The Complete Novel

      Описываемые события начались спустя неделю с того самого рокового дня, когда жизнь этих двух окончательно переменилась. Временным, или, быть может, постоянным пристанищем обозначилась пустующая усадебка, расположенная где-то на возвышенностях северной Шотландии. Объятая горным хребтом, она сиротливо выглядывала из своего укрытия единственным глазом-окном, железные ставни которого были настежь распахнуты. При каждом порыве ветра корпус свободно раскачивающихся створок с глухим звуком ударялся о кирпичную стену старинной кладки, некогда красного цвета, теперь же выцветшую и побуревшую от времени. Несмотря на суровый климат здешних мест, полную изолированность и отсутствие коммуникаций с соседними поселениями, сооружение не выглядело ветхим. Кое-где на фасаде виднелись незначительные сколы, заметные лишь самому придирчивому глазу. Вдоль правого крыла тянулись эрозивные трещины в виде молниевидных борозд, но в целом дом можно было без преувеличения назвать прекрасно сохранившимся. Спаянный из валунов невысокий забор вокруг всего периметра имения едва ли изменился со времен первой постройки. Справедливо заметить, что грандиозное сооружение еще могло дать фору нынешним особнякам и поместьям, наспех возведенным точно под копирку со своих унылых и безликих собратьев. Добротность, вечность, энергия и сила невольно просматривались в этом творении рук человеческих, рискнувшему бросить вызов самому страшному, неодолимому и беспощадному врагу в лице времени.       Точно определить возраст постройки было весьма затруднительно, равно как и причислить к какому-то определенному архитектурному стилю. За все время своего существования дом был неоднократно реставрирован и подвергнут переделке прежними жильцами. Наглядно просматривался результат соединения сразу нескольких эпох, чьим ярким примером могла послужить присовокупленная к торцу эркерная постройка с панорамными окнами на первом этаже, сооруженная из притесанных друг к другу желтых кирпичей, взамен камня местных пород, как, впрочем, целиком весь дом. Подобного рода неоштукатуренную кирпичную кладку по обыкновению применяли вплоть до конца девятнадцатого века при возведении типовых жилых построек средней руки. Взглянув на симметричные формы и прямые линии, можно было предположить, что перед нами зодчество Викторианской эпохи; в то же время крыша из природного сланцевого шифера с низкими скатами, пронзенная двумя слуховыми оконцами, указывала на архитектурный стиль, характерный для более поздней эклектики. Это объясняется тем, что вклад в развитие и содержание основательного пристанища внесло не одно жившее здесь поколение. Каждый из этих разных личностей поддержал традицию добавить камень, точно пытаясь увековечить историю и оставить по себе след для будущих поколений. Таким образом, жизненный срок описываемого сооружения вполне мог насчитывать двести, а то и триста лет. Подумать только, сколько увидели и впитали в себя испещренные морщинами стены, сколько поколений прожило здесь целую жизнь, пока следуя естественному закону не состарилось и умерло.       Как упоминалось раннее, усадебка располагалась во впадине горного ущелья. Торец смотрел прямо на поднимающиеся до самого горизонта одна за другой гряды холмов, часть из которых венчали торфяные болота. Лицевая сторона фасада была обращена в сторону бесконечного, векового леса, где сплошным частоколом произрастали сосновые боры, ельники и лиственницы, а меж могучих корней тиса извивались лозняк и ольшаник. Зимы в этих краях по обыкновению продолжительные и суровые, вся лесная фауна на долгие месяцы оказывается погребенной под толстым слоем снега, но стоит только появиться теплым апрельским лучам и растопить снежные пласты, как это место в одно мгновение преображается, открывая взору нечто необозримое, насыщенное, что-то исключительно фантастическое. Оживают прежде скованные льдами ручейки и реки, все вокруг цветет, распушается, благоухает, наполняя живительными ароматами каждый атом таинственного уголка. И какая-то особая, чарующая атмосфера невольно проглядывается в замысловатом рельефе здешних мест, где древние долины пересекаются извилистыми реками и пологими хребтами, где меж синеющих гор, застланных обильными туманами, чернеют таинственные пропасти ущелий, а на гребнях вершин и меж отлогостей холмов, широким ковром стелются изумрудные леса. Оглянешься, дух замирает при виде величественной, почти необозримой панорамы, где кругом царят тишина и нерушимое спокойствие, точно вся природа погрузилась в священный сон.       