Святых здесь нет

Быть драконом — это способ выживания. Зло не может быть ошибкой, оно выше случайностей. Оно в основе человека, в его душе. И если признаешь это — то становишься драконом. А для дракона уже нет зла, нет… противоположного понятия. Дракон может поступать как угодно — он не становится ни злым, ни… другим. Андрей Дьяков « Метро 2033: Во мрак»

      Моё отражение в зеркале вызывает глухое недовольство внутри. Оно не соответствует моему утонченному вкусу и понятиям о красоте. В моей внешности почти нет плавных линий, мягких форм. Всё острое, жесткое и любые платья которые мне нравятся, смотрятся на мне крайне нелепо.       Раздражает.       Отец, мать и другие подобные мне, твердят о собственной исключительности — я же не вижу в себе ничего особенного, действительно отличного от других существ, кроме этих разговоров. Глаза, черты лица, телосложение, волосы и то, что скрывается за ними — не исключительно. Оно серо, скучно и монотонно. Не драгоценно. Я повторяю сестёр, мать и если судить по портретам, на которых различается только одежда, и моей дочери суждено повторить меня, если не выберу для неё отца из простолюдинов. Но следующее поколение от неё повторит меня.       Это неизменно.       «Такой тусклый цвет…» — рассматриваю блекло-синие глаза, крупные, вытянутой формы с тяжелыми верхними веками и частоколом прямых ресниц. Выдающийся нос, острый, тонкий, с четкой горбинкой, со слабо выраженной переносицей. Большой рот с тонкими губами и высокий лоб, отчетливо выделяющиеся острые скулы, смуглая кожа. Короткие вьющиеся блекло-каштановые волосы.*       Будто уменьшенная копия взрослой женщины, не ребёнок. Выцветшая копия.       Не оригинал.       «По мере взросления внешность меняется» звучит не очень утешительно для меня, с учетом мелькающих перед глазами примеров.       «И где все эти люди видят красоту? * Когда возьму мужа из простолюдинов по красивее, мне придётся лишить его глаз как двоюродной сестре?»       …       Разговоры, разговоры, разговоры… Как же они раздражают! И если бы я еще не понимала почему, было бы легче, но нет — я знаю!       Тенрьюбито. Небесные Драконы. Святые. Всё это — всего лишь слова и только слова. Я не чувствую их, не вижу. Среди бродящих вокруг недоразумений только обычные люди, отличной от других расы, но всего лишь люди! Подобные мне — ни капельки не исключительны. Они выделяются на фоне других, как те же рыболюди или минки, но не более. Люди…       Мы — мировая знать. Ни святые. Ни боги. Ни драконы… Люди. Это бессмысленно отрицать.       Кровь, плоть, внутренности, кости мало чем отличаются от простолюдинов. Срок жизни, время до стремительного увядания тела даже короче чем у них. Но подобные мне выгодно отличаются от простолюдинов, от одного вида которых тошнит, не то, что от распространяемого этими низшими зловония.       «Мерзость», — морщусь из-за чего лицо в отражении становиться более неприглядным. — «Как их самих от себя не выворачивает? Окажись я вне башни без защиты…»       От мысли дышать с простолюдинами одним воздухом меня начинает бить крупная дрожь. Отвращение, гнилостная тошнота подкатывает к горлу, а в ушах начинает звенеть. «Спуститься бы в пыточную…» — мелькает в голове соблазнительная мысль, но я останавливаю себя — «Это не выход».       Смрад простолюдинов способны хоть немного перебить ароматы их страха и крови. От шепота в голове, возникающего рядом с ними прекрасно отвлекает симфония из криков боли, стонов и визга, но… есть в этом что-то неправильное. Я чую это всем нутром.       «Но что?» — задаюсь в который раз этим раздражающим вопросом и поднимаю взгляд к хрустальному потолку над головой, через который видно изломанное гранями вычурных украшений небо. — «Есть во всем что окружает нечто неправильное… Будто слишком длинная, рваная нота или ломающий гармонию пространства слишком тусклый цвет — диссонанс не менее мерзкий, чем смрад простолюдинов… Неуместная фальшь в божественном шедевре».       Отец говорит, что всё в этом мире принадлежит нам. Я могу получить любую игрушку, какую пожелаю, отправиться куда угодно и сделать что угодно. Нет ничего, чтобы я не могла получить.       На словах.       На деле, есть родители и другие подобные мне, с мнением которых я обязана считаться. Есть «возраст», «традиции», «мода», «национальная тайна», «люди с инициалом «Д», преступники и мятежники.       Есть места, в которые я не могу пойти.       Есть вещи, которые я не могу получить.       Есть вопросы, на которые мне не отвечают, начиная восхвалять и превозносить меня, отца и мать.       Восхваления… Все эти слова о мудрости, уме и красоте, мнимая покорность — смердят. Я не понимаю, как это могут игнорировать другие, как они могут наслаждаться этой вонью, окутывающей простолюдинов. Заражаться ей. Я не понимаю слишком многое из того что вижу, слышу и чувствую, и нет тех кто мог бы мне всё объяснить. Не понимаю… или не хочу понимать?       