Разлом

1

— Чего? О чем ты? — Тэхён мутными глазами пытается разглядеть сквозь непонятную завесу страха лицо Чонгука, но не получается. — Когда? Я не понимаю, — омега растерянно переминается с ноги на ногу, уклоняя лицо. Лгать он никогда не умел, его бы раскусили сразу, но только здесь и сейчас ради собственной безопасности и сохранности близких это было сделать просто необходимо. Поэтому Тэхён зашугано отступает назад, отдаляясь от Чонгука чуть ли не на метры. Расстояние между ними сейчас должно быть максимально большим, должно не позволить Тэхёну смягчиться от дурманящего взгляда, от сводящего с ума голоса и раскаленного воздуха между ними. — Ты так испугался… — произносит мысли вслух Чонгук. У самого ноги подкашиваются от этого искаженного страхом лица омеги. Последнее, чего он хотел, — напугать до смерти, причинить боль. — Тэ… — смысла просить прощения нет, Чонгук вины не чувствует, но почему-то так больно. Снова. — Что? Не называй меня так, прекрати, — Тэхён смотрит куда угодно, но только не Чонгуку в глаза. Куда угодно, только бы не видеть тепло в глазах, не видеть доброту, исходящую от того, кому приходится лгать. — Что ты вообще делаешь? Прекрати это всё, Чонгук, — сорвавшись на крик, тараторит Тэхён, всё еще отступая назад. Весьма эгоистично — требовать искренности и правды от того, кому сам не можешь довериться до конца. — Тэхён, постой, — Чонгук делает неуверенный шаг вперед, пытается поймать неуловимый аромат, пытается поймать и остановить Тэхёна, но он становится всё дальше, становится всё более недосягаемым. — Я же, — заикается, пытается подобрать слова попроще, те, что не будут застревать комом в горле. — Два года назад перед сражением я видел тебя. Я могу не говорить об этом, если тебе тяжело, если ты не хочешь пока что это обсуждать, но только, пожалуйста, не убегай снова… — Ты меня с кем-то путаешь! — не дает ему договорить Тэхён. — Два года назад меня не было здесь, два года назад я не знал твоего имени даже, — Тэхён впервые за время их непонятного диалога останавливается, впервые поднимает взгляд и нагло всматривается в Чонгука, совсем не отдергиваясь, совсем не боясь быть расколотым в своей лжи. Скрывать нечего — он лжет. Но ложь эта во благо, надеется. Но Чонгук смотрит пронзительно, молчит с минуту, переваривая эту ложь у себя в мыслях. Кого омега обмануть пытается? Отрицать всё бессмысленно, но требуется, ведь рано или поздно ему поверят и оставят в покое. Как и сам поверил в свою же выдуманную историю. — Я только начал позволять тебе узнать себя лучше, а что делаешь сейчас ты? — Чонгук чувствует, как котел со злостью и ненавистью ко всему миру начинает закипать, как начинает бурлить внутри неконтролируемый гнев. Альфа наносит удар прямо под дых, не жалея, искусно укладывает на лопатки жалостливым взглядом и словами, которые, впрочем, и не нужно было озвучивать. Почему Тэхён так поступает? Почему, вроде бы, сделал шаг навстречу, вроде, оба только поняли, что связаны друг с другом? Почему Тэхён обрывает нить? Почему убегает? Как он может? — Ты хотя бы представляешь, каким идиотом я себя сейчас чувствую? За что, Тэхён? — Чонгук, — голос Тэхёна становится грубее обычного, еще глубже, еще более бархатным, при этом ледяным и равнодушным. — Я же сказал, ты, вероятно, меня с кем-то перепутал, — немного пытается он смягчиться, почувствовав укол вины. Политиком ему не быть, определенно. — Мне нужно идти, прости. Тэхён смотрит косо, взглядом, полным одновременно и непреодолимого желания рассказать правду, но при этом полным тайн и загадок. Омега явно не из тех, что выкладывают всё при первой встрече, явно не из тех, кто станет открывать свои секреты даже тому, у кого, казалось бы, скелетов целый шкаф, тому, большинство чьих скелетов уже самому знакомы. Тэхён уже некоторым из них пожал руки, поприветствовал, поклонился низко в ноги и принял, но о своих говорить не торопится, и Чонгуку от этого чертовски больно, ужасно стыдно и неприятно за то, что вообще попытался до них достучаться. Кто он такой? Кто он, чтобы лезть в душу? Кто ему Тэхён, чтобы позволить тому залезть в душу к себе? Едва ли они знакомы, едва ли ароматы друг друга выучили. Однако уже позволяют собственным грязным мыслям закрадываться в голову, позволяют какому-то чувству расцветать в душе. Чонгук просто хотел поговорить, Чонгук просто хотел провести время с человеком, который проявил к нему доброту. Неужели вновь ошибся?

