Разлом

1

Нога пилота Чон Хосока самопроизвольно подергивается, когда пятая точка его тела оказывается на мягком сидении стула в кабинете доктора Чха Ыну. По всему телу проходит легкая судорога. Нервная система явно расшаталась за несколько секунд его уникального психоделического рандеву. — Что я могу сказать, — Ыну задумчиво рассматривает очередные снимки, коих уже собралось вовсе немало в деле Хосока, и после, сняв помогающие рассмотреть картину поражений более детально очки, на выдохе произносит: — Как же ты так накуралесил, Хосок? — он усмехается. Но Чону не очень смешно, когда кисть снова непроизвольно вздергивается и подлетает с колена. — Все совсем плохо? — Да в общем-то и нет. Но и хорошего тут мало. Есть некоторые повреждения, пара недель отдыха под наблюдением врачей и будет лучше, — Ыну тянется за планшетом, чтобы вбить персональный номер Хосока и проверить предыдущие назначения. — Поменяем немного тактику, увеличим дозу актовегина, несколько капельниц с витаминами тебе уже давно пора сделать, ну и в остальном все как раньше. Лекарства у тебя еще есть? В ответ получает нервное быстрое кивание. — Отлично, но, всё же, как, Хосок? — Ыну рассматривает внимательно на лице пилота затекший кровью правый глазной белок и помечает у себя в голове выписать пациенту еще капли для рассасывания крови. — Мы сделали что-то очень безрассудное, — Хосок, снова дернувшись, в этот раз качнув странно головой, улыбается правым уголком рта и собирается уже подняться с теплого места. — Я должен знать каждый твой шаг, чтобы понимать, чего тебе точно нельзя делать, а что может вызвать легкий дискомфорт. В конкретной ситуации то безрассудное, что ты сделал, запустило настолько активную работу ассоциативной коры головного мозга, что любого нормального человека от этого могло вырубить, а у тебя, похоже, вызвало просто легкие галлюцинации. — Галлюцинации? — Хосок удивленно щурится, переспрашивая. — Так, и что ты сделал? — Ыну выжидающе смотрит Хосоку прямо в окровавленный глаз, давит на доверие и слабости относительно здоровья. Он видит сомнение и рассуждение о том, что его разводят как маленького ребенка: расскажи, что с тобой делал папа, и я дам тебе конфетку. И он рассказывает. — Мы вошли в дрифт с кайдзю, — говорит на одном дыхании, отчего его грубый хриплый голос немного срывается. Ыну не торопится с ответом, пытается скрыть удивление, но ощущает, как собственные ногти от напряжения впиваются в кожу. Ладошки потеют, но в голове нет мыслей совсем, весь стресс проявляется в телесных реакциях, не более. — И что же вы там увидели? — он произносит необыкновенно тихо и скрупулезно пытается исправиться, будто поперхнувшись слюной, откашливается. Такая реакция кажется Хосоку немного необычной. Вместо десятка других вопросов, Ыну задает самый очевидный, но, в то же время, загадочно неожидаемый. — Я не смог понять это, множество картинок, какие-то образы и очень много чувств, — Хосок наклоняется вперед, потирая ноющие от боли виски. Все это снова проносится в голове, и та начинает раскалываться. — Выпишешь еще анальгетики? Башка сейчас треснет. — Да, конечно, — Ыну скорее снова тянется к планшету, внести корректировки по каплям и обезболивающим. — Это как раз скорее всего то, о чем я и говорил — галлюцинации. Они заканчивают беседу и, когда Хосок выходит из кабинета, не придав особого значения слишком скованным движениям Ыну — его напряженным плечам и странной панике в глазах, — доктор Чха подрывается с места, чтобы в одном из шкафчиков, предназначенных для препаратов, вытряхнуть всё содержимое. После чего он скальпелем приподнимает доску и из двойного дна достает старенький телефон с кнопками, на котором набирает заученные наизусть цифры и слышит короткое мужское «Алло» по ту сторону. — Они додумались до дрифта с кайдзю. Маршал наверняка уже в курсе. Пока что они не поняли ничего, но они пойдут дальше. Выпускайте новых. С этим без малолеток они не справятся.

