1
2025 год. 27 марта. 7:00. Пусан.
— Эй, мелкий, ты вставать собираешься? — семнадцатилетний подросток толкает в бок своего младшего братишку, чтобы тот уже, наконец, поднимался с постели. — В школу опоздаешь. — Хорошо, — отвечает маленький альфа старшему, вмиг поднимаясь со скрипучей постели. — Отец дома? — Ага, приперся ночью, сегодня, слава Богу, спать свалился сразу, — тот, что повзрослее, заправляет белоснежную рубашку в тёмно-синие школьные брюки, накидывает сверху пиджак с эмблемой из жаркого, едва ли не шерстяного материала и, бросив короткий взгляд в полуразбитое и проржавевшее зеркало на крохотном столике не менее крохотной комнатки, в которой из мебели только двухъярусная кровать и этот самый стол, поправляет свою отросшую челку. — На папу не орал? — двенадцатилетний Чон Чонгук спросонья потирает свои глаза и подходит к брату, потягиваясь сонно и зевая во всю пасть. — Ну, ты же не слышал, — улыбается ему брат, — значит, не орал. — Сынге, а ты не слышал? — пронзительно всматривается в тёмные зрачки Чонгук, который на две головы ниже старшего. — Нет, я не слышал, клянусь. Всё было хорошо, — он треплет младшего по волосам, хватает валяющийся в пыльном углу старый и затёртый до дыр рюкзак, закидывает его на плечо и открывает дверь, которая ведет на выход из пропахшей бедностью и двумя подростками, ютящимися в малюсеньком помещении, квартиры. — Завтрак сам приготовишь, не без рук. Батя пока спит, поэтому лучше слиняй до тех пор, пока он проснётся, а то опять похмелье застанешь, тебе оно надо? — Сынге подмигивает Чонгуку. — Ну всё, я пошёл, — он захлопывает за собой дверь. В коридоре слышится щелчок замка, Сынге ушёл. Чон Чонгук хоть и был двенадцатилетним сопляком по мнению своего брата, но всё понимал. Да и не понять было невозможно, когда полночи на всю квартиру крики и пьяные удары отца, которые старший научился тщательно скрывать. Но Чонгук не слепой, он всё видит, всё понимает, и на папе расцветающие после каждой попойки синяки тоже замечает. Вот только он мал, зелен, ничего сделать совсем не может. Чонгук хоть и рос в бедной семье, старался изо всех сил выбраться из этого болота и хоть чем-то помогать брату, который горбатился после собственной учебы на двух работах. А всё для того, чтобы младшему плитку молочного шоколада в субботу вечером принести, налить горячего чая в фарфоровый сервиз, подаренный папе ещё на свадьбу, и хотя бы час их ничтожной жизни притвориться, что у них всё нормально, что они обычная семья, которая проводит вечера вместе, в тепле и уюте. Уюте, окружённом разрухой. Район, в котором жила семья Чон, был списан под снос, и, если Сынге хоть что-то пытался сделать, чтобы сохранить какую-никакую крышу над своей головой и головой любимого и самого близкого человека, то папа с отцом палец о палец не ударили. Старший сын вырос, а значит, на этом их родительские обязанности заканчивались. Да и папу можно было понять, даже пожалеть, ведь не он виноват в том, что ему пришлось закрыться ото всего мира и даже от собственных детей, скрыться в четырёх стенах, лишь бы только не видеть свет, не замечать другой жизни вокруг, что намного лучше, чем его. Закрыть глаза оказалось намного проще, чем бороться. Но это не о двух мальчишках, которые каждое утро поднимались, шли на учебу в государственную школу, где вместо туалета дырка в кафельном полу, а вместо парт на ладан дышащие деревянные стулья и столы. Чонгук и Сынге старались изо всех сил заниматься лучше всех на занятиях, в то время как их сверстники два плюс два сложить не могли, а после бежали на каждодневные подработки. Потому что жить хотелось, хотелось больше, чем чего-либо на этом проклятом свете. Жить, а не выживать.2
