Разлом

1

Ким Сокджин слишком прекрасен для этого мира. Ким Сокджин просто невероятен, и Чонгук в очередной раз убеждается в этом. Всё то же восхищение омегой, всё то же чувство обволакивающих в летний день все тело знойных лучей солнечного света, которые исходят от Сокджина. Чонгук, позабыв о существовании всех вокруг, поднимается со скамейки, стеклянными глазами рассматривая вошедшего в помещение Джина, губы дрожат от восторга и счастья от того, что тот смотрит в ответ. Без злости, без ненависти, без жалости. Он просто смотрит, не верит собственным глазам, а руки его обессиленно опускаются. Сказать бы, что Чонгук ощущает сейчас, да только внутри пустота. Это не тот переполняющий гнев, когда новость о живом Хосоке разразилась как гром среди ясного неба. Это и не тот случай, когда погиб Айа. Знание о том, что Джин жив и счастлив всегда было на подкорке, и всё, что пугало — примет ли он его, станет ли вновь смотреть на него вот этим — я тебя понимаю и прощаю — взглядом. Чонгук внутри пуст. В нем ни чувств, ни эмоций, он всё, что мог испытывать, уже давно испытал, и сердце дает попятную, мозг отказывается принимать очередную встряску, нервная система не выдержала, дала сбой. Вся буря эмоций, которую испытывать должен Чонгук, сейчас в Сокджине таится. Он замирает на несколько секунд, пытаясь убедить себя в том, что не спит, в том, что всё это наяву и реально, что живой и почти здоровый Чонгук — нос почему-то покрасневший и прикрыт пластырем, а на скуле царапина, — стоит перед ним, сжимается весь внутри от ожидания. У Джина нет права отреагировать как-то по-другому, кроме как сорваться к нему вниз по лестнице, со всех сил броситься на шею и крепко, как никого и никогда, обнимать, цепляясь, будто альфа прямо сейчас вновь испарится. Джин утыкается во всё еще пахнущую хлопком шею, и этот аромат стал намного ярче, сильнее, расцвел, как и сам Чонгук, который стал больше, выше и мужественнее. Пальцы крепко сжимают шерстяную ткань на спине Чонгука, а глаза плотно зажмурены, под веками только сменяющиеся одна за другой картинки прошлого. — Чонгук, — выдыхает Джин, чувствуя, как чужие руки обнимают его за талию и вжимают в себя, едва отрывая от земли. — Как я скучал, — шепчет Джин на ухо, боясь проснуться и узнать, что только что его сознание сыграло над ним злую шутку. — Как такое может быть? — причитает он с пеленой слез на глазах. Уткнувшись в шею Джина, Чонгук с удовольствием вдыхает медовый тягучий запах, напоминающий о том, что он еще человек, способный испытывать чувства и эмоции. Джин вселяет надежду, его объятия такие крепкие и родные. По-настоящему дружеские, и Чонгук действительно в момент, когда вокруг его шеи смыкаются пальцы, а омега рьяно и сбито пытается отдышаться, разглядеть новые черты, жив. Отчего так прекрасно? Отчего хочется плакать? Но в душе нет злости, нет черной вязкой массы, легкие не скручивает от боли. Всё перевернулось с ног на голову, и родное лицо вдыхает жизнь в обреченное на погибель тело. — Ты… — пытается сказать что-то Сокджин, но язык предательски заплетается, не позволяя мыслям сформироваться в слова. — Я… — задыхается он, и, не выдержав, вновь бросается к Чонгуку на шею, еще крепче вжимаясь в теплую грудь и зарываясь глубже в нежную шею. — Увидимся, — с улыбкой на лице произносит Тэхён, кивая шокированному и одновременно несказанно радостному Чонгуку. Сдерживаться нет смысла, и тот факт, что Тэхён не одинок в своих попытках вытащить Чонгука со дна этого океана, что не вся его семья его бросила, заставляет глупо блестящими глазами смотреть, как на шее Чонгука висит взрослый омега, обнимает и не может надышаться присутствием еще недавно потерянного человека. Когда-то насильно пришлось заставить себя отпустить и смириться с гибелью близкого человека. Когда-то просыпаться по утрам было самым трудным, и когда-то засыпать было страшно, потому что во сне придет его образ. А сейчас он стоит прямо перед Джином, всё с тем же кофейным океаном в глазах, всё