2

— Мне показалось, что главный актер просто-напросто забыл надеть нижнее белье, — Джин проходит вглубь красной комнаты, скидывая с плеч немного поджимающий серый пиджак. — Тебе так не показалось? — Ты куда-то не туда смотрел, — Намджун, слегка уставший от трехчасового представления жалких попыток гонконгской труппы сыграть лебединое озеро, всего, чего желает сейчас — посмотреть присланный помощником брифинг и лечь спать в объятиях своего омеги. Джин слегка хохочет, удивляясь, когда маршал так шутил последний раз? Кажется, никогда. — Правда? А на что еще смотреть в балете? — На грацию движений? — Намджун подходит сзади, опускает ладони на крепкие плечи своего любовника и слегка поглаживающими движениями помогает снять тому рубашку. — У тебя прекрасные плечи, — невзначай упоминает. — Говоря о белье, — делает он тонкую паузу, — было бы просто замечательно, если бы без него сейчас оказался ты, — он пробегается своим любимым движением губ по его шее, обдавая холодным дыханием бархатную кожу. Этот жест вызывает череду пробегающих мурашек на спине Сокджина, но он не подает и виду, что с удовольствием прикрывает глаза, желая сполна насладиться моментом очередного уединения, пока весь мир за окном в очередной раз бушует. В голове у него звучит лишь мягкий американский блюз. — Я слишком голоден сейчас, а когда я голоден, я становлюсь злым и ворчливым, — он поворачивается непринужденно к лицу Намджуна, делает короткий поцелуй в крохотный кончик носа и удаляется в сторону сваленной на кресле домашней одежды. Шелковая пижама приятно обволакивает кожу нежностью и трепетом, макияж немного стягивает лицо, отчего его хочется поскорее снять. Этим он и собирается заняться в ближайшие минуты, пока Намджун меняет собственный костюм на свободные серые спортивные штаны с глубокими карманами и белоснежную отпаренную футболку. Вот такие домашние и непринужденные, легкие, богатые и любимые. Намджун делает что-то по работе, а Джин делает что-то по дому. Без обязательств и давления, по обоюдному желанию и согласию, гармонично и не претендуя на ярлыки. Омега достает из холодильника завернутую в пластиковые контейнеры еду из ресторана и выкладывает ее на тарелки, расставляет посуду на широком столе в гостиной их временных апартаментов и просто наслаждается тем, что имеет в этом моменте сейчас, кажущимся очень многообещающим. — Ужин готов, — он кричит так, что его слышно в соседней комнате, где, расположившись на сером кресле в уголке из такого же цвета дивана и абсолютно идентичного второго кресла, просматривает сводку новостей в планшете Намджун. Он уже чувствует приятный запах говяжьего стейка. Для него всё это — слишком идеально, но естественно и необходимо. — Хочу запомнить этот день на всю жизнь, — Джин уже сидит перед своей тарелкой с крестоцветными и красной рыбой и ожидает момента, когда порадует вкуснятиной свое пищеварение. — Я тоже, — альфа просто целует его в лоб, садится рядом, принимаясь за ужин, и он уверен на все сто процентов — ничего не может испортить этот вечер. Это их единственный шанс побыть нормальными, побыть семьей. Завтра все будет иначе, завтра снова начнутся рабочие будни и куча вопросов, требующих решения сию же минуту. Завтра снова спасать мир, а сегодня они — не совсем, но простые люди. — Дай попробовать, — Джин тянется в чужую тарелку, забирая отрезанный кусок и кладет его себе в рот. Сочные волокна распадаются над языком. — Какое нежное. Нежное, как сам Намджун, как его объятия, как первый поцелуй и первые касания, как их первый секс, как первое свидание. — Тебе никогда не хотелось быть нормальным? — Джин задумчиво пялится в свою тарелку, смаргивает с глаз дымку неуверенности и складывает локти на спинку стула, поворачивая корпус почти на девяносто градусов. Смотрит пронзительно Намджуну в душу и ждет ответа, подсознательно будучи уверенным — от него зависит дальнейшая судьба. — Всегда думал, что это остальной мир ненормальный, а я в целом — достаточно неплох, — Намджун улыбается, откладывая вилку в сторону и обращая всё свое внимание к диалогу. — Я имею в виду — завести семью, купить большой дом, родить детей, ходить на обычную работу и быть нормальным? — он сам осознает, насколько абсурден этот вымышленный мир, где они — обычная семья без претензий на спасение мира. — Ну, — Намджун задумывается об этом впервые за несколько лет, и это кажется ему тяжелым и непосильным, представить себе то, что когда-то было у него, его родителей и Тэхёна. Большой дом, машина, учеба в школе, куча компьютерных игр и семейные ужины, родственники, которых сейчас уже нет в живых, ни единой души. После — только катастрофа, нападение кайдзю, воспитание маленького Тэхёна и становление самым важным человеком в мире. Ему хотя бы повезло вырасти в полной семье, в отличие от брата. — Нет, я всегда знал, что рожден для чего-то