кажется, мы — воплощение инь-ян

утро нового освобожденного от учебы по позволению самого тэхена дня не знаменует неудачу, в отличие от вчерашнего. но тэхен просыпается, ерошит волосы на затылке и чувствует сильное замешательство, странное, непонятно откуда выплывшее и не уплывающее прочь. тэхен думает, что хуже и смущающее, чем вчера, быть не может. мало того, что его тайный уголок, о существовании которого не знал до вчерашнего дня никто, кроме него самого, раскрыли, так ещё и чонгук украл его первый поцелуй и, в целом, вел себя максимально нестандартно для себя самого. не день был, а сплошные открытия и фейлы. и тэхен искренне надеется, что предчувствие, сосущее под ложечкой, означает исключительно положительное, а не такое, как вот, вчера, например. (и бессовестно врет). желая не тратить лишнее время на беспочвенные, по сути, волнения, тэхен выкарабкивается из постели, умывается, натягивает на крепкое, но худощавое тело очередной оверсайз и спускается вниз. сегодня он даже успевает приготовить себе человеческий завтрак и, постойте, день кажется ему лучше, чем просто неплохим. хальмони присоединяется к тэхену со слабой улыбкой, очками на носу и книжкой подмышкой, усаживается за стол рядом после того, как заваривает чай. к тому времени, как тэхен насыщает свой желудок и, как он думает, незаметно для бабушки глотает таблетку, между родственниками завязывается короткий разговор о том, как (не)потрясающа погода. тэхен почти удивляется тому, что бабушка не интересуется у него, какого черта он делает дома, когда уроки уже идут. возможно, она просто забывает о часах, о расписании внука, да и о самом тэхене, в принципе, иногда тоже забывает. живет в каком-то своем отдельном мирке. как-никак ей уже несколько десятков тысяч лет. и все равно порой он совсем не может ее понять. после того, как посуда после утреннего приема пищи оказывается убрана, тэхен покидает дом с твердой уверенностью, что его седьмое драконье чувство не обманывает. сегодня странный день. странный. зеленая поляна встречает тэхена мягким шелестом листочков и травинок под ступнями, водопад, продолжающийся рекой, — тихим журчанием. тэхен глубоко втягивает носом воздух, прикрывает глаза и отдается во власть стихии. его голову забивают мохнатые комки мыслей, но все внезапно становится таким несущественным, когда свежий ветер полосует по лицу и заставляет расправить крылья. тэхен перевоплощается в дракона быстро. не замечает вовсе и сразу же парит. ему так сильно хочется отпустить. отпустить все: прошлое, настоящее, будущее; просто побыть свободным. он забирается к облакам и ныряет в них, поглощается снежной ватой и ощущает себя как никогда легким. он опускает голову вниз, открывает зажмуренные в удовольствии глаза и, в буквальном смысле, скатывается в тартарары. ещё немного и от шока правда сорвался бы. чонгук там. внизу. стоит, сложив руки в карманы, вальяжно, статно, и наблюдает за ним с земли. почему снова? тэхен вспоминает, что ни разу не предположил, что чонгук может вернуться. и оттого ещё больше округляет уже сверкающие глаза-блюдца. дракон неслышно опускается на лапы, и через несколько секунд на его месте уже стоит все ещё нелепо удивленный парень. — что ты здесь забыл? — очухиваясь, спрашивает насупившийся тэхен. это вообще-то его укромное место. было. — и тебе привет, — произносит в ответ чонгук и подмечает, — ты опять грубишь. — да пошел ты, — тэхен начинает злиться, отмахивается от чонгука и демонстративно притопывает ногой. — я вообще-то с извинениями пришел, но раз ты требуешь моего исчезновения в столь нелестной форме, пожалуй, пойду, не выполнив запланированную миссию, — чонгук разворачивается на пятках и делает вид, что собирается уйти. — с извинениями? — с каждой секундой, проведенной рядом с чонгуком, тэхеновы глаза становятся все круглее и круглее, все