— Итак, Чонгук, ты понял? — учитель обращает всё своё внимание на парня, решающего уже третий пример из упражнения, в отличие от всех присутствующих, которые не могли сдвинуться с места на первом. Маленький омега у доски переминается с ноги на ногу, но сделать элементарное вычитание дробей не может. Чонгук отрывается от своей тетради и кивает один раз. — Тогда выйди и объясни всему классу, — чуть строже произносит мужчина, усаживаясь на свой стул рядом с доской зелёного цвета и подпирая свою голову ладонью, потому что работать здесь без перманентной боли в висках сравнимо со вторым пришествием. Чонгук выходит к доске, поднимает из полупустой драной коробочки почти сточенный до пыли мел и касается им доски. Его кисть с противным оглушающим скрипом начинает выводить цифры и числа. В это время омега рядом стоит и тупо разглядывает всё, что он пишет, не вникая в суть. Чонгук выводит последнюю черту, жестко ставит точку и опускает мелок в коробку, отряхивая пыльные белые ладони. Не полюбоваться результатом нельзя: красиво выведенные цифры тешат собственное самолюбие и добавляют самоуверенности. Чонгук не так уж и умен, память у него не феноменальная, как и талантов особых нет. Кроме первых мест в школьных соревнованиях по легкой атлетике похвастаться ничем и не может. Но он до жути дисциплинированный, не из-за счастливой жизни, и усидчивый. Отсюда и успехи в обучении, отсюда и хорошие оценки и знания. Сквозь разрушительную тишину, воцарившуюся во всем классе, освещённом полуденным солнечным светом, где из звуков только шаркающие по бумаге шариковые ручки, с улицы разражается жуткий рёв, бьющий по перепонкам, словно ультразвуковая волна. Чонгук резко поднимает руки к голове, заламывая мучительно пальцы, от чего хлипко стоящая коробочка с мелом падает на пол. Альфа в немом крике садится на колени, а за ним и весь класс падает со своих стульев, в панике прикрывая головы своими тонкими детскими ладошками. Вместе с преподавателем и хрупким омегой, который секунду назад разглядывал расписанный Чонгуком пример, земля под коленями начинает трястись. От вибрации со стен падают портреты, рамки которых разбиваются, облачая изображения известных ученых в крошку разбитого стекла. Чонгук, не отрывая ладоней от своих ушей, пытается поднять голову, оглядеться вокруг. Он с испугом разглядывает лицо каждого, но рёв, что раздавался с улицы, начинает заглушаться криком детей, попытками учителя успокоить всех и не допускать паники. Мел под подошвой собственных ботинок мерзко хрустит, а через тонкую дымку пыли, поднявшейся в кабинете, можно разглядеть, как крохотные частицы сияют от дорожки солнечного света, попадающего на них через окно. Красота. И на секунду становится так тихо и умиротворенно, и хочется отпустить собственное тело в бесконечный полет. Вокруг хаос, а на губах расцветает легкая, безмятежная улыбка. Чонгук ничего не чувствует, и это после стольких лет бесконечного непрекращающегося потока мыслей о туманном и темном будущем, так прекрасно и бесценно. Чонгук чувствует, как в плечо кто-то больно впивается, а сквозь размытые образы звуков прорезаются совсем четкие и конкретные выкрики, вой сирены и чьи-то совсем ненужные возгласы. Чонгук видел этот животный ужас, в котором искажались чужие, доселе знакомые лица. Самые дерзкие ребята визжали, как пугливые омеги при виде маленькой мышки, пол уходил из-под их ног. Словно во сне, в замедленном действии все вокруг пытались опираться на стены и выходить из кабинета. Штукатурка осыпалась с потолка, выбитые стёкла деревянных окон впивались в мягкую подошву пытающихся сбежать, а Чонгук сидел на коленях и не понимал, что происходит. Землетрясение? Определённо и точно нет, это невозможно в их регионе. Тогда что за природный катаклизм? Что за проделки дьявола… — Чонгук! — он чувствует, как кто-то знакомый трясёт его сильнее за плечи и пытается привести в чувство. — Чонгук, уходи! Уходи скорее! — учитель впивается ногтями в его руки, таща за собой к выходу из класса, чтобы увести из почти сравнявшегося с землей помещения. Вмиг всё вокруг становится слишком быстрым, суетным, отчего Чонгук подскакивает, начиная глубоко и рвано дышать, при этом старясь привести мысли в порядок. Ведь Чон Чонгук и не в таких передрягах бывал, ведь к своим двенадцати годам Чонгук уже мог постоять за себя в драках с отцом, а иногда даже в шутку, конечно же, лупил и Сынге, от чего тот только хохотал во всё горло, а потом жалобно завывал и просил маленького Гука отпустить его, пока что-то точно важное не хрустнуло. А значит, Чонгук мог защищать и других, был в силах спасти чью-то шкуру. Он хватает учителя крепко за руку, испуганно бегая взглядом по сторонам. Под крики детей и взрослых, под звуки падающих с полок книг, наполненных ценнейшими математическими уравнениями, законами, выводившимися веками, а за секунду уничтожающимися по велению природы, создавшей всё это чудо, Чонгук