великого. Поэтому и пошел в армию сразу же после школы. Потом случилось вторжение, Разлом, а дальше ты и сам знаешь. После того, как весь мир называет тебя героем, нет возможности задуматься о тихой жизни. Я был уверен, что в ближайшие годы умру в егере, ни о какой семье в то время и речи не шло, — маршал открывает душу и прошлое. Омега с пониманием следит за его реакциями и задумчиво ушедшим в себя сознанием. — Я хотел, — улыбка на лице Джина окрашивается отчаянием. — Хотел сына, одного, хотел дом и мужа, который любил бы меня невероятно, готовить вечерами ужины и заниматься любовью перед сном, как в американских фильмах, — он с нежностью всматривается в лицо напротив, сканируя ответную реакцию по мимике. Но маршал давно не показывает эмоций на лице. — Захотел сильнее, когда встретил тебя. Намджун опускает голову ниже плеч, будто подсознательно чувствует вину за всё то, чего никогда не сможет ему дать. За все те мечты, которые падут его собственным прахом и станут ничем. Океаны вины в сердце и ни одной дернувшейся желваки на лице. Он играет этот спектакль уже несколько недель, вселяет надежду на будущее в другом человеке, осознавая лишь одну делать их несбывшейся никогда жизни — его не будет в ней. Он видит Джина любимым мужем. Видит его детей, и совсем не одного, как тот говорит — скромничает, он уверен, — и огромный сад, любимый муж, счастье и большой светлый дом, в котором нет и следа присутствия Намджуна. Возможно, лишь только в огромном сердце одного отчаянного романтика. — У нас что-то получится подобное, когда это все закончится? — брови Джина подлетают вверх, он тянется к родному лицу и скользит пальцами по твердой щетине на щеках, гладит уши и запоминает, какие на ощупь волосы за ними. — Если, Джин-а, если. — Нет, — одергивает он руку. — Когда, Намджун. И дело сейчас не в подборе слов. А в том, что нас ждет после того, как мир станет нормальным. Есть место среди этой нормальности и нам? — Давай ужинать, — Намджун возвращается к остывающему стейку, отрезая кусочек и с отсутствием какого-либо аппетита жует его, смотрит куда угодно, только не в лицо человека, которому сказать всю правду просто не может, не хочет. Портить всё кажется зверским кощунством. — Не уходи от разговора, — Джин наклоняется ближе, чувствуя горечь обиды и подступающую к горлу желчь. — Потому что я не могу об этом говорить, — Намджун с лязгом откладывает приборы на стол, заляпывая жирными пятнами чистую поверхность. — Мы не имеем никакого права сейчас об этом говорить, — он повышает неосознанно тон. Вызванная несправедливостью и собственным стыдом горечь жжет неприятно в желудке, стремится быть выплюнутой. — Ты хочешь услышать от меня ложь, я не могу тебе лгать. Если я скажу, что мы будем счастливо порхать на облаках — это будет ложью. Призрачная победа пока что лишь где-то на горизонте, нет гарантий, и ты знаешь, что сейчас мы все идем на риск. Обсуждать будущее, чтобы скрасить вечер приятными фантазиями? Это ты хочешь от меня слышать? Джин смотрит на закипающую ярость в чужих глазах, прекрасно понимая то, что она не имеет к нему никакого отношения, но обида берет верх. Он собирает еду и поднимается со своего места, отправляя тарелку в холодильник. Каждое его действие сосредоточено у маршала стыдом. — Не стоит так со мной разговаривать, — он говорит это, когда выходит из гостиной, поднимается по лестнице и слышит лязг отодвигающегося по скользкой поверхности пола кресла, тяжелые шаги и шарканье домашних тапочек. Он бежит за ним. — Стой, — Намджун кричит вслед. — Стой, — что-то из прошлого эта сцена ему напоминает. — Ты думаешь, мы весело потрахаемся и будем жить дальше? — Джин разводит руки, с обидой ругается в ответ. — Не опошляй то, что между нами, — спокойнее отвечает Намджун. — Это ты опошляешь всё тем, что не говоришь со мной о будущем! Я не просто временное пристанище, если тебе вдруг могло так показаться. Я настроен на большее, и мне глубоко плевать, если тебя это пугает. Я хочу будущего с тобой, хочу, чтобы ты держал меня за руку, когда мы вернемся на Тэпхедом, и чтобы тебе не было за это стыдно. Чтобы ты назвал меня своим мужем однажды и любил меня столько, сколько сможешь. Намджун опускает руки. Он безволен в своих решениях, особенно, когда видит столько решимости в человеке напротив. Она непоколебимая и стойкая. Он вынесет всё, будь это болезнь, война и даже смерть. Разве он имеет право дать ему хотя бы чуточку меньше, чем он заслуживает? — Послушай, давай мы перенесем этот разговор хотя бы на несколько дней, а пока мы здесь, насладимся друг другом, — маршал говорит тихо, смиренно, насильно надламывая в себе что-то глубинное. — Нет, — ответ оппонента тверд. — Я не смогу быть с тобой и дня, если ты не дашь мне гарантий. Времени мало, и ждать того момента, пока нас всех прихлопнут как жалких насекомых, при этом быть неуверенным в