с тем же хлопковым ароматом, но только человек совсем другой, не тот, кем был раньше. В выражении лица теперь преобладают грубые черты, оно измучено и потрепано жизнью. Все потери теперь не скрываются в глубине молодой и наивной души, они теперь на поверхности бренного тела и невыносимо сильно пугают. От одного взгляда альфы по спине проходит табун мурашек, и Джин всем своим существом чувствует, какие муки вынес младший Чон. Он с трудом отстает от него в тот момент, когда Тэхён привлекает на себя внимание своей репликой, и Чонгук вежливо и без слов кивает ему, соглашаясь. Что-то странное, но хотя бы радует, что Чонгук здесь не в одиночестве справляется с обрушившейся на него очередной ношей. Между ними тянется некая нить понимания, будто один бескорыстно поддерживает другого, а тот в ответ не сопротивляется и принимает все дары, стараясь дать что-то в ответ. — Ты даже и представить себе не можешь, насколько сильно я счастлив видеть тебя, — наконец, находит в себе силы сказать Джин, хватаясь за плечи Чонгука и ощупывая его, будто всё еще сомневается, что он реален. Он решает обсудить эту заряженную между ними с Тэхёном атмосферу позже. Чонгук чувствует себя настолько опустошенным, что даже ответить что-то стоящее сил нет. Он только давит вымученно улыбку, что совсем не удовлетворяет Джина, и тот поднимает медленно одну руку ему на шею, касаясь теплой кожи ледяными пальцами. — Я тоже, — хрипло отвечает Чонгук, неловко притягивает к себе Джина вновь и в наслаждении втягивает пропахший медом и лимоном тяжелый воздух от наполнившего душу спокойствия от того, что его жизнь еще не совсем потеряна, что есть хотя бы один человек, который принимает его. Два человека. — Ты еще одна причина пытаться выжить, Джин-а, — слова сами рвутся, шепотом ласкают ухо Кима. Чонгук осторожно опускает руку на талию Джина, без всякого подтекста, без каких-либо намеков, просто потому, что нуждается в тепле, просто потому, что Джин ему его дает в полной мере. Ведь он кто-то родной. Ведь он кто-то из прошлого, напоминает о том, что было в нем что-то и прекрасное. Чувство, словно утром проснулся, сквозь сон пытаешься нащупать рядом с собой сопящее умиротворенное тело, а когда понимаешь, что там пустота, не отчаиваешься, ведь подушка еще совсем теплая, а не леденит кожу. Чонгук словно вернулся после долгого отсутствия, а там ждет целая семья. Ждут и тепло принимают, несмотря на долгое отсутствие. Абсолютное счастье, спокойствие, ощущение себя на своем месте. И всё это от одного только присутствия родного человека рядом, от одного его нужного слова. Чонгук знал, он сразу же понимал, что, когда появится в жизни хотя бы одна понимающая и готовая выслушать и смириться с его ужаснейшим роковым поступком душа, все станет по-другому, все изменится. Чонгук неохотно отстраняется, всё еще давя неловкую улыбку, смахивает образовавшуюся пелену в глазах и утирает текущие по щекам омеги слезы. Эмоции, видимо, переполнили настолько, что справиться попросту не получилось. — Ну что ты, хватит, — нежно поглаживает румянец на щеках Кима Чонгук, успокаивает своим ровным тоном и тихим убаюкивающим голосом. Вокруг шум целой базы, а они будто в своем собственном пузыре, куда не попадает ни один звук. Джин может по губам считать всё то, что произносит альфа, ему звук и не нужен. — Ты уже видел его? — Кого? — распахивает глаза Джин, а мысли бредут совсем не в том направлении, несут совсем не туда, куда нужно. Чонгук делает тяжелый вздох, жмурится, силится и с трудом произносит мучительные шесть букв: — Хосока. Джин отрицательно машет головой, сразу же с подогретым интересом разворачивается и ищет глазами расположившихся за столом неподалеку Чимина, Хосока и Шону, и, как только замечает, закусывает изнутри щеку. Сквозь тело проходит заряд, волнение слишком сильное, непреодолимое и невозможное. Еще одна смерть. Еще одна жизнь. Какая же чудовищная путаница происходит в их судьбах. Джин бегает взглядом, надеясь на понимание Чонгука