остервенело мечется из стороны в сторону, хватая как можно большее количество раненных, выводит детей из школы, стены которой уже начинают обваливаться, а потолок трещит буквально по швам. Оказавшись в длинном коридоре первого этажа, Гуки замечает школьника помладше, который, испуганно прижавшись к обрушившемуся рядом с ним каркасом здания бывшей школы, сидит, затаив дыхание и тихо роняя слезы. — Почему ты тут сидишь? — голос надломленный, испуганный, а темные круглые глаза наполнены слезами. Позади выбегающие из здания одноклассники, кричащий учитель, но слезы и молящий взгляд побеждает страх собственной смерти. Чонгук из последних сил подрывается, хватает мальчишку, усаживая на поясницу и что есть мочи бежит на выход. Где-то за спиной уже слышится грохот обрушившегося потолка. Гук выбегает на улицу, где, окружённый толпой, пытается отдышаться под перепуганные возгласы и попытки учителя пересчитать всех школьников. — Чон здесь? Где Чонгук? — голос у мужчины срывается на всхлипы. — Я здесь, — обращает на себя внимание альфа. — Я тут. Но тут же, затаив дыхание, все замирают, боясь шелохнуться. Совсем рядом, в нескольких сотнях метров — оно. Ревущее своим клокочущим рыком, разрушающее мосты и здания, разгрызающее своими огромными клыками электрические провода. Оно, по чьему телу множественными ручьями растекается светло-синяя жидкость. Оно, что изменило жизнь двенадцатилетнего мальчика и всего мира раз и навсегда. — Сынге, — шепчет едва слышимое Чонгук самому себе. — Чонгук, — тяжело выдыхает семнадцатилетний подросток, слишком рано ставший мужчиной. Слишком рано потерявший себя и свою жизнь.3
Мы все думали, что монстров не существует, что настоящие монстры — это люди, и ужаснее их самих в целой вселенной — нет. Мы думали, что воюя между собой, сможем решить все проблемы: экономические и политические, сможем предотвратить главную трагедию. Мы до последнего надеялись, что человек с его гениальным сознанием, находящийся на вершине пищевой цепочки — непобедим. Но мы никогда еще так не просчитывались, и все научные достижения, революции, прогресс в один миг превратились в жалкое нечто на фоне огромного живого существа. Существа, которое спустя несколько часов тарана с воздуха, спустя множественных атак подтянутых со всей страны мощностей и сил, направленных на его уничтожение, испустило последний рёв, растекаясь мерзкой неоновой жижей по широкой и чистой улице прибрежного города, который до 27 марта 2025 года назывался Пусаном.4
— Сынге! Сынге! — пыльный и грязный Чонгук, волоча за собой упавший дух, из последних сил бежит по старинному кварталу, где в самом конце должен быть его дом: крохотный, с прохудившейся крышей и потрескавшимся кирпичом на стенах. Он кричит имя брата, взывая ко всем Богам, которые, может, его услышат, которые, может, спасут его от одиночества в вечности. — Сынге! Сынге! — вновь воет мальчишка, чей голос разносится по всей улице, опустошённой, с разрушенными зданиями и выбитыми стеклами, огромными следами от ступней монстра в асфальте. — Сынге! Сынге! — сквозь слёзы кричит Чонгук, перебирая ногами, подходит к месту, где должен быть его дом, но не находит там ничего, кроме обломков прогнившего дерева и разрушившегося от ударов чудовища камня. Где-то вдалеке мужчина в военной форме и с автоматом на груди осматривает соседний дом, такой же разбитый, опустошенный. — Сынге… Надежда не умирает. Чонгук пытается пролезть сквозь преграждающие ему путь бетонные плиты, прилетевшие сюда от соседних зданий, но поскальзывается, едва не вывихивая себе ноги. Не останавливаясь, он всё продолжает говорить одно и то же имя, читает у себя в голове одно единственное слово, вокруг которого сосредоточился весь его мир. И если человека с этим именем не будет в этих обломках, не обязательно здорового, главное — живого, то Чонгук не знает, что делать дальше. Как дальше жить, как дальше справляться со всем? — Эй, малец! — слышит Чонгук голос за своей спиной. — Эй, стой, ты куда? — позади приближаются шаги. Мужчина, осматривающий территорию, касается плеча Чонгука, с особым усердием пытающегося перелезть через огромный камень. — Тебе туда нельзя, — хватает старший его поперёк живота и тянет на себя. Чонгук рыдает, кричит о том, что ему нужно домой, что ему нужно к брату, но его никто не