли все эти главные слухи о жестокости и маниакальной злопамятности. По рассказам очевидцев, бывали времена, когда на их командующего находил неописуемый гнев, связанный с незначительными «проблемами в строю», и тогда полнейшее хладнокровие сменялось грубыми выпадами и подчас оскорбительными выражениями в адрес несчастливцев оказавшихся не в то время, не в том месте. Пребывая время от времени вугрюмом состоянии, схожим по внешним признакам с приступами черной меланхолии (которой раньше наш уважаемый был подвержен значительно чаще), Снегг был способен на проявление жестокости по отношении к своим подчиненным. Школьные распри с нерадивыми учениками могли считаться по праву сущим пустяком, по сравнению с эпизодами предельно суровых наказаний в боевом строю. Если были выявлены какие-либо нарушения, физическое наказание применялось абсолютно ко всем лицам, независимо от своего прежнего статуса или социального положения (по крови). Молодые мужчины (выпустившиеся из местных академий и школ на вольные хлеба юнцы) только вступившие в боевые отряды, не являлись исключением, и если было суждено понести наказание, то с этим нужно было примириться и геройски вытерпеть, и самое главное, никто не должен был этому препятствовать. Желающих высказать недовольство, как правило, не оказывалось, люди обходили омраченного мыслями начальника, стараясь, лишний раз не тревожить, дабы не оказаться на месте понесших наказание. Так же известно, что манера отыгрываться у тамошнего командующего была довольно своеобразна, в особенности доставалось молодым и подающим надежды приспешникам, коих он по умолчанию считал выскочками, заслуживших унизительной взбучки. Тщательно выискивая возможные огрехи в их работе, он находил любой повод, дабы выразить всю свою злобу и высказать презрение, проделывая это с особой ожесточенностью, стремясь присмирить формирующийся молодой нрав и уязвить развитие неблагожелательных амбиций. Снегг попросту не мог допустить, чтобы какой-нибудь зеленый выскочка, годившийся ему в сыновья, выращенный в тепличных условиях роскоши и комфорта, и, не знавший нужд и лишений, впоследствии получил все, чего ему пришлось ждать чуть ли не пятнадцать с лишним лет, лишь благодаря своему аристократичному происхождению. Будучи полукровкой, пробившим себе путь к власти из самых низов, Снегг оставался верен идее, что звание можно заслужить только упорным трудом, пройдя через множественные тернии, заплатив приличную сумму своей борьбы высшей мерой человеческих страданий и лишений. Впрочем, достойных какого-либо материального поощрения, не говоря уже о продвижении по службе за время его верховенства, так и не нашлось. Снегг неукоснительно следовал принципам сухого дисциплинарного устава, подразумевающего усмирение строптивых нравов и систематическим закаливанием военного духа.       Бывали случаи, когда грубостью своего обращения и насмешками он довел нескольких молодых сослуживцев, девятнадцатилетних юнцов с блестящими манерами и породистой внешностью, до крайне отчаянного состояния, и с теми случился весьма прескверный эпизод, но это уже другая история. Стоит отметить, что, даже имея в руках такую власть, Снегг никогда не выходил за рамки служебных полномочий, ни единого раза не уклонился от ответственности и действовал строго в соответствии с прописанным уставом. Особое чутье ни разу не подвело его, он интуитивно чувствовал, когда что-то затевалось против него, и быстро подавлял бунтарские настроения, когда те находились еще в стадии зародыша. Как-то раз осмелившиеся на мятеж смельчаки, в течение нескольких месяцев подстрекали остальных членов отряда выступить против него и даже готовили план действий для будущего «свержения». Правда затевавшемуся плану так и не суждено было случиться. Так уж вышло, что ему быстро донесли о готовящемся бунте приближенные лица, а спустя пару дней унтер-офицер Мур стал еще одним человеком, который подтвердил слухи о заговорщических планах и подстрекательстве, ходящих внутри строя. Вопреки настойчивым советам гнать прочь бунтовщиков, исходящих со сторон осведомленных лиц, Снегг умышленно ничего не предпринял и велел всем остальным проявить терпение, заверив, что отступников неизбежно настигнет сокрушительный ответный удар. Позволив недоброжелателям действовать, так сказать, дальше наращивать силы и пополнять свои ряды, Снегг преследовал цель – выявить возможных дезертиров, которые посмеют примкнуть к группе главного зачинщика. И затем, когда они соберутся всем своим неблагонадежным скопищем за очередным «перетиранием грандиозных планов», устроить засаду, перекрыв все пути к отступлению и обвинить в измене. По наставлению Снегга выявленные бунтовщики сначала были допрошены старшими офицерами, а затем сурово наказаны.       С целью укрепления своего авторитета и дальнейшего пресечения подобных эксцессов им было принято решение провести публичную порку, а затем выгнать с позором. Все до единого обязаны были присутствовать на публичном наказании. Само собой разумеется, что подобного рода экзекуции вызывали страх и трепет даже у закаленных вояк. Зрелище было воистину ужасающее и не могло никого оставить равнодушным. Собравшейся публике было морально тяжело наблюдать за страданиями и слышать душераздирающие крики своих товарищей, пусть и бывших. По правилам, один из старших по званию, назначался на роль «карателя», при помощи заклинания призывал нечто наподобие плети, и начиналась тяжелая сцена. Сорок ударов плетью причиталось основным зачинщикам заговора, двадцать ударов их сообщникам. Первый из списка отключился и перестал подавать признаки жизни, когда счет не достиг и десяти плетей. Следующий виновный извивался под ударами невидимого хлыста всем телом и кричал так громко, что впоследствии его голосовые связки не выдержали, и крик перешел в какой-то дикий хрип. Лица наблюдающих за процессией наказания оставались неподвижными и мрачными, было ясно без каких-либо слов и пояснений, какого рода мысли наполняют их головы в этот ужасный момент. Снегг видел, как у некоторых мужчин, дрожали руки и подкашивались колени, но, несмотря на внутренний ужас, они продолжали смотреть на развернувшуюся процессию, потому как боялись нарушить правила и за несоблюдение оказаться на месте несчастных.       Несмотря на крики и стоны наказуемых, исполняющий приказ должен был оставаться неумолимым. Когда дошла очередь до следующего из списка, он все так же продолжал энергично отводить назад, а затем резко выбрасывать руку с палочкой вперед, таким образом, повторяя движения хлыста. Особенно отчетливо запомнился тот момент, когда к тяжелому запаху пота и крови, заполонившему собой все пространство небольшого помещения, прибавился запах мочи. Самый молодой и тщедушный паренек со смазливой, бабьей внешностью, который был третьим по счету, обмочил штаны еще до того, как сильная рука, исполняющего обязанности унтер-офицера взметнулась в воздух и рассекла кожу на тощей спине. Горячая, невероятно алая кровь, брызнула во все стороны. Первый хлопок при соприкосновении невидимого хлыста с кожей оказался таким пронзительным и звучным, что некоторые из рядовых вздрогнули, кто-то невольно опустили глаза, и уставились в пол, а кто-то нелепо затоптался на месте, пытаясь таким жестом скрыть нарастающее волнение. Рассекреченный предатель оказался редкостным трусом и слабым, как женщина, он рыдал в голос с какими-то подвываниями и умолял остановиться. Естественным образом исполняющий свои обязанности так и остался глухим к просьбам и увещеваниям, ни на секунду не остановился и не сбавил силы удара. Все обвиненные находились на равных условиях, им полагалось вытерпеть положенное наказание до конца, даже если кто-то из них сильно истекал кровью или находился в предобморочном состоянии.       