и на осознание той самой необходимости поддержать и Хосока. Выбирать между ними двумя он и не собирался, и надеется, что его не заставят, но отношения с пилотом Паком у них изначально не заладились, и если кто-то и сможет поставить Джина перед этим самым выбором, то только он. — Иди, мы обязательно поговорим позже, — понимающе кивает Чонгук, приподнимает уголки губ в легкой улыбке. Он тянется еще раз за своими объятиями и, как только получает их, вновь оказывается в самом безопасном на земле месте. — Спасибо, — шепчет он Джину на ухо, и тот вновь улыбается, похлопывая альфу по спине. Джин кивает, соглашаясь с Чонгуком, отходит в сторону, не отводя взгляда от его удаляющегося по длинному помещению тела ровно до тех пор, пока Чонгук совсем не теряется среди суетящихся людей. С испугом в глазах и готовностью к самой важной встрече Джин делает несколько шагов к искоса смотрящим на него Чимину и Шону, который, к слову, не особо и желанием горит участвовать в этих их семейных разборках. Он просто пилот, и всё, что его интересует в этом мире — сражения, табак, и еще немного Пак Чимин. Много Пак Чимина. Джин осторожно приближается к их столику, как Чимин сразу же демонстративно вскакивает со своего места, бросает косой и полный равнодушия взгляд, сам не понимая, за что так сильно недолюбливает Сокджина, перешагивает и, толкая того в плечо, удаляется, не желая наблюдать в очередной раз искаженное шоком от обновленного внешнего вида Хосока лицо. — Рад встрече, капитан, — с ухмылкой бросает Чимин, язвительно выделяя недавно полученное Джином звание. Тот непонимающе и растерянно смотрит то на него, то на спину все еще не торопящегося посмотреть на него в ответ Хосока. Она тяжело вздымается, и Джин чувствует, что их встреча будет тяжелой, и груз с их плеч не спадет просто так. Им всем понадобится чуть больше времени, чтобы отойти от всех произошедших событий и принять новую реальность, в которой они обязаны будут контактировать, и даже чуточку больше — вновь научиться доверять друг другу, любить. Джину, ему в данный момент просто необходимо что-то произнести, сказать хоть слово. — Хосок-а, я не могу выбирать между вами, — со скорбью в голосе и растерянно произносит Джин, кладет медленно ладонь на плечо Хосока, надавливает пальцами чуть тяжелее и ждет ответа. — Вы одинаково дороги мне, — заканчивает Джин, как чувствует, что под ладонью Хосок вмиг напрягается, а исходящие от него феромоны начинают немного дурманить и внушать опасность. — Мне не нужно, чтобы кто-то выбирал. Я не хочу стоять между вами, я не имею права. Ты никак не относишься к тому, что сделал он, но… — голос Хосока пропитан насквозь леденящим холодом, пугающим морозным оттенком. Он замолкает, будто бы задумчиво перебирает в голове слова, сосредотачивается на собственных чувствах и ищет способ выразить их как можно понятнее. — Я не хочу видеть твоего искаженного страхом лица, в тот момент, когда развернусь к тебе. Картина в голове Джина начинает проясняться, печаль становится всё сильнее, а необратимо возникшее в мыслях изображение и ожидание самого страшного и плохого исхода бьет под дых. Он тяжело сглатывает, сжимает на плече Хосока пальцы еще крепче и более напряженно, нетерпеливо просит того повернуться одним только жестом. Что бы он там не увидел, он не собирается ни от кого отворачиваться. Он не собирается бросать Хосока, и, если тому действительно нужно, чтобы Джин отреагировал разумно, он всеми своими стараниями попробует выполнить эту его просьбу. Хосок медленно поднимается, возвышаясь над стройной фигурой капитана, сжимает в пальцах край столешницы, и почему-то сейчас становится страшнее, чем когда-либо. Именно в этот момент чувства обостряются, и Джин каждым вздохом ощущает, насколько Хосоку тяжело принять самого себя, не то что раскрыться перед кем-то. Он изменился. И всё будто бы происходит по-иному. С Чонгуком было по-другому, даже легче. В ноздри проникает знакомый аромат шоколада, резкое желание повернуться