больше и больше, все лучистее и влюбленнее. это факт. тэхен косится на тут же развернувшегося обратно в его сторону чонгука в нерешительности и непонимании. ну, ей-богу, с течением времени он все скорее тупеет. — с извинениями. — кивает чонгук и делает несколько широких шагов навстречу. он останавливается на расстоянии вытянутой ладони и подвисает, разглядывая невинное омежье лицо с застывшим вишневым соком на мягких щеках. чонгук наклоняется слишком близко, — так решает для себя тэхен, когда его дыхание мешается с дыханием чонгука и два контрастных природных запаха, соединяясь, затапливают атмосферу вокруг. чуть полные губы напротив собственных заставляют сердце тэхена нервно дергаться и неспокойно трепать изнутри грудную клетку. господи, зачем он смотрит на них, зачем? взгляд миндальных глаз отвести от чуть выглядывающих белых зубов не получается. и тэхен готов самолично избить себя, потому что, черт возьми, он знает, что чонгук знает об этом. голова обнаруживается в вакууме, когда тэхен понимает, что не сразу успевает воспринимать звуки, вылетающие из чужих уст близко-близко. — ...извиниться за тот поцелуй, — чонгук уже договаривает, а тэхен только старательно вслушивается и силится осознать. — а? — все, что получается выдавить из себя. ну болвачик, честное слово. — говорю, прошу прощения за тот поцелуй без твоего позволения, принцесса, — чонгук повторяет на удивление терпеливо и игриво одновременно, и тэхен вновь за ним не успевает, — а за этот... — чонгук подается вперед и припадает к так давно манящим губам, — и этот... — отстраняется и приникает снова, — не стоит. тэхен теряется. голова, кажется, полностью отваливается от шеи и улетает в бесконечную бездну вакуума, в ушах звенят миллионы колоколов, а из глаз сыплются молнии почему-то нежно-розового оттенка. тэхен абсолютно-точно-определенно-окончательно не понимает, что сейчас происходит, блять. — ты заслужил. че блять? просто. че. блять. чон. мать твою за ногу. чонгук. че??? кулаки сжимаются сами по себе, и, хотя тэхен все еще ничерта в этой гребаной жизни не понимает, ему удается врезать нахалу как следует. два раза. в грудь. в стальную, блять, рельефную альфью грудь. и застонать даже, не то от колющей вибрации в горящих костяшках, не то от охрененности чувства соприкосновения с чонгуковой кожей сквозь тонкую ткань его футболки. — ептвоюмать, чонгук, скотина ты бесстыжая! — орет тэхен, отскакивая от удивленного лишь на тысячную долю и нахально улыбающегося парня на добрый метр. и, пока тэхен весьма неосмотрительно отвлекается на свою покрасневшую руку, чонгук приближается, хватает его за локоть и впечатывает в себя. тэхен стонет вновь, тут же захлопывая рот. колени подкашиваются и то, что заставляет его не упасть прямо в ноги чонгука — это только его хватка на предплечье тэхена. омега путается и с любопытством заглядывается на затапливаемые непросветным черным глаза напротив и упускает тот момент, когда чонгук целует его. он делает это уже в который раз за сегодня, а тэхен все еще застигнут врасплох. губы чонгука аккуратно сминают его собственные, язык проходится между распахнутой плотью, пробегается по ровному ряду зубов и... исчезает. чонгук отстраняется, все еще продолжая удерживать руку тэхена своими цепкими пальцами и дышать, практически, ему в рот, но не предпринимая ничего больше. тэхен видит мутную пленку, застилавшую его чернильные зрачки, и представляет, что с его зрачками дела обстоят не лучше. но, черт возьми, тэхен все еще не понимает, почему этот придурок позволяет себе творить все эти вещи. крышесносные, безумные, желанные вещи. и чонгук позволяет тэхену узнать ответы на все свои вопросы, он произносит охрипшим, глубоким, как сама марианская, голосом: — я держу слово, — чонгук сглатывает, и его голос становится ниже ещё на тон, — ты сквернословишь — я целую. у тэхена жар, находящий отражение в алых щеках, подрагивающих пальцах и неслушающихся ногах. когда чонгук отпускает его и делает один единственный шаг назад, тэхен почти плачет о того, что совсем себя не контролирует. чонгуков запах, звериный, властный, тяжелый, распарывает легкие изнутри и извне. тэхен себя не чувствует (точно так же, как не чувствует чонгуковы губы на своих больше). слова комом застревают в горле, ему хочется плеваться ядом, рычать и покрыть чонгука сотней слоев отборного мата; и в то же время ему хочется только плакать, стонать и обнимать. много-много и долго-долго. всегда. и, кажется, один бог знает, насколько тяжело сейчас чонгуку смотреть на трепещущего тэхена перед собой, насколько тяжело дышать рядом с ним, насколько тяжело не касаться. вся сущность тэхена взывает к альфе, выпускает сладкие феромоны и заставляет тэхена кусать губы, случайно тараня тонкую кожу в кровь, а чонгука — царапать ногтями сжатые в кулаки ладони. проходит от силы пара долгих минут, а по ощущениям — вечность. тэхен успевает тысячу раз проклясть течку, таблетки, которые остались на тумбочке в комнате, себя за неосмотрительность, чонгука за то, что просто чонгук. который творит невесть что, оказываясь с ним рядом. да и чем тэхен лучше? тэхен вдыхает глубоко, и чертов потрясающий чонгуков запах делает кожу тэхена схожей с гусиной, он морщится и собирает все оставшиеся силы в маленький кулачок, поднимает свои пленительные глаза на чонгука и выдает лишь на мгновение дрогнувшим голосом: — чего ты хочешь от меня? а действительно, что чонгук находит своей целью, преследуя его, целуя, написывая. тэхен ведь слабый и нуждающийся в защите, заботе и любви, на самом деле, нежный и ранимый, как только вылупившийся из земли цветочек. он ведь так устал от всего этого дерьма, с которым приходится ежедневно сражаться: с прошлым, с настоящим, с будущим, с самим собой, со своей сущностью, с любовью, будь она неладна, эта любовь. а чонгуку что? что ему нужно? если использовать и целовать, когда приспичит, то не по адресу, дружок. а если... а если тэхен, пожалуй, себя заткнет. — тебя. чонгук говорит это так легко и так тяжело одновременно, ведь слишком долго, слишком мучительно, просто слишком, наблюдает, анализирует, принимает. с первого дня, как тэхена увидел, будто взлетел и разбился, потерялся в нем. и в себе тоже. и каждое слово, буква, каждый звук, направленный в сторону кима с его стороны, — это своеобразный способ показать, проверить, осознать в который раз, насколько глубоко чонгук погряз в этом. насколько сильно он нуждается в тэхене. а эти чертовы шары, — вспоминают оба, пересекаясь пьяными взглядами, — что за шары, что за свет, что за... столько вопросов без ответов, столько чувств без обозначений, столько мыслей без характеристик, а всего два, ещё совсем юных, неопытных и влюбленных человека. всего два против сотни знаков вопроса, восклицания и троеточий. тэхен все еще слышит эхо этого оглушающего „тебя“ и абсолютно не дышит. лишь смотрит на парня перед собой. и слышит его голос. чонгуку невыносимо наблюдать такого тэхена. вечно находящегося за гранью, тихого, излучающего соблазнительный до невозможности запах и каменного. чонгук его таким видеть не хочет, просто не может больше. в нем что-то ломается каждый раз, когда ломается что-то в другом. и тогда он решается, со скрежетом зубов и полумесяцами на внутренних сторонах ладоней, чонгук первым сдается: накрывает веками глаза, концентрируется на снижении температуры и пульса в теле, тушит лаву, кипящую в венах, и подбирается весь. и когда чонгук вновь открывает глаза, то уже не выглядит голодным и потерянным в тот же момент диким зверем. он слабо улыбается, немного склоняет голову вбок, всем своим мягким видом внушая тэхену, что пора расслабиться и, наконец, вдохнуть, а потом