По окончании процессии наказания, шатающихся, еле волокущих за собой ноги, израненных мужчин, чьи спины представляли собой одно сплошное кровавое месиво (в некоторых местах кожа на спине свисала лоскутами вместе с клочками изорванной одежды), отвели в подсобное помещение. Целебной магией категорически было запрещено пользоваться, позволялось только промыть раны и наложить бинты во избежание заражения. Наказуемые должны были перетерпеть страдания в полной мере и потому, им ничего не оставалось, как полагаться на естественное, и в особенности своей, долгое и мучительное заживление поврежденных тканей. Полагалось не более четырех дней, с целью дать возможность бунтовщикам немного оклематься, перед тем как их выдворить из лагеря. Помимо унизительного наказания, страшных телесных повреждений, нередко приходило чувство раскаяния. Когда в эти отведенные несколько дней искалеченные лежали и стонали от боли на своих койках, им дополнительно представлялась возможность подумать над совершенными ошибками. Многие из них уже бесконечно жалели и раскаивались за содеянное, однако не могло идти и речи о помиловании. Предательство не прощалось, как бы искренне не было раскаяние. Известно, что регенерирующие заклятья и разные целебные примочки, которые должны были применяться по принципу «чем быстрее – тем лучше», оказывались долгое время недоступными для изгнанных. Шрамы вдоль всей спины, оставленные после наказания плетью, служили хорошим напоминанием и в то же время обозначительным знаком, усложняющим дальнейшие поиски нового угла. Что касается личных палочек, то после обнародования факта измены, они были изъяты и уничтожены. Таким образом, шайке предателей оставалось только бежать, поджав хвост, подобно дворовым псам и бежать как можно дальше. При господствующем режиме Волан-де-Морта, предстоящая жизнь полная скитаний и борьбы покажется сущим адом, покуда они мечены клеймом изменников и дезертиров, усомнившихся в идеалах своего Правителя.       Многие в тот злополучный день сделали для себя правильные выводы, с тех самых пор и плоть до самого конца командования Снегга в строю царил порядок и железная дисциплина. Это был первый и последний случай, когда люди, принадлежащие к его отряду, решились на бунт, а молва об этом вскоре широко разнеслась и наделала много шуму. Инстинктивно Северус чувствовал, что недоброжелателей, рискнувших бы так открыто пойти против него, нажить себе серьезных проблем и впоследствии проиграть тяжбу, быть не могло. Если только «облава» не была произведена с указания самого Темного Лорда. Внезапно на лицо мужчины налегли тени, и тяжелая, желчная ухмылка зазмеилась по его губам. Вся суть дела мгновенно была решена в его голове, и вопрос неумолимо требовал разрешения, даже если это нанесет сильный удар по его чести и положению. Теперь он знал, откуда нужно начинать свои поиски. Все было решено окончательно и сомнений не оставалось. Отказаться от задуманного не представлялось возможным, и даже более того, казалось нелепым и каким-то чудовищным, как если бы лишить себя в одночасье всех благ, или собственноручно перекрыть доступ к кислороду и умереть от удушья. Пусть идея всецело захватила его, а в груди загорелся огонь надежды, Снегг оставался спокоен, прекрасно отдавая себе отчет, что именно в такой важный момент, рассудок и осторожность больше всего необходимы ему. Только одна мысль приносила особое утешение – тела не было, следовательно, девчонка жива, и это обстоятельство не могло не радовать.              

***

      Когда он оказался у высоких, величественных ворот родового поместья Малфоев, солнце практически скрылось за горизонтом, ставшим пурпурно красным. В эту пору года темнело особенно быстро. Ветер покачивал верхушки лысых деревьев. Вид низкого серого неба, без единого облака на нем, нагонял тоску и усиливал внутреннее волнение, успевшего разрастись до степени крайности. Снегг отметил, что с ним совершалось что-то новое, незнакомое, и даже ни в каком случае жизни, он не испытывал подобного странного ощущения. Ему уже не было дела ни до чинов, ни до амбиций, ни до репутации, он был полон симптоматической решимости, готовясь нанести визит Волан-де-Морту. Положение его усугубляло и то обстоятельство, что он вплотную приблизился к неповиновению четких предписаний, а теперь еще и собирался позволить себе открыто высказывать эмоции. Пусть и вполне подобающие для мужчины, но только не при таких обстоятельствах и не на службе. Он так же принимал во внимание один весьма щепетильный нюанс.       Дело было в том, что если станут известны подробности о существующей связи между им и грязнокровкой, с которой он имел тайные сношения, и между тем которые по определению и единственно могли считаться непозволительной дерзостью, дело могло принять весьма скверный оборот. В иные разы означало бы смерть обоим, либо позор, бесчестье, и последующее изгнание. Правда в том, что его чувства претерпели ряд метаморфоз, вывели на прежде недоступные уровни «жертвенности», если так можно выразиться. Он готов был переступать черту за чертой, лишь бы иметь ее при себе. Кажется, правда, что появилось нечто большее, отныне он воспринимал её не просто как средство достижения удовольствия, способного умаслить патологическую страсть и сексуальные фантазии, нет, он действительно проникся чувством, и, даже, возможно, полюбил её. Однако любовь эта была темная, совершенно не такая, как многие привыкли себе представлять. То была горестно непостижимая любовь, проклятая любовь, та, которая питается жизненными силами, и существует единственно чтобы мучить. Девчонка действовала на него гипнотически, его непреодолимо влекло к ней. Подчас он сам осознавал, что одержим, что страсть эта иступленная, ненормальная, и подобно тяжелой прогрессирующей болезни овладевает им все более и более. И все же, он уже не мог отказаться от этого чувства, приносящего болезненно-утонченное наслаждение, не мог бороться, противиться ему. И посему, полный решимости, он собирался просить за неё, внутреннее предчувствуя развитие неизбежной драмы. Не допуская и малейшей думы, подразумевающей отказ от твердости своих намерений. Все было уже решено, и решено окончательно.       На этот раз Снегг отыскал Темного Лорда достаточно быстро, случайным образом застав его в просторной столовой на втором этаже поместья, в окружении неизменно приближенных лиц и высокопоставленных почитателей. Янтарное солнце, похожее на большой раскалённый шар, окончательно скрылось за горизонтом, уступив место серым сумеркам. В то время как углы залы тонули во мраке, свисающая с потолка большая, черная люстра, с газовыми светильниками по кругу, освещала длинный стол и лица, сидевшие за ним, которые, как успел заметить Снегг, теперь поглядывали в его сторону, вопрошающими взглядами. Некоторые из присутствующих выделялись на фоне остальных, Северус был уверен, что прежде никогда не видел этих людей. В этих двух мужчинах угадывались иностранные граждане, они то и дело склабились сладчайшей улыбкой, указывая недвусмысленными кивками в его сторону, а вместо форменной одежды Пожирателей на них были надеты строгие пиджаки, застегнутые на все пуговицы чуть ли не до самого горла. Ответно разглядывая обращенные в свою сторону лица, Северус невольно задался мыслью, что возможно его внезапное появление сочли несколько бестактным, настолько не ожидали его здесь увидеть. Собрание за столом походило на множество прочих собраний, в которых он, непосредственно лично и неоднократно принимал участие, но, по всей видимости, в этот раз, его имени не оказалось в списке. Обнаружившийся факт, лишь самую малость сконфузил его, однако он продолжил держаться как ни в чем не бывало, и все с тем же усиленным вниманием вглядывался в инфернальные глаза своего Повелителя.       