Расколотый круг

Под древними сводами сыро и сумрачно, как всегда бывает на нижних уровнях. Огромная двустворчатая дверь закрыта на тяжелый засов. Охранник оглядывает посетителя с безмерным равнодушием. Чуть больше интереса вызывает у него папка с документами. Быстро просматривает их, листок за листком — в движениях чувствуется профессионализм и выучка… — У вас нет допуска к данным выше пятого уровня секретности. — Есть, — посетитель умеет держать удар. — Свидетельство А-12 дает право допуска к данным вплоть до шестого уровня секретности, если они написаны более ста циклов назад и не относятся к вопросам внешней политики. Охранник замолкает, обдумывая ответ. Он не из тех, кто сдается легко. Хочется схватить его за плечи, встряхнуть как следует, крикнуть в лицо: "Ты не видишь, что происходит вокруг? Не понимаешь, что скоро твои драгоценные книги некому будет читать?" Нельзя. Нельзя поднимать шум, сеять панику, она не приведет к добру. И злиться тоже нет смысла, этот упертый идиот всего лишь честно выполняет свой долг. В конце концов, если бы не такие, как он, все эти книги просто не сохранились бы до настоящего времени! Идиот, наконец-то, пришел к определенным выводам. — Вам следует обратиться к руководителю отдела и написать расписку в том, что вы не станете прикасаться к документам, написанным менее ста циклов назад. Глубокий вдох. Выдох. — Будьте добры, уважаемый, скажите, как я могу в этом хранилище, именно в этом, прикасаться к чему-то современному, если тут находятся исключительно документы, которым больше пятисот циклов? С таким же успехом можно было обращаться с вопросом к двери. Или к засову. Впрочем, нет, охранник более словоохотлив. И даже в каком-то смысле готов помочь. — Вам следует записаться на прием к руководителю отдела, чтобы он рассмотрел вашу ситуацию и заверил расписку… То, что с нашим миром что-то не в порядке, первой заметила моя мама. Уже давно, циклов двадцать назад. Но «что-то не в порядке» — это слишком мало для того, чтобы поднимать тревогу. Несколько циклов у родителей ушло на наблюдения, на сбор статистики. Поначалу нам с сестрой казалось, что они волнуются попусту. Известно же, старшим всегда кажется, что раньше листва была зеленее, а вода мокрее… Но понемногу мы заражались их волнением. Я сумел добиться допуска к архивным материалам за последние двести циклов. Сравнил данные прошлых циклов с теми, что собрали родители. Вывод был однозначный — наш мир гибнет. Все реже рождаются дети, все беднее созревает урожай, все тише поют птицы. Изменения почти незаметны, но еще сорок-пятьдесят циклов, и процесс станет катастрофичным… Почему? Ни родителям, ни нам с сестрой не удавалось найти причины. Воздух был так же чист, ручьи — прозрачны, свет — ясен… И снова те же двери — и те же двое перед дверьми. Охранник по-прежнему непреклонен. Посетитель не утратил настойчивости. — У вас два дня как недействительна справка от психиатра. На этот раз посетитель даже не ропщет. Потому что страж прав, абсолютно прав — без справки от психиатра к старинным книгам никого допускать нельзя. Были уже прецеденты… всего-то семьдесят три цикла назад безумец умудрился изготовить фальшивый допуск, проник в хранилище и в бессмысленной ярости разорвал несколько томов. Потеряв надежду на современную науку, мы обратились к древним пророчествам. Сестра первой догадалась, где надо искать. О, этот путь был долог и труден! Нам ведь приходилось доставать допуск, чтобы получить информацию о самом существовании нужных книг, и добиваться разрешения, чтобы узнать их месторасположение… Мы начали этот путь вместе, но последний этап мне предстоит пройти в одиночку. Сестра слишком вспыльчива, слишком эмоциональна, ей не дали бы разрешения… И вот наконец полутемный зал с низкими сводами. Тяжелый стол, такой же древний, как и стены вокруг. И две книги на столе — одна собственно с пророчествами, другая с рекомендациями по их истолкованию. Формулировки слишком размыты, слишком туманны. Чтобы понять их, надо научиться понимать логику автора, надо сравнить с другими пророчествами, уже сбывшимися… Кропотливая