слышит, как и он сам себя. — Отпустите меня! Там моя семья! — последний раз воет Чонгук, расслабляясь в чужих руках. — Эй, малыш, — альфа прижимает обмякшее тело к себе. Плечи ребёнка подрагивают, его глаза красные, и их он никогда не забудет. Солдат не забудет отчаяние, которое он увидел в этот день в глазах мальчишки, потерявшего всю семью. Он не забудет и то, как они вмиг становятся равнодушными, будто стеклянными. В душе у ребёнка, ставшего в эту минуту взрослым, как будто что-то надламывается, будто смысл сразу же теряется. Потому что мужчина произносит безжалостное и бьющее под дых: — Малыш, ты должен быть сильным! Твоя семья погибла. Трое человек, их завалило. Эта тварь сделала это. Их даже не смогли вытащить из-под обломков. — Что? — поднимает опустошенный взгляд на солдата Чонгук. — А Сынге? Чон Сынге, мой старший брат, — свет надежды тухнет в его глазах, как тухнет и вся жизнь маленького альфы, крошечным фитильком догорает, когда солдат опускает виновато голову, у себя в голове произнося: «Прости, не защитил, не смог». — Но у меня никого больше нет, куда же я теперь? — Чонгук прижимается к холодному синему жилету солдата, отпечатывая белесую пыль на своём мокром лице. Он не помнит, что было дальше. Потому что в этот момент его жизнь закончилась. Сынге погиб. Погиб и Чонгук.5
Кто-то говорит, что того монстра уничтожили истребителями, кто-то говорит, что неведомая сила убила его, но спустя несколько дней после трагедии люди окрестили этого монстра «кайдзю», и всё благодаря японцам. Всех погибших почтили, в их числе было и имя брата Чонгука, который впервые за последний месяц почему-то решил после школы заскочить домой, потому что плохое чувство не покидало его. Он решил проверить, всё ли в порядке с папочкой, потому что он два дня уже не выходил из своей комнаты, из-за чего странная тревога не покидала Сынге на протяжении всего учебного дня. К братской могиле всех погибших люди месяцами возносили цветы, оплакивали потерю, уничтожение почти целого города. Пусан стал маленькой гиблой деревушкой, откуда людей увозили партиями. Город тонул в своей скорби, жителей всё сильнее затягивало на дно этого болота. После «иноземного вторжения», как это называли всё еще функционирующие и наживающиеся на трагедии СМИ, правительство всех стран направило огромное количество средств и специалистов в прибрежный город в Южной Корее для исследования останков дикого монстра, напавшего в тёплый весенний день, когда ничего не предвещало беды. Выяснилось, что неоновая жижа, которую выделяют кайдзю — радиоактивна и токсична. Один вдох в Пусане теперь приравнивался к смертельной дозе облучения, с которым люди ничего не могли поделать. Своими силами учёные и испытатели ценой собственных жизней на протяжении многих лет исследовали зону, где появился первый в истории кайдзю, и к 2028 году стало известно — отравленный воздух не предел. Кислота растекалась по поверхности земли, выжигала полезные вещества. Но люди всё еще пытались устранить все последствия этого чудища. Но попытки научно объяснить произошедшее продолжались ровно до тех пор, пока новый кайдзю не появился в Сан-Франциско. Человечество во второй раз смогло вновь с огромным трудом уничтожить монстра, но становилось ясно, что происходящее — это только начало, и что монстры будут появляться один за другим, будут разрушать города и то, что огромными усилиями люди отстраивали десятилетиями, столетиями. После Сан-Франциско кайдзю появился в Сиднее, после него — в Маниле. Осознание того, что человеку не хватает мощности, чтобы бороться с этими тварями, било по сознанию политиков, развивалось и заражало мысли обычных граждан, отчего по всему миру стали проходить акции протестов и восстания. Ждать было больше невозможно. Человек был вынужден защищаться, люди были обязаны создать собственного монстра, способного дать отпор.6