Вы зададитесь вопросом, что могло связывать эти дикие, безмолвные края, с теми чья жизнь протекала по иным порядкам, — в городской среде, в сравнительно узком кругу родственных лиц и знакомых. Оказалось, что действительно все к тому и шло; бегство в уединенное убежище, где Снегг решил навсегда скрыться, было таким же тщательно спланированным актом действий, как и все что было раннее предпринято с точки зрения необходимости. Еще за много лет до описываемых событий, ему довелось побывать в окрестностях нескольких таких поселений. Куда он неоднократно наведывался и зондировал почву с тем расчетом, если вдруг придется разорвать с прежней жизнью. В тот момент, когда он больше всего меньжевался, оказавшись перед мучительным выбором сторон, когда существовал риск не только для служебной карьеры, но и для жизни, верстался закулисный план. Он хорошо понимал некоторые стороны своего положения, зная, что всегда находится под контролем и что все его передвижения, какие-либо будничные действия сердобольно протоколируются. С подачи определенного круга лиц, что с жадностью привыкли заискивать покровительства у господ, выслуживаясь за чин и милость, теми же недоброжелателями, ополчившимися против него, могли быть сфабрикованы весьма серьезные обвинения. Рассуждая о вреде клеветы, когда с помощью фальшивки, его могли подставить и преподнести дело так, что была произведена измена общему делу, Снегг начал всерьез задумываться о необходимости оставить позади привычный образ жизни и уйти с поверхности.       Как ни парадоксально, первоначальные сведения и многие другие подробности о самобытных и малодоступных уголках английской земли, стали известны ему благодаря отцу, чей образ по смутным воспоминаниям казался существенно ослаблен. В ту пору, когда тот еще был молод и не охвачен тоской по хмельном, слагались занимательные истории. Снегг старший в красноречивых тонах описывал свое детство и отрочество, проходившие в одной из деревушек северной части Йоркшира. Бывая порою в каком-то приподнятом, почти восторженном состоянии, он так увлекался и проговаривал до нескольких часов сряду, с трепетом распространяясь в своих рассказах о типичных характерах и досуге того времени. Взять, скажем, истории о том, как они выслеживали и травили зайцев в лесу, исследовали местные болота на предмет закостенелых диковинок и драгоценных минералов, подтрунивали над полоумной прядильщицей Бернис и изводили местного священника, приехавшего за тем, чтобы пробуждать в местных религиозные чувства. Освещались и многие другие характерные события из деревенского жития-бытия, такие как скачки, охота, пиршества, связанные с местными обычаями и зачастую сопряженные с пьянством и мордобоем. Как правило, подобная словоохотливость была в их семействе явлением крайне редким, если не сказать и вовсе исключительным. Те недолгие годы, что Снегг-старший прожил с ним и его матерью под одной крышей, ассоциировалось у Северуса с глухим, тяжелым чувством, что в виду неблагообразия и по сей день держалось в памяти со всей свежестью диких красок. Особенно сильный ностальгический оттенок вызывал один вид какого-нибудь опустившегося тунеядца и прочего представителя праздношатающегося сброда, насквозь пропитавшегося дешевым табаком и парами самогонки.       