Записки писателя

      Я…       …убил птицу…       …Я понял это не сразу. В ошеломлении обездвиженный над истерзанным безголовым тельцем… Значительно меньше голубя, в разы крупнее воробья; трава окружала крылья, тесно прижатые к бокам, местами лишенным не только перьев — кожи… В вытянутом положении застыла единственная уцелевшая лапка…       Сознание защищало себя: гнало прочь любые слова, способные проскользнуть в комнату внутреннего голоса!.. Но не обязательно обволакивать понимание, знание, тягучей мысленной оболочкой — оно и не без этого отвоюет свое. С белым шумом в раздутой вакуумом костяной коробке я повел взглядом вправо, вдоль широкой цементной ленты, опоясывающей дом. От изуродованного птичьего трупа вереница пуха, темно-серых и редких коричневых перьев тянулась под мертвецки бледное кухонное окно…       Секунду назад надежная, твердая почва в мгновение ока обратилась в зыбучие пески, но совсем позабыла, что не имеет под собой иной опоры (так же, как и я), — в удушливом, давящем земляном вихре из солнечного сентябрьского утра я стремительно полетел на дно минувшего позднего вечера. Уставший, выпитый досуха заботой о десятке домашних питомцев, посреди согретой электрическим сиянием кухни я поднялся с колен, держа двойную пластиковую миску. В одном ее углублении поблескивала чуть помутневшая вода, в другом лежала горстка коричневых крошек — кот вечно не доедает мелкие осколки кормяшек, от них надо избавиться. «К чему переводить еду, — думал я, берясь за молочную ручку стеклопакета и поворачивая ее вбок, — так хоть птицы поедят…»       …Поели…       В тени безучастной холодной стены я шел обратно, к тому, что осталось от птицы… Искренне желая быть пустоголовее, я против собственной воли — кричащему сердцу назло — выстраивал чудовищную картину произошедшего… Она подбирала остатки кошачьего корма — либо слишком этим увлеклась, позабыв обо всем на свете, либо физически не могла заметить бездомного кошачьего, следящего за ней из-за угла дома или с возвышения. Когда он схватил ее, она билась. Наверняка кричала — от ужаса и боли, пока он драл ее плоть, оставлял тропу ломаных перьев… а этажом выше я мирно спал в своей постели… В этом кровожадном танце жертва и хищник добрались до противоположного угла дома, где бедняжка и лишилась головы, дай бог после смерти…       Пожалуй, слишком часто, в совершенно разных частях города, находя останки птиц — гораздо меньшее, чем обнаруженное мною, — мама всякий раз с болью в голосе и во взгляде выдыхает: «Ненавижу кошек…» — конечно, врет. Ведь искренне сопереживает им, бездомным, кормит. Домашних, с улицы спасенных, нежно обнимает. В ней говорят бессилие, обида, злость — не на хищников, подчиненных их природе; злость на реальность в целом, выстроенную столь грубо, бессердечно. На проклятый охотничий азарт, заставляющий кошачьих убивать веселья ради.       В минуты, когда беззвучно разнесший всего меня целиком утренний выстрел напоминает о себе вновь и вновь, я не ненавижу кошек. Я абсолютно неподдельно зол — в лютой ярости — на идиота, косвенно убившего ее, истошно кричащую в агонии птицу… все еще кричащую в моей голове… Там столько криков и предсмертных хрипов!.. что мне самому места будто бы нет…       …О произошедшем я не поведаю маме. Она сильно расстроится. Я бы не хотел, чтобы мне рассказали…