2

Какого черта сейчас произошло? Почему все тело обдает то холодом, то жаром? То бросает в дрожь, то ладони и лоб становятся влажными от пота. Почему лицо Чонгука было таким мучительно болезненным, почему он так искривленно улыбался в след, и почему слова его казались самыми искренними? Тэхён прислоняется спиной к светлой стене своей комнаты, прикрывает рот ладонью, зажимает крепко, только бы не позволить всхлипу вырваться наружу. Слабак, самый настоящий слабак. Позволил какому-то альфе довести себя до такого пограничного состояния. Шквал эмоций, пережитых за несколько минут, накрывает именно здесь, именно сейчас. Их слишком много: радость, печаль, горе от воспоминаний, недопустимые бутоны первого светлого чувства в легких, которые не позволяют сделать вдох. Тэхён понятия не имеет, как это всё переживать. Он и не знал, что бывают такие муки. Физические не страшны. В его короткой жизни еще не бывало такого, чтобы собственные чувства были неясны, чтобы то, что на сердце, пугало настолько сильно, а пульс зашкаливал от одного только его взгляда. Не бывало еще того, чтобы о ком-то хотелось заботиться сильнее, чем о себе. Тэхён закрывает накрепко глаза, пытается за темнотой век стереть уже наконец его образ, пытается забыть его касания. Но всё безнадежно. Они уже ожогами на его шее, а его аромат, его такой приятный и свежий аромат, поселился на одежде. Тэхён её сожжет, порвет на лоскуты и бросит, но только и это не поможет. Он останется в воспоминаниях, останется на подкорке, на коже, на руках, в мыслях. Быть самому себе противным, просыпаться каждый день и мечтать о том, чтобы появилась возможность рассказать правду, страшнее всего на свете. Тэхён не знает: продолжать затеянное, пытаться спасти его, принося в жертву себя, или бросить всё там, где они остановились. Тэхён так сильно запутался. Он тянется трясущимися руками и утирает слезу, единственную слезу слабости, которую может себе позволить. Он не в том положении, чтобы давать право на жалость к самому себе. Хватит, нужно прекращать быть слабаком и брать себя в руки. И плевать, что невозможность позволить себе прожить боль в полной мере, глупые попытки закрыться от чувств, ограничить доступ к собственному изнывающему сердцу — высшая на свете слабость.

3

Хосок уверенно входит в кабинет доктора Чха, когда тот его приглашает, усаживается на кушетку и сразу же незамедлительно начинает разговор. Вот уж чего, а уверенности и четкости в своих действиях у него не отнять. — Ыну, насколько всё хреново с моим мозгом? — четко спрашивает Хосок, задумчиво смотря прямо в глаза доктора с полным серьезности взглядом. Бета щурится, корчит непонятливую рожицу и усмехается. — С твоим мозгом всё в порядке, у него два полушария. Правое отвечает за… — со смехом тормозит он, направляя лучезарную усталую улыбку на Хосока. — Я не об этом, — прерывает его тираду Хосок, игнорируя намек на шутку и разрядку слишком серьезной обстановки. Ыну этот его тон действительно начинает пугать. — Я могу входить в дрифт? — обескураживает тот своим резким вопросом. — Или дорога в егерь мне действительно закрыта? Ыну качает головой, молчит, потому что боится говорить правду, но по его лицу и так всё становится ясно, что, естественно, Хосоку уверенности не придает. Но, если решился, то пойдет до конца. — Говори мне правду. Два года я не интересовался этим, два года был в неведении и только по словам Чимина знаю, насколько всё плохо, но сейчас, — прекращает свою беспокойную речь Хосок, опускает голову и взгляд на свои колени и ногтями впивается в кожу внутри ладони. — Сейчас я хочу знать твое мнение. Время пришло. Ыну не понимает, с чего вдруг такое нетерпение, с чего вдруг такое рвение оказаться в кабине пилота и войти в дрифт. Столько времени не интересоваться, от слова совсем, частью сражений, не проявлять и малейшего желания даже узнать, есть ли возможность возвращения в робот, и вдруг такой ажиотаж. Два года Хосок и делал только то, что посещал из-под палки приемы, принимал так же из-под палки лекарства, находясь в затяжной депрессии, из которой его уже планировали выводить медикаментозно. А здесь вдруг такое рвение, такое желание жить, да не только. — Позволь поинтересоваться, — откашливается бета, кладя руки на стол и откидываясь расслабленно на спинку мягкого кресла. — Кто этот герой, что вдохнул в тебя желание вернуться в егерь? Я лично попрошу маршала выписать ему премию и внеплановый отпуск, — вновь хихикает Ыну, в этот раз заставляя и Хосока улыбнуться краем губ. Не может быть: его неисправимая маска равнодушия начинает трескаться. Видимо, внутри и правда что-то перевернулось. — Хватит, — вдруг вновь серьезно, но уже не так резко и торопливо произносит альфа. — Рассказывай, — наконец, совсем расслабляется он, перебираясь на стул для пациентов, расположенный прямо напротив доктора. — Разговор будет долгим, — изгибает брови Ыну, поднимается с кресла и идет в направлении шкафа, откуда выуживает внушительную стопку бумаг, сшитых в одну толстую папку. — И почему они до сих пор не перевели все базы в электронный архив? Эта макулатура