запускает расправленные, незаметно для чужих глаз полосованные ладони в джинсы. ждет. тэхен мотает головой, качается туда-сюда, стоя на одном месте, словно нелепо прилипший к сломанной ветке лист под порывами ветра, и понемногу начинает отпускать напряженные плечи. умиротворяющая аура чона отчего-то заставляет его дышать. — начнем тренироваться? — говорит чонгук, и тэхен просто кивает, даже не пытаясь спросить, какая чонгуку от этого будет польза. проходит неделя. тэхен прогуливает школу по, как он считает, весьма уважительной причине, что на самом деле и есть так, только оповестить бы об этом всех официально. чонгук делает тоже самое, только бессовестно. каждый день, с той самой минуты, обозначенной тэхеном в памяти под кодовым именем „без лишних вопросов и таких же лишних ответов“, они тренируются с утра до вечера, валяют друг друга в траве, толкают с обрывов вокруг поляны, окунают в воду и дерутся, как в человеческих, так и в драконьих обличиях. но делают все это как-то по-особенному шутливо, хоть чонгук и показывает тэхену часто какие-то свои новые приемчики и учит правильно выполнять какие-то выпады. тэхен сначала послушно повторяет, а потом применяет на практике, вдобавок изредка умудряясь куснуть чонгука куда-нибудь. объяснить, зачем и почему, он иногда просто так делает это, тэхен никогда не сможет. просто потому. потому что чонгук выпендрежник. потому что вкусный выпендрежник. ему больше нечего сказать. но сегодня день какой-то по-особенному особенный, — так считает тэхен, когда утром открывает холодильник, натыкается на свежую клубнику и шоколад и, оборачиваясь, отыскивает взглядом корзину для пикника. точно особенный, — убеждается он, запихивая в эту самую корзину помимо ягод и нескольких плиток сладости разного вида, бутерброды, воду и сок. прикрывает продукты пледом и, вытирая выступивший на лбу от усердия пот, прикусывает высунувшийся из-под губы язык. тэхен все это делает для себя, а не для кого-то, как вы вообще могли такое подумать. ну и что, что с собой еды на любой вкус, ну и что, что ее столько, сколько для двоих как раз вот нужно, ну и что, что он прекрасно знает, как устает чонгук, как нуждается в воде и пище за день, проведенный рядом с тэхеном. ну и что с того? тэхен о себе, вообще-то, заботится, чтобы не голодать, не мучаться и вести какой-никакой, но хотя бы чуть-чуть здоровый образ жизни (есть хотя бы чуть-чуть, то есть). пока тэхен путешествует до излюбленной поляны с корзиной на перевес в одной руке, в его голове мелькают разноцветные тучи воспоминаний, накопившихся за эту неделю рядом с чонгуком. [m]>> вот они сидят, измотанные и мокрые, периодически касаясь плечами и коленками в попытках отжать абсолютно сырую, холодную и тяжелую одежду, неприятно липнущую к телу, и при этом ни в коем случае друг на друга не посмотреть. так нелепо. тэхен только хотел толкнуть чонгука, искупать, повергнуть, а в итоге оказался утянут вслед за ним. тэхен только хотел выплыть и своими собственными лапами придушить эту мерзкую змеюку, а та напала первой. и что в конце? неконтролируемые вспышки злости и детскости, когда чонгук начал крыльями загребать воду и забрызгивать неуспевающего очухаться тэхена, привели к тому, что оба сцепились, перестали схватывать воздух и потеряли над вторым обличием контроль, перевоплотившись в людей на глубине речной. опля. и вся одежда насквозь. а холодно же. выбирались они тогда оба стремительно и вместе, залетели на берег, словно птицы без крыльев, но летающие совсем не хуже. только вот сидя с чонгуком бок о бок и изо всех сил выжимая свою футболку, тэхен не чувствовал ничего, кроме тепла, исходящего изнутри. и это, кошмар как, странно. тогда чонгук неожиданно повернулся к нему и коснулся своей широкой ладонью тэхеновой щеки, аккуратно провел пальцами по скуле, оставляя за собой холодную дорожку, и заправил несколько мокрых светлых прядей за ушко. тэхен сам не понял, почему ластился к чужой руке, как кот, и почему, все-таки, в груди пылало только щемящее чувство нежности вперемешку с теплом домашнего очага. (понял, если быть честным, но это тайна).