Всю ночь напролёт

      Есть дружбы странные: оба друга один другого почти съесть хотят, всю жизнь так живут, а между тем расстаться не могут. Ф.М. Достоевский «Бесы»

      Поздний вечер сменил очередной день в этом городе, а ветер трепетал жилистые листья деревьев. Пётр Степанович уже спешил в дом Филиппова: во флигель, ступая окольными путями и пробираясь в собственноручно проделанную щель в заборе. Нужно, чтобы эта встреча осталась втайне: только между ним и Кирилловым.       Тропа, казалось, уже протоптана им одним — никто так больше не ходил к этому дому, да ещё и почти ночью. Всевидящий полумесяц на заволочённом облаками небе сиял бледным серпом рядом со своими маленькими звёздочками; Верховенский невольно взглянул вверх и мельком оглянулся — свет в дальнем окошке, как всегда, горел всю ночь напролёт.       «Приходите всю ночь, я не сплю совсем».       Кириллов всегда был рад гостям. Кроме одного человека, с которым его связало кое-какое обязательство; мужчина успел сто раз пожалеть об этом. Нет, тот не был ему совсем противен, однако иногда возникали явные сомнения на этот счёт.       Слишком умная, но податливая марионетка — так Пётр Степанович именует его, но вслух не произносит: слишком ценна доля Алексея Нилыча для общего дела. Поэтому сегодня он и мчится к нему — расставить все точки над «i» и предупредить о завтрашнем.       Мужчина тихо шагает по ступеням и бросает беглый взгляд на обитель живущего подле Шатова. Тот тоже не спал, а на лице, в складках на лбу, виднелась занимающая его мысль; он барабанил пальцами по столу. Усмешка проскользнула на лице Верховенского и тут же исчезла, как и он с этой деревянной лестницы. Затем Пётр оказался у порога.       Кириллов сидел на небольшом диванчике у стены и пристально вглядывался в тёмное окно, пока не пришел Пётр Степанович. В комнате горела одинокая лампадка — только она и освещала помещение; на столе виднелся горячий чайник с заваренным чаем, свою кружку Алексей Нилыч держал в руках. Мужчина тут же обратил внимание на пришедшего гостя — в последнее время он являлся сюда слишком часто, всегда под разным предлогом. Тем не менее, оба знали исход этой встречи: сначала Верховенский займёт его пустой болтовнёй, а позже начнёт приставать, прямо домогаться, пока Кириллов наконец не одёрнет его.       Привычное начало: сухо поздоровавшись и переговорив, Пётр Степанович уселся подле него, держа в руках, облачённых в перчатки, свою кружку горячего чая. Он не умолкает — тараторит и сыплет словами, как бисером. Второй лишь молча отпивает; он уже привык к этому. А ведь всё было впереди.       — Не молчите, Кириллов, — прерывается Верховенский, и его взгляд падает на Алексея Нилыча; мужчина медленно ставит на стол опустевшую чашку.       — Мне нечего вам говорить, — бурчит себе под нос хозяин флигеля, даже не глядя на подсевшего ближе гостя; не хотелось видеть его гадкую улыбку или острый взор зелёных очей.       Скрытые за перчатками пальцы нетерпеливо мнут ткань чужой рубахи, а обветренные губы мужчины уже тянутся к оголённой шее; поцеловать себя в губы Кириллов попросту не позволяет и ограничивается хлестким ударом по рукам Верховенского. Пускай тот довольствуется шеей — его слабым местом, и нерешительно хватает за руки да бёдра, но не больше. Пётр Степанович настырно лезет к нему: обнимает со спины, останавливаясь рукой на талии, и целует в бледную шею, но не до синяков — это был уже пройденный этап, который один вспоминает с неким стыдом, а другой с удовольствием.       Алексей Нилыч отворачивается к окну: ему неприятно, но он не препятствует; Верховенский добьётся своего во всяком случае. Он похож сейчас на некую барышню, что всем недовольна, а слуга пытается всячески утешить её, зацеловывая, но и стараясь одновременно с тем не переступать за черту.       Мужчина следит за ним и невольно отдаётся процессу — на шее багровыми следами покрываются места поцелуев; Кириллов с завидным упорством молчаливо выносит эту отчасти приятную пытку, и тем самым подогревает интерес Петра Степановича к собственной персоне.       Кириллов чувствует ещё одно касание — сменив положение, гость разместил вторую руку на его плече с туманным намерением. От его русых, немного взъерошенных вечерним ветром волос веяло листвой и дорогим коньяком из трактира — уже изученный запах; в зелёных глазах искорки лёгкого возбуждения. Ладони тянутся ниже, но движение прерывает внезапная реплика Алексея Нилыча.       — Следите за руками, — холодно, немного отстранённо молвил он, нарушая молчание.       Верховенский тут же дёрнулся, словно его окатили кипятком, а затем всё же убрал руки и нелепо улыбнулся; хозяин каморки одарил его далеко не влюблённым взглядом.       — Идите вон.       — Вот так сразу? С чего же так… Кириллов? — немного запинался он.       — Уходите, — повторил мужчина, но уже с большей внушительностью. — Пожалуйста.       Гость вскочил и направился к двери, но у самого порога повернулся к нему лицом. Он хотел что-то добавить и даже разинул рот, вспомнив о том, что на самом деле должен был сказать; но случилось так, словно Верховенский вдруг забыл все слова и, простояв так пару секунд, молча удалился. Кириллов ещё долго смотрел на лестницу, на которой только что стоял поспешно ушедший гость.       Через некоторое время мужчина встал с дивана и направился к окну, потирая шею. Теперь на ней остались следы от губ Петра Степановича. Теперь ему не отмыться от этого постыднейшего клейма.