— Ваши предки построили в Королевской Гавани для своих драконов огромный, покрытый куполом замок, который назывался драконьим логовом. Было замечено, что ни один из этих драконов не дорос до своих прародителей. Мейстеры говорят, что виной этому стены и потолок. — Если бы стены могли сдерживать наш рост, все крестьяне были бы карликами, а короли — великанами. Но я встречал и великанов в хижинах и карликов в замках. — Люди — это люди, а драконы — это драконы. Джордж Мартин «Буря мечей»
Моя спальная комната находиться под прозрачной крышей самой высокой башни во всех Владениях Богов. У меня аллергия, обусловленная самой высокой непереносимостью простолюдинов за последние пять поколений тенрьюбито. Среди мировой знати этот вид аллергии не редкость, но обычно годам к пяти-семи она проходит. Мне почти одиннадцать, но испытанные на многих поколениях предков методы не срабатывают. Особенность грозит перерасти в болезнь — «непереносимость простолюдинов» уверенно превращается в «непереносимость людей». Моё общение по рекомендации врачей сведено к минимуму, особенно со старшей сестрой, которая исцелилась ровно в семь. «Еще бы не рекомендовали. Такая умная красавица стала глупее и уродливей сына простолюдинки! И провонялась! Как подобное можно терпеть?! Они думают, что могут меня обмануть?!» Врачи разводят руками. Они «не знают» причин, в то время, как вокруг них вьётся запах мрачного торжества и удовлетворения прорывающийся даже через защиту головного пузыря. Я чую, они поставили мне однозначный диагноз, но никогда не произнесут его вслух — жажда жизни не даст им его произнести. Но он предельно ясен для меня благодаря снам — сумасшествие. Для отца и мне подобных, я — знать с идеальным происхождением, чьё превосходство очевидно и неоспоримо. Для врачей из простолюдинов — жертва близкородственных браков. Этим тупым тварям не приходит в голову, что если бы мы не следили за тем, чтобы подобного не было, то давно бы вымерли, а до этого момента точно не брали бы в супруги приглянувшихся простолюдинов! Чтобы развлечься совсем не обязательно женится! Но что еще от них ожидать? Даже среди таких как я, способность к непредвзятым суждениям — редкость, что говорить о них? «Пора…» — решаю, наблюдая за жизнью Мари Джоа с кровати сквозь хрусталь и золото. Даже здесь на высоте я не могу позволить себе открыть окно из-за того, что в семь у меня резко обострилась аллергия. Но не только она. Жаль, но задать вопрос о том, что это значит и получить ответ я могу у единственного тенрьюбито на весь остров. И он отражается в зеркале, когда я на него смотрю. — «То что с вместе с уровнем непереносимости возрос и уровень способностей… так о чем же это говорит, Артемилия-гу?» В стаю с кровати и подхожу к «собеседнику». Даже наличие такой фальшивки заставляет собраться с мыслями и быть достойнее, лучше чем без какого-либо сопровождения. — «Непереносимость» нечто отличное от сумасшествия. Нечто порождённое природными способностями, отличающими тенрьюбито от других людей. Как животные рефлексы у минков или возможность дышать водой у рыболюдей, — говорю, следя за реакцией отражения в зеркале, осторожно подбираю каждое слово. Будто слепая, я нащупываю каждое из них, чутко улавливая изменения в себе и окружающем пространстве. — В этом нет… ничего исключительного. Каждое подобранное слово болезненно бьёт по гордости, раздражает до крайности. Но в отличие от большинства сказанных мне слов не просто сотрясает воздух, чтобы кого-то обмануть нереальными вещами. — Всего лишь отличительная черта подобных мне, вроде цвета глаз или кожи, наличия когтей, хвостов или жабр, — всё-таки размышлять о чем-то и полностью осознавать и принимать очевидные вещи — не одно и тоже. — Ничего чем стоило бы гордиться или превозносить. Во рту пересыхает, и я начинаю отчаянно потеть, с трудом принимая тот факт, что даже эту мою черту нельзя назвать особенной. То что я сказала в слух и собираюсь сказать дальше — дико, противно, болезненно, тошнотворно, но… я не чувствую в этом никакого диссонанса или малейшей