К слову, его неотесанный отец, названный Тобиасом в честь деда с материнской стороны, приходился выходцем из аскетичного сельского племени. Во всем его обличии было что-то такое истинно грубое, бесконечно упрямое, отнюдь не благородное и нравственно безупречное. Именно от него Северус унаследовал угрюмость, подозрительность, нередко доходившую до патологических преувеличений. Отсутствие манер, жеста, глухость чувств, черты двойственности и раздражительность характера, а также деспотизм отличали их обоих. Известно, что свои молодые годы Тобиас Снегг провел в глухой и затерянной среди болот старомодной деревеньке, где местным были свойственны причудливая эксцентричность, примитивный социальный и общественный строй. Парадоксальная смесь, состоящая из диких языческих обычаев, суеверий и общей религиозности, принимала вид традиции, передающейся из поколения в поколение. В цветущую эпоху индустриального двадцатого века жители подобных изолированных общин, могли верить в существование нечистых сил, чтить традиции предков, и при этом посещать воскресные богослужения в наскоро беленой церквушке. При всей внешней простоте всегда существовала и неоднократно свидетельствовалась неестественная тяга к насилию, что, впрочем, вполне закономерно для захолустья, существовавшего в среде моральной распущенности. Одному только Всевышнему известно, сколько страшных преступлений совершилось еще в стародавние времена, когда только-только нарисовались хаотично разбросанные вдоль возвышенностей косогора куцые каменные домики. Не говоря уже о прочих грубых сторонах вольной жизни и вопиющего беззакония, что так вероломно проникло и омрачило идеалистическую картину пасторальной жизни.       Скудные биографические сведения о загадочной фигуре Тобиаса Снегга не позволяют в полной мере охватить его характер и раскрыть трагическую судьбу. Имеются лишь догадки о том, во что вылилась его последующая жизнь и каков был её исход. Доподлинно известно, что жизнь эта была бесполезная, смрадная, наполненная горечью и ядом, ввиду несбывшихся мечт и умерщвленных амбиций.       Однако вернемся, к предмету прошлого интереса, упомянутой сонной деревеньке, где отныне будет развиваться действие. Еще в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века благодаря мелким фермерам, просочившимся в Северо-Шотландские горные угодья и заводнившим часть брошенных домов, какой-то период жизнь здесь била ключом. Тех же йоркширцев от южан отличала стойкая независимая позиция, склонность к сохранению изоляционной тенденции, резкие и неблагозвучные диалекты, своевольный, угрюмый характер многозначительно дополняли образ. Им не свойственны покладистость и деликатность, это были чрезвычайно самодостаточные и сильные духом люди, способные забраться в самые удаленные уголки Англии с гордостью прожить там целую жизнь, добровольно отказавшись от всех благ цивилизации.       Однообразная и уединенная жизнь нередко порождает причуды. Подобный образ существования предопределил характер будущих поклонений. В те далёкие времена, здешний народ не отличался образованностью и вряд ли был способен на гуманные поступки. Их занятия редко бывали возвышенными, но при этом они отличались внутренней силой, крутым нравом и страстным темпераментом. Единственным развлечением были охота, скачки, стравливание собак, за чьим кровавым боем следили с особым интересом и конечно же распускание сплетней. Жизнь в глубинке среди гор, увенчанных тускло-коричневыми вересковыми кустарниками, тянулась монотонным узором. Вполне закономерно что, исключив полностью контакты с внешним шумным миром и живя по собственным законам, местный люд долго слыл за причудливых дикарей. И сегодня, в повседневной жизни можно наблюдать исключительные черты обитателей северных районов страны, однако забытых самобытных мест подобных этому осталось довольно мало. Мировой прогресс привел их к полному исчезновению. Большинство из них лежат в руинах, а те немногие что остались, поредели, осунулись, сохранив в своих владениях с горстку человек, в лице доживающих свой век стариков-старожилов, чудаков-отшельников и скромников из религиозной общины, изо дня в день отдающим дань исканиям в духе раннего христианства.       