только место в кабинете занимает, — недовольно бурчит он себе под нос. Ыну возвращается к ожидающему его Хосоку, открывает перед собой папку и внимательно пролистывает страницу за страницей, освежая в памяти диагнозы и заключения. — Долго еще? — нетерпеливо спрашивает Хосок, а Ыну, будто специально, медленно листает страницы. Словно ищет что-то особенно важное, что-то особенно необходимое. — Вот, нашел, — тормозит он на снимке МРТ, с интересом разглядывает. — Это же последний? Январский, кажется, — поднимает он вопросительный взгляд на Хосока. Тот одобрительно коротко кивает. Ыну задумчиво изучает снимок полушарий, где-то с прищуром вглядывается более подробно, при этом коротко бросает взгляд на непонятные напечатанные буквы в толстой книге дела Хосока. — Готов? — с улыбкой и ноткой насмешливой издевки обращается он вновь к Хосоку. — Да ты издеваешься надо мной, доктор? — прыскает Чон. — Ты надо мной два года издеваешься, Чон, и я слова тебе не говорил, терпеливо ждал, когда же ты уже придешь ко мне за этим разговором. — Ну вот я здесь, а ты тратишь и моё, и своё время на глупые шутки. А там ведь толпа переломанных солдат, — кивает Хосок на дверь. — И то правда, — выдыхает Ыну, откладывает в сторону снимок и направляет взгляд на Хосока. — Сказать честно, повреждения два года назад были критичными, а после того раза, когда ты самовольно решил попробовать войти в синхронизацию с симулятором, прогнозы были совсем не утешительными. Но последний снимок показывает положительную динамику, клетки восстанавливаются, опухоли действительно начинают спадать и соединения возвращаются в прежнее состояние, — бета видит, как улыбка на искаженном шрамом лице Хосока становится впервые за два года действительно искренней, как в его глазах образуются хрустальные слезы, и он незаметно пытается их смахнуть. — Я думаю, пилот Чон, — теперь и доктор не может сдержаться, — если продолжишь в том же духе, бросишь курить, начнешь тренироваться и постепенно возвращать нагрузки на нервную систему и мозг, месяца через полтора работы можем попробовать пустить тебя в симулятор, а через три и в егерь. Хосок закусывает дрожащую губу, сжимает до хруста кулаки и нервозно водит запястьями по бедрам. Он и поверить в слова Ыну не может. — Правда? То есть, мне просто нужно было захотеть? — дрожащими губами произносит Хосок. — Тебе просто нужно было захотеть, Чон. Надежда всегда была, она до сих пор есть и всегда будет, только почему-то в тебе она не жила. Во всех была, кроме тебя. С надеждой у Хосока и правда последние годы были недомолвки. Эта мадам просто решила его оставить одного, вышла как-то однажды и отказалась возвращаться, на свободе в сердцах других людей, которые её ценили, прижилась лучше. Хосок и сам не против время от времени был за ней побежать, упасть на колени и умолять вернуться назад, да вот только гниль и чернота в душе брали верх, темнота внутри не позволяла страху стать меньше, чем желание. Он продолжал ждать манны небесной, ждал, что сама снизойдет, да только глупо было надеяться на кого-то, кроме самого себя. — Но не стоит слишком сильно радоваться. Вероятность неуспеха всегда есть, тем более в твоем случае. Он, мягко сказать, тяжелый. Я постараюсь подключить свои связи, отправить тебя в реабилитационные центры в Штаты и в Европу. Маршал, думаю, нам в этом поможет, но, ты же знаешь, всё будет зависеть от тебя. — Я понимаю всё, Ыну. Разве я бы пришел сюда просить, если бы не хотел, если бы не видел в этом смысла? — пронзительно смотрит Хосок на доктора, а у того по спине от решительности альфы начинают бегать табуны мурашек. Такой гордости за кого-либо он еще никогда не испытывал. — Хосок, я только поддержу тебя, — Ыну сцепляет руки в замок, наклоняется ближе к столу и смотрит на нависшего над ним альфу. — Начинаем завтра? — сквозь рвущуюся улыбку вопросительно кивает бета. — Сегодня же, — хохочет альфа, удаляясь. Он тормозит у двери, воодушевленный разговором, готовый расцеловать каждый сантиметр этого кабинета. Эйфория так велика, что сердце вдруг за секунду склеивается. Хосок задумчиво останавливается взглядом на виде Фудзи за спиной доктора, и тот, заметив это, разворачивается, краем глаза рассматривая красоту за окном. Облака укрывают спящую гору, защищают от всего мира. Там умиротворенно белые пушистые снежные одеяла накрывают вершину. Спокойствие, загадочность и проницательность. Хосок бы вечность созидал, вечность бы размышлял, глядя на такой пейзаж. — Чим столько времени пытался меня к жизни вернуть, а мне просто нужно было влюбиться, — не сдерживается он и произносит мысли вслух. — Это так смешно, — опускает голову Хосок, от чего длинная прядь, выбившаяся их хвоста на затылке, прикрывает одну сторону лица. — Буду ждать указаний, доктор, — подмигивает он и скрывается за белоснежной дверью просторного кабинета. Ыну смотрит ему в спину, улыбается, наслаждаясь только что полученным глотком энергии от такого Хосока. Того самого, который когда-то воодушевленным молодым солдатом, живым и с горящим взглядом, только прибыл на базу. Наконец, он, кажется, вернулся.