единственном, в чем я хотел бы быть уверен — нет, я не смогу, — Джин не идет на контакт, эмпатия на отметке ноль, но он готов слушать. Предоставляет человеку выбор без возможности выбора. Но в ответ он не слышит ничего. Только больная тишина, заразная распространяющимся вирусом неуверенности в самом себе, в том, что между ними родилось за это время. Ничего, кроме неожиданного толчка под ногами, прокатывающегося по тихой комнате и крепким стенам, которые ограждают их от сумасшедшего города. Джин направляет на маршала немного испуганный взгляд. Страха нет, но где-то в груди появляется ощущение растягивающегося и скручивающегося в узел сердца. — Это что? — он в шоке смотрит на Намдужна, отказываясь принимать мысль о том, что это может быть. Слышатся звуки сигнализации за изолирующим их от мира окном. — Кайдзю, — Намджун ориентируется быстро, широкими шагами двигаясь назад и сбегая вниз по лестнице, прихватив за руку омегу. — От меня ни на шаг, — говорит коротко, твёрдо, не сомневаясь. Отточенными движениями он хватает с журнального столика телефон, идет к входной двери и надевает обувь, сначала Джину, а после себе. Нельзя допустить и минуты промедления, тем более думать о том, что стоит подождать и удостовериться в появившемся монстре. Чем раньше они уйдут, тем безопаснее они будут себя чувствовать. Лучше Намджун преувеличит трагедию, но Джин останется в сохранности. Второй толчок, протяжный стон лопающегося железа в крыше или потолке, и после него — выбитые стекла из окон. Они осыпаются мелкой крошкой на дорогой дубовый паркет, и шумная испуганная толпа на улице в расстоянии нескольких этажей, будто оказывается в квартире — настолько бесконечно устрашающие крики людей слышны в помещении. Джин прикрывает голову, оседая вниз на колени, защищает лицо от осколков зеркал и всех возможно разбившихся хрупких поверхностей. Намджун стремительно набирает на экране код, когда третий толчок, не заставив себя ждать, раздражает воздух. Люди кричат громче, и вопль этот оседает болью в горле, першит, как красный перец чили на нёбе и заставляет скрючиться в желании вырвать. В комнате поднимается пыль. Дверь открывается автоматически в экстренной ситуации, и Намджун, наклонившись, поднимает Джина за плечи, ведет в направлении выхода. Его смелый омега молчаливо следует всем указаниям, лицом не выражает страха. Внутри же вопит от ужаса. Он животный, невиданный ранее, но терпимый рядом с чужой силой. Главное сейчас — сделать всё четко, без паники, вовремя сбежать с места, где через несколько минут разразится ад. Как их всегда учили. Однако, оказаться в эпицентре ужаса — неописуемое явление по сравнению с тем, как пережидать бурю в защищенной базе. Уверенность маршала глушит чужие крики, они проходят мимо кишащей толпы, сбивающей друг друга безжалостно с ног, и идут по лестнице — странно — выше, против бегущего в панике на смертном одре водоворота детей, собак, кричащих омег и уверенно держащихся альф. Богатые прихватывают с собой деньги и драгоценности, в моменте забывая о важности собственной жизни. Но ведь он знает, куда ведет. Они оказываются перед металлической дверью, с легкостью открывающейся по коду, и выходят на широкой крыше их небоскреба. Вдали уже виднеется ураган, шторм наступает, город и природа сходят с ума, а воздушная тревога эхом доносится до высоты здания, даже почти у самых облаков чувствуется запах смерти. Холодный ветер задувает в уши головной болью. Намджун сгребает омегу ближе, растирая слабые вдруг плечи, и смиренно ждет помощи. Вдали гигантский монстр движется в направлении их дома, кажется, запрограммированный на всеобщее уничтожение. Намджун уже чувствует на себе его холодное дыхание и когти, протыкающие их спины. Ответ на вопрос Джина читается в простых объятиях — конечно же, он рядом, конечно же, до самого конца.

3

В зале управления егерями собираются пилоты всех действующих машин. Немного сонный Шону, которого, кажется, выдернули из постели; Чимин, без макияжа, естественный и непринужденный; Чонгук за компанию со своими впалыми щеками и бледной синюшностью кожи; Хосок без каких-либо признаков усталости, зато с затекшими краснотой глазными яблоками — почему — никому неинтересно, только косые перебрасывания взглядами с Чимином будто немым диалогом о чем-то говорят им двоим; и Лиам, как всегда, нахально красив. Старший оперативный помощник маршала Ким Намджуна раздает указания, активно жестикулируя на публику. На голографической карте прибрежная территория Гонконга и несколько точек — три, на расстоянии около полутора километров друг от друга. Что это за точки, он объясняет солдатам в текущую минуту. Все внимательно слушают указания старшего по званию, и только Чонгук, слепая муха, находится где-то не здесь. Он знает одно — он не собирается сегодня идти в бой без Тэхёна. — На передовой линии Маверик ведет