неправильности. Я думала об этом слишком долго. — Кроме того… смертельной опасности для жизни так называемой «непереносимости простолюдинов» и способа как избавиться от этой черты другой информации мне не дали, но она определённо у кого-то есть. И этот «кто-то» делиться не собирается, как и показываться мне на глаза. Только отец пару раз сводил посмотреть на то, как не сумевшие справиться с «болезнью» неудачники умирали. Но мне не было страшно смотреть на это, а вот то, как моя старшая сестра «излечившись» стала стремительно глупеть и дурнеть, а глаза навечно застыли — вызывает страх до сих пор. Отхожу от стеклянной преграды и подхожу к столику, на котором из открытой шкатулки выглядывает округлый бок «сокровища». Вещи. — Мне было бы проще будь то, что происходит со мной сумасшествием, — признаю, окончательно отодвигая крышку в сторону, разглядывая полностью представший перед моими глазами дьявольский фрукт. — Это стало бы идеальным объяснением всему, ответом на все вопросы. «Фрукт» с завитушками пахнет смертью, кровью и жаждой жизни, болезненно пульсирует, как сердце внутри только-только вскрытой грудной клетки одной из игрушек. Но от него пахнет не только этим — слабые почти неуловимые ароматы эмоций окутывают его морской свежестью. «Фрукт» часть чьего-то тела, обладающая жизненной силой достаточной, чтобы существовать самостоятельно, и реагировать на то, что непосредственно влияет на неё. Но мертвое тело с его помощью надолго не оживить, даже если использовать несколько штук сразу. Жалкие два часа и то только в морской воде — максимум, что я могу взять. После сила уходит из тела в ближайший подходящий для неё по типу фрукт. — Эта игрушка явно мнит себя незаменимой, — морщусь, краем глаза следя за проскользнувшим в комнату старым лицемером и удивлённо моргаю. — Хм…? Он не воняет. Срываюсь с места и подбегаю к настороженно застывшему у входа в комнату человеку. Он стоит, гордо расправив спину и не пряча взгляд, так понравившийся мне недавно незнакомый запах мешается со страхом, но прежней гнилью от него не тянет. Он пахнет как человек, а не испорченная вещь. В нём есть какая-то неправильность. Опасность. «Плевать на первопричину! Что мне делать?!» — растерянно отступаю назад, странное неудобное чувство заставляет прятать взгляд и опаляет жаром щеки. — «Аааааа! Что тут думать? Если передо мной человек, то к нему нужно обратиться так же как это делают люди, столкнувшись друг с другом!» Метнув взгляд, в сторону окна, и отметив, что скоро наступит полдень, сцепив подрагивающие от волнения руки в замок, прилагаю все силы, чтобы приветливо улыбнуться и: — Д-д-добрый день, — буря незнакомых запахов бьёт по обонянию, и я отступаю на несколько шагов назад. Громко чихаю, с непониманием и обидой смотрю на сильно пахнущего человека. — Добрый день, — улыбается старик, а моё сердце пропускает удар. «Сокровище…» — завороженно любуюсь человеком. — «Так близко…» Моё счастье длиться не долго, гнилостный запах, смешанный с удовольствием и торжеством рушит всё, отрезвляет. «Больно…» — задыхаясь от внезапно нахлынувшей боли сжимаю ткань платья на груди. Перед глазами всё расплывается и что-то горячее течёт из глаз по лицу. — «Плевать! Я хочу сокровище!» — Не приближайся! — кричу на… существо, неожиданно для себя позорно всхлипываю. Тепло чужого тела, прикосновение, множество незнакомых запахов сбивающих с толку. Среди гнили. — Ты меня ненавидишь… прекрати лицемерить… это мерзко воняет… «Блеск, я призналась постороннему в том, что «воздух испорченный простолюдинами» — ложь… Может теперь я, вслед за предателем Донкихотом, пойду к людям? Почему «нет»? Раз он смог, то и я смогу! Он же сам из «исцелившихся» пусть и почти не пострадал от этого! Так я смогу дотронуться хотя бы до одного настоящего сокровища, прежде чем меня убьют! Мне надоело довольствоваться игрушками и сломанными вещами!» Человек только крепче сжимает в объятьях моё трясущееся тело. Нечто рвётся изнутри со всхлипами, рычанием и поскуливанием. Человек поднимет меня, начинает покачивать на руках, похлопывая