Наперекор

      Два года спустя. Вавилон       — Курьер к царю! Курьер к царю! — передавали друг другу часовые на постах в царской резиденции.       Посланец миновал несколько великолепно убранных зал и, войдя в покои царя, почтительно склонился перед Александром:       — Государь, правители Бактрии и Согдианы приносят тебе тысячу извинений. Распутица после обильных дождей задержала их в пути, два экипажа требуют починки…       — Нужна ремонтная бригада?       — Нет, они справятся своими силами, но посольство прибудет только поздним вечером — они и послали меня сообщить о невольном опоздании.       — Хорошо, ступай. — Александр отпустил курьера взмахом руки и закусил губу: он хотел быстрее разобраться с бактрийцами и согдийцами, что бы они там ему ни собирались наплести, и хорошенько напиться на предстоящей пирушке — залить печаль по поводу того, что вчера его драгоценная жёнушка Статира не придумала ничего лучше, как разрешиться от бремени девчонкой — и это за то, что девять месяцев назад он её так хорошо и целых два раза трахнул! Мало того, что теперь Статиру придётся брюхатить опять, снова звать Гефу, чтобы он Александру помог, но сегодня и Дрипетида рожает — что, если из чрева жены его Патрокла тоже вылезет девчонка? — ведь Серапис ещё полгода назад дал такое плохое пророчество насчёт пола будущих детей… Хорошо хоть, что, кто бы ни родился, Ахилл и Патрокл уже родственники, уже свояки, и их дочери, одновременно двоюродные сёстры, только укрепят семейную связь и прибавят её к сердечной, но какое же это нудное занятие обзаводиться наследниками! И как это у сына Аминтора всё получается без посторонней помощи? А какой притворно соболезнующий взор после печального известия послал царю донельзя нахальный гиппарх! Подумаешь, родила ему Барсина двоих мальчишек — так что? И Барсина, кстати, — его, Александра, пленница, в Македонии жила во дворце у его, Александра, отца, а не у Пармениона! Александр ещё всучит Филотиным козявкам свою и Гефестионову дочку в жёны — вот повертится гиппарх с такими невестками!       День был определённо мерзостный и вдобавок ко всему завершился этой задержкой с посольством — теперь придётся всем старшим офицерам хорошенько пригрозить, чтобы не напивались вдрызг, не тащили на свои ложа пажей и не валились в лужи с вином — незачем это посольству видеть, мало ли с какими сюрпризами они прибудут — ко всему надо быть готовым!       — Государь, посмотри! Я надел новый костюм и разучил дивный танец — всё это для тебя! — Багой с ног до головы сверкал побрякушками, цветными стекляшками, блёстками и ворохом парчи, на стройную жопу были прицеплены маленькие бубенчики с мелодичным звоном — евнух по праву считал, что нынешним вечером на пиру ему не будет равных.       В пиршественную залу Александр прошествовал хмуро, оглаживания по дороге задницы Багоя и дёргания перса за его бубенчики сына Зевса совсем не воодушевили, царь Азии предпочёл бы под своей рукой стройные бёдра любимого хилиарха, но Гефестион задерживался у рожающей Дрипетиды — ничего хорошего это не сулило.       Сын Зевса отыскал и призвал взглядом приближённых:       — Эвмен, Кратер, передайте всем нашим, чтобы не напивались до бесчувствия: посольство из Бактрии и Согдианы задерживается.       — Хорошо, — ответствовал Кратер. — Интересно, с чем они пожалуют?       — Только Бесс и Спитамен попробуют мне ставить условия через третьих лиц — распну всю эту делегацию!       — Ну это вряд ли, — засомневался начальник канцелярии. — Если бы дело в этом было, сатрапы бы сюда не явились, прислали бы сошку помельче. Вести должны быть радужнее.       — Узнаем скоро.       Александр ещё раз окинул залу испытующим взглядом. Кифареды и флейтисты уже взяли в руки инструменты; Неарх поглаживал плечи Гарпалу, сдувал с него воображаемые пылинки и что-то нашёптывал на ушко — вероятно, планы по затаскиванию Гефестиона в свою постель; Филота, как всегда, был более всего прочего доволен своим белоснежным хитоном и гордым видом, но не забывал время от времени бросать взгляд на двери. «Ждёт, когда Гефестион пожалует, и даже от меня не скрывает — второго такого хама во всей Ойкумене не найдёшь! — подумал сын Зевса. — И куда только Гефестион подевался, что там с этой Дрипетидой? Вполне могла бы рожать без присутствия драгоценного мужа!»       