Казалось, Волан-де-Морт, сидевший на месте во главе стола, прочитал его мысли, а затем, жестом сухой и жилистой руки, показал всем выйти и оставить их наедине. Собравшаяся ассоциация поспешно удалилась, утянув за собой двух приезжих джентльменов. Что же касается некоторых лиц, то стоит, впрочем, заметить, нашлись и те, кто все это непродолжительное время заискивающе кланялся, улыбаясь неестественными, натянутыми улыбками, пятясь назад к входным дверцам, с неизменными благоговением и трепетом в глазах. Наблюдая оживленную сцену, нечто вроде отвращения овладело Снеггом в эту минуту, и тут же, ему вдруг показалось, что Волан-де-Морт заметил в нем эту перемену, однако, предпочел оставить случай без каких-либо комментариев. Обтянутый кожей лысый череп не выражал совершенно никаких эмоций, казалось, только глаза оставались живы и подвижны. Что самое интересное, Волан-де-Морт не предложил ему сесть, какое-то время он молчал и пристально разглядывал его каким-то странным, острым взглядом нечеловеческих глаз, словно пребывая в какой-то глубокой задумчивости. Северусу стало неприятно от этого пристального рассматривания, и вместе с тем затянувшееся молчание угнетающе действовало на нервы, как бы усугубляя и без того нагнетенную обстановку.       - Мой, Лорд? – Снегг решил первым нарушить молчание и отдал полупоклон, как того требовал этикет, при общении с особами высокого ранга.       Его голос пронзивший тишину прозвучал спокойно и ровно, распознать признаки тревожности даже при упорном рассмотрении было бы весьма затруднительно, настолько эфемерным и невнятным являлось его нынешнее состояние. Он чувствовал, что разговор предстоит непростой, что все отчего-то переменилось, или, возможно, стало известно то, что он все это время тщательно скрывал от всех. Мужчина старательно отгонял терзавшую его мысль, зародившуюся в голове и теперь сильно досаждающую на фоне этого странного молчания и переглядывания. Необычное было дело, вот уже с целую минуту они молча друг на друга смотрели. Снегг терпеливо ждал продолжения, или, так сказать, развития событий, что позволило бы ему планировать все шаги и на что решится. Внезапно неподвижное лицо Темного Лорда переменилось, тонкие кожно-мышечные складки, отдаленно напоминающие ссохшиеся губы, расползлись в надменной усмешке, а затем, он прохрипел сиплым голосом:       - Полагаю, у тебя были серьезные основания, Северус, раз ты, не высказав должного предупреждения, посетил меня столь неожиданно, и по той же причине, вынудил перенести переговоры с нашими новыми и очень влиятельными союзниками, к слову сказать, путь которых был долог и непрост…       - Прошу простить, но это было действительно необходимо. Вы сейчас сами в этом убедитесь, позвольте мне только начать. - Отчеканил Снегг на манер скороговорки, держась по-прежнему непринуждённо.       - Стало быть, дело разрешилось, старый путь, наконец, кончен и можно поднимать победоносное знамя? - Осведомился Волан-де-Морт, а после небольшой паузы добавил, намеренно подчеркивая каждое слово и будто наслаждаясь их значением. – Это, впрочем, прекрасные новости. А то знаешь, это затянувшаяся история начала ужасно утомлять. Меня очень интересует, что это была за тактика, коль не одного доноса, и все только от тебя узнал?       - Мой Лорд, беру на себя смелость заверить вас, как только мальчишка будет пойман, вы известитесь об этом при первой возможности. - Снегг перевел дыхание, выждал какую-то долю минуты, пристально вглядываясь в лицо своего повелителя, а после продолжил, стараясь звучать как можно деликатнее. – Поверьте, я бы не посмел отвлекать вас, если бы не одно серьёзное обстоятельство…       - Сделай мне одолжение, Северус, изволь сообщить, что такого исключительного могло произойти, раз ты, отвлекшись от основного поручения, нежданно-негаданно явился ко мне и теперь вопрошаешь к пособничеству. Весьма безрассудный поступок, не находишь? Особенно учитывая тот факт, что время сейчас работает против тебя, а решение более важного по приоритету дела продолжает откладываться. Объяснись. – Волан-де-Морт проговорил эти слова спокойно и медленно, как всякий власть имеющий человек.       - Мой Лорд, меня чрезвычайно беспокоит одно обстоятельство, поэтому я направился сразу к вам, с докладом. Сегодня, когда я вернулся в Паучий Тупик, то обнаружил в своем доме совсем свежие следы, указывающие на то, что совсем недавно здесь были посторонние люди, однако мы разминулись. Самое странное, что это таинственное лицо, хорошо контролировало ситуацию и точно рассчитало время, необходимое ему для того, чтобы проникнуть в дом и устроить самочинный обыск.       - Рассказывая об этом мне, на что ты рассчитываешь? И вообще прибавлю, ты меня довольно удивляешь… – Мрачно и нетерпеливо произнес Волан-де-Морт, с усиленным вниманием продолжая смотреть в глаза своего подчинённого, точно у него было какое-то определенное намерение.       Любой другой едва заслышав раздражительные нотки, уже бы все понял, и, отвешивая поклоны, пятился к двери, желая, тем самым, поскорее закончить неудавшийся разговор, однако Снегг продолжать стоически упорствовать.       - Мой Лорд, в моем заявлении нет никакого расчета. Вы окажите мне большую милость, если выскажите какие-либо мысли по этому поводу, поскольку, возможно, в будущем мне понадобиться ваша осведомленность. Я хочу сказать, что это могли оказаться предатели, замышляющие против нас бунт. Мое чутье подсказывает мне, что это не просто акт вандализма, а целенаправленная акция. Возможно, я не единственный кто столкнулся с незаконным проникновением и через какое-то время появятся другие пострадавшие лица.– Проговорил Снегг учтиво, хоть и несколько суховато.       В отличие от остальных он не умел и не желал угодничать и притворяться перед известного сорта людьми, как делали это прочие последователи, которые прислуживали и бегали чуть ли не на побегушках, за что, впоследствии и получил свой несгибаемый авторитет. Сам Тёмный Лорд питал уважение к нему, потому как ценил «спокойную силу», рассудочность и проницательность ума. В какой-то степени ему приходилось по нраву, что кто-то нашел в себе смелость перешагнуть общепринятые рамки и самым непринужденным образом заявить о себе. Как и положено всякому лидеру, Волан-де-Морт в свою очередь делал акцент на важности установления полезных контактов, стремясь заручиться поддержкой незаурядных умов, влиятельных, авторитетных людей, в чьем распоряжении имелись материальные богатства, связи и собственные оборонительные силы, помимо тех, что составляли основную массу бескорыстно преданных подчиненных. Пожалуй, стоит отметить, что в обществе наш правитель слыл необычно красноречивым оратором, при желании мог с убедительностью и изящностью очаровать любого, и впоследствии привлечь на свою сторону. Все же, природа его была человеческая, и как и у большинства людей, за ним числились свои «маленькие слабости». В виду отсутствия малейшего добродушия и человеческой чуткости, он питал острую нетерпимость к проявлению людской глупости и необразованности, подчас начинал видеть в таких союзниках помеху, и довольно быстро избавлялся от них как от неугодных, вырезая чуть ли не десятками.       - Скажи мне, Северус, откуда такая стойкая убеждённость, что это не дело рук жалкой шайки засланцев из Ордена или Министерства? – быстро осведомился Темный Лорд, с неприятною, хлопотливою миной в лице .– Знаешь, а тебе не мешало бы быть предусмотрительнее, прежде чем делать такие громкие заявления. Мне кажется, порой ты забываешь, что у стен могут быть уши, и тебе, как никому другому, хорошо известно, как слухи могут с легкостью оказаться принятыми людьми на веру. Мы же не хотим, не имея четких доказательств, сеять панику раньше времени.        В голосе Волан-де-Морта прозвучало легкое разочарование. Как известно из-за приобретенного уродства, эмоциональный диапазон, равно как и мимический арсенал был крайне скуден, однако, судя по нарастающему серьезному тону в голосе, он начинал злиться. Помимо некорректных замечаний и домыслов, раздражило его и то, что Снегг позволил себе стоять перед ним с самонадеянным выражением лица, которое он тут же принял за проявление упрямства или же за недозволенное самомнение.        