по спине. «Тепло…» — запах гнили становиться слабей, а вот неправильность в человеке — сильнее. Он смертельно опасен. — Тише… Тише, малышка. Всё будет хорошо, ты только не плачь. «Не плачь»? Я плачу?» — безмерное удивление утихомиривает нечто. Вцепившись пальцами в рубашку старика и громко икая, жадно заглядываю ему в глаза. Я не хочу уходить из дома и бросать семью, только потому что слишком слаба, чтобы изменить Мари Джоа — Правда? Человек улыбается и кивает, но… он явно видит перед собой не меня. Зато гнили я больше не чувствую. — Правда, малышка Белл. «Сумасшедший», — делаю предварительный вывод, разглядывая человека назвавшего меня чужим именем. Прижимаюсь, греясь в незнакомом и таком хрупком тепле. Мы, тенрьюбито, все невероятно холодные, поэтому, наверное, большинство так и тянет окружить себя живыми игрушками с тёплой кровью. «Верно, другие не одобряют моего «мягкосердечия»… Ведут себя так, будто им никогда не снились сны, и они не видели мира. Проявляют ко мне «строгость». Глупый предатель Донкихот, и что только на него нашло?» — Отец будет долго тебя пытать, прежде чем убьёт, — не понимаю почему, но мой голос дрожит, когда я произношу эти слова. — Долго-долго. Утихшее нечто снова начинает рваться изнутри. Странная реакция. — Тише-тише, малышка Белл. Не плачь, мой звонкий колокольчик, всё пройдёт, и ты обязательно будешь улыбаться, — ласково бормочет старик, покачивая меня на руках. «Так тепло…» — постепенно успокаиваясь, пытаюсь улыбаться. Отец говорил, что у меня крайне отвратительно выходит улыбаться, но я хочу улыбаться сейчас. Очень хочу. Плевать на чужую реакцию. — «Это тепло такое знакомое… Ах, да. Именно этот старик следил за мной после того, как мать родила меня… И песни о драконах мне пел именно он… Из-за него всё вокруг кажется неправильным…» — Ты сошел с ума, — предостерегаю человека, настойчиво цепляясь за его одежду. — Я Артемилия. — Всё будет хорошо, Блю, — старик окутанный множеством незнакомых, но очень приятных запахов, касается губами моих волос на макушке. — Папа тебя защитит. — Я не Блюбелл, — растерянно произношу, не зная как реагировать на его действия. — «Так не может продолжаться», — решаю и предупреждаю смельчака прямым текстом. — Не обманывай себя, этот обман будет стоить тебе жизни. Если продолжишь, я разрежу тебя на мелкие кусочки и скормлю пираньям. Человек смеётся и качает меня на руках. Я не понимаю почему, но по лицу из глаз снова течет горячая влага, а мои пальцы упрямо цепляются за ткань рубашки. «Он слишком опасен!» — Прекрати… играть со мной и просто скажи, что ты хочешь получить, — требую, мёртвой хваткой вцепившись в рубашку. — Тебе так понравился этот дьявольский фрукт? Хочешь, чтобы я дала кому-то свободу и деньги? Сам хочешь получить их? Только скажи и ты это получишь! — Мой звонкий колокольчик чувствует, когда его ненавидят, когда перед ним претворяются и лгут… Блю, ты не понимаешь меня, потому что не знаешь, что я чувствую? Эти… «запахи» тебе незнакомы, верно? — сбивает с толку вопросами смельчак. Его поведение странное, окутывающие его запахи странные… — Ты хочешь привязать меня к себе, а затем отомстить? Думаешь, если снова стал человеком, то у тебя всё получиться? Что я не захочу сделать тебе больно в ответ? — он смеётся и спрашивает, хитро щуря глаза: — А кем я был раньше? — Игрушкой, — отвечаю не задумываясь. — И как же малышка Белл различает людей и игрушки? — этот вопрос ставит меня в тупик. Я не знаю, как объяснить то, что чувствую. — Ты сам знаешь как! — раздражаюсь. — Знаешь! Когда ты пришел с другими игрушками, ты был игрушкой, а сейчас ты человек! Сейчас ты человек! И ты знаешь, почему именно сейчас! Знаешь! Смельчак улыбается, поглаживая меня по спине и это действие необъяснимо успокаивает. «Почему? Мне ведь никогда не нравилось, когда ко мне прикасались или прикасаться самой? Неужели это из-за того, что он стал сумасшедшим?» — Тебе нравятся запах страха и крови, Блю? «Нравиться…?» — озадачиваюсь я, вспоминаю различные ситуации, связанные с этими запахами. Сравниваю с тем, что