и узреть воочию его обладателя срывает тормоза, а смелости становится в разы больше, и Хосок, позабыв о прошлых сомнениях, позабыв обо всем вокруг и сосредоточившись только лишь на этом мимолетном аромате, тут же исчезнувшем где-то далеко, разворачивается, зная, что Джин его не подведет. Альфа отбрасывает с лица челку, всматривается своими темными глазами в лицо Джина, не боясь показать настоящего и целого себя, нового, такого, каким теперь будет доживать остаток своих дней. В глазах Джина будто бы ни удивления, ни скорби и жалости, и даже малейшего намека на шок, вот только пальцы где-то рядом с карманами крепко сжимаются. Он делает тяжелый вздох, радуясь, что картина, которую он себе уже нарисовал в мыслях, совсем не так уж и ужасна в реальности, и закусывает губы с исказившей их едва видной улыбкой. — Знаешь, — с прищуром отвечает он, и Хосок сразу же вытягивается, округляя глаза и с наивным испугом разглядывая хитрое лицо омеги. — Что? — А тебе даже идет, — усмехается Джин, приближается и сразу же крепко обнимает Хосока. Тому требуется несколько секунд, чтобы осознать только что сказанные Джином слова, засмеяться добродушно в ответ и утонуть в нежности родных объятий. Они никогда не были так уж и близки, но годы разлуки, трагедия и все пережитые события будто бы сплотили и сделали как никогда родными. В объятиях Джина тепло, и он тот самый мостик, который связывает его и Чонгука с прошлым, когда всё было не настолько отвратительно, когда у всех была общая цель, команда. Тогда просыпаться было в радость. Жизнь трудна была всегда, особенно с момента начала войны, но настолько тяжелой, как сейчас, не была никогда, и Джин, как лучик солнца, вдруг осветил им всем путь, подарил надежду на будущее и победу. Хосок сдается, утягивает Джина ближе к себе, жадно обнимает и насыщается чужой энергией, благо тот не жалеет, без слез и чувства отвращения, которые ожидались, обнимает и нежно поглаживает по спине, отдавая частичку своего сердца и всю возможную поддержку. Она Чону нужна как никогда.

2

Ладони почему-то предательски вспотели: то ли от волнения, то ли от страха. Тэхён не может разобраться в собственных эмоциях и чувствах, перебирает в пальцах карту с номером камеры хранения и магнитной линией, мнется перед дверью, как неуверенный и испуганный омега, что полностью противоречит его истинному характеру, и всё почему-то не может найти достаточно сил, чтобы наконец уже постучать в эту чертову дверь. Каждый раз, как в первый, она пугает до падающего в пятки сердца. Каждый раз перед комнатой Чонгука будто сковывает непонятный страх. Кажется, что по ту сторону ждет что-то опасное, а тело словно предупреждает об угрозе. Тэхён делает несколько глубоких вздохов, унимая тревогу и панику в груди, скопившиеся в один растущий ком, стучит несколько раз по металлической двери, отходя от нее чуть подальше. Не хватало еще и в так нестабильном психическом состоянии столкнуться с Чонгуком лицом к лицу. Ужасные, пугающие и противные самому себе мысли о нем посещают все чаще, и как бы Тэхён себя не нагружал, как бы не пытался остановить этот бесконечный поток в сознании — перед глазами он, а в горле стоит его терпкий запах. По ту сторону поднимается шум открывающейся защелки, и через пару секунд дверь со скрипом растворяется, представляя взору Тэхёна картину в сотни, миллионы, миллиарды раз хуже той, что он ожидал увидеть. Он это специально? Нет. Просто объяснить чем-то другим такое грандиозное — иначе просто язык не поворачивается назвать — появление Чонгука нельзя. Тэхён, конечно, слышал и читал о том, что бывает с омегами при виде привлекательных альф, но, чтобы настолько… Тэхён слишком юн, глуп и неопытен в этих вопросах, поэтому и сдерживать себя не получается. Челюсть сама отвисает, дыхание становится более тяжелым, а и без того влажные ладони уже действительно мокрые, до такой степени, что это начинает приносить дискомфорт. Глаза испуганно начинают блестеть в считанные секунды и