работа, напоминающая расшифровку секретного кода. Каждый найденный ответ вызывает новые вопросы. Первый вариант расшифровки оказывается явно ошибочным — он приводит к противоречию. Второй долго кажется правильным, но неожиданно оборачивается грубым неблагозвучием — нет, это тоже ошибка… «Уходит жизненная сила…» Да-да, именно так! Именно оно и есть! Вот она, правильная трактовка. Дальше все пойдет проще. На миг отрываюсь от книги, тру усталые глаза. В таких случаях значение имеет не только текст, но и почерк, каждая деталь, каждая черточка. И приходится всматриваться в страницы до напряжения, до боли. В зале нет никакого освещения, кроме узких окон. Пятьсот циклов назад это имело смысл, тогдашние светильники были небезопасны в пожарном отношении, но теперь-то почему? Да нипочему. Просто никому не нужно брать на себя труд и ответственность, согласовывать и утверждать новые нормативы… Так, еще одна строчка прочитана. «В чужих мирах найдешь спасенье…» Вот как? Даже не в чужом мире, а в чужих мирах? И как же это, интересно? «Погибель ждет за шаг до цели…» — ну, пусть. Ждет — это же не обязательно означает, что дождется! Так, а вот это, я так понимаю, заклинание для переноса. И как же оно действует? Должен быть какой-то ритуал, наверное… Медленно перечитываю странные, бессмысленные слова. И мир вокруг меняется. *** Как известно, во Вселенной существует бесчисленное множество миров. Самых разных — безжизненных и задыхающихся от избытка жизни, навеки застывших в неизменности и ежесекундно изменяющихся. Есть миры, насквозь скованные изначальным холодом, и миры — сгустки бушующего пламени. Миры, вращающиеся в безвоздушном пространстве вокруг своего солнца, и миры, в которых солнце движется по хрустальному своду, увлекаемое двумя птицами, черной и белой. И жизнь, населяющая эти миры, так же разнообразна. В одном из этих миров ведут бесконечную войну огненные и ледяные элементали. В другом — жизнь развилась на основе кремнийводородных соединений, и теперь там обитают бесчисленные разумные песчинки, способные для решения сложных задач соединяться в сложнейшие структуры. Говорят, что существует даже такой мир, в котором есть одно-единственное живое и разумное существо — он сам… Когда-то, очень давно, все эти миры были связаны между собой тысячами уз, соединены в единую сеть. С тех пор прошло так много лет, что памяти о сети миров ни у кого из ныне живущих. О ней не поют по вечерам певцы в Великой степи, о ней не написано в самых старинных книгах, что хранятся в библиотеках на самых нижних ярусах, о ней не помнят даже не способные забывать машины… И тем более никто теперь не скажет, какая причина разрушила эту сеть. *** Узкая, едва намеченная тропка вьется по склону, уходя вверх, к перевалу. Ноги скользят на камнях. Сухой воздух обдирает гортань. Шаг за шагом, вверх и вверх. Когда смотришь на горы снизу, из долины — они кажутся совсем не высокими. Совсем не страшными. Очередной камень выворачивается из-под ног, и я падаю. В последний момент удается сгруппироваться, упасть на четвереньки, смягчая удар. Ладони осаднены до крови, но это ерунда, это не помешает мне идти. А вот с вывихнутой или сломанной ногой невозможно ни дойти до цели, ни даже вернуться назад. Впрочем, вернуться ни с чем мне в любом случае нельзя. Иначе придется целый год ждать возможности получить ответы. А через год — будет ли кому задавать вопросы? До заката надо успеть пройти перевал. Провести в горах лишние сутки мне не хватит сил. За очередным поворотом я чувствую близость воды. Несколько шагов в сторону — и вот он, родник. Тонкая струйка выбивается из щели между камнями. Я тороплюсь, но отдых необходим, иначе можно просто упасть без сил, задыхаясь и хрипя. Вода смывает усталость с ног, уносит боль с ободранных ладоней, освежает пересохшее горло. Я прислоняюсь спиной к влажному камню и замираю. Хорошо-то как… Отдых отдыхом, а вот расслабляться так не следовало. Усталость чуть не сыграла со мной злую шутку — еще чуть-чуть, и расслабленность сменилась бы сном. Поспешно вскакиваю, смотрю на небо… Уф, не так уж много времени прошло. Успею… Шаг