<< пальцы касаются груди с той стороны, с которой лишь немного ускорившись, бьется сейчас умиротворенное любящее сердце, и тэхен жмурится, вспоминая, какие у чонгука твердые и удобные бедра. для сна. [m]>> откровенно говоря, тэхен не помнит, по какой причине утомился настолько сильно, что уснул в момент их с чонгуком тайм-аута. то ли это течка уничтожает всю выносливость, то ли тренировка по-настоящему изнуряющей была, то ли вместе все, но тэхен правда-правда не знает, как отключился. зато как проснулся, ох, он готов описать во всех красках и словах. тогда он медленно открыл глаза и тут же плотно захлопнул веки обратно. через несколько секунд руки уже тянулись протереть и ощупать, а, главное, ущипнуть себя, а-то всякое мерещилось, знаете ли. так вот, оказалось, реальность. и реальность была такова: тэхен проснулся на чонгуке. то есть как. проснулся он головой, удобно примостившейся на широких бедрах чона, его рукой в шелковистых блондинистых волосах и лицом, возвышающимся над только недавно спящим. не могло быть такого, чтобы тэхен заснул прямо на чонгуке, ну не могло. не такой он человек. не такой же? да не такой, нет. только вот проснулся на чонгуке же, и делать с этим надо было что-то. и срочно. а чонгук лишь задумчиво массировал его голову одной ладонью и наблюдал за тяжелыми умственными потугами парня на своих коленях. — какой у тебя любимый цвет? — тэхен задал тогда один из самых глупых вопросов в своей жизни, но ему нужно было как-то чона отвлечь, чтобы выбраться. чонгук хмыкнул и протянул, смакуя: — черный. тэхен же не успел и потому продолжил лежать, неловко наслаждаясь приятными прикосновениями. — любимая группа? — бигбэнг. — любимый персонаж? — железный человек. о-оу, старк и кэп, кэп и старк, о-оу. тэхен оценил. — любимый фильм. — смотрю слишком много, чтобы выбрать. — любимый предмет. — искусство войны. тэхен совсем не удивлен, вот ни капельки. вообще ни разу. поражен только. и больше ничего. — любимая еда? — морковь. неожиданно, но интересно. тэхен хихикнул, совсем забывая о том, что вообще-то собирался куда-то выбраться и зачем-то отвлекать. — крольчоночееееек. — я тебе сейчас ухо откушу и буду хищником. — слишком милый, — снова хихикнул тэхен и только сообразил, что сказал. но было, как говорится, поздно, ибо чонгук уже выкидывал между губ наглое „хах“, а тэхен щипал себя второй раз, прикрывая глаза. чонгук правда был слишком милым и уютным, когда гладил тэхеновы волосы, когда смотрел на него и только на него сверху вниз нечитаемым (или совсем наоборот — слишком открытым) взглядом и когда признавался ему в чем-то личном. своем.<< недавний рассвет оставляет линейный переход теплых оттенков над головой тэхена, и тот улыбается чему-то своему и накрывает подрагивающие губы свободной, чуть-чуть запотевшей ладошкой. [m]>> пока чонгук искусно демонстрировал тэхену, как может изгибаться его тело, как блестят на солнце покрытые испариной тугие мышцы и как красив чонгук-спортсмен-золотой-победитель-по-жизни в любом своем воплощении, тэхен мысленно убивал его всеми существующими и не существующими способами и, неуважительно, совсем не слушал. а альфа на самом-то деле давал наставления о том, как правильно захватывать поперек тела того, кто больше и сильнее тебя самого. вроде полезно, но не для ким тэхена, очевидно. тяжело вздохнув, чонгук отвернулся от летающего где-то не здесь тэхена и потянулся, расслабляя перегруженные конечности. взмокшая футболка задралась и оголила острые кости и твердый живот, свободные от низко посаженных джинс. тэхен сглотнул и