***

Вновь окинув взглядом нагромождение величественного феномена архитектуры, что сулило нескончаемый поток перспектив, обещав стать новым пристанищем и принести большое счастье, Снегг стал вспоминать, при каких обстоятельствах состоялась их первая встреча. Парадоксальным и в то же время знаменательным образом вновь подтверждался факт, как по исключительной случайности он выхватил зорким глазом, утопленное в куще тесных зеленых дебрей покатое очертание дымоходной трубы. И уже тогда с каким-то еще не испытанным и смутным ощущением приятного предвкушения, он мысленно прикинул, какую бы в дальнейшем практическую выгоду удалось извлечь из этого обстоятельства. Судя по внушительным размерам постройки, невольно угадывалось влияние некогда респектабельного семейства. Ими могли быть мещане-землевладельцы, некогда занимающиеся торговым делом, или состоятельные кудесники, переселившиеся из индустриального архипелага Альбиона развивать сеть каменоломен, но со временем измельчавшие и потерявшие изначальную ориентацию. Сложно поверить, что еще не так давно здесь кто-то действительно жил, принимая во внимание аскетичную особенность расположения. Самое ближайшее поселение находилось на расстоянии от нескольких десятков миль, путь к нему лежал через ухабистые спуски и подъемы холмов, подходивших вплотную к обильным кущам девственного леса. Человек нездешних мест, любой другой уроженец юга, отправившись в самостоятельное путешествие, таким образом совершал свой самый опрометчивый поступок, до поры до времени не подозревая, что увлекательная пешая прогулка может обернуться подлинным адом. Заблудиться и остаться плутать в многовековой чаще, пока силы окончательно не иссякнут, и смерть не приберет к себе изморенное голодом, холодом и страхами тело, было так же легко осуществимо, как и сделаться добычей дикого зверя.       Затаиться в недрах диких, нетронутых земель, куда не могли проникнуть все прежние ощущения внешнего мира, было именно тем, чего Снегг сильно и долго подсознательно желал. И теперь, когда он располагал всеми необходимыми средствами для осуществления задуманного плана, ему с трудом доставало терпения чтобы не пуститься в заманчивое путешествие новой вехи, претворив грезы в жизнь. Оставалось только освоиться, осмотреться, и все пойдет само собой. Внутри дом повторял старинный стиль зажиточных дачевладельцев. Старого пошиба шотландцы, отличавшиеся особым чванством и воспевающие консервативный быт, неимоверно пугались, приходили в страшное замешательство при столкновении со всем новым, оригинальным и оттого из столетия в столетие внутренняя планировка с поразительной точностью копировала очертания своих предшественников. Разившийся по привычной и милой англо-шотландскому сердцу вертикали, дом состоял из мансарды на заднем дворике и трех уровней. Как и во многих столетних особнячках на первом этаже по обыкновению размещался хозяйственный блок и столовая, на втором этаже кабинет и гостиная, а наверху спальни. Прогуливаясь по просторам нижнего этажа, Снегг насчитал четыре комнаты. Из невольно сделанного заключения стало очевидно, что на втором и третьем этаже под спальни было выделено такое же количество комнат. Скрипели полы, скрипели стены; в воздухе витали затхлые, душные запахи. Куда бы он не пошел везде его встречали чудовищные нагромождения пыльной и грязной мебели. Дойдя до последней из комнат первого этажа, выделенную по всей видимости под общую залу, и намереваясь завершить обход, перед его глазами возникло кое-что совершенно неожиданное — то, что он никак, даже мысленно не предполагал обнаружить. В каком-то смысле он разозлился на самого себя, оттого что не предусмотрел возможную брешь и теперь принужден был лавировать.       Этим неприятным открытием оказалась неприлично старая хозяйка. Обращенная лицом к окну, она сидела в кресле, что трескуче перекатывалось взад-вперед по истертому ковровому ворсу. Её седой затылок отливал полупрозрачным светом, на плечи небрежно была накинута зеленая пелеринка, с растекшимися на ней ярко-красными диковинными птицами. Жёлтая рука, покоившаяся на подлокотнике, была так тонка и суха, что походила на опавший осенний лист. К несчастью, это было не видение, спровоцированное обманом органов чувств, не галлюцинация, а нечто обладавшее телесной оболочкой. Снегг тихо шагнул вперед, и ему показалось, что обветшалая фигура едва заметно пошевелилась. Стало ясно, хозяйка почувствовала постороннее присутствие и теперь как будто прислушивалась. Когда он отошел от первичного, неожиданного впечатления, затем решительно обошел качающееся кресло и встал прямо перед ней, свет из окна выхватил целиком образ глубоко пожилой дамы. Её лицо было такое маленькое, обтянутое белесой кожей и испещренное сетью глубоких морщин и старческих крапин, что воображение непроизвольно присваивало связь с измятой и наспех брошенной в пыльный угол бумагой или любительской подделкой из папье-маше. Собственно говоря, она вся была такая маленькая, глянцевидная, точно хорошенько выжатая, и впоследствии съежившаяся в размерах посудная губка. И теперь он подметил еще одно: старуха оказалась слепа, её стеклянные мутно-белесые глаза, смотрели прямо на него и как бы одновременно сквозь.       