за шагом. Все выше, все круче. Под ногами что-то скользкое, белое. Усталое сознание не сразу опознает увиденное — это снег. Та же вода, но твердая и холодная. Раньше только самые высокие горы красовались в белых шапках, а уж на этом перевале снега раньше никогда не было. Наклоняюсь, трогаю снег рукой. Мне интересно. Я помню, что это признак надвигающейся беды, но ничего не могу поделать с собой — мне по-детски хочется потрогать холодный, но такой нежный пух, взять пригоршню, слепить из него шарик, сунуть в рот. Обжигающе холодная влага кажется вкуснее обычной. Я ускоряю шаг. Вечереет, надо спешить. Теперь, когда под ногами вода, пусть твердая, я не боюсь поскользнуться или оступиться. Вот только ноги все сильнее мерзнут… Я иду уже почти по колено в снегу. Холодно не только ногам. Я прячу ладони в рукава и поднимаю воротник. А когда-то путники, проходившие этим путем, страдали от зноя. Шаг за шагом. Я останавливаюсь, не сразу поняв, что изменилось. Тропинка больше не поднимается. Десяток шагов по ровному месту — и передо мной открывается склон. Спуск в Долину Предвидения. Снег сменяется влажной землей. От странного, незнакомого запаха першит горло. Я сдерживаю кашель. Это пройдет, еще чуть-чуть, и пройдет… а если позволить себе раскашляться, то так и будешь всю ночь кашлять, и тогда какие уж предвидения! Шаг за шагом. Земля под ногами кажется живой, дышащей и вздрагивающей. Говорят, что порой поверхность земли расходится трещинами, норовя проглотить неосторожного путника. Желтоватые струйки дыма выходят из-под камней с едва слышным шипением. От слишком тонкой струи не будет толку, от слишком густой есть риск не проснуться. Выбираю что-то среднее. Сажусь. Закрываю глаза и мысленно вижу родной залив, скованный льдом, и снег на перевале, и плачущих от холода младенцев… В Долине Предвидения можно узнать о чем угодно. Каждый из нас — часть мира, и, значит, все знания о мире уже есть в каждом из нас, надо просто суметь разбудить их. Вот только за один раз можно задать лишь один вопрос. Я не буду спрашивать, что происходит с миром. И так ясно — пришли Великие холода, такие, которых не помнят и прадеды. Я не буду спрашивать, в чем причина этого. Какая разница? Я спрошу об одном — о том, как это изменить… Едкий желтоватый дым наполняет мои легкие. Вдох-выдох… и еще раз вдох-выдох. Сознание туманится, уплывает. Смутные образы, невнятные картины… Какая-то странная компания, уроды и чудовища, которых и нарочно не придумаешь — и я среди них. Это мои спутники? Мои товарищи? И вдруг среди них — удивительно прекрасное лицо. И глаза, полные любви. Мне никогда не везло в любви. Встретить бы такой взгляд наяву… Нет, нет! Не об этом мне надо узнать! Вдох-выдох. Сменяют друг друга странные, ни на что не похожие места. Сливаются в единое целое какие-то осколки, обломки… Это и есть — наша цель. Наше спасение. Перед глазами словно красная вспышка. Кровь. Потому что это спасение — не для нас, не для всех. Только для одного. И мы становимся врагами. Кровь. И тела под ногами. Туман, едкий желтоватый туман… мне не разглядеть, кто лежит, кто остался стоять. Снова вижу то удивительное лицо с любящими глазами. Слезы на нем или кровь? Не могу понять. Мне надо встретиться с ними. Вдох-выдох. Набираю полную грудь дыма. И иду туда, где долину пересекает глубокая трещина. Сознание путается, и это хорошо. Потому что иначе было бы слишком страшно. Я делаю последний шаг. В пропасть. *** Когда сложная и замысловатая связь, собирающая все миры в единое целое, распалась, они не остались поодиночке. Как известно, никто не способен существовать в одиночку. Миры соединялись снова — какие попарно, какие по десять сразу… Иные миры оказывались связаны так тесно, что путь из одного мира в другой мог открыться сам собой — в кроличьей норе, в старом шкафу… Другие — почти отделены друг от друга, почти независимы, и много сил требуется, чтобы создать портал между ними, и большое мастерство нужно, чтобы суметь этим порталом пройти. Есть миры, которые разделились совсем недавно, миры, до недавнего времени бывшие единым целым, миры, жители