Половинки

Этот день, слегка ветреный, лишь слегка солнечный, очень холодный, не отличается от какого-либо другого. Во всяком случае, для Сан-Франциско. Все дни там — рутина, и похожи один на другой. Разве что сегодня особенно много рождественских украшений, двадцать четвёртое декабря выжимает все соки из охочих до красивых безделушек людей. Но что точно неизменно, так это мост Золотые ворота. Такой же вечный, как эта рутина, непоколебимый, блестящий в лучах собственных ламп, гудящий машинами и разговорами. Спешат, сражаясь с ветром, редкие пешеходы, надеющиеся добраться до дома в обход пробок. Сегодня Рождество. Их ждут дома ужин, купленная на распродаже ёлка, завёрнутые в шуршащую упаковку подарки. Им нужно всё успеть, столько всего переделать. Осталось совсем немного времени до полуночи, момента Х, но на улицах от света уличных фонарей так светло, будто всё ещё день. Иллюзия для бодрствующих. Алиса знает, что ей уже нечего успевать. Она подставляет лицо ветру, и чувствует тут же, как индевеют её щёки, как подрагивают ресницы от неловкого холода, по какой-то немыслимой причине заглянувшего на огонёк в тёплый мегаполис. Её пальцы едва сжимают шершавые перила. — Привет. Алиса вздрагивает, слыша чужой голос позади себя, но всё же находит в себе силы обернуться. Там, на пешеходной дорожке, в какой-то паре метров от неё, стоит совершенно незнакомый мужчина с удивительно спокойным лицом. И почему-то очень грустными, как у пса, серыми глазами. — Привет, — выдыхает она, удивляясь сама себе. Ей незачем сейчас разговаривать с кем бы то ни было. Тем более с незнакомцем. — Почему ты там? — голос его, тихий, едва перекрывающий шум кажущихся сейчас такими далёкими автомобилей, кажущейся такой глубокой воды. Алиса отворачивается вместо ответа, вновь подставляя ветру лицо. В голове её крутится одно только слово: «Уходи, уходи, уходи». Она просит его мысленно, но вместо шагов слышит тихий вздох. — Не самое лучшее время для того, чтобы разговаривать с незнакомцами, верно? — кажется, он улыбается ей. — Я Бишоп. А ты? — Алиса… — она не знает, почему продолжает разговаривать с ним, но не может заставить себя остановиться. Она опускает взгляд вниз, и тёмные воды призывно шумят в её ушах. Алиса стоит по ту сторону бордюра. От встречи с неизвестностью её отделяет лишь разжатие рук. — Вот теперь мы познакомились, — она косится на него мельком и убеждается, что Бишоп действительно смотрит на неё с улыбкой. Такой же грустной, как его глаза. — Похоже, случилось что-то действительно плохое, да? — Да, — коротко отвечает Алиса, вновь отворачиваясь. Ей не хочется встречаться с ним взглядом, не сейчас. Не тогда, когда она здесь. Не тогда, когда на неё смотрят так. — Твои родные знают? — снова вопрос. — Нет, — снова ответ. — Они… Не догадываются. И хорошо, что не догадываются. — Ты из-за них сейчас здесь? — Я… — она часто моргает и чувствует влагу на обветренных уже щеках. — Да. Из-за них. — А твой парень? — Что? — она смотрит на Бишопа так, будто его вопрос для неё слишком неожиданный. Он и есть неожиданный. — У меня… нет парня. — Значит, и рассказать некому, — заключает за неё Бишоп. — Тяжело быть одиноким в таком большом городе. Алисе почему-то кажется это до ужаса смешным. Вот она, на самом краю Золотых — Чёртовых — Ворот, у неё даже ступни не помещаются на узкой полоске за бордюром, и пальцы в тонких сапожках чувствуют воздух и десятки футов внизу. И там, далеко внизу, вода её зовёт, и по эту сторону моста всё только толкает… И вот он, этот чёртов Бишоп, совершенный незнакомец, в дурацком коричневом пальто и грустными глазами, и он спрашивает её так спокойно, как будто они встретились в парке, выгуливая собак. И ей хочется засмеяться. — У меня есть собака, — невпопад говорит она, вспоминая о глупой рыжей таксе, которой нет дела ни до чего, кроме её осенних ботинок, и все мысли её о том, как бы попробовать их на зуб. — Собаки — это хорошо, — так же невпопад отвечает Бишоп. — Как её зовут? — Чарли. — А, отличное имя, — он улыбается, и всё ещё грустно. — Его есть, с кем оставить, или он ждёт тебя сейчас дома? — Я… Я отдала его соседке. Сказала, что меня не будет несколько дней, — слова даются ей всё труднее, и пальцы мёрзнут, и вода зовёт. — Хорошо, что за ним кто-нибудь может присмотреть, — говорит он. — Собакам нужна забота, особенно породистым. У такс бывают проблемы с суставами. И с ушами. — Да, я знаю… — она говорит всё тише, но всё равно продолжает этот бессмысленный диалог. Какое ей теперь дело