губы только жадно пытаются захватить побольше воздуха. Весь Тэхён сейчас — воплощение дискомфорта. Он не был готов к этому. Взгляд застревает на обнаженной груди Чонгука, медленно и осторожно перемещается к напряженным бицепсам и вверх по предплечьям скользит к исписанным узорами вен ладоням, в которых Чонгук держит влажное полотенце. С его волос спадают капельки, и, вероятно, это такая месть за тот Тэхёнов горячий вид в спортзале, либо же это постоянное чонгуково состояние, с которым Тэхён просто не может справиться адекватно и разумно. — Прости, что в таком виде, — и вмиг лицо Чонгука превращается в милую мордашку, губы расцветают в виноватой улыбке и сразу же руки приподнимают полотенце, прикрывая живот. Да вот только Тэхёну уже не важно, он смог разглядеть выразительную темную дорожку волос, успел разглядеть расстегнутую пуговицу наспех надетых брюк. — Я в душе был, когда ты постучал, — Чонгук нелепо и суетясь отходит в сторону, пропуская шокированного и уже почти обезумевшего в сознании Тэхёна внутрь, но тот не может сдвинуться с места. Какова вероятность того, что Чонгук под этими самыми брюками без нижнего белья? Какова вероятность того, что он настолько сильно торопился открыть Тэхёну дверь, что просто опустил такую незначительную деталь? Губы всё так же приоткрыты в томлении, в ожидании, что кислорода вновь станет критически мало и придется делать глубокий вдох. Но стоит только увидеть, как свободно и раскованно Чонгук накидывает только что прикрывающее его красоту полотенце на шею, как его взгляд, уловив такую яркую реакцию омеги, становится томным и опасным, а губы расцветают в надменной усмешке, он уверенным шагом и, шаркая босыми ногами по холодному полу, двигается к скрытым в стенках полкам с бельем. Тут же Тэхён выпадает из состояния транса. Потому что внимание приковывает уже совсем не перекатывающиеся под загорелой кожей мышцы, и даже не острые лопатки, когда Чонгук поднимает руки и тянется к полке. Всё внимание на себя обращают пять ровных параллельно протянувшихся на ребрах шрамов. Они — неровные широкие полосы — непонятно, украшают или уродуют. По всей спине Чонгука рассыпались десятки крохотных рубцов, поддающихся рассмотрению невооруженным взглядом. Не нужно утруждаться, чтобы понять, откуда они. Боль пронзает всё тело от кончиков пальцев до кончиков волос. Тэхён представляет эту муку разорванной связи, он будто чувствует каждую из пяти полос, остающихся на его собственной коже, чувствует это адское жжение и слышит невообразимый животный крик, пропитанный страхом и отчаянием. Никто не увидит таким Чонгука. Никто его таким не почувствует, а Тэхёну почему-то удается, и это до сих пор остается загадкой. Как без слов ему удается понять эмоции альфы, понять его вообще. Он наполнившимся слезами блестящим взглядом ловит недоумевающий взгляд Чонгука, отнимая у того возможность на сопротивление, забирает часть его боли себе, но альфа не сопротивляется, и почему-то охотно глядит Тэхёну прямо в душу, с гордостью позволяя помочь самому себе. Спасение утопающих дело самих утопающих, но Тэхёну нет дела до общепринятых норм, его ситуация слишком индивидуальная и особенная. И Чонгук, наконец, будто протянутую ему руку принял, крепко зацепился пальцами, без страха отпустить, мол: «Если сможешь помочь, помоги». — Как ты это выдержал? — шепчет Тэ, на негнущихся ногах переступает порог и прикрывает за собой дверь, проходит вглубь светлой комнаты и оседает на небесного цвета покрывало. — Это больно, — усмехается Чонгук, натягивая вынутую только что из шкафчика свежую футболку на тело, заправляет в брюки и утягивает тонкую спортивную талию ремнем с тяжелой металлической бляшкой. Тут-то Тэхён и разглядывает резинку от боксеров. — Но это можно вынести, особенно когда твой мозг разрывается от перегрузок, в мыслях крик полубессознательного партнера и в глазах искры, — поджимает он губы. Тэхён чувствует всю тяжесть слов Чонгука на собственных плечах, в руках сразу же появляется