которых до сих пор говорят на одном языке. Есть миры, почти забывшие о древнем родстве, жители которых считают себя единственными разумными во Вселенной. Жители одного мира в другом кажутся персонажами сказок, легенд, мифов. И это правильно — потому что сказки и легенды складывались в те времена, когда связи были прочнее, когда перемещения из мира в мир случались чаще… Миры, выпавшие из общей связи, рано или поздно выскальзывают и из Вселенной, оказываясь в Междумирье. Одним из таких миров оказался Мемфис. Когда-то его щедро освещало солнце. Когда-то на нем процветали жизнь, разум, цивилизация… Там были возделанные поля, цветущие сады и шумные города. И жители Мемфиса торговали и воевали, складывали поэмы и изучали движения звезд… Когда Мемфис вытолкнуло в Междумирье, солнце осталось во Вселенной. В Междумирье нет света — но нет и темноты. Теперь на Мемфисе вечный полумрак, бесконечные сумерки, за которыми не придет ни день, ни даже ночь. В тускло-сером небе над Мемфисом нет ни солнца, ни звезд, и непонятно, откуда идет смутный рассеянный свет, не дающий теней. В Междумирье нет жизни — но нет и смерти. И существа, населявшие когда-то Мемфис, по-прежнему влачат бессмысленное существование, постепенно вырождаясь. Словно нелепая пародия на самих себя, прежних, они повторяют давно лишенные смысла действия, постепенно путая их последовательность и забывая их значение. *** Холодно. В этих краях по ночам и летом-то холодно, а уж осенью… Плохо в такие ночи без костра. Но приблизиться к костру ей никто не даст. Не сейчас. Ее пленители не склонны к самоубийству. Вот попозже, через несколько десятков дней… в заговоренных оковах на руках и ногах… с вырванным языком… вот тогда ей костер обеспечат. Над головой небо. Звездное, безоблачное. Она вглядывается в привычный рисунок созвездий, пытается угадать по ним свою судьбу, найти путь к спасению… Не получается. Половина звезд не видна — их загораживают толстые прутья решетки. Остается только свернуться в комочек, закутаться в рваный плащ, чтобы сберечь остатки тепла в измученном, избитом теле. Руки связаны — веревку можно было бы перегрызть, если бы не вплетенная в нее серебряная нить. Левый глаз заплыл и ничего не видит. Губы разбиты, и она слизывает собственную кровь. И жадно глотает, надеясь хоть немного смочить пересохшее горло. Спать. Во сне не мучают боль и голод, сон придает сил. Она не перестала надеяться, что силы ей еще пригодятся. Что еще подвернется случай… найдется выход… А пока спать. Мало кто смог бы уснуть на ее месте, а она может. И разум, и тело привыкли к самодисциплине. А вот над снами она не властна. Она видит родную деревню, золотые поля и светлый лес над прозрачной рекой. И односельчан — трудолюбивых и смелых людей, одинаково умеющих и сеять хлеб, и сражаться с врагами. Видит, как девушки весенним вечером идут по лугу хороводом и как любуются ими крепкие ладные парни… Пусть этот сон продлится подольше! Пусть хоть в этот раз не приснятся ей избы со стенами, до потолка забрызганными кровью, и поля, на которых саранча сожрала пшеницу чуть ли не до стерни, и беременные женщины, из утробы которых выгрызают себе путь наружу клыкастые твари! Пусть хоть в этом сне не гремят барабаны! Она вырывается из сна, как вырывается из воды тонущий. Но барабаны не смолкают, они все громче, все ближе… А вокруг костры — слишком далеко, ей не дотянуться, слишком уж она ослабла. И жарится мясо — от запаха голодным спазмом скручивает желудок. Солдаты у костров смеются и болтают… Когда они расслышат барабаны, будет поздно. Те двое, что сидят рядом с ее клеткой, не смеются. Они боятся ее — даже такую. Избитую, голодную, замерзшую, со связанными руками, в железной клетке… И правильно делают. О, как хотели они убить ее сразу же, на месте! Разрубить на мелкие части, разметать по округе, бросить в реку… А в столицу привезти разве что голову. Кого они боятся больше — ее или инквизитора, стоящего во главе отряда? — Есть хочешь? Один из стражников. Молодой, и двадцати нет, наверное. Во взгляде нет ненависти. Страх и любопытство, а еще сочувствие. Протягивает