Начало тирады несколько взволновало Северуса и все же он продолжил настаивать на своем, отбросив осторожность и почтительность, необходимые для служащего, пусть и такого привилегированного как он. Немного помолчав, Волан-де-Морт бросил в сторону Снегга долгий, хмурый взгляд, выраженный глубокими линиями-складками, обозначившимися над тем, что по определению походило на переносицу, а затем, прибавил:       - Наши противники осознают, что находятся на грани полного истребления и потому вынуждены волочить свое жалкое существование. Только лишь из отчаяния и страха смерти, они прибегают к любым оставшимся методам. Понимая, что при нынешнем раскладе положение дел у них близко к фатальному, но продолжают отбиваться, делая это уже на последнем издыхании, так сказать, уже интуитивно. Чего только стоит эта грязная и подлая игра в подстрекательство. Разве ты не понимаешь, что подстроив вторжение и разгромив твой дом, они пытаются столкнуть нас лбами, а затем воспользоваться нашими распрями. – Как-то брезгливо отпарировал Темный Лорд, облокотясь о стол. Было очевидно, что он раздражен. Всякий раз, переходя на резкие, обрывистые реплики, он давал всякому понять, что не настроен на длительный разговор и как человек уверенный в своем превосходстве, единственное, чем мог одарить, так это бесконечным презрением.       - Как вы помните, по вашему поручению в течение долгих лет я был задействован в качестве агента и связника. После успешного внедрения в почетный круг Дамблдора, меня удостоили чести сделать членом Ордена. Некой таинственной организации, о деятельности которой, на тот момент мы не знали ровным счетом ничего, кроме того единственного, что она была основана много лет назад самим Дамблдором. Секретность была жесточайшая, вплоть до того, что люди из Министерства, принадлежавшие к высшему командному составу, и те, не владели информацией, которая бы позволила установить местонахождение главной штаб квартиры и обнародовать имена и фамилии задействованных лиц. Впрочем, как позднее выяснилось, многие из участников Ордена имели прямое отношение к Министерству и являлись его сотрудниками, однако тщательно скрывали свою причастность. В течении многих лет я наблюдал за работой Ордена изнутри, принял участие в ряде неофициальных встреч, узнал многие подробности о предстоящих планах мракоборцев. О том, какие методы они используют при быстром выявлении несанкционированного пользования темной магии, способы устранения и защиты от нее, к слову, которые постоянно совершенствовались, а также, то, как они вычисляют внедренных нами агентов, действующих под долговременным империусом, проводят рейды по ликвидации подполья и многое другое.       - Я не прогадал, когда поручил это задание именно тебе, Северус, и премного благодарен за содействие и неоценимый вклад во всеобщее дело. Так или иначе, не могу понять, из каких соображений ты заставляешь меня выслушивать сей длинный трактат о днях давно минувших. Тебе оказана большая честь, чем ты полагаешь, несмотря на доносы одних услужливых лиц. – Сказал Волан-де-Морт довольно резко, в каких-то местах даже развязно.       Акцент, сделанный Темным Лордом на последней части предложения, произвел гнетущее впечатление на Снегга. В какой-то момент, на его лицо набежали быстрые тени, он задумался и с напряжением посмотрел на своего повелителя, но быстро спохватился, и сделал вид, что не расслышал или даже не понял настоящего смысла его слов. Нельзя было допустить, чтобы какое-то ничтожнейшее обстоятельство поставило его в тупик, прежде чем он добьется информации о девчонке и поэтому он настроился перетерпеть некоторое время.       - Мой Лорд, позвольте мне высказаться. Дело не во мнительности, о которой, вы, возможно в первую очередь подумали. Признаться, быть может, я бы и внимания не обратил на причиненные злоумышленниками неудобства, и уж поверьте, не стал бы привлекать вас к этому делу, во всяком случае, с какой из сторон не посмотри, мне было бы это не выгодно. Присовокупив к разговору воспоминания о прошлой разведывательной деятельности, этим я хотел сказать, что в случае проникновения в мой дом, четко прослеживается подчерк наших людей. Еще раз прошу простить за откровенность, но я бы даже сказал, что речь идет об особом круге приближенных к вам лиц.       - Ты ступаешь на скользкий путь, - Волан-де-Морт перебил Снегга, давая понять, что тот уже перешел всякие границы, осмелившись предлагать такие вопросы. - Позволь поинтересоваться, на каком основании ты предписываешь нашим людям виновность в подобном преступлении? Ведь это одни догадки, причем ничем не доказанные. - Прибавил он со злою улыбкой.       - Почту за долг удовлетворить ваше любопытство и высказать мысль, которая натолкнула меня на это заключение. Итак, отвечу по всем пунктам. Первоначально по вашему поручению были произведены защитные барьеры, равно как и сигнальные чары, на тот случай, если вскроется факт утечки конфиденциальных сведений. Как вы помните, в случае неудачи и неожиданного проникновения поборников из Ордена, с целью произвести обыски и заодно поимку «изменников», было прописано в срочном порядке ретироваться по известным нам путям к отступлению, чтобы далее залечь на дно и выжидать. Ведь ни в коем случае нельзя было допустить разглашение наших планов о готовящемся восстании, а случись информации угодить в руки мракоборцев, лишь по причине недосмотра, нерачительности о вверенных делах к четко прописанному уставу, как положение дел значительно усугубилось бы в сторону каждого из нас. Знаете ли вы, как действуют мракоборцы у себя в отделе обеспечения правопорядка. Лично видывал, как дела у них ведутся, пытками не гнушаются, однако, при этом умудряются распекать в пух и прах наши якобы антигуманные методы. Так вот, расклад таков, они там у себя делают что захотят, вытянут признание, никакой выдержки не хватит, чтобы смолчать, хоть крепись как адамант. Упекут в тюрьму, а тут и дело с концом, и мы уж точно не в выигрыше, но это в сторону. Вы спросите, почем я ворошу золу былого из мрачного отрезка нашей жизни, когда мы вынуждены были скрываться, разбившись по тайным кружкам ивестной направленности, и на это у меня найдется ответ. Могу лишь догадываться, как принято у остальных наших союзников, но привычка возводить барьеры у меня сохранилась еще с тех самых пор. К тому же, я всегда придерживался мнения, что не стоит исключать вероятность случайных «репрессий», а дополнительная перестраховка – дело не лишнее, и приводит к практическому отсутствию риска. Во-вторых, используемый нами защитный барьер является разновидностью тёмной магии, достаточно древней и сложной, чтобы иметь возможность беспрепятственно пользоваться ей на обыденном уровне. Бьюсь об заклад, лишь единицы из нас имели честь перенять опыт и обучиться у вас этому мастерству. Случись прихвостням из Ордена выйти на меня, им потребовались недели на то, а то и месяцы, чтобы найти лазейку и проникнуть незаметно в дом, однако такой вариант расклада я отношу к происшествиям фантастичным и маловероятным. Тем более, чтобы подобрать противодействующие чары и снять барьер полностью, у несведущих ушли бы месяцы. По моему возвращению в Паучий Тупик, барьер подле моего дома был снят полностью и очевидно без каких-либо промедлений. Визитер, почтивший меня своим присутствием, действовал слажено и четко, и как я уже упоминал ранее, просчитал все до мелочей. Да еще так торжественно, с размахом, основательно так наследил, словно и вовсе не старался скрыть свои намерения.       - Хорошо, однако, изложил. Проницательности тебе не занимать. Видишь ли, власть — это не только безграничные права и возможности, власть порождает множество вызовов и задач. Основная масса – люди безвольные и ограниченные, однако, если к ним применять методы тирании и мрачного деспотизма, породились бы одни бездумные рабские вотчины. Одним словом, они бы и не думали о сопротивлении, подчиняясь слепо и бездумно, но в то же время, в случае угрозы извне, когда потребовалась выносливая и не показная сила – мы бы оказались на краю гибели. По моему личному взгляду, почетнее иметь сторонников готовых вгрызаться в горло и не разжимать зубов, потому что так велит им чувство долга перед высшей идеей, нежели безрассудных рабов, промышляющих низкопоклонничеством, во имя каких-то эфемерных, бессмысленных целей. Мысль простая, но к огорчению, не совсем идеальная, а человеческая натура склонна к невоздержанию и позывам к дикому варварству. Стало быть, нужны другие рычаги влияния, нежели стращать и удерживать в тени услужливости до востребования, чтобы против меня не восставали. Разумеется, натура берется в расчет, покуда разные откровенности и слухи продолжают поступать, возникает необходимость увериться во всем своими глазами, своим собственным опытом. Само собой, в моих интересах знать все до последних мелочей, и посему за каждым движением, за каждым взглядом, разговором, каждую минуту присматривают десятки зорких и внимательных глаз…- Волан-де-Морт небрежно откинулся на спинку стула. Вероятно, развив эту теорию с характерными эксцентричностью и витиеватым слогом, он рассчитывал урезонить самонадеянность своего подчинённого. В какой-то момент он даже увлекся своим красноречием и не смог скрыть проступившего в чертах змеиного лица ликования.       Фраппированный неожиданным переходом темы в другое русло, Снегг недоуменно повел головой, и не сказал ни слова. Ему все казалось, что бледная, словно лик мертвеца, и поражающая некрасивостью своих черт голова, смотрит на него с подозрением. И сейчас вот-вот начнется атака серией завуалированных намеков, Темный Лорд примется выпытывать, выщупывать, но, как оказалось позднее, он уже все знал. Осведомленность его проявлялась даже самым незначительным жестом, взглядом или словом, и только любопытства ради он продолжал следить за реакцией своего подчиненного, которая очевидно его забавляла.       - Удивительно мне это. Смею предположить, у тебя пропало нечто очень ценное, коль ты так взволнован, и все любопытствуешь, еще и в самых недвусмысленных выражениях. - Закончив первую часть фразы, Волан-де-Морт впился в своего подвижника вострым взглядом. – Как ты уже наверняка мог заметить, сам я в таких познаниях не крепок, да и как-то не доводилось иметь подобных руководств, но со стороны могу судить до какой-то степени дошли твои…увлечения. В самом деле, Северус, в твоем положении увлекаться так сосем неприлично, ведь неспроста изобретены и существуют светские условия и приличия.       Снегг отметил про себя, как тон его повелителя резко изменился, перешел в насмешливый, мало того, даже в глазах возникло то же уничижающее выражение, он точно бы подзадоривал своим взглядом, делая вызов. Вероятно, этот разговор рано или поздно бы случился, явись он сюда или нет, и теперь все указывало на то, что демонстративное разоблачение было спланированно и подготовлено заранее. Разом сообразив в чем дело и на что его пытаются натолкнуть, он накинул на себя самый уравновешенный и невозмутимый вид:       - Мой Лорд, я вас не понимаю. Вы, разумеется, имеете право на всякое умозаключение, но поверьте, в основании моего неожиданного визита, лежит доведенная до степени механической реакции естественная обязанность перед своим господином. К тому же, как мне изначально показалось, произошел весьма прелюбопытный случай. Но раз уж вы считаете, что мои предположения относительно причастности наших союзников, не имеют под собой точных оснований, и вы крепко убеждены в обратном, так тому и быть. Возможно, я действительно повел себя самонадеянно и проявил нетерпеливость, и такой поступок, несомненно, не делает мне чести. Право же, какие могут быть выводы, если я только мимоходом осмотрел всю сцену и, не удосужившись отыскать доказательств, принял за истину вероятность измены. Думаю, произошло какое-то недоумение, этими подозрениями я сам себя довел до кондиции, хоть и должен был, во всяком случае, добиться чего-нибудь существенного, а потом уже рассчитывать на ваше благоволение. Осознаю, это моя ошибка. Я не имел права брать на себя таких обязательств. Теперь я желаю только одного, позвольте мне загладить произведенное впечатление…       Смекнув, что был одержан верх и затронута болезненная струна, Волан-де-Морт решил укрепить свое положение и неожиданно прибавил, с чуть приметным оттенком небрежности:       -Ты так проницателен, предусмотрителен, но, увы – не всеведущ. Только не пытайся пользовать мои же методики и прочесть истину в моем лице. Я знаю все и обо всем, и даже то, что другие скрывают от самих себя. Мне сразу бросилось в глаза, с какой смелостью ты заявился. Та поразительная эмоциональная расточительность, будучи не свойственная твоему характеру, навела меня на мысль…       - Я имел на то причины…объяснился, и вы теперь сами это знаете. – Значительно проговорил Снегг, и вдруг снова оконфузился от неприятного ощущения, что возможно сейчас сказал ужасную ложь, которая в дальнейшем, обернётся против него и возможно даже неугодным образом скомпрометирует.       - Причины то? Непременно. – Прибавил Волан-де-Морт с видом человека предвкушающего нечто приятное, не иначе как зрелищ, и, пододвинувшись ближе к столу, опустил правый локоть, подпер рукой снизу подбородок и вновь уставился своим насмешливым взглядом. – Откровенно говоря, ты меня удивляешь, я тебя не узнаю. Все эти неожиданные слухи, которые дошли до меня, впрочем, до конца я в них не верил, пока ты сам не скомпрометировал себя. Скажи мне, как так вышло, что такой предусмотрительный человек, прежде самоотверженно и неустанно посвящавший себя общему делу, имевший все поощрительные атрибуты, полномочия, власть, сознательно выступил против, руководствуюсь какими-то горячечными позывами, будучи уверенным, что правда никогда не вскроется. Как жаль, за тобой закрепилась такая блестящая репутация, до сегодняшнего дня ни одного постыдного и пятнающего честь порока, пока ты не потерял рассудок, сам себя унизил и превратился из разумного человека в раба собственных страстей. Феноменальная глупость и малодушие! Итак, раз уж мы зашли так далеко и теперь коснулись весьма деликатной материи, я желаю знать, что сподвигло тебя на бесчестие такого рода? Какие думы покровительствовали тебе, коль ты сбился с пути и оказался неспособным пресечь слабость перед земными обольщениями. Стало быть, обыкновенный разврат тому причина?       Резкая откровенность и нескрываемый презрительный тон, с которым обратился к нему Волан-де-Морт, изумили до последней крайности, что Снегг, даже было, чуть не вспыхнул от негодования, но вовремя спохватился. Была затронута воистину деликатная струна, и сохранять самообладание давалось все сложнее и сложнее. Волан-де-Морт открыто довольствовался своими усмешками, продолжая вести свою циничную и подчас жестокую игру, в которой уже отчетливо проглядывалось искреннее презрение. Сомнений не оставалось, все эти неожиданные откровенности, подлые выходки, неприличные намеки, все указывало на то, что от былого уважения не осталось и следа. И теперь, когда обнаружилась запретная связь и вот-вот из него вытянут признание, возникли и едкие насмешки вкупе с окончательным презрением.       - Мой лорд, если позволите, - начал было осторожно Снегг, - я, правда, не понимаю, отчего вы решили высказать все это мне. Если дело касается моей работы, и существуют нарекания в каких-то пунктах, или же вас конкретно заботят обстоятельства последнего поручения, и вы желайте услышать, чего–нибудь более точного и окончательного, то я могу вам всю эту историю подробно изложить. Откуда возник информатор, почем рвения сразу не имел пуститься на проверки и досконально все исследовать, на предполагаемом месте грядущего происшествия, и собственно говоря, на какой результат рассчитывал от подобных наводок, спровоцированных анонимными лицами.       