слабость, и кажется, что он сейчас упадет. Губы начинают дрожать, глаза наполняются слезами, — Тэхён стал слишком чувствительным, нужно это менять, — но он сразу же берет себя в руки, одергивается и скрывается от пристально рассматривающих его глаз Чонгука. Вести егерь в одиночку невозможно, это лишь мечты о будущем, о новом поколении машин, которые поддаются даже беспилотному управлению. Но Чонгук, однако, прямо здесь и перед ним, выжатый, брошенный как подопытная крыса. Он — лишь доказательство запятнанной репутации Тэпхедома, темная клякса на прошлом базы, и почему-то никто и никогда не говорил, и вряд ли будет, о том, что Чонгук на самом деле — герой. Он смог сделать то, что не под силу ни одному человеку во всей галактике. Он — часть истории, личность ничуть не меньше, чем Эйнштейн или Менделеев. — Всё еще хочешь быть пилотом? — весело уточняет Чонгук, садится рядом с Тэхёном, и он чувствует, как мягкий матрац продавливается от тяжести чужого тела. — Не могу сказать, что тебе бы не пошел костюм пилота, но… Это опасно, правда. Близость не страшна, близость сейчас нужна им обоим, и если даже эта близость — простое касание плеч, едва уловимое сплетение чистых ароматов и взаимный диалог в мыслях. Чудо — но они слишком подозрительно хорошо понимают друг друга. Слишком. Тэхён сухо кивает, вновь пытаясь не углубляться в тему пилотирования егерем. — Я принес ключ, — не смотря на Чонгука, протягивает ему Тэхён карту и уже было готовится подняться и удалиться из этой пропахшей их феромонами комнаты, как слышит рядом несмелые слова Чонгука. — Не хочешь со мной прогуляться до хранилища? — тот, заикаясь, как подросток, зовущий на свидание понравившегося омегу, косится на Тэхёна и до боли впивается коротко подстриженными ногтями в сухую кожу внутри сжатых кулаков. Тэхён сразу же поднимает немного недоумевающий взгляд на Чонгука, сталкивается с его темными глазами. Секунды размышлений достаточно, чтобы вновь немногословно кивнуть и увидеть, как на лице напротив расцветает смущенный румянец, а губы трогает легкая улыбка. И эта улыбка, она немного другая, нежели обычно. Она по-настоящему, искренне выражает радость, а не жалкое натянутое ее подобие. Тэхён не может сдержаться, отвечает тем же, чувствуя, как дверца в его сердце для Чонгука приоткрывается на дюйм шире.

3

— Да, знаешь, первый мой раз был просто отвратительным, — громко смеется Чонгук. — Но я всё равно как-то смог того кайдзю убить, даже, если честно, не помню как. Вроде бы плазменным орудием, если я не ошибаюсь, — щурится он, глядя на Тэхёна вопросительно. — Ну, неудивительно, что им, — Тэхён останавливается у массивной металлической двери, подносит магнитную карту к считывающему датчику и приглашает жестом Чонгука внутрь. — Пилот Чон, — обращается он по-особенному, усмехается, чуть наклонив голову в сторону и открыто улыбаясь своей особенной улыбкой малиновых губ Чонгуку. Тот на несколько секунд зависает, глупо разглядывая красивые морщинки у глаз омеги. Между ними двумя повисает очередное неловкое молчание, которое, кажется, заполнить просто невозможно. И это происходит из раза в раз. Тэхён вопросительно изгибает бровь, скрывая свою обворожительную улыбку за маской непонимания, делает вид, что не замечает, как альфа жадно разглядывает его, как он всё время пытается посмотреть на него, как всё время неосознанно тянется ближе и сталкивается плечами. Мог бы, давно уже взял бы его за руку, переплел пальцы и наслаждался хотя бы такой близостью, но уважение к Тэхёну намного больше, чем собственные усиливающиеся желания по отношению к нему. Кажется, что это просто временное влечение. Чонгуку, по крайней мере, хочется так думать. Только вот чувство того, что родственная душа найдена, почему-то въедается в сознание глубже. А может, на бессознательном уровне факт уже давно принят, осталось только увидеть это собственными глазами, почувствовать всем сердцем, сполна. — Пойдем? — вдруг отряхивается Чонгук от ступора и получает