фыркнул прямо себе под нос, мол, перекаченный кролик, соблазнитель хренов, бесстыдник, кошмарище. тогда чонгук, резко приблизившись, схватил тэхенов подбородок и, усмехнувшись, повел бровь и спросил в приказном тоне: — что ты сказал? у тэхена на лице румянец от смущения и негодования, а на языке — проклятия и только они. — засранец ты, говорю, наглая морда, редкостная, — тэхен зашипел, потому что быть побежденным чонгуком хотя бы в гляделки и толки никогда не стояло в списке его интересов. но чонгук не ответил. и все равно победил. чонгук наклонился и заткнул его поцелуем, целомудренным, непродолжительным и нежным. усмехнулся и отошел, начиная повторять ранее объясняемое. а тэхен внутренне просто рыдал, потому что, дьявол, как у него это всегда так легко получается-то?<< пушистые кусты, которые тэхен теперь узнает одних из тысяч, колышутся под мягкими порывами редкого ветра. тэхен удобнее перехватывает пальцами корзину для пикника и шагает за импровизированную природную арку, втягивает носом пока чистый, без пьянящего чонгукового аромата, воздух, и улыбается. улыбается счастливо. хотя объективных причин тому нет. ведь совсем скоро нагрянет чонгук. и на сердце, в душе и голове тэхена случится новый, как по расписанию, апокалипсис. и не ошибается же. чонгук заваливается на поляну вальяжно, по-хозяйски, молча оглядывает пространство перед собой с замершим в его фокусе, на мгновение, кимом-солдатиком, какой-то корзиной поодаль и все теми же красками природы. чонгук улыбается открыто, жмурится и тянет носом сводящий с ума запах тэхена вместе со шлейфом лесного запаха, ушами схватывает мягкое пение птиц и журчание воды, все еще улыбается. тэхену. и тот улыбается в ответ, мысленно кончаясь от своего бессилия пред этим существом во всем черном. — привет, — чонгук подходит ближе и здоровается, не переставая улыбаться. — привет, — тэхен отзывается эхом, пробегается раз в седьмой по обтянутому стильной, но беспросветно черной одеждой телу. — и не жарко тебе? — нисколько, — чонгук хмыкает и трясет кудряшками, — хочешь, чтобы я снял? остановите чонгука, остановите планету, остановите минуты, тэхен сойдет, — у чонгука слишком игривый тон, что за день-то сегодня такой. пока тэхен агрессивно пытается сдерживать покраснение лица и включить, как, блин, это делается, мозг, чонгук вытаскивает руки из передних карманов джинс и чуть-чуть тянет вверх край лонгслива. челюсть тэхена встречается с землей. чонгук хихикает, вопросительно изгибает бровь и подтягивает ткань ещё выше; теперь тэхен может увидеть резинку его трусов. а такого его и без того бешеное сердце не может выдержать. они сюда тренироваться пришли, на секундочку, а не соблазняться. так вот, да. только, похоже, чонгук так не думает. ухмыляется ещё больше, козлина, потому что румянец все-таки находит свое место на щеках тэхена, а чонгук внутренне ликует от осознания того, что творит это с тэхеновым телом он сам и только он. но ни чонгук, ни тэхен не понимают, как так выходит, что последний с визгом бросается вперед, хватает ладошку альфы и вместе с ней дергает вниз не только ткань, но и свое тело. тэхен визжит ещё громче, оказываясь в объятиях чонгука, который автоматически обхватывает его всеми конечностями, заваливаясь на спину. у них дежавю. так же это звучит по-французски? тэхен валяется на чонгуке, чонгук валяется под тэхеном — картина маслом, да видели уже. одна единственная деталь отличает прошлое от настоящего, и это широкая ладонь тэхена, расположившаяся на ремне чонгука. длинные омежьи пальцы касаются твердых брюшных мышц сквозь тонкий хлопок, запястье прижимается к джинсе под линией ремня, и все, в принципе, очень даже неплохо. если не считать того, что в чонгуке благим матом орет красный сигнал. и ему стоит титанических усилий не двинуться с места, не вжать в себя хрупкое тело