Все начинается с любви… Твердят: «Вначале было слово…» А я провозглашаю снова: Все начинается с любви!.. Все начинается с любви: и озаренье, и работа, глаза цветов, глаза ребенка — все начинается с любви. Все начинается с любви, С любви! Я это точно знаю. Все, даже ненависть — родная и вечная сестра любви. Все начинается с любви: мечта и страх, вино и порох. Трагедия, тоска и подвиг — все начинается с любви… Весна шепнет тебе: «Живи…» И ты от шепота качнешься. И выпрямишься. И начнешься. Все начинается с любви! Роберт Рождественский. "Всё начинается с любви..."
Сделав вдох, Таня зажмурилась и решила, что сейчас откроет глаза и увидит Ваню совершенно по-другому — своим единственным любимым человеком, своей судьбой, и все её сомнения наконец-то улетучатся, никаких роковых страстей и лжи, только чистое знание, спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Она медленно выдохнула, чувствуя, как учащается сердцебиение, и в груди словно расправляет крылья всю жизнь прожившая в клетке птица, а уголки губ сами непроизвольно уползают вверх, предвкушая момент долгожданного счастья. Она и впрямь любит! — Ну?.. — услышала она нетерпеливый Ванин голос. Помедлив ещё немного для верности и насладившись этим новым незнакомым ощущением, она открыла глаза и посмотрела на Ваню, сморгнула несколько раз. Почувствовала, будто пол уходит из-под ног, и она падает. — Почему ты молчишь? — обеспокоенно спросил он. Падает... — А зачем что-то говорить? — вопросом на вопрос ответила Таня, учащённо задышав, — Видишь, я здесь. Падает. — Вижу, — согласился он, замерев в нерешительности. Улыбка Тани будто застыла как жвачка на подошве ботинка, безвкусная, но намертво прилипшая, и Ваня подошёл к ней, нежно взяв за руку. — Теперь у нас всё будет хорошо?.. — Лучше и быть не сможет, — подтвердила Таня, — только, пожалуйста, выживи, ладно? Иначе это всё просто потеряет смысл. Не сводя с неё глаз, Ваня кивнул и направился к лестнице. Пока они шли в Битвенный зал, отстающая на пару шагов Таня надеялась изо всех сил, что Ваня не повернётся и не посмотрит на неё. Зародившийся внутри всхлип она подавила и замаскировала под кашель, хотя сейчас ей хотелось убежать вперёд Вани и попросить Сфинкса прекратить её страдания здесь и сейчас. Это было непостижимо. Это было наперекор всему. Ей было необходимо отмотать время вспять и выдохнуть. Выдохнуть, а не вдохнуть. Выбросить склянку. Забыть это ужасное откровение. Стереть себе память. — Ты плачешь? Не стоит, ещё ничего не решено, неужели ты в меня совсем не веришь? — преувеличенно бодрым голосом спросил он. Таня со злостью смахнула жгучую предательскую слезу и как можно тише шмыгнула носом, мысленно поблагодарив Древнира за то, что её эмоции сейчас не вызывают подозрения. — Прости, я просто переживаю — и повторила ещё раз эхом, — прости… — Aeternum vale*, — еле слышно и с внезапной мрачностью прокомментировал ситуацию перстень. В голове стремительно, как листья на ветру, проносились обрывки воспоминаний, заставлявшие её сердце отчаянно биться, и образ, который она пообещала себе позабыть навсегда. Её любовь. Это был не он.***
— О… — глубокомысленно изрекла стоявшая в дверном проёме комнаты невесть откуда взявшаяся Гробыня, всё такая же возмутительно яркая и эпатажная. Лежавшая в кровати Таня спешно отвернулась к стенке, надеясь, что она не успела заметить её опухшие заплаканные глаза. — То есть, я проделала весь этот путь с Лысой горы, чтобы посмотреть, как ты распускаешь скорбные нюни? — нарочито негодующим голосом поинтересовалась она. — Склеп? Что ты здесь забыла? — пробурчала Гроттер в ответ, даже не стараясь быть вежливой или изображать радость от встречи с бывшей соседкой по комнате. — Сенсацию! — торжественно воскликнула она за Таниной спиной, — Живу я у себя, не тужу, с упырями ссорюсь, карьеру, знаешь ли, строю, и тут птичка доносит мне весть о том, что наш маечник отказался от магии и чуть не был убит какой-то драной кошкой! Шик, блеск, срочные новости по всем зудильникам со мной в качестве ведущей. Я предвкушаю себе всё это, молниеносно собираю всего лишь четыре чемодана вещей, надеваю лучшее платье, заставляю Гуню расчехлить и начистить пылесосы, делаю в полёте укладку, в одной руке сжимая расчёску, а