испытываю сейчас. Ответ однозначен: — Нет. Он ничего не понимает, а потому и не верит тому, что я сказала. Если я использую больше слов, то это что-то изменит? — С ними мне было просто легче дышать, — отвечаю, всё сильнее хмурясь из-за растущего внутри раздражения. — Кровь и страх подавляют смрад, окутывающий Мари Джоа. На этом острове нечем дышать. Слова ничего не меняют. — Блю… — мужчина крепче прижимает меня к себе. — Ты хочешь отсюда сбежать? — Хочу! — кричу, заглядывая в глаза, принюхиваюсь, боясь почувствовать, что он мне солгал. Его сомнения болезненно бьют по сердцу. Мне хочется наорать на него, пригрозить, сделать больно, приказать — что угодно — только бы он выполнил то, что по неосторожности пообещал. Потому, что если я останусь на этой земле, то ничего хорошего не будет. «Иначе», — вспыхивает в голове яркая мысль. — «Я должна вести себя иначе… Чтобы я сделала будь я предателем Дофламинго?» — Пожалуйста… — огромным трудом выходит из горла. — Забери меня отсюда. Прошу… На этом острове нет ничего настоящего: ни Святых, ни Небесных Драконов, ни Сокровищ… Тут всё гниёт и тускнеет… Я не хочу так исчезать… Забери меня отсюда… Взгляд человека проясняется, становиться острым и холодным, запахи стремительно меняются, но остаются всё такими же чистыми, а потому я упрямо следую выбранной тактике. Вслушиваюсь в человека, пытаюсь почуять верное обращение к нему, чтобы он исполнил данное обещание. — Пожалуйста… Эрик, — глаза старика широко распахиваются, он судорожно вздыхает. Мятное на вкус удивление, приятно горчит на языке и я, широко улыбаясь, произношу: — Эрик Арчер. Арчер-сан. — Ты монстр, Артемилия-тян. Я ненавижу тебя, — продолжаю улыбаться, не чувствуя ничего плохого в том, что он сказал. Почему он меня не раздражает? Почему мне так нравиться его запах? Почему мне так сложно найти хотя бы одно слово, чтобы сказать этому старику? - Прости, — это всё что приходит мне в голову. — Я ненавижу тебя с твоего самого первого вздоха… Как же я тебя ненавижу! — продолжает нести чушь этот сумасшедший, осторожно прижимая к себе. — Прости. — Ненавижу. «Он такой тёплый…» — закрываю глаза, стремясь, как можно дольше насладиться этим незнакомым чувством. Запечатлеть в памяти.- «Отец не дурак и точно всё это просто так не оставит. Он отберёт у меня моего человека». Я снова начинаю лить слёзы, и окутывающие старика запахи резко меняются, становясь мягче и теплей. — Тише, тише, малышка Белл. Не плачь, папочка тебя защитит. — Я Артемилия, — напоминаю этому сумасшедшему человеку, а он смеётся. Пусть смеётся, пока может, мне не жалко этого времени для него. «Жаль… он такой теплый и пахнет приятно». *** Человек. Он отвечает на мои вопросы, может накричать на меня или обнять, рассказывает забавные истории, заплетает волосы и учит*** тому, что, по его мнению, может пригодиться мне за пределами Святой Земли. Приручает. Эта цель очевидна для меня и Эрика, но злиться на своего человека у меня не получается. Он слишком теплый для этого. — Запомни, мой маленький колокольчик, а лучше запиши: «дорога к цели намного важнее, чем сама цель»! — напустив на себя важности и гордо вскинув нос к небу, говорит… «друг»? — Только приложив усилия, чтобы что-то получить или достичь чего-то, ты будешь ценить это. Чем больше ты вложишь труда, чувств и мыслей в цель, тем желанней и дороже она будет! Только пролив свои пот и кровь в тренировках ты можешь стать сильнее, но по-настоящему сильной ты можешь стать, только защищая то, что дорого твоему сердцу! — Дорого? — поражаюсь простоте открытого мне секрета. Причины, по которой на Мари Джоа нет сокровищ. Её болезненной очевидности. — Кто о чем, а лысый о расческе… — стонет друг, хватаясь за голову. Он ерошит волосы, запрокинув голову и смеётся. Опускает взгляд на меня, окутывает своим мягким теплом. — Эх, какой ты колокольчик? Drakosha ты. Жадный до сокровищ, любопытный и проницательный, временами глупо-милый и без каких-либо временных рамок смертельно опасный и жестокий. — «Дра-ко-ша»? — Это Небесный Дракон только маленький, — объясняет