очередной кивок и поджатые губы Тэхёна, сопровождающиеся лаконичным «Угу». Идя по длинным коридорам сотен камер хранения, как больших, так и совсем крохотных, — вероятно, у Чонгука именно такая, — Тэхён приветствует пару работников, встретившихся по пути, по-японски учтиво кланяется каждому, позволяя Чонгуку вновь насладиться своей улыбкой и свободно вьющимися угольными волосами. — Так. Вроде бы это она, — спустя еще несколько молчаливых минут поисков и поворотов Тэхён подводит Чонгука к маленькой ячейке, вручает карту тому в руки и отходит в сторону. Он с ожиданием наблюдает, как скованно альфа прикладывает карту, сканирует код и приоткрывает маленькую железную дверцу. — Это всё, что было, остальное — одежда и прочие вещи без ценности были утилизированы, — с оттенком скорби в голосе произносит Тэхён. — Ты знаешь, таковы правила, — он опускает взгляд на скрещенные на груди локти и прислоняется плечом к ячейке по соседству с ячейкой Чонгука. Чонгук осторожно, не глядя внутрь, приоткрывает дверцу и рвано выдыхает. Он видит только некоторые свои вещи, документы, и всё это не так важно, как сложенные в стопку фотографии, перетянутые шерстяной нитью и завязанные сверху аккуратным бантиком. Рядом с ними знакомый сверток, который Хосок когда-то вручил после сражения со словами напутствия. Воспоминания снова захлестывают ударной волной душу, уже привыкшую к боли, вновь разрывают на кусочки. Океан и пучина страха, переживаний и тревоги начинает затягивать. Грудь Чонгука начинает волнительно вздыматься, дыхание учащается, взгляд испуганно мечется, а трясущиеся руки отказываются протянуться к фотографиям, на которых изображено прошлое. Брат, их команда, папа, отец. Если Чонгук взглянет на них воочию, если не будет восстанавливать только по памяти их образы прошлого, а увидит — он не справится. Паника в глазах, паника в словах. Вокруг мучительно тянущаяся тишина. А все становится огромных размеров, где Чонгук — совсем крохотная щепка, атом, который упорно пытаются расщепить. Он такой ничтожный, такой ненужный и лишний. По спине бегут мурашки, а слегка влажные на загривке пряди, обдуваемые воздухом вентиляции, заставляют дрожать от леденящего холода. Чонгук только тянется к свертку, данному ему Хосоком, закидывает его в карман у груди и готовится уже захлопнуть ячейку, задерживая последний раз взгляд на стопке так и не просмотренных фотографий. — Здесь нет ничего важного, — обращается он, не глядя на Тэхёна. — Ты уверен? — чувствует тот неладное и сразу же вытягивается, подозрительно глядя на Чонгука и подходя ближе к ячейке. Тот поворачивает к нему голову. Свысока с непониманием и остатком паники смотрит в ответ. — Даже если и так, сейчас не время окунаться в прошлое. — Что там? — выпаливает Тэхён, старается как можно деликатнее и осторожнее подойти к вопросу о минувшем. Ему до скрежета в сердце хочется узнать причины поступков Чонгука. Хочется разобраться во всем, узнать его самого лучше и быть непосредственно тем самым последним участником всех тех событий. Это уже не рабочий интерес, это уже жажда. — Я же говорю, это не так важно, — грубо рыком отвечает Чонгук, но сразу же осекается, осознав, что сболтнул лишнего. Тэхён неловко сжимается, с испугом отшагивает немного назад от того, что он, кажется, перешел личные границы Чонгука, что, кажется, возомнил, что имеет право копаться в его душе и памяти. Он никто, и должен вести себя соответствующе, а не лезть на рожон. — Прости, я, — начинает заикаться Чонгук. Захлопывает ячейку, и та оглушающим громким щелчком закрывается прямо перед носом Тэхёна. Чонгук резко делает шаг ближе к Тэхёну, урезая и без того ничтожно маленькое расстояние между ними. Он тянется к его плечу, осторожно, боясь получить сопротивление, кладет ладонь на мягкую ткань джемпера и поглаживающими движениями испуганно и невесомо начинает опускать ее чуть ниже. Тэхён, как вкопанный, не глядя Чонгуку в лицо, прикрывает глаза и пытается запомнить, каково это — его пальцы