— Чон Чонгук, на осмотр! — голос беты в военной форме выводит мальчика из мыслей. Чонгук сидит в огромной очереди из таких же осиротевших детей, как и он сам. Мысли — одно большое чёрное пятно, клубок шерсти, который Чонгук наматывает вот уже трое суток, и это именно то количество времени, которое прошло после первого нападения кайдзю. Военные базы, клиники и больницы были переполнены, людей содержат едва ли не в животных условиях. Но Чонгуку некуда было больше идти, поэтому он в огромной толпе ждет трое суток, чтобы безразличный бета осмотрел его ледяными руками, и жёстко поставив печать на непонятной ему справке, сказал: — Следующий! Человечество оказалось на грани вымирания, но ни капельки добра в лицах и голосах людей вокруг не появилось. А ведь это были простые осиротевшие дети, которым сейчас хотя бы толику любви и ласки получить — но только не Чонгуку. Он следовал указаниям всех вокруг, смиренно ждал и выполнял то, что ему говорили. Чонгук обнулился, у него в голове ничего — новая программа, написанная с чистого листа, какая, он еще не понимал, но то, что эти твари поплатятся за то, что сделали с его семьей, он был уверен. Он верил, как и верил даже тогда, когда с группой детей альф, омег и бет, его вывозили из родного города Пусана на переполненном автобусе, собирающем каждую кочку после разрушительно прошедшегося по земле монстра; как и верил, когда оказался в военном лагере, где жизнь началась совсем не та, которая была раньше. И на вопросы «почему, как, зачем» он туда попал — ему никто не отвечал.7
В 2029 году, когда Чонгуку исполнилось семнадцать, когда сознательный молодой человек уже упорно занимался на тренировках, выкладывался изо всех сил, кайдзю стали появляться каждые три месяца, а то и в два раза чаще. Именно в то время проект под названием «Егерь» был до конца готов для презентации народу, военным и всему миру, и даже для того, чтобы предстать перед кайдзю. Но их появления на некоторое время прекратились, будто бы кто-то позволял людям узнать больше о том, что происходит с их планетой, будто вселенная помогала и предоставляла возможность для исследований. Бывшие ученые и математики направили все свои силы на определение места, откуда выходят кайдзю, их свойств как живых существ, и главное — как егерь может их победить. Но в гигантских механических роботах, сконструированных всего за три года, было огромное множество изъянов. Их система пилотирования и внутренние стратегические характеристики не соответствовали всем параметрам воина, способного дать отпор такому существу, как кайдзю. Так как егерь был предложен как альтернатива ядерному оружию, которое правительство уже готово было применять в сражениях с пришельцами, проект требовал особой осторожности, максимальной эффективности и незамедлительного действия; читай как — если один егерь не сможет победить одного кайдзю, проект свернут ровно в тот самый момент, когда огромный монстр раскусит броню робота. Всеми способами учёные пытались найти наиболее оптимальный вариант управления, погибло множество испытуемых солдат, потому что в одиночку управлять огромной машиной, которая должна была подчиняться твоим мыслям, было слишком большой нагрузкой для мозга одного человека. Для одного солдата это было неосуществимо, и тогда была изобретена система «дрифт». Её концепт заключался в том, что пилотирование происходило с помощью двух человек, а принципом работы была синхронизация между роботом и двумя пилотами с помощью связи — нейромоста. Дрифт стал чем-то особенным для двух людей, которые брались за пульт управления егерем. Через воспоминания разум двух пилотов сливался воедино, как и их сознание, с телом огромной машины. Чем прочнее связь — тем эффективнее сражение, тем больше побед одерживал егерь. Егеря стали уничтожать кайдзю один за другим, производство гигантов стало серийным. Годы шли, кайдзю не переставали появляться, но теперь человечество могло с ними бороться, теперь человек мог дать отпор. Пилоты становились звёздами, героями планеты, получавшими все лавры, но только избранные становились ими. Небольшому проценту населения была доступна возможность входить в «связь», отчего ценность каждого становилась невообразимо высокой. Человечество всё ещё находилось в опасности, люди превратили боевую машину в культ, а стать пилотом егеря было мечтой каждого ребёнка. Мир находился на пороге начала новой эпохи, потому что успехи в бою были головокружительными. Человечество узнало, что такое настоящая война, каждый жил в страхе, покоящемся на подкорке, потому что из разлома — трещины между литосферными плитами в Тихом океане, всё ещё продолжали выходить уродливые монстры, и с этим ничего не мог сделать ни один учёный. Ни один политик. Ни один боец.