Снегг понимал насколько нелепо и малоправдоподобно звучит все, что он сейчас сказал, пытаясь переменить тему разговора. Последняя мысль была наиболее отвратительна ему по существующему положению, так уж вышло, что он, неосторожно приняв вызов, сам угодил в капкан. Беспокойство его увеличивалось, тревожная мысль наводнила сознание, когда он поднял глаза, и ему показалось, что существо в темном одеянии улыбнулось какой-то ненавистной и торжествующей улыбкой. «Знает. Все знает». Промелькнуло в нем как молния. Это было ужасно и проигрышно с самого начало, но, раз уж шаг такой сделан, то остается только идти до конца. Психологические увертки остались единственным и верным средством к защите, в диспутах с человеком, изначально чрезвычайно превосходящим его по положению и смотрящим сверху вниз на таких как он, прислужников, пешек, со своего высокого пьедестала.       - Полно вихлять и дело путать, - развел руками сидящий за столом, с каким-то непривычным простодушием. - И будь так любезен, приёмчики все эти оставь, уж больно бесполезны и смешны они при нынешних обстоятельствах. Понимаю, скован ты по своим служебным обязанностям, моцион блюсти надо, внимание Владыки своего развлечь всякими раздушенными вежливостями. Что же до меня, глупую болтовню слушать времени нет, равно как и желания. Но сейчас не об этом. Дело ведь в женщинах, не так ли? Послушай, я, между прочим, знаю, о чем говорю, хоть все эти чувствительные экспансивности считаю делом неблагоразумным и до крайности зловредным, но могу дать весьма дельный совет. Так уж и быть, поговорим о них.       Снегг нахмурился, негодование вдруг так закипело в нем, словно бы его сбили с толку и застали на чем-то таком скрытном и очень личном, но показывать свою распаленную и оконфуженную натуру не стал, продолжив молча и внимательно слушать. Со стороны Волан-де-Морта пренебрежительное отношение смотрелось настолько немаскированным и язвительным, словно бы тот находил какое-то удовольствие в том, что судьбы всех напрямую зависят от его воли. В этой странной, перепрыгивающей с одной темы на другую, циничной манере говорить, скрывалось нечто большее, чем банальное любопытство. Казалось, Темный Лорд открыто наслаждался вынужденной субординационной скованностью своего подчиненного, который очевидно не мог позволить себе уйти, не выслушав до конца всю эту унизительную тираду. Избранная тема сама по себе была необычайна и крайне деликатна, хотя бы лишь тем, что пожелал о ней подробничать человек, который относился к душевным порывам и сердечным восторгам с холодностью и презрением, а людей подверженных глубоким симпатиям и чувствам, воспринимал не иначе как прокаженных. К тому же, по его сугубо личному, и, увы, верховному мнению, смешивать общее с частным, в особенности, если это частное несет дурное влияние и существуют цели более достойные и высокие, нежели легкомысленная погоня за увлечениями, стоит тут же пресечь и гнать от себя подальше, пока не начался самый резкий протест со всеми вытекающими. И это, еще не касаясь такого интересного предмета, как патриархальные взгляды на роль и положение женщины в обществе. Мол, сама природа покровительствует мужчине, пока он властвует, продвигает новые идеи и добивается всеобщего признания, в то время как роль женщины весьма прозаична – благоговейно преклониться пред всякими начинаниями и лишний раз не напоминать о себе.       - Все так нравственно циничны, преисполнены деликатностей, каждый второй считает своим истинным долгом предаться разбору весьма щепетильной темы, затрагивающей упраздненные кем-то нормы и приличия. Заметь, стоит кому-то угодить в чрезвычайно любопытную историю, высказать слабость, так подчас на него устремляются категоричные суждения и безразборная кара. Экая скверность, с учетом того, что у каждого из нас имеется своя подноготная, скрывающая от посторонних глаз немыслимое разнообразие всех темных мастей. Впрочем, не беспокойся, меня мало волнуют твои гнусные тайны, будь ты даже самым отъявленным чудовищем разврата или жестокосердным убивцем невинных душ, меня бы это отнюдь не волновало, пока ты вносишь свою щедрую лепту. Однако, при всем моем уважении, для меня все же остается загадкой, что из женщин всех видов и всех мастей, ты избрал для себя самый запятнанный образчик из низин. Пади извращение какое-то или разнообразия ради окунуться в грязнотцу захотелось? Что скажешь?       - Право, мой Лорд, эта тема самый настоящий вздор! Быть может я далеко не безгрешный человек, но в нечестии такого рода до сегодняшнего дня никем замечен не был. Подозреваю, здесь имеет место быть самая настоящая клевета, слетевшая с грязных языков недоброжелателей. При том я имею веские основания предполагать, что инкогнито учинивший беспорядки в моем доме и злостный очернитель, одно и то же лицо или группа лиц. Послушайте, даже посмотреть на эти домыслы с практичной точки зрения, я слишком дорожу имеющимся положением и держусь известных условий, чтобы иметь неосторожность заводить сомнительные интрижки.       Ряд провокационных и подчас вышедших далеко за рамки приличий расспросов, подкипятили злобу мужчины, что на секунду лицо его нахмурилось, и он чуть было не перешел всю осторожность. После серии грубых откровенностей, на какое-то время ему даже сделалось как-то неловко, душно, отчего он, подчиняясь внутреннему порыву и не даже не думая о правильности поступка, перекинул быстрый и как бы нетерпеливый взгляд на дверь. Двусмысленности быть не могло, как бы отчаянно он не пытался уцепиться за мизерные аргументы. Его раскусили, насквозь раскусили, и мысль эта возникла в голове так сознательно и ярко, что впредь и смысла никакого не было, дабы стараться интриговать в пользу отвлеченных доводов и замысловатой казуистики, подольщаться, менять тактику и подавать в ракурсе величавого спокойствия. Лицо его, до сего момента запечатлевшее суровое выражение, сменилось удурчением, но взгляд продолжал оставаться неподвижным. Он силился во что бы то ни стало сдержать свой гнев и не подавать виду, в то время как в душе чрезвычайно разгорячился.       - Отчего лицо такое напряженное сделалось, ты все бледнее и мрачнее с каждой минутой. Мне даже показалось, что ты разозлился…– Насмешливо заявил Волан-де-Морт, тон его становился все грубее и фамильярнее. Янтарные глаза пылали как огонь, а лицо приняло чрезвычайно злобное выражение. - У тебя, разумеется, несколько другой случай, скажем, особый случай, но не все так безнадежно, как может показаться на первый взгляд. Знай, я ни в коем случае не пытаюсь оправдать твоих тайн, хочу поступить благородно, ибо искренне к тебе расположен. Действительное впечатление и польза, великая вещь, в наше время особо ценится. Единственно потому, что ты был и остаешься мне чрезвычайно полезен, я могу тебя избавить от некоторых хлопот, кое-где подделать, что-то устроить, словом все подозрения разом отвести. И это будет для тебя бесчисленно выгодно, да и для меня тоже. Стало быть, все дело в удовольствиях, раз уж ты так зависим и охоч до женщин, выслушай мое предложение.       - Это просто возмутительно! Я рассчитываю узнать, кто этот подлый доносчик, распространяющий отвратительные сплетни. Попутно замечу, исключительно преследующий какие-то грязные и подлые соображения, в виду несостоятельности, и, ища на ком бы сорвать свою слабость. Разумеется, четких доказательств у него быть не может, остается только чернить из мщения. Уверяю вас, вся эта льющаяся спесь, не иначе как сымпровизированный блеф. – Уже не скрывая своего негодования от того что к нему обратились с такой обнажённой прямотой, и позволив себе немного повысить голос, Снегг обратился к Темному Лорду.       - Довольно истощать мое терпение! – Перебил Волан-де-Морт, и губы его сложились в узкую полоску. Он даже как-то со злобой посмотрел на приниженного собеседника. - Ты все-таки решил поупрямиться и теперь отчаянно делаешь вид, что не понимаешь с двух слов, несмотря на обратное. Полно ломать комедию и употреблять неестественные усилия, маски уже давно сорваны. Раз уж на то пошло, то я выскажусь обо всем прямо. Теперь внимательно выслушай меня и сделай верное решение, поскольку больше таких предложений не поступит.       Несмотря на наглый тон и каверзные, подчас унизительные откровенности, которые возбуждали в Снегге решительное и грубое негодование, выбор его действительно был невелик. В этом человеке таилась безграничная власть над ним, он и есть сам суд, главный вершитель человеческих судеб, а все остальные лишь вынуждены жить по его уставу или судьба может оборваться неожиданно, при весьма загадочных обстоятельствах, как это по обыкновению случалось. И все что ему оставалось сейчас, так это скрепиться и молча выслушать.       - Мы бы могли все уладить, не предавая дело широкой огласке. Повторюсь, исключительно из благих побуждений, я хочу вызволить тебя из болота разрушения и деградации, в кои ты сам себя вогнал. Ты и сам знаешь, как я ценю тебя и какое искреннее участие принимал во всех твоих начинаниях, скажем, если ты так зависишь от этой весьма деликатной потребности, я могу стать конфидентом твоих любовных тайн. Кроме того, не забывай, какое огромное влияние я имею, самые полные гарантии непременно будут. В моей власти найти и предложить тебе какую-нибудь молоденькую, прехорошенькую девицу, благородных и чистых кровей. Подумай только, настоящая английская красота, породистая, изящная, а не какая-нибудь дешевка. Ты ведь из тех, кому льстит женская красота, кому хочется иметь под боком сам олицетворенный идеал, и между делом щегольнуть перед другими.       Снегг промолчал. Пыл его поубавился, отвечать он готовился исключительно по существу, когда возникнет вопрос напрямую, в лоб, и то, как бы через силу, исполняя обязанность перед своим господином. Несвойственное ему замешательство и беспокойство уже отчетливо проявлялись в движениях. Со стороны, он пребывал как бы в состоянии глубокой задумчивости, на губах застыла странная, приниженная, еле заметная улыбка.       - Как погляжу, моим предложением ты не особо заинтересовался. Что ж, если дело не в масти и благородных происхождениях, то оставим. Похоже, мы имеем дело с жадностью до неординарных наслаждений, где имеет место содом и любодейство. По всей видимости, тебя искушает сама идея обладания незрелыми и подчас неспособными высказать должного сопротивления наложницами, я могу поспособствовать и в этом щепетильном вопросе. Сообрази, наконец, что мое предложение насчет премилой девицы с исковерканной судьбой не эфемерно. Ради такого случая можно разыграть трагедию, очень деликатно убрать ненужных людей. Знаешь, некоторые семьи слывут такой продажностью, что даже почтут за честь сбыть свою ненаглядную и находящуюся в интересной стадии дозревания дочурку в заботливые руки, такому как ты, человеку из другого, высокого и недоступного им мира. Вижу тебя это все чрезвычайно интересует... А как тебе такой вариант, тоже весьма заманчивый. Только представь, бедная сиротка лишилась своих родителей, а тут как раз под боком окажешься ты, чем составишь огромную честь и успокоишь бедное, маленькое сердечко, и все кругом довольны. Можно даже обустроить сношения таким грамотным образом, что гарантированная анонимность будет сохраняться ровно столько, сколько тебе потребуется, никто не будет иметь даже малейшего подозрения. И самое главное, если мы с тобой обо всем столкуемся, то тебе больше не придется играть в таинственность, переживать за репутацию, случайно выскочившую из мерки, и скрывать от всех свои потаенные предпочтения, которые подбили тебя на немыслимую связь с бесчестной потаскушкой.       Снегг выслушал поступившее предложение с едва заметной досадной усмешкой, говорить ровным счетом ему было не чего, а затем пристально и дурным взглядом посмотрел на Волан-де-Морта. Весь этот разговор, представлял из себя немую и нестерпимую муку, он буквально едва удержался от бессвязных восклицаний и, как требовали обстоятельства, попытался накинуть на себя привычный образ из твердости и хладнокровия. «Потаскуха». Произнесенное словно плевок оскорбление, раз за разом прокручивалось у него в голове, пробуждая давние, сокрытые памятью воспоминания из отрочества. «Грязная потаскуха». Губы закривились от злости, нервная дрожь охватила все тело. Он крепился, переводил дух, в то время как ярость все сильнее и сильнее закипала в нем. Сокрыть ее проявления казалось уже не возможным, он боялся сорваться и совершить ошибку, которая впоследствии станет для него роковой.       Воспользовавшись ситуаций, и даже будто обрадовавшись последовавшей весьма пылкой реакцией, Волан-де-Морт не без удовольствия решил пойти до конца:       - Мне ужасно досадно, что соблазнить тебя не удалось, как ни странно в нашем обществе всё и все покупаются, стоит предложить выгодную сделку, так и повязанные кровные узами, друг друга сдадут с потрохами. – Высокопарно отрезал Темный лорд, самолюбие которого было задето холодным отказом. - Впрочем, не будем углубляться в мирскую философию, это твой выбор, замечу, весьма неразумный и в одном отношении определенно губительный. Думаю, тебе хорошо известно, что за этим поступком последует. Весьма хлопотливый случай, да еще в такой неприятной форме, а ты удивил меня, однако, своей оригинальностью, только не сочти за комплимент. Я все же склоняюсь к мысли, что так поступают люди не крепкие характером, с нездоровым умом. Ведь так кидаться в омут с головой, предпочитая разумному расчету, покою и комфорту, угодничать ради страсти, ради влечения, какое-то сумасшествие, даже болезнь. – Проговорил Волан-де-Морт как бы в раздумье, немного помолчал, а затем, сощурив глаза и осклабившись, язвительно прибавил: - Ты любишь ее, не так ли?       - Где она? – Оправившись от недавнего столбняка, решительно спросил мужчина. Очевидно, последняя фраза Волан-де-Морта произвела на него неизгладимое впечатление, от чего он сразу переменился в лице, отбросив в сторону все условности и осторожности, уставился на своего покровителя, каким-то странным, встревоженным взглядом, явно рассчитывая услышать скорый ответ.       Больше он не маскировался, и готов был жадно вслушиваться в каждое промолвленное слово. «Только бы жива и невредима.»       - Она жива, коль так тебя беспокоит этот вопрос, но пока ты упорствовал и воротил нос, прикидываясь оскорбленным, было упущено время, и кто знает, что могло случиться. Теперь, будь так любезен, выслушай все, что я тебе сейчас скажу, и сделай правильные выводы, раз уж не намерен принять мое предложение и разорвать эту связь. Я вижу протест в твоих глазах, но позволь рекомендовать тебе проявить терпение. Жизнь — это коммерческая сделка, и каждый из нас вынужден заплатить по счетам, прежде чем получить желаемое. У меня будут определенные условия, с которыми ты, исходя из сложившегося положения, вынужден будешь смириться, а уже после, получишь все необходимые ответы. В числе первых, за тобой уже давно тянется один должок, припомню, что ты сам вызвался его исполнить, а теперь повязан и должен мне. Я настоятельно рекомендую покончить с ним сегодня же, или дело может принять весьма скверный оборот, а мы ведь не хотим, чтобы дошло до такого зверства. –Насмешливо протянул Темный Лорд с вызывающей усмешкой, вглядываясь в опрокинутое лицо своего подчиненного, выражающее болезненное ошеломление, словно бы того приговорили к смертной казни.       - Если первое условие будет безотлагательно исполнено, я обязуюсь сию же секунду предоставить сведения, о том, где сыскать Беллатрису, удерживающую этот…, - он на секунду остановился, тщательно обмозговывая подходящую фразу , - драгоцейнеший субъект.       