Александр возлёг на ложе, Багой аккуратно, стремясь не повредить бубенчики, примостился рядом, музыканты тронули струны — и тут наконец-то сын Аминтора появился — крайне недовольный, растрёпанный и утомлённый, будто сам рожал. Царь дёрнулся на лежанке — так резко, что снёс своим движением евнуха — приземляясь на пол, перс едва успел подтянуть штаны, чтобы не раздавить свою музыку.       — Ну что?       — Тьфу — и только! Девка! Налей, что ли…       Александр закусил губу, Неарх попытался подбодрить неудачника момента залихватским жестом, изображающим примерно «не беда!», Филота расхохотался.       — Аид подери, — прокомментировал Александр. — Не усердствуй с вином, посольство пожалует только ближе к ночи, негоже им нас видеть сильно нагруженными дарами Бахуса и с заплетающимися языками. Значит, Серапис тогда не наврал.       — Это ты о чём? — удивился Гефестион. — Я не помню.       — Да полгода назад я запрос оракулу сделал, кто у нас родится, — он ответил, что девочки, — я тебе и не рассказал, чтобы не расстраивать раньше времени.       — Ничего более весёлого он не говорил?       — Нет, только добавил, что дело в какой-то хромосоме.       — В чём в чём? Что это за хромосома такая?       Александр пожал плечами:       — Сам не знаю, и персы не смогли ответить. Мы курьеров к Аристотелю отправили: думали, может быть, ему это слово известно.       — И что Аристотель?       Сын Зевса вздохнул:       — Выставил курьеров за дверь и сказал, что в своём доме выражаться никому не позволит.       — Значит, это какое-то жуткое ругательство, — сделал вывод Гефестион.       — Да, но если его смысла ни здесь, ни в Греции никто не знает, надо идти в Индию — там мудрецы живут, они нам всё скажут.       Гефестион саркастически приподнял бровь:       — И именно по этой причине нам надо идти в Индию?       — Так надо же, — жалобно протянул сын Зевса. — Душа требует…       — Как же мне противна эта твоя Индия!       Гефестиону надо было как-то рассчитаться с провальным отцовством, но что он мог сделать, если нельзя было даже хорошенько надраться? Вон, сидят все, потягивают по чуть-чуть — как один трезвые, приличные и ясноглазые! Что за жизнь такая? Сын Аминтора осмотрелся — ну хоть это! — и наступил ногой на бубенчик Багоя. Зала тут же огласилась жалобным стенанием:       — Государь, Гефестион раздавил мне бубенчик! Я же для тебя готовился!       — Остальные спори и на корову надень, — подал мысль хилиарх. — На её танцы я с бо́льшим удовольствием посмотрю.       — Гефа, ну зачем ты обижаешь…       — Это я? Это всё твоя Азия! Мария от меня точно мальчика бы родила!       Разумеется, оставить хилиарха в печали Филота не мог, он поднялся с ложа и, поймав пристальный взгляд Александра, дерзко ухмыльнулся. К сыну Зевса и его Патроклу гиппарх направился кружным путём, по дороге почесал шею Гарпалу, получив в отместку щипок в задницу от возлежавшего рядом с казначеем Неарха, потрепал по безбородой щеке юного хорошенького пажа и ухватил с подноса крупную виноградину. Ситуация складывалась удачно: Багой всё ещё сидел у ног государя, не зная, пустит ли его повелитель на ложе снова или будет занят теперь только Гефестионом, — и, избавляясь хотя бы на время от буравящего взора царя, Филота в самом конце крутого виража, заложенного к сыну Аминтора, ловко наступил на ещё один бубенчик евнуха. Залу потряс второй взрыв воплей перса:       — Повелитель! Мой второй бубенчик! Филота его раздавил! Как же ты теперь будешь любоваться моим костюмом?       — Говорил тебе Гефестион «спори» — слушать и исполнять надо было, — назидательным тоном изрёк Филота и, не обращая более внимания на хнычущего перса, вплотную подошёл к Гефестиону: — У тебя проблемы с постелью, хилиарх? Я тебя отвлеку. Съешь виноградину — вместо моих глаз.       Крупная прозрачная налитая ягода была очень соблазнительна, сын Аминтора не мог отказаться, но заменой её не принял:       — Съем, только не вместо, а просто. — За виноградиной коралловые губы хилиарха ощутили прикосновение тонких пальцев и недовольно пробурчали: — Кажется, я слышал только про виноград.       — Какая же ты сегодня бука! Не хмурься! Я тебе хочу предложить ещё одну замену: вместо персиянки и нашего маленького царька найди настоящие чувства на ложе с настоящим мужчиной.       — Ну да. И это, конечно, ты…       — Разумеется. А то ты не знаешь!       — Спасибо, не надо.       — А твоё порозовевшее лицо говорит, что ты горишь желанием взыскать с меня долг, — возразил Филота.       — Я тебе его простил.       — Но этого не может принять моя совесть. За два года со свидания в шалаше набежали огромные проценты, и моя порядочность не успокоится до тех пор, пока я не выплачу тебе всё до последнего гроша.       — А моя порядочность удерживает меня от измен человеку, которого я люблю, — защищался Гефестион.       — Я так и знал, что тут дело только в щепетильности.       — Ты невозможен…       — Ах! Мы и губки кусаем, и в таких страстях! Скажи мне что-нибудь возвышенное! Что-нибудь вроде             «Уйдите! Изнывая кровью,             Честь моя борется с любовью,             А вы мешаете борьбе!»       — Как же жаль, что два года назад по дороге в Экбатаны тебя волки не сожрали!       — Они не посмели нарушить предначертанное тобой. Ты же постоянно водишься и возишься с Зевсовым подкидышем — вот и пристало к тебе божье право. Посмотри, сейчас он и впрямь на сыночка громовержца похож: глаза так молнии и мечут.       Страдания Багоя Александра заботили мало, гораздо больше его волновал разговор друга любезного с Филотой, то угощавшим собеседника виноградиной, то расправлявшим складочки на хитоне сына Аминтора, то накручивавшим на палец прядь каштановых волос. Если бы уста Гефестиона не раскрывались так охотно, если бы кожа под рукой гиппарха не искрила, если бы шелковистый локон обвивал палец гиппарха не с такой готовностью! В конце концов сын Зевса не выдержал, подошёл к Филоте с Гефестионом и вклинился в разговор:       — Филота, тебе не кажется, что ты влез не в свой огород? — Голубые глаза полыхнули огнём.       — Рррр! — оценил Парменид божественное пламя. — Я как раз предоставил Гефестиону возможность высадить морковку в мой огород. Разве он подписывал священный договор упражняться только в твоих владениях? Или ты хочешь, чтобы и я на тебя поработал? — тогда обещай мне, что после второго подаренного тобой поцелуя скакать сто шестьдесят парасангов прочь от Вавилона мне не придётся.       — Наглец! — проворчал Александр, то, что он не мог удержаться от прысканья во время замечаний Филоты по поводу огородов, злило его ещё больше.       Неизвестно, до чего дошла бы пикировка, если бы к сыну Зевса не подбежал дежурный офицер:       — Государь, посольство из Батрии и Согдианы прибыло.       — Отлично! — И, пристально глядя в зелёные глаза гиппарха, Александр обратился к своему любимому: — Гефестион, иди в залу для приёмов. Без провожатых.       Багой уже умчался в указанном повелителем направлении, по дороге отдирая сильно пострадавшие и более никуда не годившиеся бубенчики, и занял своё любимое место слева от престола — весьма кстати, потому что, воспользовавшись общей суматохой из-за прибытия сановных гостей, изрядно соскучившийся по хозяину Перита ускользнул из псарни и тоже прибежал в приёмный зал. Но законное место верного пса было занято, затолкать перса под трон тоже не представлялось возможным — и Перита принялся соображать, как выманить перса с так нагло занятой им позиции. Соображалось плохо, потому что в залу стали вносить вместительные сундуки с гостинцами, пряности в одном из них сильно раздражали собачий нос, а ещё больше ему не нравился аромат, источаемый тяжеленным холщовым мешком. «Ну и ну! — думал Перита. — Сразу видно, что гости прибыли издалека. Эх, провинция, провинция! Опять ни павлинов, ни попугаев — даже не придушить никого, не полакомиться дичью!»       Делегацию Александр принял настороженно: никто не знал, что будет на уме у сатрапов фактически отложившихся от империи провинций, известия из них в два последних года приходили весьма противоречивые. «Только попробует Бесс мне через них условия ставить! — распалялся про себя государь. — Всех распну!»       — Александр, спокойно, — склонился к уху сына Зевса Гефестион, конечно, догадавшийся, чего любимый опасается, — посмотри, какое умильное выражение на их физиономиях, — и кивнул на вошедших послов.       — Слава богам, хоть Филота убрался подальше. — К своему спокойствию, Александр обнаружил гиппарха беседовавшим в дальнем углу залы с молодыми этерами и обратился в слух.       — Великий государь! — сатрап Бактрии часто скашивал глаза на развёрнутый служкой свиток. — Два долгих года доблестные мужи Бактрии и Согдианы вели кровопролитные бои с подло убившим твоего предшественника Дария Бессом и его приспешниками. Верные тебе сыны проявили чудеса храбрости и сумели победить зарвавшихся смутьянов. Ценой больших потерь и огромных усилий мы восстановили спокойствие на благословенной богами земле, и наше единственное желание — видеть её и впредь цветущей и полностью воспрявшей от пережитых испытаний, поэтому мы просим тебя принять Бактрию и Согдиану в состав великой империи под твою божественную длань, назначить нам сатрапов по твоему разумению и разместить в городах и на границах македонские гарнизоны. Прими же в залог нашей верности эту грамоту и наши скромные дары!       Раб, держащий свиток, кинулся к государю, стал на колени и замер с развёрнутым перед царём пергаментом в руках; Александр перевёл дух.       — Небось, много ошибок насажали, на греческом изъясняясь, а? — шепнул на ухо сыну Зевса Гефестион. — И почерк у них, скажем прямо, не ахти.       — Вот что меня интересует в последнюю очередь.       Понять просьбу правителей о присоединении вверенных им земель к империи было легко. Раньше, конечно, были годы — и сатрапы мечтали о независимости, о бесконтрольном воцарении, об управлении без оглядки на кого бы то ни было на западе: провинции на окраине империи Ахеменидов были достаточно богаты и не нуждались в чьём-то надзоре, выражавшемся в необходимости платить ежегодную дань и подчиняться решениям центра. Но ныне время диктовало новую политику. С запада к Бактрии прилегали горы Арахозии, с востока — уносящиеся на головокружительную высоту хребты Имауса, Согдиана выходила севером на степи с хозяйничавшими в них скифами. Кочевники давно помышляли переправлять богатые караваны из Хорезмии через свои территории — не имея в своих городах и на границах хорошо укреплённых крепостей и опытных воинов в них, проигрывая по этой причине сакам и дакам, которые любили трепать относительно цивилизованные образования по краям и создавать беспокойство и жителям, и путешественникам, Бактрия и Согдиана рисковали бы остаться в стороне от торговых путей и лишиться и прибылей, и своего стратегического значения, превратиться в богами забытое и никому не нужное захолустье; крепкие же связи с империей развивали и товарообмен с северянами, и давали импульс собственным ремесленникам и умельцам, и предполагали существенное обогащение засчёт продажи того, что в избытке поставляла природа восточных сатрапий. Возможность для детей нести военную службу в элитных подразделениях армии великого царя, безбедное существование и благоденствие родителей под его защитой, налаженные связи с севером и югом — отказываться от этого ради экономии пары сотен талантов в год было просто верхом глупости — и, порешив слишком самонадеянного Бесса и чересчур много взявшего на себя Спитамена, сатрапы решили более судьбу не испытывать и умиротвориться под всех принимающей дланью.       Рабы меж тем раскрывали сундуки с дарами. Набор подношений был обычным: шитая серебром и золотом парча, шелка, оружие в оправе из самоцветов, затейливо расписанная эмалью посуда с инкрустациями из драгоценных каменьев, пряности и благовония; отступление от традиционного составляли только меха прекрасной выделки, помимо енотов, соболей и лисиц, из сундуков на свет божий явились и горностаи, и песцы.       В заключение преподнесения даров к ногам Александра подтащили так досаждавший Перите своим зловонием мешок и раскрыли его. Пёс глянул только краем глаза и негодующе отворотил морду. «Я так и знал, солью пересыпали — а тухлятиной всё равно разит будь здоров! У нас даже презренные кошки таким не прельстятся. И что хозяин обрадовался? Странный народ всё-таки эти двуногие!»       Головы Бесса, Спитамена и двоих их приспешников, покоившиеся в мешке и за время долгого путешествия изрядно подпортившиеся, сына Зевса и вправду сильно обрадовали.       — Яви им свою милость: снизь налоги на два ближайших года наполовину — они за тебя и без македонян пасть скифам порвут, — посоветовал Гефестион Александру.       — Поверьте, я отдаю дань памяти павших и высоко ценю вашу добрую службу делу мира и процветания Азии. Я принимаю ваше предложение о вхождении Бактрии и Согдианы в состав новой империи. — Александр обернулся к секретарю: — Эвмен, заготовь необходимые акты, — и снова оборотился к послам: — Завтра утром мы уладим все формальности и подпишем соответствующие указы, я рассмотрю также вопрос об облегчении налогового бремени для восточных провинций на два ближайших года. А сегодня нам остаётся только выставить головы убийц и предателей на всеобщее обозрение и перейти в пиршественную залу, чтобы вы могли подкрепиться после утомительного путешествия.       