Как всё это раздражает!       «Во мне нет ничего милого», — презрительно хмыкаю, не зная чем себя занять. От мысли, что в пыточную комнату нужно спускаться, любой энтузиазм гаснет. — «Эта мерзость…»       От смрада никуда не деться, если не избавиться от всех кто отравляет воздух. Если избавиться — Мари Джоа обезлюдит. И начать нужно будет с сына простолюдинки, что отец недавно притащил. И как та смогла отца убедить, что ребёнок его? Изумительный талант к убеждению.       Единственное место, где я могу вздохнуть полной грудью чистый воздух — сны. Там, между небом и океаном, в сильном и прекрасном теле, я чувствую себя на своём месте и мой разум свободен от оков «возраста» и прочих недоразумений. Там, я могу действительно отправиться куда угодно, заглянуть в любой уголок. Только мои лапы бессильны коснуться любых сокровищ, на которых остановится мой взор. Там, есть люди, живущие совсем иначе, чем подобные мне и их игрушки. Там… меня и других завоевателей острова Мари Джоа боятся, презирают и ненавидят. Падают ниц, при появлении в зоне видимости, молясь о том, чтобы не привлечь внимание, но — ненавидят и ругают, стоит нам пройти стороной.       Будто то, что мы завоевали этот мир — ничего не значит.       Будто мы действительно — не люди.       На Мари Джоа огромное количество вещей, бывших когда-то чьими-то сокровищами и обесценившиеся на Святой Земле.       Я видела это не раз наяву и во снах.       Этот процесс необратим. Потому, что в подобных мне нет ничего по-настоящему исключительного. Ни в одном.       — Раздражает, — хмурюсь, разглядывая отражение.       Я пытаюсь найти в своём облике хоть что-то особенное, достойное того, чтобы выделить меня как святую, но ничего не нахожу.       Пустышка.       У меня глаза, как глаза и губы, как губы. Тело и волосы особенными не назовёшь. Я могу отдать любой приказ простолюдину, и он будет исполнен. На словах.       Для того чтобы мои приказы имели силу чего-то отчаянно не хватает. Но чего? Это почти также как с игрушками, если разрезать на кусочки и собирать обратно — что-то важное теряется. Потому, что, даже идеально собрав кого-то из кусочков, я не смогу заставить его снова жить.       «И что интересного и восхитительного в этой безделице находит мать? Разобрать и собрать обратно игрушку не так уж трудно… Нет, после её игр или одного из старших кузенов, чтобы последнее сделать идеально нужно приложить некоторые усилия и потратить время, но сомнительно, что это стоит восхищения. Вот собирать из нескольких человек что-то идеальное довольно забавно, но так же не имеет никакого смысла… Это уже не приносит прежнего облегчения».       Я подхожу к краю балкона и бью по хрусталю, отделяющему меня от окружающего мира, обнажаю зубы из-за клокочущего внутри раздражения и непонимания. Диссонанс, смрад и жизнь в крохотных апартаментах на вершине башни из золота и хрусталя, построенной для меня отцом из-за моей не проходящей аллергии на простолюдинов, редкие выходы в свет только в полностью отрезающем меня от окружающего мира костюме с болонами спасительного, но будто краденного, воздуха за спиной…       «Мне почти одиннадцать, а я всё еще топчусь на месте! Вот брат от простолюдинки этим даже в самом раннем детстве не страдал. Пусть и всегда был непроходимо туп и только с возрастом умнеть начал, но внезапно поглупеть, превращаясь в полное ничтожество ему в отличие от меня не грозит! Это цена за исцеление от этой мерзопакостной аллергии! Но я не желаю её платить! Если бы не все эти простолюдины вокруг…»       — Раздражает… — шепчу, почти нежно проводя пальцами по искаженному хрусталём небу.       Мне страшно.       Сокровища — чистые, как воздух во снах: воля, мечты, чувства, вещи — всё это гниёт и тускнеет, стоит ему оказаться на Мари Джоа.       Но почему? Что за вещь в простолюдинах вызывает аллергию и гниль? В чем диссонанс?       Сколько бы я ни спрашивала. Как бы не спрашивала. Сколько бы ни думала об этом — я не могу получить точного ответа, способного меня исцелить.       Я твёрдо знаю одно — на Мари Джоа нет сокровищ, лишь неуместная фальшь.       — Как же меня это раздражает, — отворачиваюсь от сияющей радугой жизни за хрусталём, захожу в гардероб и одеваю костюм с прозрачным пузырём и запасом воздуха в баллонах, спускаюсь в самый низ башни и окидываю пристальным взглядом набитую игрушками комнату.       Стоило бы называть их «товаром» или «рабами», но несмотря на их внешность я не могу воспринимать их как людей, чья воля и чувства имели бы значение.       Мерзость.       — Сколько раз я уже говорила, чтобы мне не присылали это! — кричу, выпуская на волю раздражение и присланные игрушки дрожат, и даже через защиту костюма до меня неожиданно доносится приятно щекочущий нос запах. — Хм? Это что-то новенькое.       — … — игрушка отца молчит, прекрасно зная, что лишнее слово может стать для него билетом в пыточную. Чем дольше я изучаю взглядом игрушки, тем слабее неизвестный мне запах и тем четче проступает страх в позах игрушек. Пять женщин и одиннадцать детей безумно боятся того, что мне может прийти в голову.       — Ты рассчитывал, что я дам им свободу, как и другим? — спрашиваю зарвавшегося простолюдина, заставляя того вздрогнуть всем телом. — Подними голову, я желаю видеть твои глаза.       Презрительно кривлюсь, видя в глазах то, что другие называют «обожанием». Но это не настоящее чувство, всего лишь очередная приятная на вид игрушка. Гнилая насквозь.       — Ты не боишься, что я прикажу их пытать, как и других? — выражение глаз игрушки отца остаётся неизменным. Оглядываю дрожащих от страха простолюдинов. Так понравившийся мне запах окончательно исчезает.       Я изучаю лица, позы, взгляды, размышляю над тем, что могло бы породить приятный, но такой не долговечный аромат у этих игрушек.       — Свобода, — произношу догадку вслух, следя за реакцией, и кривлюсь от зрелища, что мне демонстрируют эти игрушки.       Всё так очевидно.       «Они ожидали получить её из моих рук? Этот запах был связан именно с этим? С тем, что их отпустят просто так, после того как одна извращенная игрушка потратила деньги моей семьи на их покупку? Такой аромат связан только с тем, что они смирились со своими… никчемностью и бесполезностью?» — размышляю, разглядывая дрожащие спины игрушек и чувствуя некий подвох во всём. — «Ни гордости, ни достоинства, ни силы… лишь желание остаться в живых и забиться в щель или сбежать, чтобы я не могла их достать. Будто на свободе на каждом углу по доброму человеку только и ждущему чтобы им помочь и проводить до дома… Если верить снам, дети и женщины не способны сами сохранить свои жизни. Слишком слабые и глупые. Всегда есть исключения из правил, но эти точно не из них. Они не умею сражаться за жизнь, даже притворяться покорными ради этого не способны. Полные ничтожества».       — Как же это раздражает!       Замахиваюсь ногой, чтобы пнуть зарвавшегося простолюдина, но цыкнув, опускаю — испачкаюсь и этот костюм придётся оставить на этаж выше, чтобы не тащить вонь с собой жилые комнаты. К тому же… я хочу вести себя иначе. Без неуместной фальши.       «Что неправильного в том, как я себя веду?!», — спрашиваю себя и делаю окончательный вывод после долгих лет рассуждений. — «Всё».       …       Но как иначе?       Становиться такой, как предатель из Дофламинго? Отец из-за моей дурной, по его мнению, привычки отпускать рабов в красках описал судьбу этого слизня и его отпрысков. Особенно его забавляло то, что он ему звонил и как старого друга просил принять обратно хотя бы жену и детей, при том, что эта жена по происхождению изначально была простолюдинкой, а дети в неё пошли… А меня забавляет что отец собирался отдать меня замуж за одного из них, чтобы разбавить кровь и до сих пор беситься из-за того, что своим уходом Дофламинго изрядно подставил отца, из-за чего ему пришлось свернуть какой-то проект в Норд Блю связанный с каким-то цветным городом**».       — Старый лицемер! Прикупи мужчин, чтобы эти ничтожества не подохли от полученной от меня милости, — окончательно теряя терпение, даю характеристику и задание игрушке отца, от которой я внезапно улавливаю запах чего-то пугающего. — Радуйтесь, твари, с этого момента вы свободны! А теперь исчезните с моих глаз!       Игрушки выметаются из комнаты, а меня трясёт от гнева.       «Решил, что обнаружил мою слабость?» — расфокусировав взгляд осторожно наблюдаю за явно сломанной игрушкой. — «Думаешь, подобрался достаточно близко, чтобы убить одним ударом?»       Вспыхнувшая жажда крови делает мир вокруг медленней, выжигает краски оставляя только различные оттенки серого. Это состояние длиться всего лишь миг, но неприятная вялость вместе с холодом и ломотой поселяются в теле, оседают в крови и на костях… Мир еще несколько часов будет немного блеклым и бесцветным.       «Тц! Стоило оставить хотя бы парочку игрушек, чтобы преподать ему урок…» — стискиваю зубы, уже жалея о недавнем порыве, но тут же одёргиваю себя. — «Я должна жить иначе, чем другие, чтобы не провонять как они».       — Иначе… — бормочу, поднимая голову вверх, к небу скрытому несколькими ярусами башни и её шарообразной стеклянной крышей. — Иначе…       Что значит быть Небесным Драконом?       Я не видела в своей жизни ни одного из них.       Я не видела святых.       Я одна из тех, кого называют Небесными Драконами и Святыми.       Ненастоящая.       — Как же это раздражает!!!       Я хочу быть настоящей. Но… как? ______________________________ *сгущает краски, черты лица близки к греческим, ** Белым городом. Тем самым. Увы, но тенрьюбито у меня монстры разумные. П.а: ГГ немного младше Доффи, сам он ей был не интересен и хотя они встречались из-за родителей впечатление он на неё не произвёл, как и она на него.