Воцарилось общее молчание. На обстоятельную рекомендацию Снегг ответил сухим кивком, его воспаленные, черные глаза, горели каким-то странным и подчас безумным огнем. Полученные известия о судьбе девчонки он встретил довольно мрачно, и тяжело перевел дыхание. Как бы он не строил планы на опережение, стараясь все учесть и тщательно проконтролировать, ситуация становилось все сквернее с каждой минутой, и он тотчас же сам в этом убедился. Теперь чрезвычайно переживал и не мог перестать думать о том, что могло произойти за это время и какие страшные испытания могли выпасть на ее долю. Неизвестность была ужасна и еще более усиливала мучения. Девчонка могла быть уже мертва, но стоило этой мысли возникнуть, как он тут же пресекал дальнейшее развитие подобного сценария. К великой своей неприятности он терял голову, слеп, и был готов узреть надежду там, где ее вероятность была совсем минимальна. Было в его мыслях и то, что Волан-де-Морт, как существо опытное, повидавшее жизнь и людей во всех проявлениях, с глубоким взглядом на вещи, намеренно пытается зарядить его надеждой, при этом действуя весьма аккуратно и правдоподобно, дабы впоследствии у него не закралось в мыслях малейшего смятения. Где нужно было надавил, поспекулировал на чувствах, и по итогу, своими манипуляциями подбил на взаимовыгодное дело.       Помимо всего прочего, Волан-де-Морт прекрасно знал, что служитель его, слишком увлёкся своей страстью, потерял всякую власть над собой и готов был уцепиться за любую возможность встречи. Вскройся заблаговременно факт о мучительной, позорной смерти девчонки, впоследствии это привело только к одному результату, во всех отношениях убыточному. Помимо всего прочего, он так же брал в расчет, что Снегг, как человек, капитально изменившийся в сердце и своих взглядах, сознавший новую жизненную цель, лишившись единственной отдушины, впадет в смертную тоску и мстительное равнодушие. Тут хоть распекайся в деликатностях, обещая разные награды и щедроты, или пытайся подкупить посредством заманчивых чинов и привилегий, или же напротив, грозись, выбей из привычной мерки, или причини явный ущерб, он будет упорствовать до последнего, даже под угрозу собственной жизни. В таком умерщвленном состоянии души и ненасытного чувства презрения, к отнявшим у него возможность воскреснуть в любви и потеряв всякий вкус к жизни, он уже не станет ничем дорожить, тем более своей жизнью.       - Это еще не все. –Горячо воскликнул Волан-де-Морт, испытывавший негодование от пошатнувшегося авторитета и равнодушной реакцией своего подручника, на высказанные щедрые предложения и особое покровительство. – Если обнародуется твоя недозволительная привязанность, поползут слухи, множество нехороших слухов, возникнет повод к клевете, и впоследствии ты возбудишь к себе ненависть. Посуди сам, к чему это может привести. Твой поступок, насмешка над всем, что было ранее очернено и объявлено недопустимым, да еще и в такой оскорбительной степени. Начнутся волнения, такой поднимется смрад, а главное, тут я уже не могу гарантировать неприкосновенность. Таким образом, я обязан исполнить долг перед своим народом, и вынужден просить тебя сложить полномочия и заявить о добровольном уходе. Я непременно желаю, чтобы ты сделал это сегодня же, как покинешь этот дом. Исключительно из великодушия позволь сказать последние слова напутствия. Сделай все возможное, чтобы провернуть дело быстро и тихо, не привлекая лишнего внимания. Найдешь мальчишку, воспользуйся меткой, и потрудись задержать его до моего прихода. Я бы порекомендовал тебя не медлить, ты же знаешь Беллатрису, и какой вспыльчивой она порой бывает.       - Будет исполнено. – Тихо проговорил мужчина, и на его бледном лице обозначилась твердая решимость. Ему больше нечего было добавить. Мысленно он был уже за пределами этой комнаты, руководствуясь полученными сведениями. Больше всего его тяготило то опасное положение, в котором оказалась гриффиндорка, и резко обозначившаяся угроза над ее безопасностью и жизнью. Именно потому, что он прекрасно знал какой жестокой и совершенно безумной бывает эта женщина, мучительная тревога переросла в страх. Он даже вздрогнул при мысли, нарисовавшей в воображении картину грозящей кары и издевательств, и тут же, поспешил от нее избавиться. Неожиданно раздавшийся голос, прекратил поток навязчивых мыслей, и окончательно вывел его из немого оцепенения.       - Пара заключительных слов и пора заканчивать. – С грубым нетерпением одернул Волна-де-Морт. Было заметно невооруженным глазом, как пропал всякий намек на деликатность, а в выражении лица возникла самонадеянная претензия на неограниченную свободу в действиях. Он выглядел до того озлобившимся, оскорбленным, что его поучения так и не пошли впрок, а от высказанного добродетели нагло отмахнулись, что теперь, по всей видимости, горячо желал реванша, приготовившись кольнуть посильнее. - Ты наверняка понимаешь, как все могло обернуться, а теперь, должен быть мне безгранично благодарен. Я предоставляю тебе возможность избежать наказания, а ведь мог поступить с тобой, как требует закон. И еще, хочу тебя предуведомить, веди себя благоразумно, и чтобы никаких глупостей, покамест действует договоренность. Вздумаешь бежать, у меня большие связи, а еще, я мстителен и злопамятен, отыщу тебя, во что бы то ни стало.       - Разумеется, мой Лорд, я бесконечно благодарен за оказанное вами снисхождение и непременно исполню все, как вы желайте. – Проговорил Снегг медленно и как-то непривычно тихо.       От былой манерности и красноречия не осталось и следа, те скупые обрывки фраз, которые он из себя изрекал, были, скорее, из отработанной до автоматизма деликатности. Мысленно Снегг осознавал, насколько этот жест неуместен и может оказаться воспринятым Волан-де-Мортом как провокация, даже в какой-то степени еще больше его раздражить и подбить на очередную гнусную выходку, или того хуже, но как бы намеренно продолжал не слушаться своего рассудка. Об этом можно было судить, понаблюдав за тем, как мрачная фигура разглядывала его, с каким-то явным и нетерпимым ожиданием почтения. Всякому известно, то была натура чрезмерно властная и тщеславная, стоило высказать малодушие или позабыть встретить любую идею, любой посыл, с раздушенной вежливостью и подольщением, как черный змей ужаленного самолюбия тут же воспрянет и возьмется за кару. Но после всех вынесенным впечатлений за этот унизительный и пошлый разговор, и главным образом тяготясь мыслью о судьбинушке обреченной голубки, он не был в состоянии повести себя иначе. Дескать был как в бреду, до того зациклился на одной мысли.       По всей видимости, ровный тон, с которым были сказаны последние слова и проскальзывающая в чертах лица самонадеянность, возбудили в Волан-Де-Морте ответную злобу, а вместе с тем, и разительную перемену настроения. Отвратительно скаля зубы и щурясь, с какой-то особой злорадностью он поспешил отыграться до конца:       - Но учти, как только последнее поручение будет исполнено, потрудись себе же в угоду, и потрудись хорошенько, сделать так, чтобы я тебя больше не видел. Уезжай из страны, проворачивай дело как хочешь, только думать забудь об оказанном когда-то снисхождении, ибо не существует более никакого особого положения и все льготы кончились на этом моменте! И не дай Бог тебе попасться мне еще хоть раз на глаза, ручаюсь, я собственноручно раздавлю, уничтожу, тебя и твою грязную суку. Свободен.       Не смея больше задерживаться, попутно боясь потерять последние крохи самообладания и впасть в бешенство, которое, между прочим, с последними, намеренно брошенными оскорблениями, возросло до степени пароксизма, Снегг молча и в последний раз посмотрел на Волан-де-Морта, пристальным, пронизывающим взглядом, а затем, сделав над собой чрезвычайное усилие, поклонился и зашагал прочь. Мерзость всей этой былой обстановки больше не действовала на него.