К великой радости Периты, мешок с плохо сохранившимися головами вынесли вон, после чего украсили его содержимым установленные специально для подобных случаев колья главного дворца славного града Вавилона.       Пока государь озвучивал предложение хилиарха и свои милости сатрапам, Перита, воодушевившись очистившимся воздухом, разрешил проблему с незаконной оккупацией Багоем своего излюбленного места: ухватил на заднице евнуха единственный оставшийся в рабочем состоянии бубенчик, оторвал его и спокойно положил в трёх шагах от перса. Багой ойкнул — на этот раз про себя, чтобы не схлопотать от повелителя в судьбоносный для империи момент подзатыльник, и кинулся за драгоценным оборудованием прочь от трона — этого только и ждал Перита, в тот же момент занявший законное место пребывания. Верный страж лизнул хозяину руку, мысленно пообещав принести ему на ужин самую вкусную кость, чтобы мерзкой тухлятиной сын Зевса больше не прельщался, и с сознанием восстановленной справедливости принял ласки государя, немного удивившегося, ощутив вместо гладкокожего личика перса мягкую шерсть, но вовсе не расстроившегося сменой предмета своей нежности.       Благоприятный исход дела с неожиданной премией, на которую послы и не думали рассчитывать, вызвал у них восторженные славословия в честь сына Зевса — зачитанные так же, как и прошение, со свитка, но вполне искренние. Решив, что кашу маслом не испортишь, в конце горячих благодарений сатрапы устроили второй заход на челобитие, что Александра, конечно же, обрадовало ещё более.       Церемония завершилась торжественной передачей государю пергаментов с подробной описью территорий, городов, крепостей, населения, знатных кланов, земельных угодий, лесов и прочих ценностей восточных провинций, поступавших в распоряжение сына Зевса под его божественную длань.       Перита, после выноса голов и самоличного изгнания Багоя пребывавший в прекрасном настроении, лениво выбивал хвостом тронный ковёр и время от времени кидал в сторону евнуха взоры, исполненные чувства абсолютного превосходства: верный пёс сидел слева от престола, Гефестион стоял справа — и Багою не оставалось ничего более, кроме как курсировать позади трона и волноваться, придётся ли повелителю по вкусу заготовленный танец и почтит ли великий государь вторжением задницу перса, когда она украшена всего одним бубенчиком.       В конце концов уважаемое собрание, разобравшись со всеми делами, начало плавно перетекать из церемониального зала в пиршественный, чтобы продолжить прерванную трапезу. До прибытия послов успели внести только две перемены блюд — таким образом, продолжение пира сулило гостям немало изысканных кушаний.       Но сын Зевса о яствах не думал, скорейшее и такое удачное решение восточного вопроса вновь звало его на край Ойкумены:       — Теперь, когда в Бактрии и Согдиане мир, а головы Бесса и Спитамена годны разве что на увеселение вавилонян и прокорм воронам, я спокойно могу отправиться в Индию.       — Берегись, Александр, — предупредил Филота сына Зевса. — Гефестион может отомстить тебе за ненавистную ему мысль и не явиться сегодня в твою опочивальню, и твоему члену придётся поддевать единственный уцелевший у Багоя бубенчик. — И гиппарх начал вдевать в собственноручно сплетённую из каштановой волны косичку нежную фиалку. — Хилиарх, этот цветок не напоминает тебе другую соломку — ту, на кольях маленького шалаша?       — Эти колья тебе бы в зад вместо вожделённой морковки! — разозлился государь.       «Сколько раз я говорил ему, чтоб укоротил свой длинный язык», — подумал обеспокоенный родитель командующего конницей, положение надо было спасать.       — Если бы я был Александром, — проворчал Парменион, — я бы не мечтал об Индии, а завоевал Армению и земли севернее её.       — Клянусь, и я сделал бы так, если бы был Парменионом, но Армения слишком близка и слишком мала, а за ней одни голожопые дикари бегают — что там завоёвывать?       — Чем раньше ты построишь голозадым туземцам театры, — предположил Гефестион, гладя руку Филоты под тем предлогом, что выдёргивает фиалку, — тем скорее они окультурятся и напишут о нас великолепные романы.       — Пф! — презрительно фыркнул царь Азии. — Определённо наврут с три короба.       — Наврут — отдерём. К обоюдному удовольствию.