основной бой, Тэнгу на заднем фланге ближе к береговой линии страхует. Все понятно, Пак, Чон? — солдаты кивают, Шону — покачиваясь с ноги на ногу, а Чимин — устало собирая руки на груди. — Ву? Чон? — Хосок настороженно вглядывается в карту. После его путешествия в мир абстракций он не совсем готов пуститься в бой. Прошло слишком мало времени. Решение отправить его на задание он находит легкомысленным и опрометчивым, но молчаливо соглашается. В отличие от Лиама, который дарит ноль своего внимания схеме и целых, кажется, процентов тридцать от самолюбования, заднице Чимина. Тот хотя бы интересуется тактикой. — С юга Тэнгу и Маверика страхует Фолгор, — помощник замолкает на секунду, ожидая оценки сказанного от Чонгука и назначенного ему второго пилота — пилота номер восемь. — Чон? — он обращает свое внимание на Чонгука, с непониманием переглядывающегося с пилотом номер восемь и, неожиданно, с Хосоком. Его окровавленный взгляд блуждает по лицам и считывает намеки на возможность отступления. Чонгуку точно нельзя в бой с этим мальцом. Он его сломает. — Простите, полковник, — заговаривает Чон-старший, чем привлекает к себе всеобщее внимание. — Если Фолгор так необходим в бою, лучшей кандидатурой на второго пилота… Вы все знаете его. — Он пропал, — тихо произносит Чонгук, запуская пятерню в волосы. — Я не видел его уже дней десять, со дня отбытия маршала. — Вопрос не обсуждается, — твердо декларирует помощник. — Состав утвержден мной в отсутствие маршала. — И где этот ваш маршал вообще? Кажется, он в Гонконге, и как мы видим, в Гонконге сейчас не тихий морской бриз, — Чонгук слышит его голос, и он кажется ему отражающимся от тысячи зеркал — чужой, незнакомый, и странно дружественный. Наконец частичка ненависти Чимина распыляется на другого человека. — А ты, что ты палишь, как идиот? Ты его не искал даже, герой-любовник? — омега делает шаг в сторону Чонгука, напрямую обращаясь к нему с очередной претензией, и в этот раз, кажется, вполне оправданной текущим раскладом. — Искал, — он снова короток, и снова опускает стыдливо глаза в пол, только бы не столкнуться с настоящим человеческим гневом. — Где? — произносит Пак, усмехаясь. — Везде, искал, где мог. Я обошел каждый угол, его нет нигде, — его голос дрожит от разливающейся в сердце вины за то, что ничего не может сделать. — Значит недостаточно обошел, — чуть спокойнее. — Почему ты никому не сказал? — Ким Тэхён находится в безопасности, — неожиданный мягкий тон, после скрипа прикрывающейся двери. Ыну заходит медленно, держа в руках ключ от своей комнаты, бесстрашно делает несколько шагов к Чонгуку. Подходит вплотную и, наклонившись ближе, кладет магически успокаивающим жестом ладонь на широкое плечо. Чонгук на этот жест лишь косится, с подозрением всматриваясь в любую изменившуюся деталь в чертах лица беты. — Тебе не о чем волноваться, — он нежно поглаживает Чонгука по руке, словно брат, успокаивающий после драки. Его движения выверенные, отточенные, и слова слишком спокойные для человека, которого сейчас, кажется, задушат голыми руками. Непонимание окутывает еще больше, Чонгук не видит перед собой ничего от усталости и смятения, кроме захлестывающей волны ярости вперемешку с радостью от того, что, кажется, теперь он знает, где искать Тэхена, где нужно было его искать в первую очередь. Пазл в его голове складывается в нужно фигуру — треугольник меняется на квадрат, и дополнительный угол их безмолвной, но всезнающей игры отходит доктору Чха Ыну. Он делает опрометчивый резкий шаг вперед, стиснув зубы и сжав кулаки, но отшатнувшийся Ыну и сразу же делающие шаг вперед во избежание драки присутствующие, отрезвляют. — Где он? — Чонгук едва ли не шипит. — Ты знаешь, где он. Ты знаешь всё о нем, — недолгая пауза, ехидство в чужом голосе, взявшееся из воздуха. — Ты не знаешь только, где это место, — край рта трогает намек на улыбку. Сумасшедший подтекст во взгляде читается слишком яркими темными буквами, чтобы не заметить, глядя в них в упор. — Обсудим это позже. — Я не буду ничего с тобой… — его перебивают. — Ким Тэхён не является пилотом Фолгора, у нас кайдзю где-то в океане на подходе к городу, которого мы не можем отследить, устроите свои разборки после, окей? — снисходительный тон на австралийский лад, и, кажется, непонятное отвращение к Лиаму испытывает каждый находящийся в этом просторном помещении. — Да мне плевать, кто и кем является, я не выйду в бой с рейнджером, который вчера был стажером, — направляет свою ярость на Лиама Чонгук. Еще слово, и он не сможет сдержаться — агрессия и непонимание накопились в нем слишком большим количеством за эти дни отсутствия Тэхёна. — Твое мнение здесь не учитывается, — Лиам выходит вперед, порываясь доказать Чонгуку силу своего духа, но стоящий рядом Чимин легким касанием приводит его в себя. — Пилот Ву прав, отставить пререкания, Чон, — полковник