другой отгоняя чаек, врываюсь к тебе как к главной очевидице и… что я вижу? — выдержала драматичную паузу Гробыня. Таня перевернулась на спину, посмотрела на неё, щеки бывшей соседки по комнате горели то ли от негодования, то ли от обморожения, декабрь всё-таки, и вздохнула. — Тань, — неожиданно сменившимся тоном спросила Склепова, присаживаясь на край жалобно скрипнувшей кровати, — а чё случилось то? Твой ненаглядный Валялкин всё-таки жив, потрёпан правда малость, но между нами, девочками, он и до этого был не совсем чтобы очень, правда без магии, конечно, оно такое себе, но… — Не надо, пожалуйста, — прервала её Таня. Присмотревшись к ней, она, впрочем, почувствовала, что Склепова переживает искренне. Хоть на что-то хорошее многоглазка сгодилась. — Перед битвой со сфинксом Ваня дал мне пузырёк с пыльцой одного крайне редкого и особенного растения, многоглазки, — начала Таня, — она помогает прояснить отношения и увидеть всё так, как оно есть, чистое объективное познание, никаких лишних эмоций. Видимо, он рассчитывал на то, что я пойму, что люблю его, но... Я согласилась, вдохнула и… — девушка закусила губу, чтобы снова не расплакаться. — И ты не выглядишь счастливой и просветлённой по моему нескромному и, несомненно, авторитетному мнению, — отметила Гробыня, разведя руками, унизанными многочисленными браслетами. — Я поняла, что не люблю Ваню, — впервые произнесла вслух Таня самое страшное и замерла, свыкаясь со звучанием этой фразы. Жгучий стыд накатил на неё удушливой волной, и она инстинктивно сжалась, притягивая колени к груди и стараясь стать как можно меньше на фоне этого огромного чувства. Ни разу за все эти годы не могла она представить, что эти страшные слова сорвутся с её губ. Когда она почти связала всю свою оставшуюся жизнь с Валялкиным. Когда все вокруг знали и верили, что то, что у них — это навсегда, и никому их не разлучить. Кроме них самих. В повисшей тишине Гробыня шумно поскребла затылок своими длинными, усыпанными блёстками ногтями и негромко хмыкнула. Пожалуй, это был первый раз за всё время их знакомства, когда она молчала так долго и растеряла весь свой ядовитый сарказм. — Вот уж не подумала бы, — наконец заключила она, — но как там говорят в таких случаях про море и рыбу или про мертвяков и склеп… — Я люблю Глеба, — это была вторая, но не менее страшная фраза, которую нужно было озвучить. Таня почувствовала, будто одно только это имя обожгло ей губы. Ей никогда не хотелось его вспоминать, не после того, что между ними было. — Какого ещё Глеба? — скептично изогнула бровь Склепова. — Ну… Бейбарсова… В мыслях Тани тут же вновь ожил этот образ: смуглый, темноволосый, с глазами глубиной в бездну и широкой ироничной улыбкой. Изогнувшаяся бровь Склеповой уже дотянулась кончиком до виска и не собиралась останавливаться на достигнутом. — Валяйконяшкина?! Ты?! Если бы не твой скорбный вид потонувшей в соплях девы, то я бы заставила тебя поклясться Разрази громусом, — хмыкнула Гробыня и внезапно приложила ладонь к Таниному лбу, — жара вроде нет, а бредишь. — Мне бы очень хотелось, чтобы это оказалось бредом, — согласилась Таня. — А может это новое ухищрение Пинайкотейкина? — предположила Склепова, — Ультрасовременная стихийная вуду-некромагия с элементами приворота, сглаза и порчи? Вычитал в каком-нибудь некромажьем глянцевом журнале в перерыве между чашкой чая и жертвоприношениями чёрных козлов? — Многоглазку собрал, принёс и отдал мне Ваня, — покачала головой Гроттер, — у Глеба сейчас даже нету магии. — О… — повторилась Склепова, задумчиво встав и отойдя к окну, — А ты в этом уверена? Ну, может, ты просто любишь какого-то другого Глеба. Или у этой многочто-то эффект проявляется постепенно. — Мне кажется, что это точно. Я посмотрела на Ваню и не ощутила... ничего. Моё сердце будто совсем перестало его воспринимать, умом-то я понимаю, как он мне по-прежнему дорог, но внутри, словно пустота, даже эхо, даже отголоска было не поймать, а потом вдруг всплыл образ... его. Несколько раз с глухим стуком высоких, обтянутых кожей василиска каблуков, переступив с ноги на ногу, Гробыня решительно повернулась к Тане. — Ты же понимаешь, что это звучит как бред сумасшедшей? После всего, что он сделал? Всего, что ты о