до глупой таксы? — Я недавно водила его к ветеринару. Ему не понравилось. — Визиты к врачу не любят даже люди, что уж говорить о собаках, — Бишоп смеётся коротко. Как будто они в самом деле случайно встретились в парке, и их собаки спутались поводками, и у них есть повод, чтобы их обсудить. — Я не собираюсь лезть обратно из-за собаки, если ты на это намекаешь, — резко обрывает она его, но холодные пальцы сжимают перила только крепче. Слишком холодно цепляться. — Я понимаю, — Бишоп кивает, и она видит, как выбивается из его короткой причёски непослушная прядь. Почему-то она замечает седину на его висках. — Расскажешь? — Что? — Что случилось? — Нет, — она вмиг становится колючей и злой, надеясь, что это заставит его уйти. Не заставляет. Надежда тщетна. — Хорошо, — тихо говорит он. — То есть, плохо, на самом-то деле. Это должно быть реально паршиво, иначе бы тебя здесь не было. Но ты можешь рассказать. — Я что, на проповеди? — она всё ещё пытается. — Ну, на святого отца я не похож, — он снова смеётся. — Но я могу хотя бы попытаться. Ты тоже. Разве нет? В конце концов, хуже уже не будет. Она молчит какое-то время. Воды зовут. Золотые Ворота незыблемы. Мысли цикличны. — Я… чужая здесь, — тихо выдыхает она, закрывая глаза, сжимая пальцы так, что они белеют. — Они не принимают меня. Я — не принимаю их. Это так… глупо, знаешь? Осознавать, что ты не должна была родиться в это время в этом месте, и ты всё равно родилась. Никто не ждал меня здесь. Никто не спросил, хочу ли я оказаться здесь. Моя последняя надежда на жизнь — мои родители, чёрт бы их побрал — они перестали видеть во мне родную дочь. И мне некуда теперь идти. Совсем. Только вниз. — С родителями всегда сложно, — Бишоп кивает. — Иногда всё кажется даже слишком сложным, и выхода нет. — Его и в самом деле нет. — Ты живёшь с ними? — снова вопрос. — Нет, — снова ответ. — Одна. Я всегда одна. Сегодня — особенно. Он молчит, и шум ветра кажется особенно громким. И тогда она продолжает. — Я надеялась помириться с ними, приехать на рождественский ужин, рассказать о том, как провела этот год, как дела с учёбой и что можно будет сделать в будущем. Чёрт… Не вышло. Всё стало только хуже. Даже на расстоянии я чувствую эту жгучую ненависть. Я всегда была неправильной для них, нежеланной. И сейчас тоже. Я делаю не то, веду себя не так, не живу, а растрачиваю дни. И я очень устала. Я так устала, Бишоп. Ветер лишь на мгновение стихает, и Алиса слышит шум редких машин, спешащих домой. Бишоп не уходит. — До Рождества осталось полчаса, ты знаешь? — спрашивает он неуместно. Она качает головой. — Точнее, уже двадцать минут, я думаю. Что-то вроде. — Совсем мало, — тихо шепчет она, но он всё же слышит. — Я могу показаться полнейшим идиотом в твоих глазах, наверное… Он снова улыбается грустно, и ей почему-то хочется заставить его улыбнуться искренне, не вымученно, не сквозь эту чёртову грусть. — …но, знаешь? Подожди эти полчаса. Вспомни, что ты хотела рассказать за этим рождественским ужином. Многое ведь случилось, верно?.. — Д-да… Очень многое, — она кивает и больше не смотрит вниз. — Хорошее, плохое. Очень хорошее, очень плохое. Много всего. Просто… подожди. Постой в тишине и вспомни всё то, что случилось. Не важно, насколько значимо это было. И если в полночь ты поймёшь, что делать с этим багажом… Что ж… — он впервые отворачивается, избегая её взгляда, но потом вновь смотрит прямо. — Я просто надеюсь, что ты сделаешь правильный выбор. Он делает шаг. Потом второй. Алиса молча следит за тем, как Бишоп, наконец, уходит. Ветер снова усиливается, и ей так хочется ему помешать. Автомобили мешают ей думать, и ей хочется закричать. Всплывает перед глазами грустная улыбка Бишопа, и ей хочется его по-настоящему развеселить. Золотые ворота незыблемы. Автомобилей с каждой минутой всё меньше. Пальцы замёрзли до боли. Воды больше не зовут. Бишоп слышит за своей спиной чьи-то лёгкие, быстрые шаги. Он оборачивается медленно, пытаясь понять, кто так спешит и куда, если до Рождества меньше десяти минут, и уже слишком поздно куда-то спешить. И чувствует, как в него врезается Алиса, эта девушка с моста с большими заплаканными глазами. Она обнимает его так крепко, будто он может раствориться в воздухе в любой момент. Он не может не обнять её в ответ. — Я боялась, что не смогу тебя догнать, — бормочет она в воротник его пальто. — Но догнала ведь, — он улыбается ей. Она поднимает на него блестящие глаза и смеётся сквозь слёзы. С боем часов прошлое остаётся позади.