говорит тихо, спокойно, но с непреклонной твердостью. — Начинайте готовиться к бою. — Какого черта здесь происходит? Где Тэхён? Почему к бою готовят Фолгор? Внезапно, сквозь топот шагающих по коридору за дверью солдат раздается шарканье и тяжелое придыхание. В несвойственной себе манере маршал Ким Намджун неспокойно и быстро широкими шагами пересекает ступеньки и оказывается рядом с развернувшимся ураганом выяснения отношений. — Маршал? — откровенно удивленный Ыну резко разворачивается в сторону звука. В глазах у него ярко читается непонимание, смешанное с ощущением конфуза. Что-то, что должно было произойти, не произошло, и для него это стало сюрпризом. — Почему к бою готовят Фолгор? — он делает еще шаг, чтобы оказаться на месте помощника, который тут же ретируется куда-то назад, лишь бы не попасть под раздачу. Более спокойным, но напуганным, в испачканной футболке и непристойном настолько же, насколько и маршалов, виде присоединяется Сокджин. — Я жду объяснений, — но никто не осмеливается сказать и слова, все глупо смотрят. — Подождем, пока кайдзю разрушит город? — грубый голос маршала щекочет нервы. — Тэхён пропал в день вашего отъезда, он, — Чимин тычет пальцем в помощника, — хочет отправить в бой Чонгука со стажером. — Вы с ума сошли тут все? — Намджун кривится и поворачивается к помощнику, что с полной уверенностью смотрит маршалу в глаза, будто не сомневается в своем решении совсем. — Так, — Намджун потирает пальцами одной руки переносицу, другой поддерживает себя за талию. — На передовой Маверик, — быстро раздает он приказы. — Хосок, ты как, справишься? — он действительно заинтересованно обращается к старшему Чону. От его короткого ответа зависит многое — на свой страх и риск, готов ли умереть?, не произнося этого вслух. Тот безмолвно кивает в ответ. — Тэнгу на подстраховке, в бой не лезьте, ясно вам? Только если что-то пойдет не по плану, — он указывает пальцем в Чимина, но по привычке уже не ждет никакой реакции от омеги, однако, тот обращает свой взгляд на маршала, и он видит в нем равнодушие, которого ждал столько времени. — С Фолгором вопрос остается открытым. Мы пока не можем выпустить его в бой, но с один Мавериком, в котором неподготовленный Хосок — мы падем. Джин, через десять минут мне на стол всех прошедших по дрифту и испытаниям бывших и действующих пилотов, которые находятся на базе. Не будем мучить парня, но нужно что-то придумать, — снисходительно смотрит на предполагаемого партнера Чонгука. — Он не готов. И найдите мне Тэхёна!

4

— Ыну знает где он, — Чонгук быстрым шагом идет за маршалом, погоня уже становится привычкой, а не успеть сказать что-то важное, грозит опасностью. Он снова бежит за ним, чтобы снова в чем-то убедить. — Чонгук, — Намджун останавливается посреди коридора, движением руки, которое должно успокоить пыл альфы, просит того замедлиться, и в движениях, и в словах. — Я всё понимаю, но Тэхёна я беру сейчас под свою ответственность, иди и готовься к бою, мы найдем тебе пилота, но не стоит надеяться на что-то не советую. — Я знаю, почему вы не пускаете его в егерь, — Чонгук делает глубокий вдох, мысленно собирается произнести те слова, что крутятся у него в голове десятые сутки. — Я знаю, почему вы его заперли, я знаю, где, но у меня нет доступа к этому месту. Оно есть только у вас и Ыну. Это сделал Ыну, он признался сам прямо перед вашим приходом. И я знаю, что это вы отдали приказ, но… — он делает сознательно паузу, маршал внимательно его слушает. На лице намек на непонимание. — Нельзя держать птицу в клетке столько лет. Он просто завянет, и вы никогда себя за это не простите. — Чонгук пронзительно смотрит в глаза маршалу, наблюдая, как что-то внутри него стало мягче, что-то, загораживающее окно к теплу и солнцу, дало трещину. Он смотрит всепонимающим, признающим взглядом, и, наконец, сдается. — Я ни черта не понимаю, Чон, пока меня не было, всё превратилось в полную вакханалию. И я даже не знаю, где он. Но точно знаю одно — найти и поговорить с ним должен я. Так что иди и готовься к бою, — маршал звучит как обычный человек, выглядит как обычный человек, и впервые Чонгук видит в нем не машину для войны, а душу, слышит не приказ, а отцовское наставление. Душу такую же истерзанную, как у всех здесь, со своим черными пятнами и слабостями. — Я понимаю, конечно, — Чонгук согласно кивает, пряча в карманы чешущиеся открыть все замки от всех дверей, чтобы найти Тэхёна, руки, сдерживая порыв сказать еще что-то многозначительное, убедительное, и смиренно шагает в сторону зала подготовки пилотов к бою. Его силы на исходе, а источник этих сил сидит где-то запертый в одиночестве, наверняка думает, что его покинули. Кажется, он сдался, кажется, им не суждено, но призрачная надежда утешает разрывающееся сердце и лепит на разрывы новые пластыри, пытается наложить швы на раны души.