Ей так же, как и ему не верилось, что в этом всеми покинутом доме появился и теперь стоял совсем рядом живой человек. Она так привыкла к общению с мистификациями, коих породило её стариковое, измученное возрастом и болезнями воображение, что другой реальности уже не существовало, — этот бред протекал вне времени и пространства, просуществовав несчётное количество сезонов. С тех пор как её младшая дочь Полли и старший (на три года) сын Уильям, изъявили желание выбраться из болота провинциальной скуки и отправились обустраивать житие в индустриальное общество будущего, Маргарет Салисбурри, так звали долгожительницу поместья Певерилл-грин, взяла за обыкновение полагать, что наследники их труднопроизносимой фамилии, которых она якобы знала понаслышке и никогда не видела воочию, непременно осели в месте со злачным названием Столица, — он же Лондон, великий Вавилон, и со дня на день в любую минуту с визитом пожалуют в родные дали.       В середине пятидесятых из заметно поредевшего штата прислуги, в Певерилл-грин остались преданная семье и делу экономка, две горничные и садовник, услуги которых оплачивались с доходов от фермы. Большую часть земли они были вынуждены продать уже в послевоенные годы, а когда скоропостижно скончался её муж впоследствии долгой болезни печени, что без преувеличения сказать являлся самым близким духовным и личным союзником, оберегавшим от всех мирских неурядиц и обеспечивающим возможность избежать или залечить ту рану, которую принесла Вторая мировая война, жизнь родового поместья Салисбурри пришла в упадок. Молодая горничная итальянского происхождения Анна Мариани, последняя реликвия забытой культуры, оставшаяся выполнять обязанности из жалости к теряющей рассудок почтенной хозяйке. Перед тем как капитулировать, долго и упорно она пыталась убедить владелицу продать поместье и землю, подобраться к цивилизации и остаться доживать свой век в Северной столице. Как ни странно, никакие мольбы, уверения к естественному способу самосохранения, не возымели должного эффекта. Маргарет Салисбурри являлась особой своенравной, несговорчивой, внешне сдержанной, как и вся чопорная интеллигенция, но притом родные и другие близко знавшие её люди, отмечали такие черты как суеверность и впечатлительность характера, выражающуюся в склонности к мистицизму, убежденности в существование тайных знамений и предвестий. Она окончательно положила и уверовала, что обязана остаться и приглядывать за Певерилл-грин невзирая на то, что повсюду были лишь ветхость, следы давно запустившегося процесса упадка и летоисчисления. В конце концов, Уильям и Полли с детьми, в существовании которых она была вполне убеждена, могли нагрянуть и попытаться застать её врасплох в любой момент.       Счет продолжал расти. Наступил очередной год, когда не без ощущения крайней муки и тоски, Анна Мариани покинула родовое поместье, поддерживать чистоту и порядок, в котором стало непосильной ношей. Она видела, как Мисс Маргарет неоднократно предается оптическим развлечениям в комнатных сумерках, предпочитая мир дивных воспоминаний, соотнося еще здравствующие в памяти отголоски с безудержно расширяющейся вселенной. Где-то в глубине презираемых воспоминаний, в подсознательной сфере, — такой безжалостной и беспокойной, Маргарет знала, что неподвижность, омертвление в её памяти, вызвано болью ностальгии, погоней за призраками распавшейся действительности. Между тем, половину эпохи назад, еще в середине сорок девятого, Полли умерла от родов, ребенок женского пола, так и не сделав первый вздох, последовал вслед за матерью, а Уильям, служивший пилотом в авиации, погиб вместе с остальными солдатами, которые тысячами гибли под градом немецких снарядов при попытке отбить нормандские острова в еще более далеком сорок первом. Когда в последний раз к ней явился давно покойный муж, и ежеминутно клялся, что отвезет ее на лазурный берег, они возьмут лодку на первой попавшейся пристани и поплывут туда, где заканчивается горизонт, она уже мало что понимала. Только изредка, в виде кратковременных вспышек к ней возвращалось сознание, а за ними сразу следовало долгое забытие.       