ещё сильнее, не дышать так глубоко, а-то умрет ведь. какой позор. под омегой. почти кончив. тэхен же просто не шевелится. ему боязно и интересно, хочется трогать больше и отпрянуть мгновенно, хочется поднять глаза и посмотреть в чужие огромные омуты и крепко зажмуриться, хочется поцеловать и покусать, хочется-хочется-хочется. всего и ничего сразу. в тэхене воет такая же алая сирена. но на неё внезапно как-то поебать. сознание услужливо подкидывает цветные картинки-памятки, напоминает о том, какой чонгук заботливый на самом деле, чуткий, озорной и серьезный, даже слишком, порой, какой он настоящий, сильный, отзывчивый, горячий в самом-то деле. тэхен не слепой, видит же, как тот сдерживается и вымученно отходит, как глушит в себе себя же, как думает в первую очередь о тэхене... он просто... черт возьми, какая, нахуй, это, тревога — это конец, катастрофа, вечный закат. потому что тэхен. целует. чонгука. он делает это. крепко сжимает ладонь с куском ткани в ней и, приподнимаясь, тыкается в чужие губы. в чонгуке взрывается бомба, та самая, которую сдерживают на протяжении многих лет и которой, наконец, позволили расколоться. он сражен этим непонятным и странным, но в то же время таким простым и распахнутым для него омегой. разбит им. уничтожен. он не успевает среагировать, когда тэхен отстраняется и прячет свое лицо в изгибе высокой шеи. чонгук опускает одну руку с пояса тэхена, упирается ей в траву и отталкивается, аккуратно придерживая второй рукой драгоценную ношу, теперь сидящую на его коленях. слегка пропустив травинки между пальцев, чонгук хватается этой же рукой теперь за острый тэхенов подбородок и вынуждает посмотреть на себя. вторая рука чона сама по себе очерчивает путь с поясницы на талию. чернющие, но такие блестящие глаза чонгука говорят лучше самых красивых и искренних слов. тэхен понимает все. и когда в карамельном миндале напротив чонгук замечает похожие искры, то наклоняется сам и касается розовых пухлых губ. с разрешения, по закону, впервые. поцелуй легкий и целомудренный, но ценный, такой немыслимо значимый, что у обоих трясутся поджилки и дрожит каждый волосок. тэхен больше не думает, не хмурится, слабо улыбается и теперь лишь воздушно пылает. чонгук им таким, кажется, никогда не налюбуется. — давай поедим. блондинистая макушка направляет взгляд на одиноко стоящую корзину. не дожидаясь ответа, тэхен встает, и они оба странно поеживаются от потери контакта. следующие несколько минут чонгук с восторженным удивлением наблюдает за обустраивавшим уютное местечко в шаге от все еще сидящего чонгука тэхеном: расстилает плед, бережно отгибая все краешки, расставляет принесенные с собой угощения и с хитрой улыбкой несколько раз поглаживает мягкие упаковки шоколада, который нагрелся и растаял. как замечательно-то! когда с приготовлениями гнездышка закончено, тэхен поворачивается на чонгука, смущается под пристальным взглядом и кивает на плед. чонгук улыбается, подскакивает и снова плюхается, максимально грациозно, чтобы ничего не задеть, на предложенное место; тэхен опускается следом. дорвавшись до сладкой ягоды, о которой грезит с самого первого брошенного на нее взгляда, тэхен тут же пихает ее в рот. его щеки раздуваются в то время, как он жует, и чонгук находит это запредельно милым. ну как так можно, незаконно же. тэхен берет следующую ягодку и, перед этим развернув каждую из упаковок с шоколадом, макает ее в горький и подносит к губам чонгука. тэхен подставляет пальцы под капающий с клубники шоколад и ждет, когда самолетик, наконец, залетит в свой ангар. чонгук, открой рот уже, что ли. а тот просто смотрит, глупо, долго и влюбленно. как стекает с пузатой ягоды шоколад и оседает на утонченных пальцах, как облизывается тэхен, наблюдая за ним, и чонгук сам облизывается, обнажает зубы и захватывает еду. наслаждается. тэхен