смельчак. — На Мари Джоа нет настоящих Небесных Драконов, — цежу сквозь зубы, краснея пятнами от злости и стискивая кулаки. Это унизительное признание режет слух. — Поэтому я и назвал тебя Drakoshei, — совсем меня не боясь, смельчак ерошит мои волосы. — До настоящего Небесного Дракона тебе еще расти и расти. Преодолевать трудности, добиваться целей, найти свою мечту и двигаться к ней. — Ты… любишь драконов, — делаю для себя новое открытие, переставая злиться. — Оооо, ты не представляешь себе насколько драконы поразительные существа! Они могут нести хаос и разрушение или надежду в самый отчаянный и мрачный час! Ужасающие и прекрасные, неуязвимые машины для убийств и милосердные мудрецы! — с жаром и ярким огнём в глазах говорит друг. Он рассказывает и рассказывает о драконах, о других мирах и населяющих их расах. О том, что до того как умер не верил, что всё это может существовать… Пока он рядом, мне не хочется разбираться в причинах его поступков и слов, что он хочет из меня вылепить. Мне вообще не хочется думать, а только ловить за хвост яркие образы других миров, проскальзывающие в бессвязном шепоте этого простолюдина, звучащем внутри моей головы. — Ты читал сказку о нашем мире? Там были настоящие святые и драконы? Какие они были? Как их звали? — не выдержав перебиваю друга. — Они были сильными? Какие у них были сокровища? — Прости, в той сказке не было ни драконов, ни святых, — грустно улыбается моё сокровище. Ему жаль меня огорчать. — До встречи с тобой я верил, что мировая знать просто сборище гнилых и ничем непримечательных людей. Неблагодарных, высокомерных, злых, извращенных и безмерно глупых людей, а сейчас я знаю, что всё намного страшнее. — Страшнее? — смельчак улыбается, окутывающие его запахи становятся пряными и освежающими. Образ-картинка, мелькающий среди чужого шепота, вязким неприятно-ледяным прикосновением прокатывается по позвоночнику. — «Нужно всё прекратить…» — Когда вы рождаетесь, то вместе с вами внутри, рождается дракон. Большой или маленький, спящий или развернувшийся во всей своей красе. Отражение вашей души: то, что есть в ней необычного, волшебного, индивидуального… настоящего. И ваши традиции почему-то требуют убить этого дракона. Они говорят, что дракон — зло. Что дракон — бесплодная мечта. Но разве они правы? Конечно, подобное соседство имеет множество недостатков и чтобы превратить их в достоинства, нужно приложить много усилий… «Если кто-то мешает…» — Поэтому драконов внутри убивают, — киваю, понимая ход мыслей подобных мне. — Потому что не считают нужным прилагать усилия, чтобы вырастить его. — Блю… вместе с драконом умирает целая вселенная. Тенрьюбито становится пустым сосудом, тенью, руинами… Если ты убьёшь своего дракона. Настоящая ты погибнешь вместе с ним*(4). Следующее за этими словами молчание длится и длится. Надоедливо. Приторно. Раздражающе. Я понимаю, почему подобные мне так поступают с драконами. Они просто облегчают себе и своим потомкам жизнь, чтобы она была спокойней и комфортней, несла меньше неожиданностей и потрясений. Проторенные дороги, проторенные пути, никого риска — всё как у всех нормальных людей нашей расы. Всё согласно традициям и обычаям. Зачем что-то вкладывать, если мир наш, и всё что угодно можно получить по щелчку пальцев? Зачем к чему-то стремиться и усложнять? «Но ничего настоящего щелкнув пальцами не получить», — хмурюсь. — «Мне мало жить в окружении игрушек и других подо… и тех, кто не захотел расти! Мало!» — Алек… я немедленно хочу вырасти! — выплёскиваю в этих словах всё своё негодование и раздражение, а смельчак смеётся. Человека зовут Эрик Арчер и Алек-сей*(5) Воронов. У Эрика и Алека разные воспоминания, мысли, чувства, характеры, а общее — тело. Врачи назвали бы это сумасшествием, но это нечто иное. Просто его черта, как цвет глаз или кожи, как умение дышать под водой у рыболюдей. Он мне нравится, но я знаю, что отец не позволит его оставить себе. Человек еще жив потому, что отец надеется с его помощью справиться с моей затянувшейся «непереносимостью простолюдинов». «Так