5

Здесь по-старому пахнет бетоном и краской, а одинокая металлическая дверь ограждает мир забвения от реальности. Чимин бывал за ней не раз, и каждый из них оставался выплюнутым жестокостью чужого равнодушия наружу. Холодный воздух коридора всегда опалял его лицо, с хлестким возгласом бил по румяным щекам правдой. Доступ к чужому сердцу всегда был заказан, а время текло вспять после твердого решения «хватит», будто всего предшествующего и не было. Постыдные желания толкали его тело снова оказаться там, в мире грез и вожделения, пока не поглотили и душу вместе с плотью. Плоть помнит ощущения, плоть помнит мучения, разбитые дорогие напитки и дурман горящей спички. Плоть помнит его касания, помнит каждую ночь, проведенную вместе, где после оргиастического воссоединения наступала ледяная пора расставания. Он со временем привык, а плоть помнит каждый поцелуй, каждое горячее сновидение, облачавшееся наяву в неописуемое удовольствие. Он помнит всё, но разница с тем, что было, и с тем, что есть сейчас огромная. Он пришел сюда, наконец, не по зову плоти, не по зову сердца, а лишь для того, чтобы сказать прощай. Он не был здесь столько лет, и когда видит склонившегося над замком маршала, с усердием воспроизводящего все возможные запасные коды, понимает — настало время отпустить. — Ну что? Всё-таки понял, где его искать? — Чимин пристально разглядывает ногти, стоя вальяжно в коридоре возле входа в апартаменты маршала. — Я тебя опередил, — он смотрит исподлобья, улыбаясь хитрой улыбкой. — Понял сразу, как только эта крыса появился в дверях. Сколько лет я тебе говорил, что эта гниль тут не нужна, а ты доверил ему самое дорогое, что у тебя есть, — говорит с осуждением, чтобы отомстить. — А может, было. — Надеюсь, не твоих рук дело, — Намджун подходит ближе, стараясь по минимуму смотреть в глаза олицетворению собственной совести. — Не моих, но виновный признался сам. Осталось выяснить, нахрена он это натворил, — Чимин отталкивается от своей опоры в виде стены, делая пару длинных шагов в направлении металлической массивной двери и кодового замка. — Только если это не было твоим поручением, — он с загадкой во взгляде смотрит на маршала, а сам до чертиков уверен, что Намджун на такое бы не пошел даже для защиты братца. Подходит еще ближе, настолько, что снова чувствует этот горелый аромат, пробуждающий старые сладкие воспоминания. — Нет, не ты, — улавливает чужой потерянный взгляд. — Выглядишь слишком удивленным. — Зачем ты-то сюда пришел? — Намджун набирает привычный код на двери, но та сначала не реагирует, долго грузит, а после выдает красным написанное слово «ошибка». — Интересно посмотреть на то, как ты упадешь в чьих-то глазах ниже, чем упал в моих. — Позлорадствовать? — Не без этого, мой генерал, — Чимин ухмыляется на окрасившую в мгновение лицо Намджуна улыбку. — Или теперь тебе нравится больше маршал? — Иди к черту Пак, мне сейчас не до тебя, — Намжун слишком просто и непринужденно плюется словами, выражая презрение к текущему сопровождению. Но Чимин наступает, подходит вплотную, тянется к самому уху своими нежными губами, и это возможно один из самых дерзких его поступков в жизни. Опасность на каждом шагу, но ему плевать. Теперь. — Сейчас тебе до меня ближе всех, — шепчет в самое ухо, обдувает горячо кожу, отчего маршал замирает. — И без меня тебе сейчас никак, — Чимин отстраняется, меняется в выражении лица, сразу же демонстрируя пренебрежение и ощущая себя впервые в жизни намного сильнее, имея власть над тем, кто имел власть над ним невероятное количество ночей и дней. — Твой запасной ключ. — Мой запасной ключ, — в мыслях добавляет «кретин», когда тянется в карман своего темно-синего комбинезона и достает оттуда карточку с магнитной полосой. — Тот, кто это сделал, не удосужился подумать о том, что дверь можно открыть механическим путем, — Чимин наклоняется к магнитной полосе, проводит картой и слышит щелчок открывающегося замка, тянет карту Намджуну, которого только что положили на лопатки, и произносит: — Это все, что осталось у меня от тебя. Он смотрит пристально в карие глаза, улавливая последние нотки забывающегося аромата, вмиг теряющего свою значимость и вкус, чувствует разрисованную вуаль дымки, улетучивающейся в воздухе. Он не чувствует стремления поскорее убежать, испуга, не чувствует желания наброситься, урвать какую-то часть его тела или внимания. Он чувствует, что ничего не испытывает, не нуждается, как раньше. Спичка догорела до самого корешка. Смотрит в глаза и ему скучно. — Расскажешь потом, зачем Ыну его тут запер, — и в этом весь его интерес. Намджун и не знает, что ответить, кроме благодарного кивка. И тоже отпускает. — Спасибо. Маршал смотрит в спину удаляющемуся Чимину, на его уверенную походку. Лелеет какую-то часть внутри себя, что получила необходимое прощение. В его жизни события, что расставляют все точки над пресловутой i стали происходить с заметной частотой. Омега не оборачивается, бросив кокетливый взгляд, не говорит на прощание и слова. Он снова может смотреть на него без стыда и вины. Молчаливое одиночество застает врасплох, после чего твердое осознание — время для решения пришло. Намджун открывает дверь, и первым, что бросается в глаза — ужасный беспорядок: раскиданные по кухне коробки от готовых