наивно улыбается и совсем, вот ни капельки, ни наивно и ни ребячески, сгребает языком с ладони подтекший шоколад. — вкусно? — спрашивает тэхен, чуть склоняет голову вбок и весь прямо лучится. может быть, это из-за того, что клубнику, наконец, съел, а может быть, потому что покормил чонгука. — вкусно, — соглашается чонгук, дожевывая, — только я все равно больше белый шоколад люблю. тэхен на то качает головой и с чего-то вдруг ласково улыбается. наступает очередь чонгука захватывать пальцами ягоду, макать ее в белый шоколад и подносить близко-близко к раскрытым губам тэхена. те с готовностью распахиваются побольше, и тэхен довольно жует. — а я горький, — сообщает он и меняет местами две фольги: пододвигает ближе к чонгуку белый, а к себе — черный; молочный остается нетронутым где-то посередине. чонгук тут же прихватывает ещё несколько клубничин, окуная их в растопленный светлый шоколад и с наслаждением кусает, смакует на языке такую редкую, как оказалось, в его жизни, сладость. тэхен проделывает тоже самое только с горьким и почти мурчит от блаженства. за ненавязчиво бросаемыми друг другу фразами, поеданием ягод из контейнера и под убаюкивающий шелест деревьев, парни совсем не замечают времени. и неумолимо кончающейся пищи. когда объевшийся тэхен запихивает последнее красное сердечко в рот чонгука, остатки белого шоколада размазываются по чонгуковому лицу и пальцам тэхена. он собирается отнять их, чтобы очистить от сахара, но чонгук делает это первым — облизывает языком каждую фалангу по очереди, а подушечки и вовсе берет в рот, царапает клыками и очень старательно делает чистыми. тэхен не смеет пошевелиться. чонгук выпускает ладонь тэхена из плена своего рта так же внезапно, как и захватывает, улыбается чеширом, и тэхену не хочется дать ему по морде, наоборот, хочется стереть шоколад с ямочки над верхней губой и щеки. тэхен тянет руку к лицу чонгука снова, проводит кривую линию и стирает шоколад, возвращая ладонь к себе ближе. он смахивает собранные капли языком и неотрывно следит за тем, как дергается адамово яблоко чонгука. — ебаный стыд, тэхен, это слишком похоже на свидание. чонгук воет и в мыслях и наяву, и тэхен сначала шокируется ему, а дальше сам расплывается в самой широкой своей квадратной улыбке. тэхен хочет что-то ответить, но чонгук говорит первым, повелительно, томно, с надеждой. — хочу сводить тебя на настоящее свидание. официально. ааааааааааа, — сотрясает все существо тэхена, — ааааааааа. и так в квадрате бесконечности. ааааааа. он давится воздухом, но уже спустя секунду оправляется и мягко толкает кулаком чонгука в плечо. не поднимает глаз на него. — дурак, — звучит на громкости ниже шепота. чонгук улыбается чему-то своему и тянется за поцелуем, и тэхен наклоняется к нему навстречу, протягивает руки и оплетает ими мощную шею, прикрывает дрожащими веками глаза и распускает язык. в буквальном смысле. сталкивается с чужим, напористо изучающим его рот, и обводит, инстинктивно прижимает ближе, всем: грудью, губами, носом; стягивает руки на шее чонгука ещё сильнее и трется своим носом о его, своими губами о его губы, мимолетно прикусывает его язык, поглаживающий изнутри щеку. они целуется так, будто делают это в первый раз (считайте, правда). и будто в последний (наглая ложь). тэхен как можно крепче вжимает себя в чонгука, не дает отступить, вздохнуть, пересаживается ближе и целует-целует-целует. не отрываясь, не дыша, не слыша. целует, потому что так сильно хочется и так давно. они целуются долго, со вкусом и грязными звуками, хватаются друг за друга, как за спасательный балласт. губы немеют, но отрываться не то что не хочется, просто не получится. не знают это, но чувствуют. сплетаясь как можно крепче. и два монохромных шарика на долю секунды вспыхивают меж зажатыми грудными клетками и потухают в пустоте.