не может длиться вечно», — делаю вывод и крепко обнимаю человека, когда пряные запахи ослабевают. — «Отец рано или поздно перестанет снисходительно смотреть на мою возню с простолюдином. Удивительно, что с его отношением к предателю Донкихоту он еще не избавился от угрозы. Чего он ждёт?» — Знаешь, раз уж мы с тобой заговорили о… «сказке» связанной с твоим миром, то эта вещь должна быть у тебя, — смельчак достаёт из-за пазухи, сшитые между собой листы бумаги с исписанными вкривь и вкось незнакомыми закорючками отдалённо похожими на буквы, с малопонятными рисунками, и странными пятнами. — Здесь я записал всё, что вспомнил о сказке. — Хм… Я не знаю твоего языка, — напоминаю об очевидном. — Ты и имени моего не знала, но стоило тебе захотеть, как ты сумела его узнать, — на лице смельчака поселяется лукавая улыбка, щурит глаза, делая их похожими на щелочки. — Здесь, в этой скромной тетради сокрыта информация об уникальных сокровищах. И если ты сможешь правильно ей распорядиться, то они станут твоими настоящими сокровищами. Весь мир для меня сужается до тетради в руках человека. «Сокровища!!!» *** — Куда делся прежний простолюдин?! — кричу на отца, едва не теряя сознание от смрада. Мне стоило огромных трудов спуститься вниз, но старик не появлялся в моей комнате почти десять дней. Непонимание отца, которое я едва различаю в той мерзости, что витает вокруг, заставляет меня окончательно потерять самообладание. «Я хочу знать, где мой человек!» — концентрируюсь на этой мысли, впиваясь взглядом в отца. В голове проносятся смазанные картинки и искаженные голоса, по губам и подбородку начинает течь что-то горячее, мир сереет. Покачнувшись, оседаю на пол, чувствуя, как голова вот-вот разорвётся от головной боли, спустя пару секунд тело начинают бить крупные судороги. Я со стороны наблюдаю за своим телом, заходящимся в нечеловеческом крике. «Мёртв», — ежусь от неприятного холода, подношу к глазам свои полупрозрачные руки. — «Почему мне так холодно и больно?» — Не понимаю… — шепчу и перевожу взгляд на своё беснующиеся, живое тело. — Он был человеком, а не игрушкой, так почему его жизнь так легко отняли? Мать решила развлечься и он попался под руку… Но Эрик и Алек… это человек не был игрушкой… Он ведь не был ей, так почему?! — …И чего ты так злишься? Это же просто игрушки. В них нет ничего ценного или особенного. Их легко заменить. — Артемилия-тян, ты глубоко ошибаешься в своих выводах. Ты не права. То, что ты считаешь игрушкой, для кого-то может быть сокровищем, так и наоборот. Твоё мнение не может быть абсолютно верным для всех людей. Поэтому не относись легкомысленно к чужой жизни, ведь тот, кого ты считаешь игрушкой, может быть для кого-то дороже. чем весь мир… — Это так глупо, старик… Так нелепо… Эрик и Алек… Этот человек был только моим сокровищем. Для других он не был угрозой, и ценности не имел. Его легко было заменить. Он был рядом со мной с первого вздоха, но человеком, которого я могла обнимать… так мало. Сколько бы не обнимала — мало! — Так холодно…Интерлюдия. Эрик Арчер За одиннадцать дней до последних событий
Эрик тяжело вздыхает, слыша возмущенный ропот иномирского засранца из-за которого он упустил возможность удавить одного из этих монстров прямо в колыбели. Сначала, этот самодовольный дурак желал вырастить ручного тенрьюбито. Затем, вместо того, чтобы сдаться, поняв, что перед ним действительно монстр, только внешне походящий на человека, воспылал идеей еще сильней. После… Эрик и сам не заметил когда именно приторно-сладенькое «папочка позаботиться о малышке Блю» этого идиота, приобрело смысл и для него. Иной, чем для этого засранца решившего поиграть в любящего родителя. Иной и абсолютно безнадёжный в их ситуации смысл. — Блюбелл… — произносит Арчер, глядя поразительно реалистичный рисунок моря, выполненный карандашами и криво улыбается. — Святая Блюбелл. Эрику кажется забавным, как звучит «святая Блюбелл». Как сама девчонка раздраженно морщится, стоит обратиться к ней должным образом. Как восторженно рассказывает о сокровищах, которые