завтраков, заляпанные кофейными следами алмазного цвета столешницы. В помещении звук голосов японских ведущих новостей, которые рассказывают о приближающемся к Гонконгу кайдзю. Намджун входит глубже в комнату под руку со страхом о том, что Тэхён сделал с собой что-то, что Тэхёна здесь и вовсе нет. Пустота окутывает страхом, воздух от раскрытых дверей балкона морозными играли впивается в кожу. Ночи на Сидзуоке становятся холоднее, или это приближающаяся смерть дышит в затылок? Но свернувшийся на диване под бежевым пледом комок подает признаки жизни на раздавшиеся шаги, Тэхён подскакивает, видимо, смирившийся с ситуацией еще несколько дней назад. Он смотрит тупым растерянным взглядом на брата, закрывающего за собой дверь, и видит его напуганным, понимает — его заперли здесь не исходя из цели защитить. Кто-то хотел его удержать от того, что он бы сделал с этим миром. Что они бы сделали с Чонгуком. Намджун двигается осторожными, но быстрыми шагами к брату, боясь спугнуть этот фантом, пока он лениво и очень по-настоящему поднимается с дивана, но не успевает шагнуть на пол, как брат влетает в него с крепкими объятиями, ловя истошный всхлип. Губы Тэхёна начинают дрожать, он плачет искренне, сжимая чужие плечи костлявыми сбитыми пальцами. Кожа вокруг ногтей содрана от нервов. Намджун целует его голову, его целую, здоровую и нетронутую голову, приговаривая что-то невнятное, сжимает как попало, не заботясь о нежности, похудевшее тело. Он отстраняется от него, анализирует состояние — Тэхён не кажется истощенным, значит нормальная еда, кроме сухих хлопьев и мюслей здесь была. Кажется, он даже тренировался — у окна с выходом на террасу не свернутый коврик и пара гантелей. Тэхён в форме выйти в бой прямо сейчас, чего нельзя сказать о состоянии его психики. — Ты был в Гонконге, я испугался, что с тобой что-то случится, не оставляй больше меня так, — Тэхён снова обнимает брата крепко, плачет в плечо, вымещая дни одиночества и стресса в хлопок чужой футболки. — Это был доктор? — Намджун взволнованно хватает лицо Тэхёна в ладони, пристально смотрит в заплаканные глаза. — Это был он? Это был Ыну? Он что-то сказал? — Тэхён кивает, безмолвных ответов достаточно. — Нет, ничего. Я думал всё это время, что ты поручил ему, но, судя по твоей реакции, ты узнал об этом сегодня, — Тэхён на ватных ногах тянет Намджуна за собой на диван. В чужих глазах видит свое отражение, залегшие мешки под глазами, прищур небольшой усталости, свою спортивную одежду, в которой худое мускулистое тело взрослого юноши утопает, становясь маленьким и незначительно детским. — Послушай меня, — Намджун берет руки Тэхёна в свои, по-отечески смотрит на него, с каким-то явно душераздирающим порывом сердца. — У нас мало времени, — и это правда, — внимательно слушай всё, что я тебе сейчас скажу, — Намджун сглатывает накопившийся от нервов комок, с тяжестью надрыва говоря следующие слова. — Мы обязательно разберемся с Ыну, но сейчас есть дела поважнее. К Гонконгу идет кайдзю. Мы не можем пустить Тэнгу в бой, они слишком важны. Тэнгу будет на подстраховке. В бой идет Маверик. Маверик с травмированным и два с половиной года не выходившим в схватку Хосоком. Им нужна помощь. Фолгор должен стать помощью. Я уверен в Чонгуке, и уверен, — он делает странную паузу, во время которой у Тэхёна проносится целое шоссе мыслей, гонка формулы один в голове. — И я доверяю тебе. — Намджун… — Нет, слушай дальше, — маршал прерывает попытки возражения или благодарности — он не в силах сейчас разобрать. Сейчас он либо совершает самую большую в своей жизни ошибку, либо приобретает самое большое в жизни счастье. — Когда ты попадешь в дрифт, ты можешь увидеть последний бой Чонгука, ты можешь увидеть родителей, но всё, на чем ты можешь сфокусироваться — это пропустить его через себя, через каждую клетку своего тела. Он пройдет через всего тебя и вы сольетесь. Ты должен быть готов к тому, что когда входишь в бой с любимым — чувства становятся настолько крепки, как не становятся во время физической близости, и это либо ломает вас, либо делает чувства крепче. Ты узнаешь все его мысли, узнаешь все его чувства, и ты их не забудешь, — он чувствует, как Тэхён крепко его обнимает снова, чувствует откровение своей души и нахлынувшие воспоминания о далеком прошлом. — Но, Тэхён, хоть ты почувствуешь счастье в дрифте, не забывай, что ты должен бороться до конца. Что ты должен подключать все навыки и очень, очень много думать о бое. Это будут очень тяжелые часы, — он смотрит в глаза брату, в которых загорается огонек чего-то неизведанного, азарта и страха, — но ты справишься. Вы с ним справитесь. Я буду с тобой по ту сторону. Намджун сжимает чужие руки крепче, тянет к лицу и целует ледяными губами. Это ощущается как прощание, как тот момент, который он оттягивал слишком долго, момент, когда необходимо пожелать удачи и отпустить. — Беги, милый, — он обнимает его в последний раз, когда Тэхён с улыбкой уже подрывается с места. — Спасибо, — говорит омега уже и двери. — Тэ, — окликает брат. — Он искал тебя, изо всех сил искал. На себя не похож. — Я знаю. Чувствовал. Тэхён улыбается, опуская голову, Намджун остается один, уходит глубоко в мысли, пока звук призывного сигнала не вытаскивает из пучины. Решение наконец принято.