***

Начинающее проступать чувство отвращения кольнуло Северуса. В какой-то момент он отвернулся от старухи и его равнодушный взгляд уперся в географических облупах потолок. Вряд ли в этом мире осталось хоть что-нибудь, что могло потрясти его огрубевшую душу. Сейчас он думал только над тем, есть ли еще кто-нибудь в доме, но очень скоро убедился, что он глух и пуст, а судьба прежних обитателей неизвестна. Единственной животрепещущей загадкой во всем этом происшествии было то, как и благодарю чему, этому слепому и фактически беспомощному созданию, удалось втихомолку просуществовать в реальном мире еще столь долгое время, а все остальное — исключительно техническая сторона вопроса. Окаменелого духа, греющего тлетворные мощи под солнцем, следовало вытравить, а жилище, где теперь он ощущал себя полноправным хозяином, хорошенько вычистить и проветрить. Во всем следовало соблюдать расчет, а в новых намерениях заключался основательный расчет. Дело требовало определенной искусности и хладнокровия, перво-наперво стоило расчистить необходимый для чудесной жизни путь. В интерьере тоже следовало многое переменить, древнейшие святыни пропахли мышами и нафталином, но все это непременно после. Весь этот житейский вздор в виде кучи нелепого хлама: китайского шелка, разномастных ваз и вазонов, перламутровых рамок, литографий, кружевных салфеточек, самых разнообразных форм и размеров, объявляющихся то тут, то там, что успели изрядно надоесть и теперь раздражали еще более, следовало отправить в небытие вслед за Призраком.       Гаденько захрипели старые напольные часы, по всей видимости механизм в них давно был неисправен. Немного после, закончив с обыском оставшихся помещений, Северус вернулся обратно в большую залу. Все последующие его движения были машинальные, почти лениво он сунул руку в карман, нащупал в нем палочку и так же медленно выудил её наружу. Тем временем извечная хозяйка оставалась все такой же неподвижной, одна рука покоилась на мягких тканях пелеринки, другая лежала на гладком подлокотнике, лицо пустое, без каких-либо осознающих качеств. Перед тем как где-то отдаленной зарницей сверкнула зеленая вспышка и заполнила собою все вокруг, они снова были молоды и беззаботны. Альфред, её дорогой муж, в такт равномерному движению волн, живо шевелил веслами, на которых играючи и поблескивая переливались пятна солнца. Старенькая, узкая лодка мягко вздымалась и опускалась, рассекая морскую лазурь, пока влажный, морской ветер шевелил волосы и приятно проникал сквозь ткань легкой накидки. Альфред остановился, позволив отдохнуть уставшим от гребли рукам, и добродушно улыбнулся, отчего Маргарет сделалось так хорошо, так спокойно. Она мягко откинула голову назад, позволив упругим кудрям свободно развиваться под распавшимся солнечным светом, а сразу после, наступил долгожданный покой и абсолютное счастье.