4

Хосок уверенно шагает по широкому светлому коридору госпиталя в направлении своей комнаты в общежитии. До моста несколько ничтожных метров, и, что не странно, навстречу попадаются огромные толпы людей, идущих каждый по своим делам. Альфа по привычке опускает голову, отчего угол обзора становится значительно меньше, и вероятность влететь в кого-то вырастает в несколько раз. Всё же поднимать горделиво подбородок он вряд ли когда-то научится заново. Движения уже выработались в рефлексы, и каждый раз, когда Хосок видит хотя бы пару идущих навстречу солдат, машинально скрывает лицо даже от них, пытается оградиться. Откуда такая неуверенность, он и сам не до конца понимает. Хосок смотрит в зеркало каждый день, уже смирился со своей новой внешностью и даже начал находить в этом увечье что-то красивое. Шрам, он ведь как след и вечное напоминание, с которым придется смириться и жить дальше. Он напоминает о боли, о том, что не всегда в этой жизни случается так, как загадываешь и планируешь. Судьба может распорядиться в любой момент так, что вся твоя жизнь перевернется с ног на голову, а ты станешь обычным наблюдателем за событиями своего кинофильма, режиссером и главным героем которого выступал ранее. Хосок слишком сильно погружается в свои мысли, вспоминает и обрисовывает в голове образ нового егеря, пилота с именем Лиам и его милого пса. В груди начинает покалывать, а вечная и нескончаемая мерзлота оттаивает. В сердце что-то вновь встает на свое место. По кусочкам всё притягивает именно туда, нарастает вновь и склеивается, несмотря на то, что, по объективным причинам, два года — не такой уж и большой срок, чтобы пережить трагедию такого масштаба. Но понимание того, что Чонгук жив, что и Хосок тоже цел, жаль не невредим, присутствует с самого появления младшего на базе. Альфа жив, а значит, всё произошедшее и самый главный отпечаток тех событий остался только на Хосоке. Только ему теперь нужно пережевывать и перерабатывать у себя в мыслях вновь, чтобы окончательно отпустить. С одной стороны — горевать больше не о чем, воссоединение почти произошло, но и оно не было нужным. Самого факта — Чонгук жив — вполне достаточно для того, чтобы продолжить идти дальше и существовать в придуманной стабильности. Все трудности ведь позади, так? Но по другую сторону баррикад — дикая разъедающая обида, ненависть, которые заполонили собой всё то хорошее, что когда-то было. Чонгук не ведет себя так, словно хоть о чем-то сожалеет, не пытается вымолить прощения, ползая на коленях перед Хосоком, а до взрослого и осознанного разговора им обоим еще расти и расти. Хосок так просто не может отпустить эту их «проблему», не может по щелчку пальца забыть. Он, пиная воздух, задумчиво шагает по длинному коридору моста, упирается взглядом в носы собственных начищенных ботинок, чувствует, как его обходят стороной люди, и даже не пытается избежать контакта плеч. Они сами должны расступиться, отдать дань уважения и позволить пройти пилоту, старшему по званию, но не… — Блять! Смотри, куда прешь! — из круговорота мыслей вырывает мягкий голос. Его тон повышен, а за характерным выкриком недовольства ровно через секунду слышится глухой лязг столкнувшегося с поверхностью бетонного пола стекла. Хосок, не медля, сразу же поднимет взгляд, выуживает руки из карманов, неловко отстраняясь от только что произошедшего столкновения, и чувствует, как ноздри едва ли не начинает жечь. Аромат шоколада сильно и остро въедается во все органы чувств одной ударной волной. Словно допинг, он распространяется по крови чужими феромонами, которыми охотно делится омега, недовольно бурчащий себе под нос и скрутившийся в три погибели, чтобы собрать с пола теперь уже остатки от стеклянных колб. — Что, сложно смотреть вперед, когда идешь? — бросает вновь омега, осыпая шепотом ругательствами и косыми недовольными взглядами из-под пепельной челки Хосока, а тому нет дела до того, что его уже всеми возможными