ей кусок хлеба. Желудок отзывается новым спазмом. — Ты что, сдурел?! Напарник бьет парня по руке. Хлеб падает на землю. — Это же ведьма! С ней только заговори, можно мужской силы лишиться. А если она окрепнет немного, то и душу заберет. И продолжает зловещим шепотом (ну точно, не она здесь самая страшная): — А если другие увидят, что ты с ней якшаешься, и доложат… сам понимаешь. Барабаны. Барабаны! Как она забыла про них? Крикнуть, предупредить? Кто ей поверит! Поздно. Ночь превращается в ад. Невозможно поверить, что твари, возникшие словно ниоткуда, существуют реально. Природа не могла создать такой мерзости… — Выпустите меня! — кричит она, молотя кулаками по решетке. — Выпустите! Вы не справитесь без меня! Тварям безразлично, латы на человеке, сутана или лохмотья. Твари разломают клетку и убьют ее, и серебряная нить им не помеха. Люди еще сражаются, но тварей слишком много… Молодой стражник кидается к клетке. Ключа у него нет, как нет и времени на поиски, он сбивает замок боевым топором. И перерубает веревку. Она кидается к костру. Пламя погасло, угли растоптаны, но ей хватит. Сила возвращается в измученное тело. Торопясь, она выкрикивает первое, что приходит на ум. Заклятие гнилых корней. Страшный вой и невероятное зловоние, твари гниют заживо и падают на землю горками праха… А люди? Она опоздала. Люди — погибли. Все. И парень, который спас ее, тоже погиб. Заклятие огненного кольца. Пусть земля очистится от этой гнили. И пусть люди, храбро сражавшиеся, получат достойное огненное погребение. Она не была им врагом, хоть они и думали иначе. А теперь можно и расплакаться. Оплакать то ли того парня, то ли себя, то ли весь мир. Эти твари, возникшие непонятно откуда… год от года их все больше, и они все сильнее. Мир обречен. Обречен… Она стоит у края огромного костра и плачет, и шепчет: — Почему? Почему?! Что можно сделать? Ведь должно же быть спасение! Огонь гудит, и она словно улавливает в этом звуке отдельные слова. Языки пламени причудливо изгибаются, и она видит странные картины. — Найти амулет, — словно шепчет ей кто-то на ухо, — найти амулет, куски амулета, расколотый амулет… — Шесть кусков, шесть миров, шесть героев, — голос то еле слышен, то оглушает, она с трудом разбирает отдельные слова. — Иди, иди, иди! — зовет голос. И она идет. Делает шаг. И вместо бушующего пламени видит вспышку странного белого света. *** Но именно здесь, на Мемфисе, находится портал, соединяющий между собой несколько миров. Впрочем, оно и понятно, что портал, соединяющий миры, не может находиться ни в одном из миров — подобно тому, как дверной проем, соединяющий две комнаты, не является частью ни одной из них. Портал стоит на равнине, унылой и безрадостной, как и все в этом мире. Когда-то это была излучина реки, и чистые прозрачные воды питали влагой зеленый луг. Теперь же древние камни почти скрыты высоким и колючим бурьяном, жестким и бурым, который только и может расти на бесплодной почве, а в низине вокруг портала расползается зловонное болото. Изящное и легкое до невесомости и одновременно прочное и надежное, строение портала выглядит в этом мире упадка и забвения откровенно, явно чужеродным. Это очевидно даже прежним хозяевам этих мест, давно утратившим остатки разума. Когда-то они тоже строили здания поразительной красоты, но нынче остатки тех построек поросли сорняками и заселены чудовищными тварями. Жители Мемфиса поклоняются порталу, смутно чувствуя, что он создан кем-то, несравненно более могучим. У подножия каменной арки складывают они свои дары, порой страшные, чаще нелепые, и украшают колонны ветками бурьяна, словно цветами. Жители Мемфиса ненавидят портал, смутно улавливая его связь с несчастьем, постигшим их мир. Они царапают колонны острыми обломками камней и замазывают грязью резной узор на ступенях портала. А более всего они ненавидят тех, кто порой выходит из портала — за то, что они, эти пришельцы, могут снова уйти. Уйти в нормальный мир, туда, где есть солнце и звезды, день и ночь, любовь и смерть… Жители Мемфиса сами давно уже стали частью Междумирья, и для них этот путь закрыт…