так нежно и успокаивающе поглаживают, немного, совсем чуть-чуть сжимают сквозь плотную ткань, но и этого достаточно, чтобы сойти с ума. В горле образовывается ком, который сглотнуть почему-то не получается. Собственный голос, кажется, сейчас не похож на тот, что был ранее. Тэхёну нравится Чонгук. Тэхён чувствует что-то чужое, чувствует что-то непривычное, что-то совсем далекое от него и его армейской жизни. Тэхёну хочется сжаться, убежать и скрыться. Хочется, чтобы Чонгук больше никогда не касался его, ведь его прикосновения обжигающие и вызывают слишком сильную, пугающую ответную реакцию. Тэхёну в то же время хочется свернуться в клубок в его объятиях. Они были такими теплыми и защищающими, такими оберегающими и родными. В воспоминаниях и мыслях полный кавардак. Тэхён сжимает крепко веки, пытается привести себя в чувство, но Чонгук слишком близко, на слишком опасном расстоянии, однако чувствуется, как самое безопасное место, чувствуется, как дом. Он, наверное, думает, что Тэхён зол на него, что разочарован и обижен. Но нет, Тэхён от него без ума, без ума от этих его касаний, от ощутимого дыхания. И кажется, будто ритм сердца замедляется, подстраиваясь под ритм альфы. Тэхён сам пустил его настолько близко, сам позволил ему беспрепятственно касаться своей шеи ледяными трясущимися пальцами. Спокойно и мягко. Ему хочется ответить, хочется протянуть ладонь к покоящимся на шее пальцам Чонгука, хочется открыть глаза и смело нырнуть в пугающий темный омут, но он почему-то продолжает зажато и глупо смотреть в темную пустоту за своими веками. — Тэхён, хватит молчать, прошу тебя, — голос Чонгука становится на несколько тонов ниже и глубже, в этот раз не внушает доверия. — Хотя бы сейчас. Я прошу у тебя прощения, а ты молчишь. Я тебя касаюсь, ты не сопротивляешься. Но ты молчишь, — голос Чонгука встревоженный, он правда заинтересован в том, чтобы найти ответ хотя бы во взгляде Тэхёна. — Посмотри на меня, — шепотом произносит он. Тэхён неуверенно, но послушно поднимает взгляд, сталкиваясь им с Чонгуком, пытается сфокусироваться на чем угодно: на щеках, на носу, на густых бровях и темной коже — только бы не смотреть в глаза, только бы не дать себе слабину. Он опускается к губам и понимает, что совершил сейчас непростительную ошибку, и лучше бы это была темная утопия в зрачках, чем слегка потрескавшиеся искусанные от стресса губы. Сам не понял, как попал в ловушку, сам не понял, как оказался здесь и сейчас. — Что ты хочешь от меня услышать? — наконец заговаривает омега. — Не важно, просто говори, смотри только на меня, — улыбается Чонгук, а его глубокий хриплый голос ласкает слух, как папина колыбельная. — Твои глаза, — клонит ко сну. — Что с моими глазами? — Тэхён чувствует, как одна непослушная кудрявая прядь спадает на ресницы и чувствует, как тяжело выдыхает Чонгук, ощущает, как его дрожащие пальцы заправляют ее за ухо. Это слишком интимно, слишком многозначно. — Что ты делаешь, Чонгук? Тот молча разглядывает темноту глаз напротив. У Тэхёна не кончике носа едва заметная родинка, у Чонгука на подбородке, прямо под губой, а на щеке аккуратный шрам. У Тэхёна густые и темные брови, такие же вьющиеся волосы и аккуратный аристократичный нос. У Чонгука милые щеки, массивная шея и золотистая загорелая кожа. У Тэхёна манящие малиновые губы, у него в глазах бесконечность галактик. У Чонгука на пухлых губах намек на умиротворение, трогающее душу спокойствие и отражение всех тех галактик. — Я не знаю, — шепчет он, тяжело сглатывает, пытается найти контроль. — Я понятия не имею. Я уже, кажется, видел эти глаза, и этот взгляд мне так знаком. Тэхён в момент напрягается, и Чонгука обдает повеявшим от омеги холодом, как отрезвляющим ударом по щеке. — Ты… — неуверенно начинает Тэхён. — Что ты имеешь в виду? — Это был ты, — наконец произносит Чонгук то, что давно уже сидело в мыслях и разъедало сознание. — Это точно был ты. Я помню, как ты посмотрел, убегая, через плечо. Тэхён всегда был где-то рядом.