ругательствами наградили. Он глупо пялится на мальчишку, молодого, кажется, еще совсем, и абсолютно теряется в пространстве. — Прости, я не заметил, — приходит в себя Хосок и сам дивится своей ниоткуда взявшейся вежливости и услужливости. Он, не осознавая ничего, следует будто бы инстинктам. Опускается на колени и начинает голыми руками слишком суетливо и неаккуратно собирать с пола и складывать в металлический поднос стекло, но не ожидает столкновения с держащим меж пальцев осколки омегой. — Ты серьезно? — шипит тот, резко отбрасывая руку в сторону, вымученно застонав от боли. Из ладони омеги тут же начинает течь алая кровь, а Хосок только непонимающе виновато наблюдает за всей этой до комичности глупой картиной. Столкнуться в коридоре, разбить, порезать. Это что, сюжет подросткового фильма о средней школе? Его жизнь определенно над ним шутит, бросая из крайности в крайность. — Черт, прости! Я случайно, — начинает лепетать Хосок. Он тянется зачем-то к рукам омеги, пытается нащупать в одном из своих карманов платок, чтобы закрыть кровоточащую рану, но как назло, ничего не находит и получает порцию ненавистных взглядов. Омега злобно плюет и равнодушно сгребает на поднос все разбитое стекло с пола, и Хосок успевает разглядеть сквозь испачканное кровью запястье безличные чернильные рисунки. Все кисти и пальцы омеги усыпаны изображениями похожими на части кайдзю, на их клыки, глаза, головы и другие конечности. Глаза застревают на одном завитке, отдаленно напоминающем что-то совсем знакомое и близкое в памяти. — Хатаке? Это его острие? — интересуется Хосок, осторожно помогая сложить осколки в поднос. Омега замирает на долю секунды, тянется к рукавам черной рубашки и пытается натянуть ткань пониже, скрыть узорчатый хвост. — Да, — коротко отвечает Юнги, хватает одной здоровой рукой поднос, прижимает ближе к себе и уже намеревается убежать. — Я Чон Хосок, — отряхивает альфа руки, протягивает одну Юнги, на что тот просто озадаченно пялится. — Мы с Фолгором уничтожили Хатаке у Гонконга, — искажает он подобие улыбки, но всё еще получает недоверчивый и надменный взгляд в свою сторону, мол: «Отвали от меня, ты странный». Омега принять приветствие не торопится совсем. — Я знаю, — кивает Мин. — Юнги, Мин, заведующий исследовательской группой, — наконец отвечает он, но тут же резко порывается обойти Хосока и снова последовать туда, куда собственно и направлялся — в лабораторию. — Было приятно познакомиться. Спасибо за порезанную руку и разбитые колбы, — ехидно с сарказмом улыбается Юнги, обнажая десны, от чего его глаза превращаются в две узкие щелочки, и Хосока снова бьет прямо в сердце от этой, хоть и неискренней, но улыбки. — Да? А откуда? — срывается альфа с места и начинает преследовать торопящегося скрыться от него Юнги. — О тебе сложно не знать, — всё так же неразговорчиво и лаконично. — А я уж было обрадовался, что ты мной интересовался. Что ты только что ляпнул, Чон Хосок? И сам не знает, но хочется ударить себя по лбу и закатить глаза так, чтобы разглядеть те две извилины, которые выдали такое «чудо». Хосок, понимая, что сказал полный бред, шипит, но, как исправить ситуацию, не может придумать, поэтому просто ждет реакции омеги, и она себя ждать не заставляет. — Чего? — усмехается он, делает еще несколько шагов в молчании, а после тормозит прямо перед развилкой, резко разворачивается, задумчиво и с прищуром глядя куда-то под потолок. — Слушай, — делает он шаг к Чону, наконец, поднимает взгляд лисьих глаз на него, одновременно с осторожностью и вызовом вглядывается и довольно неловко кривит губы. — Я принимаю извинения, был рад познакомиться, но я здесь не для того, чтобы друзей заводить, — улыбка с его лица сразу сходит, как и хорошее расположение духа покидает Хосока. Вместо него просыпается азарт и непонимание, недовольство. — Всего хорошего, — кивает омега, оставляя Хосока в недоумении смотреть себе вслед. — Как грубо, — неслышно произносит альфа.