видит во снах. Как легко она может забыть то, что ей не интересно и легко запомнить то, что считает важным. Как делит мир на своих и чужих с помощью звериного чутья и намеренно ошибается на их счет. Как счастливо щуриться, обнимая и подставляя голову под руку молчаливо требуя, чтобы её погладили. Забавляет её идущая изнутри уверенность в собственной исключительности и превосходстве, словно весь мир её собственность. Как она улыбалась стоя среди толпы тенрьюбито куда заманила старшая сестра, чтобы подставить и «показать всем тошнотворную мягкотелость». Улыбалась благодаря отца за чудесный подарок и держа в руках голову бывшего тенрьюбито принесённую его собственным сыном и щебетала о том, что хочет себе кубки из черепов всей семейки предателей. И в этом не было для неё чего-то примечательного и о желанном наборе кубков, она забыла дня через три. Просто выбросила всё это из головы, увлёкшись другой идеей. Не человек. Монстр способный зверски пытать «игрушки» для того, чтобы «освежить воздух» и набраться сил. Монстр… видящий людей на сквозь, способный даже не замечая этого и просто следуя своим инстинктам найти что угодно, использовать любую информацию. Катастрофически мало понимающий в отношениях между людьми… глупо-милый и жестокий по природе своей. Наивный и беззащитный перед чужой подлостью монстр, уверенный в том, что если что-то имеет ценность для него, то оно имеет эту ценность для всех. Точно также если ценности не имеет… Если тот, кого он воспринимает человеком, добр и испытывает симпатию к нему, то зла и подлости от него ожидать не стоит. Наивное существо. Ребёнок, которого именно он, Эрик, одним из первых держал на руках. Нянчился. Иномирский ублюдок только держал поводок и стоял в сторонке. А еще очень любил к месту и не к месту умничать. — … Блю, Эрик ненавидит тебя, но каждый раз заглядывая в твои глаза, дарит тебе еще один шанс на жизнь, — сказанное засранцем явно раздражает девчонку, но она прилежно молчит и ждёт. Потому, что говорит этот болтун для неё важно. — Протягивая руки к твоей шее и мысленно уже сотню раз свернув или даже оторвав голову, останавливается. Эрик хотя и не может слышать мыслей засранца, но понимает, что-то, ради чего этот тип решил в очередной раз играть с правдой не может быть чем-то хорошим. — Ты — Блюбелл, — улыбается это мешок с дерьмом будто открывая великую тайну. — Я не понимаю! — выходит из себя монстр, сгребая карандаши и бумагу, и разбрасывая вокруг. — Мой звонкий колокольчик, — невозмутимо продолжает болтать засранец. — У богини Венеры, воплощением любви и красоты, как и у всех богинь её времени, она помести в волшебное зеркало часть всей силы и сути. Зеркало стало способно показывать настоящую красоту, в котором даже самый уродливый с виду предмет становился восхитительным. Однажды гуляя по небесам, богиня обронила зеркало, и юный моряк нашел его на берегу, а заглянув, обрёл чувство невероятного счастья и гармонии… — «Осколок разбитого зеркала»… — усмехается Эрик. Он очень многое узнал благодаря болтуну и еще больше понял. Например, то, что своего ручного тенрьюбито этот подонок получил, и что за участь этого прирученного зверька ожидает. И Эрик по-звериному оскалившись тихо рычит, произнося: — Х*й тебе в печень, а не вечная жизнь, власть и гарем из красоток, ублюдок! Иномирский засранец пытается что-то ему объяснить, соблазнить, ослабить волю болезненными выпадами, чтобы перехватить контроль. Умоляет одуматься. Но то, что Эрик сегодня подавил и запер подонка, чтобы он не мог вырваться на свободу, не было спонтанным решением, он готовился к этому очень долго и тщательно, и сегодня настал день, чтобы раскрыть карты и завершить игру. Потому, что как бы он ненавидел тенрьюбито, сколько бы боли они ни причинили, сколько бы ни отняли позволить причинить вред этому монстру, было выше его сил. — Интересно… ты будешь скучать по мне, Артемилия-тян? Ты расстроишься? Будет ли тебе грустно? Иномирский подонок в чем-то клянётся, вопит, переходя на визг. Он не хочет умирать и готов, что угодно пообещать, чтобы выжить. Вот только Эрик прекрасно знает, что этот слизняк то еще брехло. — Алек. Ты хоть осознаёшь что мы стали для неё самым настоящим папочкой? Думал о том, что свой извращенной болтовнёй толкал в яму с огнём? О том на кого ты собирался возложить свои грязные лапы используя моё тело?.. Еще не дошло? Слушая трёп слизняка, Эрик недобро скалится. — На мою дочь. В голове наступает благословенная тишина.За два года до этого.