нём знаешь? — Из твоих уст это звучит так, будто я полюбила монстра, — несмело возразила Таня. — Заметь, твои слова, не мои, — дёрнула плечом Склепова. Гроттер тяжело вздохнула и решила не ввязываться в спор, потому что понимала, что аргументы вовсе не на её стороне. — Просто поверь тётушке Гробыне, это всё очень скверно пахнет. Где-то между носками Бессмертника Кощеева и русалкой, живущей в сточной яме. Когда вся правда всплывёт наружу, то ты вспомнишь мои слова и тебе будет очень-очень-очень стыдно за свои распущенные нюни. — А если... если правда уже всплыла? — не желала сдаваться без боя Татьяна. — Слушай, ты вообще разговаривала с этим страдающим больше-не-великим-некромагом? — Я не могу с ним связаться, потому что он не хочет меня слышать, не отвечает на зудильник и вообще уехал в Нижний Новгород, я не знаю ничего. Один раз вместо него ответила Лена Свеколт и поверь мне, Склеп, когда Лена проникновенным голосом говорит тебе, чтобы ты больше не беспокоила Глеба, то последнее, что ты захочешь делать, так это злить её. — Так слетай туда, — как само собой разумеющееся предложила Гробыня. — На то, чтобы найти его, уйдёт целая вечность, не могу же я бросить Ваню здесь одного. — Сегодня и только сегодня твой счастливый день! — воскликнула Склепова, — Мамочка Склеппи решит все твои проблемы парой звонков паре вурдалаков и найдёт твою сбежавшую невесту, оставайся на линии. Несмотря на слабые Танины протесты, она театральным жестом извлекла из рукава балахона зудильник и вышла в коридор, оттуда периодически эхом доносился её игривый смех. Всё ещё сжавшаяся на кровати в комок Гроттер пыталась унять мысли, которые бегали по кругу как хомячок в колесе. Здравый смысл отчаянно кричал ей, чтобы она никогда больше не смела приближаться к Бейбарсову, но что-то в груди почти мурлыкало при мысли о том, что у неё получится увидеть его хотя бы раз. — Дай перо и бумагу, сейчас я вгоню тебя в неоплатный долг, — вернулась Склепова в комнату минут десять спустя. Оторвав от листа уголок, она начеркала на нём несколько строк и протянула Тане, та с сомнением взяла его. — Если полетишь сейчас, то будешь там до наступления ночи, — посоветовала она. — А как же Ваня? — с усилием спросила Таня, — Я бываю у него несколько раз на дню, он же совсем беспомощный без магии, у него сломанных костей больше, чем целых. — Отправлю Гуню похлопотать, только представь, какая мотивация выздороветь при такой-то сиделке, — отмахнулась Склепова, — твой Ванька отсутствия и не заметит. — А если Глеб не будет разговаривать со мной? — Значит, Хараськарась проявит себя во всей красе, и ты его сразу разлюбишь. Всяко лучше, чем устраивать тут потоп в неведении, накручивая себя и меня своими страдашками. — А как… — Но-но-но, — властно прервала её Гробыня, предостерегающе подняв звенящую кольцами руку, — завязывай-ка с оправданиями, сиротка. Никаких «а как», луны в Козероге, Козерога в яйце и яйца в утке, мешающих тебе. Вот твоя бумажка, вон твой контрабас, даже могу окно открыть, подопнуть тебя в дорожку и плюнуть вслед. — Меня не покидает ощущение того, что всё это бессмысленно, — с вековой усталостью в голосе призналась Таня. — Я уже говорила тебе, но скажу ещё раз, что лучше сделать что-то лишнее, чем не сделать чего-то важного, поэтому полезай на свою балалайку прямо сейчас, немедленно, и напоминай себе по пути мудрость тёти Гробынюшки. Поблагодаришь потом, желательно материально, я принимаю любую валюту. Застегнув пуховик и обмотавшись в два слоя связанным Ягге и гордо презентованным Ягуном шарфом, Таня села на контрабас, обвив его ногами, крепко взялась за смычок и, мысленно пожелав себе удачи, собралась вылететь в загодя распахнутое окно. — Гробыня?.. — М? — Склепова отвлеклась от припудривания лица белой как мука пудрой, делавшей её похожей на привидение. — Спасибо, не знаю, зачем я это делаю, тем более не понимаю, зачем ты это делаешь, но спасибо, — от всего сердца поблагодарила её Таня и улыбавшаяся уголком рта Гробыня подмигнула ей своим лукавым карим глазом. Ветер зло хлестнул её по лицу, словно пытаясь отрезвить, в ушах засвистело, Тибидохс оставался позади, и, взяв нужный курс, Таня наконец-то расслабилась, отстранённо наблюдая за свинцовыми волнами океана.