5

— Войдите, — кивает Намджун, уже ожидая гостя. На часах время подходит к двадцати трем. За окном темнота ночи окутывает небольшое поселение за базой. Едва видимые сквозь туман огоньки загорающегося в домах электричества просвечивают и отражаются в глади бесконечного моря. Волны бьют о прибой, но в тепле и уюте кабинета маршала этого не слышно, как и гула работающих машин. В кабинете маршала от следующего после громкого хлопка дверью порыва воздуха на тихом пруду едва покачиваются изящные бутоны кувшинок и лотосов. Свет приглушен, зажжены только пара светильников поодаль от кофейного столика близ мягких кресел и лампа на столе Намджуна. Всё комфортно и интимно, настолько, что вошедшему Джину, которого и без того каждый раз, как током, бьет проскальзывающий дымкой аромат альфы, становится не по себе. Он завороженно шагает к его столу и чувствует на себе пристальный взгляд кофейных глаз Намджуна, словно что-то не так. Джин с немым вопросом подходит ближе к столу маршала, заглядывает ему в глаза, ища на этот вопрос такой же немой ответ, но ловит только едва заметную улыбку, от чего впадает в еще большую панику и непонимание. — Привет, — нежно произносит Намджун, откидываясь устало на спинку кресла и слегка потягиваясь, словно ощущает себя комфортно перед Джином, как перед членом своей семьи. — Отчет? — зная уже, что просто так Джин вряд ли зайдет, а кроме этого, обычно он встречи через секретаря не назначает. Однако, Намджуну почему-то чертовски сильно не хотелось быть формальным. Ночь и тепло, доза лекарства в крови смешанная с четвертью стакана виски делали свое дело — Намджун расслабился, да так, что, видимо, перешел грань обычного своего слегка опьяненного состояния после тяжелого рабочего дня. — Маршал, — приветственно кивает омега. — На самом деле, нет, — улыбается Джин, замечая, что Намджун вдет себя непривычно и даже… Развязно? — А что тогда? — Намджун замолкает, будто вспомнив что-то, застревает и втягивает сквозь зубы раздосадовано воздух. — Точно, я же обещал, — виновато усмехается он, наклонив голову и потирая лицо ладонями, чтобы вернуть себе привычное чувство самоконтроля. — Проходи, — указывает он на одно из кремовых кресел рядом с темным столиком, и Джин, послушно кивнув, направляется к указанному месту. Намджун следует за ним, предварительно смочив стакан новой порцией напитка с повышенным градусом и захватив Джину еще один пустой стакан. — Виски? — улыбается он, усаживаясь напротив омеги. Джин неуверенно мнется, крепче сжимает колени, закидывает одну ногу на другую, и, подумав, что лучше бы ему тоже расслабиться, коротко кивает, соглашаясь. — Немного, если можно, — заикаясь, отвечает капитан и смущенно улыбается. Намджун слегка трясущимися пальцами отправляет один плеск в пустующий стакан, и Джин это прекрасно замечает, но старается не придавать внимания. Весь маршал сейчас — что-то непривычное, что-то откровенное и незнакомое, и не хотелось бы упускать такой ценный момент наедине с ним в мыслях о неладном. Его Намджун, его привычная каменная мина, не выражающая абсолютно никаких эмоций, словно треснула под напором ночи и уюта, и Джин чувствует каждой своей молекулой, что его роль в этом тоже есть. Возможно, она больше, чем он предполагает. Ким Намджун сейчас определенно и полностью настроен на разговор, и это радует. — Как ваши дела? Обустраиваетесь? Как прошла первая встреча с Чоном? — вспоминает Намджун, что всё же встреча их как никак, но по делу, и возвращает уважительный тон. — С обоими Чонами, — вспоминает Намджун. — Могло быть и лучше, но, неплохо, — Джин неуверенно тянется к подвинутому к нему по коричневому столику стакану и сжимает его меж пальцев, широко улыбаясь. — В целом, всё отлично, будто бы и не уезжал. Всё те же лица, люди, и я… — Джин задумчиво прокручивает в голове не дающую ему покоя мысль, аккуратно подносит стакан к губам, боясь, что окажется непривычно горько, берет короткую паузу и после глубокого вздоха, наконец, произносит. — Я счастлив, — после чего опрокидывает глоток виски и слегка морщится от чувства жжения в глотке. Намджун улыбается. Улыбается Джину, его искренности и чувствует, как в душе вновь расцветают целые сады. Никто. Никто еще не заставлял его сердце так трепетать, и, кажется, Намджун только сейчас замечает эту особенность омеги. Столько лет, столько лет не видеть то, что под носом — настоящее счастье, закрывать глаза на то, что так очевидно, и в один миг будто прозреть. Но