Арчер встряхивает головой, прислушивается к уснувшему в его голове соседу, криво усмехается, улавливая обрывки снов, что видит этот извращенный ублюдок. Если бы Эрик мог то удушил бы его собственными руками, но сделать он этого не мог. После того, как тенрьюбито у него отняли всё, что он любил и чем дорожил, воля Эрика была не крепче пропитанного водой листа бумаги и сейчас Арчер не мог играть в открытую с Алеком. Но, к счастью для Эрика, ублюдок был болтлив и знал крайне много полезного. — Вот ты какой, — радостно улыбается Эрик, доставая из тайника дьявольский фрукт в напоминающий по форме сердце, каким его рисуют романтичные дураки. Мужчина, немного помедлив, съедает фрукт, не позволяя мерзкому вкусу достигнуть соседа по телу и разбудить его. Это кажется выше его сил, но образ Арти помогает справляться с этой задачей. Внезапно, чужая воля еще более слабая, чем у него, дополняет его собственную, и мерзкий вкус во рту начинает меняться. Новое, крайне заинтересованное присутствие в сердце рождает волну теплой энергии прокатывающейся по телу и измученной душе. Он чувствует, как новый сосед по телу просматривает все воспоминания связанные с Арти и в кой-то момент… на языке расцветает невероятный, по-настоящему божественный вкус, а в его сознании появляются знания. Огромное количество знаний и ранее незнакомых понятий. Одна воля на двоих, против одного скользкого ублюдка в любой момент способного их блокировать и раздавить. Потому, что они всё еще слишком слабы. — Действительно… живое существо, — не особо удивляется произошедшему Эрик, купаясь в энергии пронизанной четким намерением помочь в спасении Арти… или его. — Дьявольский фрукт, вот уж точно название к месту. Выбор очевиден.За одиннадцать дней до срыва Артемилии.
— «С тем, какая Блюбелл сейчас ей не сбежать с Мари Джоа, а тем более не выжить без защиты… » Эрик усмехается прикрывая глаза и молчит. Им с Арти повезло, что этот подонок, тот еще самоуверенный идиот. На очередную фразу, описывающую возможную ужасную участь монстра Арчер издаёт короткий смешок похожий на кашель. — Это другим стоит бояться её. Папочка об этом позаботится для Артимилии-тян. Эрик встаёт, чтобы выйти из своей рабской каморки и сделать свой последний ход. — Room. ____________________________________________________________________ *у тенрьюбито есть естественная защита потому они не «пахнут» друг для друга. **без добавления «святая», гг раздражает это обращение, оно напоминает ей о том, что на Мари Джоа нет настоящих святых и небесных драконов. *** Учит не он, но Белл-тян мало внимания обращает на «игрушки», так что бедным учителям с ней сложно, она всё же тенрьюбито. *(4) Попаданец вспомнил интересное высказывание о драконах и переиначил его, не особо задумываясь о том, как воспримет его слова Белл-тян. — В каждом человеке есть дракон. Большой или маленький, спящий или развернувшийся во всей своей красе. Отражение человеческой души: то, что есть в ней необычного, волшебного, индивидуального. Невежды и ханжи требуют убить этого дракона. Они говорят, что дракон — зло. Что дракон — бесплодная мечта. Они лгут. Но однажды человек не выдерживает и решается убить своего дракона, сделать свою жизнь проще. Если ему это удается, вместе с драконом умирает целая вселенная. И человек становится пустым сосудом, тенью, руинами… Не убивайте своих драконов. Вы погибнете вместе с ними. Дракон Рихард. Евгений Хонтор. *(5) Все имена представителей Мировой Знати произносятся с добавлением слова «Святой» или «Святая». В японском вместо этого используется суффиксы: у мужчин «-sei» (聖 sei?) у женщин «-gu» (宮 gū?).