об этом после. Намджун повторяет за Джином, уверенно глотает напиток и отставляет стакан в сторону. — Я тоже, капитан, — не находит он смелости посмотреть в глаза напротив. — Знаете, без вас здесь было как-то пусто, — впервые в жизни, наверное, говорить простые слова тяжело, впервые в жизни Намджун себя чувствует не уверенным и спокойным лидером, а обычным альфой, который перед омегой растекается в лужицу, хоть должно быть наоборот. — Вас не хватало, — и это чистейшая правда. «Мне» остается невысказанным. «Вас не хватало мне» — проносится в мыслях. — Но теперь я снова здесь и готов служить, готов работать, — Джин чувствует, как алкоголь ударяет в мозг, как конечности немного расслабляются, и, следуя примеру Намджуна, он прислоняется спиной полностью к креслу и отдается власти сложившейся сейчас обстановки. — Только вот не знаю, как, — усмехается Джин и ловит короткую реакцию Намджуна. — Всё на самом деле очень просто, — томит маршал. — Я планирую серьезную операцию, наверное, самую серьезную и важную из всех тех, что когда-либо были. Я брошу все силы программы на это, всё финансирование и привлеку еще сторонних инвесторов, — глубокий голос с хрипотцой не дает сосредоточиться на подаваемой информации, а пухлые губы Намджуна влекут слишком сильно. Джин сбивчиво вдыхает, с трудом отрывая свой пристальный взгляд от губ альфы, облизывает собственные сухие, полностью и бесповоротно признавая, как же сильно он в него влюблен. По уши. — И вы мне в этом будете помогать, — заканчивает Намджун. — Что? — Джина будто бы выбивают из потока собственных мыслей ударом в двести двадцать, он сразу же покрывается румянцем, словно маршал может прочитать его стыдные мысли, а тот как назло улыбается, обнажая ряд ровных верхних зубов. — Вы будете помогать мне в организации операции, — повторяет маршал и не понимает, почему лицо Джина вдруг так сильно искажается неподдельным ужасом. — И первым вашим заданием будет подобрать Чонгуку пару. — Но, почему я? Стойте, подождите, — вдруг тараторит Джин, пытается переварить сказанные Намджуном слова. — Я не могу, какая еще операция, маршал? Я не могу, простите, назначьте кого-то другого: Хосока, Чимина, Тэхёна, в конце концов. — А почему не вы? Почему нет? Вы были моей правой рукой, вы ей до сих пор и остаетесь, — тихо успокаивает Намджун, подаваясь вперед, складывает руки в замок и посылает Джину все свои спокойствие и уверенность без остатка. — Настало время лишь играть по-крупному, брать планку повыше, Джин-а. Вы этого заслуживаете, как никто другой. Джин закусывает губы, неуверенно бегает взглядом, всё еще не веря в происходящее, пытается осознать. Намджун словно вселяет в него веру, словно хочет и желает того, чтобы омега поверил в свои собственные силы, в то, что способен вынести на себе целую масштабную операцию. — Но я же просто помощник, я же, кроме как мелкой черновой работы, никогда и не делал ничего. — Вы знаете всю, так скажем, «кухню» программы изнутри, у вас стажировка в Штатах, годы практики на Тэпхедоме в роли моего личного помощника. Почему вы думаете, что не сможете помочь мне организовать лишь одну операцию? — Но ведь это гораздо серьезнее, чем вписывать в бланк количество проб егерей, или же договариваться о встрече с представителем другой базы, — Джин выдыхает тяжело, а паника становится всё больше, подкатывает к горлу комком, порываясь наружу. Весь комфорт улетучивается, от него не остается и следа. Джин чувствует себя ничтожно маленьким, крохотным и неспособным дать отпор собственным страхам. Они гораздо сильнее него, гораздо опаснее, чем он когда-либо думал. За считанные минуты груз ответственности становится невыносимым. Взрослый омега, капитан, который всю жизнь готовился к этому моменту, сейчас притаился где-то в глубине души, а неуверенный и боязливый ребенок решил взять власть над разумом. Он кричит, плачет, говорит о том, что не получится, что Джин не сможет. Но поддержка, она рядом, и всегда будет идти плечом к плечу. От Намджуна всегда чувствовалась особая сила, от него всегда исходили волны доверия. Даже тогда, когда самому Джину казалось, что всё потеряно, маршал каждый раз высоко задирал подбородок, шел вперед, не оглядываясь, и тянул за собой маленького омегу, обучал искусству управления, лидерству и силе незаметно, едва ощутимо. Может, и правда пришло время встать с ним вровень? — А я могу узнать подробности операции, в чем вообще суть, в чем моя задача? — Да, конечно, — Намджун улавливает легкий намек на то, что Джин уже почти смирился со своей участью, но дает ему время на размышления, ровно столько, сколько потребуется. Он правда пытается не давить, но у него, судя по огромным испуганным глазам, получается это без особого успеха. Но ведь действительно — лучше Джина никого нет. Во всех отношениях. — Я собираюсь сбросить в разлом ядерную боеголовку, — просто и легко произносит Намджун, словно: «Выпьем завтра утром вместе кофе?». Джин поднимает еще сильнее округлившиеся глаза на Намджуна и, не отрываясь, вглядывается, мысленно спрашивает: «Вы вообще в своем уме?». — Но… — Мы изучили его атомарные свойства. Он материален, как и все в нашем измерении. Мы понятия не имеем, куда он ведет, не знаем о них, о создателях, почти ничего, но у нас есть полгода на то, чтобы вернуть в строй всех возможных егерей, изучить цели и намерения кайдзю, а еще выкупить у русских бомбу, — улыбается Намджун. — Этим займетесь вы. — Что? — недовольно прыскает Джин, подаваясь вперед. — Русские? Я? Я не могу! — Можете, — смеется Намджун такой реакции. — Не могу. — Можете. — Нет же! — недовольно сводит брови Джин, препирается. — Еще как можете, — качает головой Намджун, тянется к почти пустому стакану с виски и опрокидывает в себя оставшуюся в нем жидкость, что нежно и приятно греет грудь. — Сможете, — шепчет альфа себе под нос, и улыбка медленно спадает с его лица. В Джина он верит, верит в успех, верит в то, что всё обязательно получится. Да вот только почему-то всё равно не может никак успокоиться. Чего-то не хватает, и это что-то, это загадочное нечто так сильно гложет, выедает пустынную дыру в груди, заставляет каждый день просыпаться в ледяном поту. Глупый и безнадежный поиск, годы поисков, а результатов никаких. А с Джином всё иначе. С ним это чувство отступает, хоть и не на долго, с ним будто появляется призрачный и неуловимый намек на смысл. Его улыбка, наверное, и есть смысл. Его искаженное в шоке и непонимании лицо — смысл. Но об этом после. — Приступаете завтра, а сейчас можете идти и отдыхать, время уже позднее, — улыбается задумчиво Намджун, глядя куда-то сквозь омегу. — Хорошо, ладно, как скажете, — недовольно поджимает Джин губы, встает, отряхивая нервно бедра. — Но я всё еще считаю, что лучше бы вам найти кого-то более опытного, маршал. Простите за то, что я так дерзок, но… — Джин замирает. Ледяной взгляд Намджуна упирается в его собственный, выжигает в нем дыру, заставляет всё тело покрыться мурашками, ведет мысленную борьбу за первенство, и Джин понимает, что лучше бы ему послушно согласиться. Сейчас. — Я сделаю всё возможное, — всё еще находясь на непонятном перепутье, всё еще глубоко не понимая, как он со всем этим разберется, Джин соглашается, но только на словах, только для того, чтобы взгляд альфы вмиг смягчился. — Можете идти, — прилетает леденящее в спину. Джин кивает, ломано улыбаясь, медленно отходит к самой двери. — Джин, — слышит позади звук поднимающегося тяжелого тела. Стук подошвы по деревянном полу становится всё ближе. — Да? — не торопясь, разворачивается омега. По спине вновь табун непростительных мурашек, а взгляд Намджуна, тот же ледяной, теперь наполнен не злостью, а страхом. Джин и сам из последних сил держится на ногах. — Я могу, — по лицу маршала читается, насколько ему тяжело, как его скулы ходят от нервов, заставляя Джина поджаться еще сильнее, превратиться в крохотный комочек нервов. — Я могу пригласить вас на кофе? Завтра, или в любое удобное вам время? — Да, — выдыхает омега, ловя прокатившуюся от самых пят до кончиков волос волну расслабления. — Думаю, в воскресенье днем, — с улыбкой выдает Джин, ловя на себе непонимающий взгляд Намджуна. Сейчас они словно не маршал и его подчиненный, словно не два мужчины, один из которых старше более, чем на десять лет. Сейчас они альфа и омега, сейчас они друзья, самые настоящие, какими еще не были никогда. Обоим нравится это чувство, нравится чувствовать себя рядом друг с другом еще более надежно. — Мой босс завалил меня работой на этой неделе, — кокетливо улыбается Джин и косит взгляд. — Но, только если вы как-то можете решить эту проблему… — задумчиво оттягивает он. — Я постараюсь поговорить с вашим боссом, — Намджун сдержанно кивает, опускает взгляд, покрываясь легким румянцем, выдающим его радость от согласия Джина и от того, что тот впервые так неформально позволил себе с ним разговаривать. Он так прекрасен, когда не пытается держаться с ним холодно.